Планета Навь
– Брат!
Эри вот уже минуту пристально смотрела на сына, всё усложнявшего танец. Энки, создававший мощный по экспрессии образ, считал сигналы, подаваемые ему уже тремя приверженцами в тот момент, когда мятущийся дух швырнул его на танцпол чуть ли не навзничь.
Сильные руки подломились, и тело Энки рухнуло в неожиданном ракурсе. Музыка не останавливалась. Энлиль привлёк к себе девушку вполне допустимым образом и смеялся ей в погончик. Эри покачала рыжей головой.
– Народные элементы самое сильное место в салонных танцах. – Сказала она себе.
Энки пополз к матери по полу, показывая, что ранен, возможно, смертельно. Иштар быстро начертила по воздуху свой знак, и музыка сгорела, оставив Энки в тишине, напомнившей Нин сегодняшний вечер на прибрежье.
Энки подождал с простёртой рукой и открытым ртом и – на шум-бум-бац, вскочил легко, как подлетел. Эри что-то ему сказала, и он опустил лицо, прикрыв ладонью до продолжающих приплясывать бровей. Всеми овладела будоражащая нервишки растерянность.
В толпе гостей Энки выглядел растерянней прочих. На самом деле, у него была цель. Смыв ладонью маску стыда, он деранул от матери. Болтая со всеми и ни с кем, вновь ловко ускользнув от Эри, пройдя пару шагов в обнимку с двумя инженерами, причём это короткое общение закончилось страшным двойным хохотом спутников Энки, продолжившего свой путь в одиночку, – он оказался в юго-западном углу Гостиной, где отразился в гигантском сумрачном зеркале и отразился не один.
Здесь он проговорил своим самым мужественным голосом, чуть ослабленным – будто только что получил под дых:
– Нин, мы так молоды…
Она, не предпринимая попыток к бегству, думала и молчала. Энки зашёл сбоку, потом приплюсовал ещё шажок.
– Это вроде как болезнь, как что-то отдельное от меня, я должен переболеть этим.
Нин обдумала, и в открывшейся паузе удержав взглядом в зеркале руку Энки, которая дёрнулась в её сторону, сказала отчётливо и со вкусом:
– Иди от меня со своей молодостью, Энки, и со своими болезнями. Во веки веков. Понял? Иди, иди.
– Я понял. Понял… я иду. Видишь? – Отступая, заверил Энки, держа ладони впереди себя.
– Я виноват, страшно виноват. Я провинился перед духом местности. О Господи, до чего ты добра. Я всё искуплю.
– Больной…
– Да… да. Я искуплю. Я всё для тебя сделаю. Всё, что скажешь. Прыгну в огонь.
– Это что, из-за Энки музыку выключили?
Военная девица всё знала:
– Не-а. Там какой-то шумок зацепили. Пока мы плясали.
– А я не слышала.
– Так ведь они же профессионалы.
– Это который?.. – Фрейлина провела указательным и средним пальцами над одним из своих лесных глаз, в котором Иштар увидела полянку в чёрных тенях под луной.
Иштар посмеялась. (Видение она отвергла.) Потом серьёзно сказала:
– Личная служба. Опасная. И сами они опасные.
Фрейлина поёжилась.
– А что за шумок?
– Какие-то звуки страшные на равнине.
– Какие?
– Странные.
Фрейлина задумалась со всей основательностью осьмнадцати лет. Мысль её направилась в единственно возможном направлении.
– Животные всякие…
Иштар сказала:
– Чего там у Нин в инкубаторе…
– Если я захочу кошмаров на ночь, я скажу, – огрызнулась военная девица.
– А, ну ладно. – Иштар выгнула губы, сделала отбой ладонью. – Как скажешь, как скажешь.
– Пусть на ночь нашу конституцию почитает, – вмешался молодой инженер.
– А ты читал? – Изумился кто-то. – И что там?
