Роковое наследство
– Это портреты хозяев дома? – спросил я с полным ртом.
Старуха искоса посмотрела на меня.
– Ты, парень, ешь и в чужие дела не суйся, – пробурчала она.
Но вскоре не удержалась и заговорила снова.
– Да, да, портреты Хозяев: это Отец и маркиз Кориолан, его внук; красивый был бы мальчик, если б у него борода росла... Что там наш Пьеро, все еще пляшет? Я в свое время отбила у мадам Саки жандарма. А когда я входила с таверну Слепых, дикарь трубил общий сбор! То-то было весело! Бум-бум! Тара-бум! Лейтенант – пьяница. А я вот пью и горя не знаю.
Доносившийся снизу гул голосов внезапно усилился. Старуха побледнела и вырвала у меня из рук кусок хлеба.
– Живо! – крикнула она. – Уматывай отсюда в два счета, парень. Если они тебя здесь найдут, то меня поколотят, а тебя зарежут, как цыпленка.
Нельзя сказать, чтобы нравы обитателей дома внушали мне абсолютное доверие, но и страха я тоже не испытывал.
Старуха уже второй раз пугала меня кровавой расправой, но я не верил...
Возможно, мои чувства притупила смертельная усталость. Короче, я решил, несмотря ни на что, заночевать в этом доме.
Опасность, если таковая и существовала, я предпочитая ветру, холоду и дождю, противостоять которым мое изможденное тело больше не могло. Я решительно отказался уходить.
Старуха сначала рассвирепела, но потом быстро утихомирилась. Мысли путались у нее в голове. Она хриплым голосом запела модную тогда «Качучу» и едва не упала, выделывая какое-то испанское па.
– Всегда приятно встретить человека из Парижа, – хихикнула эта мегера. – Я бы отдала сто франков, чтобы провести ночь на бульваре Тампль. Тут у нас никого не бывает – даже военных. Лейтенант пьет по-черному и во хмелю зол, как черт. Люди у нас все странные. Говорят, тут где-то есть подвал, полный золота и бриллиантов, хоть лопатой греби. Эти типы приходят, уходят... Но ни один посторонний человек еще не выбрался отсюда живым.
– Вы в черта верите? – спросила мегера. – Я его своими глазами видела. Старый, старый! Древнее, чем Вечный Жид. Он отца своего прикончил и сына порешил. Теперь его внучек дорос до таких лет, что может укокошить любимого дедушку. Таков у них порядок наследования. Не убьешь сам – убьют тебя. Но уже давно Хозяин у нас – тот же; он даже внешне не меняется...
На лестнице послышались тяжелые шаги. Старуха поспешно сунула в карман бутылку, побелела, как полотно, и задрожала всем телом.
– На этот раз – он! – пробормотала женщина, сгребая все со стола и беспорядочно запихивая тарелки и блюда в буфет. – Ох, несдобровать мне.
– Положитесь на меня, – заговорил было я.
– Молчи, несчастный! – с презрением оборвала она меня. – Что ты против него!
Мегера прислушалась. Поднимавшийся то и дело спотыкался и падал.
– Еле идет, – проговорила она. – Пьяница. Видать, у него сегодня работа была. Он, когда работает, веегда напивается в стельку. Успеем, стало быть.
С этими словами старуха схватила меня в охапку и поволокла к двери позади кровати.
– Хозяин до рассвета не вернется, – бормотала женщина. – Этот будет дрыхнуть, как мертвый. Тогда-то ты и смоешься, птенчик. И что это мне вздумалось тебя спасать? Прямо странно...
Она втолкнула меня в соседнюю комнату и захлопнула дверь.
Однако пол чулана, в котором я оказался, был завален соломой и прочим мусором. Дверь заклинило щепкой, так что между створкой и косяком осталась щель в три пальца.
Я, видно, от природы не робкого десятка, до всяком случае, не помню, чтобы я когда-то чего-то боялся.
Вот и тут я не испугался.
После того, как я утолил голод, глаза мои начали слипаться. Но мое любопытство, возраставшее с каждой минутой, боролось с отчаянным желанием лечь и немедленно заснуть.
