Мечтатели не предают

– Взлетел!

Вынырнув из-за его тела, в небо взлетела стая гусей. Позолота заката припорошила их крылья. Профессор сник в одышке. Пальцы выколупали верхнюю пуговицу из петлицы и освободили горло от хомута воротника. Голос захрипел на две октавы ниже обычного:

– Видел, он взлетел! В-з-л-е-т-е-л!

АНГЛИЯ МОЖЕТ ВЫИГРАТЬ СЕРИЮ ПЕПЛА ВЕЧНЫЙ СТРЕСС КОРПОРАТИВНАЯ КУЛЬТУРА НАЖИВАЕТСЯ НА НЕСЧАСТЬЕ ИССЛЕДОВАНИЕ: РАБОТАТЬ ДО 80 И НЕ НАКОПИТЬ НА СТАРОСТЬ

Мэтти распластался на пути из коридора в гостиную. Он постанывал, сложив ладони над грудью, как праведная монахиня на смертном одре.

– Вроде прет. Или это со вчера. – Он вытащил язык, отштукатуренный белым налетом. – Нам конец, дружище.

Нам – так я и стал соучастником. Говорит: она позвонила и сказала, что через час приедет вместе с предками. А я в полный ноль, братишка. Помоги-ка.

Я служил костылем для уставшего тела. Его стопы плюхали по асфальту, как по мягкому донышку детского бассейна. В замедленном режиме мимо проплывал район: трезубцы дымоходов, зашторенные окна эркеров и глухие темно-каштановые стены. Ямайский ресторан сменил польский магазин, за которым последовали китайская забегаловка и центр дзена, лечебных трав и акупунктуры.

Мы пересекли мост и прошли вглубь повторяющихся улиц. Мэтти приметил дом у перекрестка и поковылял к нему. Мы спустились ниже уровня первого этажа и попали в полутемный подвал. Теснота зудела на коже. Закуток еще меньше, чем у Вудхэдов. В прямоугольник втиснули одну двухэтажную кровать. Мэтти на коленках дополз до нижней полки и наполовину стянул брюки.

– I owe you one, mate.

Говорит: дыра-дырой. Я храню здесь вещи и появляюсь время от времени, но так место свободно. Сосед – варвар, но это лучше, чем ничего. Заглядывай, если Карен доконает.

– Карен?

– Мамаша Вудхэд. Помоги-ка.

Мэтти попросил убрать одеяло с постели. Белую простынь покрывали островки из бычков и пепла. Я стряхнул их, разгладил простынь и взбил подушку. Ладони стали серыми.

Я перевалил Мэтти на кровать и вышел.

Грянул дождь. В монохромном цвете город стал контрастным и будто бы более подлинным. Бесстрастным и нечувствительным. Косые штрихи шли через улицы и мосты, очерчивали прямые углы каменных зданий и непрозрачных витрин. Желтые, красные, зеленые – вода разбавляла огни всех огней и, забирая их цвет, размывала толпу, афиши, одиночные кэбы и автобусы, которые ползли к набережной.

Я наклонился к луже и смыл пепел с рук. Грязные струи стекали по линии жизни и падали в дождевую воду, сгущая ее черный цвет. Сейчас снова прошло.

Я приподнял створку и перемахнул в каморку. По потолку ползла черная тень. Она зажгла настольную лампу.

– Непристойно и возмутительно. Вы нарушили все правила, принятые в нашем доме. Я сообщу об этом в школу.

Она перечислила обвинения: опустошенный холодильник, выпитый бар и вмешательство в частную жизнь. Миссис Вудхэд предъявила ультиматум: компенсируй издержки или съезжай. Я пообещал, что отдам деньги утром, как только доберусь до банкомата.

До полуночи я крутил в плеере ее песню – тигр бумажный, тигр отважный, пока не вырубился. Я бродил в сновидениях о Лондоне, в котором мчался на гребне волны большого успеха. В тех снах отчего-то чувствуешь события полнокровно, как зубцы холода в неприкрытой ладони в февральский мороз.

Хоть это и ненавсегда. К пробуждению частица «не» отвалится от удара раскрытых глаз и покинет тело, оставив налет послечувствия на языке.

И ты все позабудешь, бездельник.

Я собрал вещи и свалил. Окно за собой закрыл.