– Умолчим. – Сказал Энки, вырастая за спиной. – Не забудьте, тута шпион.
Инженер отвлёкся – белая макушка проплыла с запада на восток.
Шпион прошёл с востока на запад к компании постарше – вероятно, обсудить погоду – и улыбнулся девушкам.
– Не, ну, сестра, давай мы его на свидание пригласим.
– Сразу вдвоём?
– Будет чего в бортовом журнале на старости лет почитать, ага.
– Тише… тише. – Укорил Энки. – Может, тут сейчас находится будущая мать моих детей.
Иштар заоглядывалась, шевеля губами.
– Ты что, ты что это волшебными губками шевелишь?
– Подсчитываю число возможных генетических комбинаций
Сглотнув как змея цыплёнка, военная девица повела бокалом.
– Она таких больших чисел не знает. У нас в хедере считали, пока пальцы не кончатся и точка.
– Кто? Будущая мать?
Энки разглядывал трёх девушек, с которыми танцевал.
– А вот эта-то… – Задумчиво сказал он и умолк.
Одна из них смотрела на север. Энки туда взглянул и окликнул:
– Энлиль, мы вот тут думаем, а вдруг тут будущая мать твоих детей
– Дедушке отбейте. В космос. Тётя Антея по старой памяти организует день отнятия от груди.
– Ну, хватит.
Иштар возмутилась.
– Смотрите, как про дедушку сказали, весь напрягся…
– Власть это безумие, глядящее из наших глаз. – Рассеянно проговорил Энки. – А что я сегодня видел…
Девочки, однако, не заинтересовались.
– Пора спать, – зевая неприкрыто, оповестила Иштар военную девицу. – Пойдем, дорогая, расплетём косы, распустим корсеты и всласть начирикаемся как две сонные птички, выучившие новые слова.
– О ком, о ком?
– Например, об этом пуленепробиваемом.
Она обратилась к стоящему позади и улыбающемуся монаху:
– И почему, святой отец, если мы предназначены Абу-Решитом для жизни и страсти, нам так трудно просыпаться по утрам?
Монах, небольшой, жилистый и смуглый, внимательно взглянул на девушку. Глаза его, непонятного цвета, были до того умны, что излучали мысль, как осязаемое вещество. Нин, которая вернулась, потому что Энки захотелось посмотреть в восточное окно, вспомнила глаза существа с побережья.
Иштар с притворным смущением пробормотала:
– Быть может, с моей стороны дерзость обращаться к вам?
Монах, улыбаясь, отрицательно покачал головой, и блик свечи раздвоился на его золотых рожках, вбитых в бритый череп. Пергаментная кожа вокруг участков сочленения плоти и металла собралась складками.
– Знаете, леди… – сказал он очень низким и тихим голосом, – некоторые думают, что нас создал не Абу-Решит, а такие же грешные создания, как мы сами.
– Силы зла?
– О нет… ну, почему сразу… грешные, говорю.
– Ох, сударь… в смысле… ну, я удивлена. Вот наша Нин создаёт всяких созданий… так с ума со страху сойдёшь. Вы поверьте.
– Тавтология. – Заявил Энки.
– Чего?
– Создания… создаёт… – Авторитетно объяснял желающим Энки и прикусил кончик языка под взглядом Иштар. – Ой.
– И что же, святой отец, вот такие, как она?
Священник повернулся к Нин, та смутилась, милая девочка.
– Учёные, как дети. – Сказал он и его слова поднялись из глубины невысказанных мыслей как плавник акулы. – Всегда невинны и делают добро, ну, или зло. То, сё.
– Ну, это вылитый портрет нашего Энки. Дядюшка, что тебе мама в детстве говорила? Эй, Энлиль, что тётя Эри говорила?
Гостиная опустела, только камин и не думал гаснуть. Существа на ковре получили возможность порезвиться, но ничьё вдохновенное воображение не растолкало их.