Будь я в нормальном состоянии, увиденное и услышанное поразило бы меня гораздо сильнее. Позже от одних воспоминаний о той ночи меня бросало в дрожь.
Но тогда я был сломлен усталостью, изнурен до бесчувствия.
Я нисколько не преувеличил, сказав, что предпочитал встретить смертельную опасность в доме – но только не брести снова наугад сквозь ветер и дождь.
Животное начало во мне одерживало верх. Я поступил, как те англичане, которые после бурной попойки сползают под стол и, проявляя чудеса стоицизма, спят под ногами у более выносливых своих собутыльников.
Я сгреб в кучу несколько пучков соломы и положил на них свою многострадальную голову, нимало не заботясь о том, что меня ждет.
И все же любопытство мешало мне заснуть, несмотря на полное мое изнеможение.
Глаза мои, по чистой случайности устремленные на дверь, которая вела в комнату с портретами, оставались открытыми, уши продолжали прислушиваться.
Прямо перед собой я видел на полотне изборожденное морщинами лицо старика, желтое и блестящее, словно вырезанное древним мастером из слоновой кости. Глаза старца, казалось, поглядывали исподтишка из-под густых седых бровей на портрет, висевший напротив, видеть который я не мог.
Кто-то с силой толкнул снаружи входную дверь, она хлопнула так, что чуть не сорвалась с петель.
Вошедший плюхнулся на табурет прямо под портретом.
У этого человека было лицо бульдога и торс буйвола. Густые вьющиеся волосы почти целиком скрывали низкий лоб.
– Скверная ночь, – сказал мужчина. – Не видно ни зги.
– И куда ж это вы пить ходили, господин Куатье? – осведомилась старуха.
– Я не пил, Гуляка, – ответил Куатье. – Скверная ночь. Аж дрожь пробирает.
Секунду спустя он тихо добавил:
– Дело сделано.
– Отец мертв? – спросила старуха шепотом. В ее голосе звучали ужас и любопытство, но любопытство явно преобладало.
– Подбрось-ка дров, Бамбуш, – распорядился мужчина вместо ответа, – а то меня трясет.
Он и впрямь дрожал всем телом, и даже слышно было, как стучат его зубы.
Гуляка – так он называл старуху – подложила в очаг охапку веток.
– Удар нанес он? – снова поинтересовалась мегера.
Я смотрел на человека с бычьей шеей, сникшего и трясущегося, как дамочка в нервном припадке. Наконец Куатье ответил:
– Маркиз Кориолан хотел было нанять меня, но я никогда не подниму руку на Отца. Лучше столкнуться с самим дьяволом. Я пообещал не вмешиваться и не чинить маркизу препятствий. Тогда Кориолан позвал Джам-Паоло – сицилийца, священника-французика и Николаса Смита – лондонского вора. Юный граф Жюлиан, брат маркиза, был поначалу с ним заодно, но после они повздорили: Жюлиан потребовал половину сокровищ, Кориолан же, по праву старшего, хотел три четверти всех богатств оставить себе. Жюлиан валяется теперь с ножевой раной в боку. Давай, корми меня; я согрелся – и зверски захотел есть.
С этими словами Куатье подтащил табурет к столу; старуха подала мужчине какую-то еду; похоже, это были остатки моего ужина. Теперь я мог любоваться лишь портретом старика, морщины которого складывались в саркастическую усмешку. Мегеру же и Куатье я больше не видел.
Однако я продолжал слышать их разговор, сопровождавшийся громким чавканьем Лейтенанта; Куатье лязгал зубами, словно дворовый пес.
Нельзя сказать, чтобы я вслушивался в беседу этой парочки, поскольку находился в полузабытьи и, возможно, в горячке.
Сильное переохлаждение не прошло даром; теперь тело мое пылало огнем.
Вряд ли я понимал смысл того мрачного ребуса, знаки которого улавливал сквозь дрему.
Лишь много позже события эти всплыли в моей памяти и, представ в новом свете, глубоко в ней запечатлелись.