Уборка помещения была оставлена на завтра. Как раз в этот момент Энлиль объяснял мачехе, провожая её в отведённое высокой гостье крыло дома:
– Тётя Эри, персонала у нас нет. Накладно.
– Кто будет пылесосить?
– Те, кто не пойдёт на работу.
– Я не пойду.
Энлиль улыбнулся, но поспешил убедить Эри, что гостям они пылесосить не позволят.
– Ах, да, – вспомнил он. – Завтра Девятый день. Кажется, это выходной.
Из чего Эри поняла, как относится к своему долгу её пасынок.
Толкнув дверь, Энлиль пропустил даму.
2
…Если в третий раз употребить слово «растерянность», то придётся признать, что Энки был растерян. Он сидел на подоконнике третьего этажа. Устроившись на корточках, он смотрел, как расходятся гости. Видел он и ореол лунного света вокруг затылка Нин. Она ушла.
Если бы кто задрал голову, то, пожалуй, мог испугаться. Чёрная фигура в окне опустевшего дома выглядела, как страница из книги сказок про домовых.
Энки вернулся в Гостиную. Он смотрел в огонь, и его быстрый ум метался от одного вспыхивающего огонька к другому, гаснущему в прахе. Мысль к мысли. Не стоит преувеличивать глубину его состояния – Энки был вполне доволен собой. Просто растерянность (четвёртый раз) не оставляла его. То, чего он не понимал, не мог он и чувствовать. Но растерянность (пятый раз)…
И в такую-то минуту внезапное вмешательство обрадовало его. Что может быть приятнее, чем голос молодой девушки? Вдобавок голос свидетельствовал о хорошем настроении. Голос сказал:
– Мистрис Эри и мистрис Антея. Две любви рокового мужчины и обаятельного царя Ану. Они ведь встретились совсем молодыми, я не ошибаюсь?
Энки обернулся из своей лягушачьей позы. На подоконнике сидела одна из тех медсестричек, с которыми так хорошо наплясался Энки.
Энки, не медля ни мгновения, вырос на фоне камина, выпрямился, сложил руки на груди и привалившись плечом к стене, устроил в глазах целое столпотворение световых эффектов.
– Завтра можно выспаться. – Подала кодовую реплику девочка.
От этих слов у каждого трудящегося аннунака срабатывает не условный, а безусловный рефлекс: за этими словами следует потягивание и позёвывание (вне зависимости от степени воспитанности), блеск глаз.
Энки всё это проделал, и девушка тоже, едва не свалившись с подоконника, что было просто очаровательно.
Она была стройна, мила, светловолоса.
– Я стремлюсь из тьмы в свет, ибо рождён в том часу нибирийского утра, когда был сотворён мир. – Сказал Энки, совершив ритуал.
Девочка что-то ответила ему. Энки что-то сказал ей. Вопреки своему заявлению, он потихоньку покинул территорию огня и приблизился к подоконнику. Барышня выглядела фея феей, не хуже духа местности, которого обидел Энки, и внушала самое почтительное восхищение. Разговаривать с ней было чудесно, одно удовольствие. Так с обидой подумал Энки.
Только он так подумал, дверь распахнулась.
Девушка на полуслове замолчала. Оба смотрели на молчаливую и почему-то нисколько не смутившуюся Нин.
Сестра милосердия без малейшего милосердия припомнила что-то виденное сегодня на балу. Но когда она решила найти взгляд Нин, чтобы дать ей это понять, выяснилось, что решения и взгляды следует расходовать не так опрометчиво.
Девушки посмотрели друг на друга. Медсестричка слезла с подоконника, вероятно, в уме отсчитывая до девяти. Она нашла в себе силы снова пробормотать кодовую фразу.
Нин сказала:
– Да, ну. Выходной, значит. Что ж, иди.
Интонация её ясно говорила: «Не привези мы с собой эту профсоюзную заразу, я бы тебе устроила выходной».
– Ну, я это, я туда. – Сказала, испугавшись, медсестра, и показала во тьму и хлад арки выхода.
– Да, да. – Холодно подтвердила Нин.
– Позаботься о себе! – Прикрикнул вслед Энки.
Нин сказала:
– Будь любезен.
И, не оглядываясь, прошла несколько шагов. Энки понял, куда она идёт.
Камин неистовствовал, слегка обиженный, что о нём позабыли. Теперь же он расшевелился. Она сказала так, как обычно начинают долгий разговор:
– Ну, Энки.
Он понурился.
– Да? – Смиренно.
– Вот. – Жёстко.
Показала тонкой белой рукой на вырвавшийся рог пламени, долго, как нарочно, державшийся в воздухе, будто не из огня сделался, а из более плотной материи.
– Что?
– Вот! Ты же сказал?
Энки понял не сразу, но сразу согласился с апломбом и, выпрямившись, посмотрел направо, налево и на неё:
– Я виноват.
– Ты виноват.
– Я страшно, страшно виноват.
– Ты очень виноват, Энки. Потому – делай.
– Что?
– Про огонь ты сказал?
– Ну, да… – Неуверенно.
– И что?
– Ты правильно делаешь, что казнишь меня.
– Конечно, правильно. Прыгай.
Подбородочком показала. Энки неуверенно посмотрел в камин.
– Что, сюда… вот ты то, что я подумал, имела в виду?
– Имела.
– Но?
– Не прыгнешь? А я бы тебя простила.
– Правда? – С надеждой.
И он сделал рукой движение к мягкому потоку горячего воздуха.
Нин спросила:
– Красиво, да? – Протянув руку, щёлкнула задвижкой, и распахнула воротца решётки. Мелькнувшая в пламени головка змеи сказала: «Тс». Нин к этому прибавила:
– И поступок был бы красив. Искупление, Энки!
Оттеснила его к огненному жерлу. У него в ушах зашумело. Последовал пируэт, и Энки, отступив, оказался спиной к огню. Гордость не позволяла ему шевельнуться, хотя сзади грозно накатывал семейный воздух очага Ану.
– Ты заманивал меня три месяца, приглашал сыграть в тучку и дождик, и, когда я отозвалась – ты оскорбил меня, ты меня отверг.
– О Нин.
– Я тебя прощу, если ты прыгнешь.
Обморочное молчание в поисках слов.
– А я бы тебя простила. – Продолжала уверять Нин. – Хотя… пожалуй, нет, точно! Простила бы. А?
Энки проблеял:
– А так?
– Так нет. Хотя бы сунь туда руку.
Поискала глазами, выхватила из ножен на стене кочергу. Сунула во взрыднувший от восторга огонь, разворошила целую новорождённую галактику. Выдернула и поднесла к подбородку Энки. Двойной крюк на конце инструмента был загнут под прямым и острым углами, и раскалён. Железо насытилось огнем, и красные колечки пробегали по двум нервным пальцам чудовища.
– Подержи на худой конец.
Энки с изумлением посмотрел на пыточный инструмент, на кровожадную малютку Нин.
– Такого уговора, вроде, не было.
Нин, глядя Энки в глаза, хлестнула кочергой по воздуху. Остывая и тратя запал, шпага оставила двойной след в воздухе. Энки не шелохнулся. На щеке таяло прикосновение нагретого воздуха в форме двойного крюка.
Глаза Нин так сверкнули, губы так изогнулись, что Энки всё же слегка встревожился.
– Ах, вот как!
Кочерга полетела в огонь. Энки подпрыгнул. Воротца камина качнулись. Огонь презрительно молвил что-то и принялся тихо ворчать. Нин, крутнувшись, пошла к выходу. Похоже, в отличном настроении. Энки с тоской посмотрел на взметнувшийся край платьишка.
– И ты меня не простишь?
– Только если умру, Энки. Я прощу тебя, только если умру.
И только Нин и видели.
Энки сел у огня, тут же испуганно вскочил и с ужасом посмотрел в страшный зев, который больше не казался ему символом семейного единства. Он захлопнул воротца с таким чувством, будто закрыл дверь в волшебный сад. Но чувство ускользнуло.
Нежная Нин! Такая прекрасная, как фея с картинки для маленьких девочек! Бесспорно, самая адски хорошенькая девчонка на свете. И так себя вести! Энки испытывал жгучее возмущение за то, что его оскорбили, облегчение оттого, что уже всё позади и проблема рассосалась, и ужасный стыд за это облегчение.
Значит, я трус, – сказал себе Энки. – Ничего не попишешь. Я вам не Энлиль. Конечно, если б я был командор…
Раздался смех. Энки был истощён морально и с тоской оглядел комнату. Он бы не удивился, если бы из зеркала появилась третья девушка и принялась его пытать. Но она не вышла из зеркала, она вышла из низенькой двери чёрного хода, где кладовые, волоча за собой пылесос.
Он узнал вторую медсестру из тех трёх, с которыми танцевал. Приуныв при мысли, что сцена, где Энки трусливо отказывается подержать раскалённую кочергу, рассекречена, он довольно неприветливо посмотрел на приближающуюся из дальнего конца Гостиной девушку. А зря!
Она была… ух ты… И когда Энки её разглядел, на сердце у него стало легче. Она ничего не слышала. Он кивнул на пылесос.
Она объяснила:
– У меня завтра дежурство по уборке. Испорчен выходной. Вот я и решила расплеваться. Завтра выспимся!
(Рефлекс).
Энки немедленно и щедро предложил свои услуги. Пока они трудились вместе, Энки почувствовал, что влюбился.
Третья девушка, имя которой было леди Лана, вела себя так естественно, так весело смеялась шуткам Энки, – это уж не говоря о внешних достоинствах, которые были чрезвычайно высоки, – что Энки позабыл о своих горестях.
Соломенные кудри девушки, алый постоянно полураскрытый рот, забавное платье, державшееся на петле вокруг шеи – всё это до такой степени пленило Энки, что он вспомнил все приличные шутки. Вспомнив также, что девушкам нравится, когда он выглядит смешным и демонстрирует силу как бы между делом, он испробовал все эти возможности, пока не извлёк из них всё до самомалейшего выкрутаса.
– Мне тут жутко нравится. – Среди прочего сказала Лана. – Дома до ужаса скучно, а тут классно. Просто дивно. Дико весело. И работа меня страсть как плющит.
Энки решил немного её напугать и, вспомнив, как Энлиль в его присутствии передавал сводку в штаб Нибиру, принялся рассказывать о ледовом щите на полюсе.
– Если он свалится в океан, нам крышка. – Уверял Энки.
Глаза девушки расширились, что ей шло. Она тяжело взмахнула ресницами.
– Облом. – Сказала она.
И предложила поискать в Мегамире информацию, чем окончательно восхитила Энки.
Вот это девушка!
3
Энки брёл домой, посмеиваясь. Изредка он вспоминал, как его сегодня обидели. Тогда он принимался крутить в уме это нехорошее воспоминание так-сяк. К счастью, свежий ночной воздух, свет трёх лун и надежда выспаться были целительны.
Тут Энки рефлекторно потянулся и споткнулся.
Эридианские тропки привели его на бережок, где они болтали с Нин перед семейным сбором. Энки посмотрел на воду, потом на ту сторону. Дерево, возле которого произошло Посещение, теперь предоставило нижнюю ветку другому гостю. Средняя сестра Мен, всегда казавшаяся Энки более достоверной, нежели остальные члены семейства, неудобно и плотно сидела на суку как голубоватая крупная птица.
Энки рассмеялся. Ручей чирикал, и в его мелодию вплёлся другой звук, который чрезвычайно взволновал Энки.
Он небрежно шагнул в холодную воду, замедлившую бег у его щиколоток. Энки всегда по особому ощущал воду – он не говорил «мокро», а – «это вода из того ручья» и «ага, она из подземной реки» или «здесь была Иштар и выронила коробочку с бутербродами». (Ну, это, конечно, не совсем удачный пример).
Попросив прощения у своих парадных ботинок, он выбрался на берег у корней дерева и увидел, что Мен обманула его – оказывается, она не сидела на ветке, а плыла в перевёрнутом бинокле перспективы над холмами, которые они называли домашними.
Энки прошёл несколько шагов и остановился, встал на колени.
И если бы кто-нибудь заглянул сейчас в лицо Энки, то этот кто-то увидел бы лицо доброе и нежное. Но у того, кто мог бы стать свидетелем такой прелести, были плотно закрыты глаза.
Между тремя валунами, как в каменной колыбели, разговаривало само с собой самое трогательное существо на свете. С первого взгляда оно напоминало комок золотого пуха. Оно полулежало на боку и жалобно призывало, очевидно, маму.
Энки, опомнившись от восторга, немедленно откликнулся на призыв и взял существо на руки, придерживая его круглую головёнку. Радость малыша заставила Энки забыть все события сегодняшнего вечера.
Но малыш снова стал жаловаться и тыкаться в щёку Энки, каждый раз исторгая из груди Энки поток нечленораздельных умилительных эпитетов.
Энки снял куртку и завернул в неё малыша, потом передумал, расстегнул рубашку и сунул его в этот Энки-инкубатор. Малыш немедленно замолчал.
Работает чёртов Мегамир или нет – был, в конце концов, один способ проверить. Энки начертил перед собой свой личный код. Подождал. Вокруг зашипело, мелькнули кольца Кишара, прозвучал голос Эри, сказавшей:
– Завтра вы сможете выспаться.
И тут Энки оказался внутри Мегамира – он даже почувствовал характерный, как после грозы, запах. Ручей, равнина, дерево – всё осталось на своих местах, но стало призрачным и шатучим. Готово!
Но тотчас всё сорвалось. Энки выругал механиков, луны, мешающие синергии, и всё вообще.
Энки вдруг задумался и завёл глаза вбок, прислушиваясь к новому ощущению. Разнеженный малыш надул ему в штаны, причём рассчитал так умно, что вся влага досталась Энки, а сам он остался сухим. Энки прижал тёплый копошащийся комок к себе одной рукой и сказал:
– Да ты циник.
И свободной рукой повторил воздушный код.
На сей раз заработало без всяких.
– Леди Нин.
Возникла Нин. Вернее, это он возник в её комнате. Кажется, она собирается спать. Нин движением руки изменила масштаб и чёткость, и теперь он видел только паспортную фотографию, которая реет над далёкими хребтами кровати. И на этом спасибо.
– Энки?
– Коров доили? – Без предисловия спросил он.
– Да… да. – Обескураженно ответила Нин.
– Прикажи прислать мне парного молока. В самой чистой таре. И завтра пусть пришлют. И каждый день. И побольше.
– Побольше молока?
– И подгузники.
– Что?
– Ну, ну. Памперсы, ну, штанишки для детей, куда можно вволю прудить и…
– Я поняла, – поспешно прервала его Нин. – Это такое новое развлечение? Или тебя угостили чашечкой медицинского спирту?
Хороший Энки пропустил злые слова мимо ушей. Плохой Энки записал в сердце воспоминание о том, как звучал голос Нин в эту минуту.
Вместо дальнейших бесплодных попыток найти общий язык, он расстегнул куртку, потом принялся дёргать верхнюю пуговицу рубашки. Нин почувствовала, как её охватывает раздражение. Она не знала, как себя вести. Вдобавок Энки, расстёгивающий рубашку, это не то зрелище, которое разум хочет прервать. Нин решила выйти из Мегамира и подняла руку, чтобы начертить знак.
И вот тут Энки вытащил из-под своих одёжек нечто такое, от чего у Нин рука повисла как у феи, раздумавшей превращать его в лягушку. В полутьме Энки видел, что у неё глупо приоткрылись губы, зубы заблестели, что глаза у неё такие, как в детстве, когда начиналась заставка к детской девятичасовой передаче.
Она сказала:
– Абу-Решит.
И ничего не добавила.
Малыш в его руке, недовольный тем, что его вытащили из гнезда, захныкал. Чёрная гривка встала дыбком. Энки, в растерзанной рубашке, шумно расцеловал его в сморщившийся нос, в необыкновенно нежную пушистую макушку, и куда ни попадя. Снова упрятал его, разгневанного и светящегося, и сказал, вытаскивая золотой волосок изо рта:
– Ну, признай, что это самый красивый младенец во всех мирах.
– Согласна. – Услышал он.
– Как ты думаешь, его можно прикармливать консервами?
Малыш завертелся под одеждой, пытаясь приспособить фрагмент Энки для лежания максимально комфортно, и Энки поспешно сказал:
– Отключаюсь. Так ты пришлёшь штаны?
Нин, заворожённо смотревшая, как шевелится куртка Энки с высунувшимся золотым хвостом, опомнилась и привстала, испортив паспортный формат:
– Погоди! Не стоит пичкать его, чем попало. Это может быть опасно. Приходи с ним завтра, нужно сделать анализы.
Но Энки уже отключил Мегамир – она увидела его руку и взгляд, обращённый не к ней. Нин успела крикнуть:
– Забери…
Из смыкающегося пространства синергии вылетела книга и упала в ручей. Он выхватил её из воды. На обложке был изображён крошечный нибириец в пелёнках, и название имелось «Уход за новорождёнными», и также год, свидетельствующий, что Энки заполучил первое издание этой знаменитой книги.
III ОГОНЬ
1
Губы её были приоткрыты. Напряжение мысли сопровождало движение руки, помешивающей в котле. Сумрак помещения мешал рассмотреть её лицо, к тому же скрытое густыми прядями волос, огненно-осенних, почти багряных. Источник света – нежная и хрупкая свеча на сундуке – скорее напоминала о беззащитности духа, нежели стремилась выполнить свою прямую обязанность.
Что-то очень пугало. В комнате было что-то страшное. Сундук? С острым акульим гребнем, утвердившийся на земляном полу на четырёх когтистых металлических лапах, он был приоткрыт – в пасть его был вложен топор, дабы вместилище не захлопнулось. На лезвие топора застыли густые, насыщенные всеми оттенками красного, пятна.
Да, сундук был неприятен. Его вид намекал на что-то, будил продлить возникшую мысль… но дело не в нём.
Наконец, она поняла. Кто-то следил за ней. Не женщина, размешивающая варево. Хотя глаза у неё острые – это было понятно по тому, как она прикусила губу белым клыком, по тому, как нацелились её жесткие рыжие ресницы.
Нет, не женщина.
Она рассмотрела и вздрогнула. Из-под лавки в упор на неё смотрел большой чёрный пёс. Два умных суровых глаза. Прямо в упор, в глаза.
К такому трюку художники прибегают безотказно вот уже миллионы лет.
Славная иллюстрация.
Да.
Со вздохом Нин перелистнула страницу, прочитала на следующей под виньеткой в виде скорпиона несколько слов, ещё фразу из середины тесно усеянной текстом страницы и закрыла книгу – провела белыми пальцами по кожаному неровному переплёту.
Десятник-лосяра, мужичина с большой бугристой головой, которую увенчивала непротивная плешь в окаймлении мелко кудрявых, неожиданно нарядных остатков волос, уперев толстый кулак в брюхо, стоял – в небо смотрел.