– Даже если Жюлиан и умер от раны, – заговорила старуха, – маркизу Кориолану придется еще много поработать. У Кориолана был сын от цыганки Зоры. Зора унесла ребенка с собой, но младенцы этой породы не теряются. Придет время, ребенок объявится и тоже захочет поиграть ножом.
– Ошибаешься, – возразил Лейтенант. – Маркизу Кориолану работать уже не придется. Никогда. Ты ничего не слышала этой ночью?
– А как же, – откликнулась мегера. – Буря такая поднялась, что горы зашатались. В такую непогоду всегда срывает ветром камни со старых стен.
– Именно, – мрачно подтвердил Куатье. – Много камней свалилось вниз. Отца никто не видел. Знали только, что он должен приехать: доктор письмо из Паржа привез. В письме – приказ Хозяина; приготовить все для заседания совета в большом зале, что перед могилами. Стол накрыли в бывшей Комнате Сокровищ. Теперь там пусто. Я сам принес приборы – одиннадцать штук. Отцу было отведено место между маркизом Кориоланом и Николасом Смитом.
В большой зал надо идти мимо двери башенки, где часы. Кориолан, священник, Джам-Паоло и Николас Смит спрятались в башне, а дверь приоткрытой оставили Все четверо – вооружены до зубов. Ждали Отца с самого захода солнца.
На краю галереи они мальчишку поставили, он должен был, как Отца завидит, поклониться. Ну и... сама понимаешь...
– Понимаю, понимаю, – проговорила старуха дрожащим голосом.
– Часов в девять паренек прибегает, кричит: «Хозяева едут!», – продолжал Куатье. – Отец с гостями своими спускался из Нового монастыря. Впереди факельщики освещали им дорогу.
Заговорщики распахнули дверь и застыли с ножами наготове.
Отец к тому времени уже прошел всю галерею. Ему до гибели десять шагов оставалось. А он замер – послушать, как за расхлябанными рамами свирепствует буря.
Стекла в окнах уже давно все повылетали. Ничто не мешало любоваться грозой. И Отец сказал:
– Поднимите факелы повыше. Люблю смотреть, как ветер треплет плющ на развалинах. А что, если сейчас здесь все вдруг рухнет?
Факелы были тут же подняты, но ветер пригибал пламя, и оно не осветило ничего кроме основания ближайшей башенки.
Старик захохотал, как это случается с ним в иные страшные минуты.
И тут действительно рухнуло... Поднятые факелы послужили сигналом.
Башенка пошатнулась и осела с грохотом, заглушённым, впрочем, ревом бури.
– Благодарю, – промолвил Отец. – Пойдемте дальше, дети мои.
Над лежавшей на месте башенки грудой камней сверкали молнии.
За столом совета четыре места остались незанятыми. Отец подозвал меня и распорядился:
– Спустись в ров. В моем роду народ живучий. Если он вдруг еще шевелится, сделай свое дело.
Сержант замолчал. Старуха хрипло дышала.
– Факелы, говорите, сигналом послужили? – спросила она изменившимся голосом. – Он, стало быть, башенку заминировал?
– Или у него сам черт на подхвате, – ответил Лейтенант.
– Да он сам черт и есть! – убежденно воскликнула старуха. – Уже второй раз он убивает тех, кто должен был прикончить его.
Содержимое бутылки громко булькнуло, и мегера осведомилась:
– Что же вы обнаружили во рву?
XVI
БАМБУШ-ГУЛЯКА И ЛЕЙТЕНАНТ
Начиная свой рассказ, Ренье говорил легко и непринужденно. Однако по мере того, как воспоминания оживали в его душе, возрождалось и прежнее волнение. Юноша и сам не заметил, как перестал рисовать. Голос его зазвучал глубоко и приглушенно.
Венера, неподвижная, как прекрасная статуя, внимательно слушала молодого человека.
– Лейтенант насытился, – продолжал Ренье. – До меня донесся запах дымка: Куатье закурил. На вопрос старухи он ответил:
– Это же сколько камней перекидать надо, чтобы узнать, что там, на дне рва. Башенка, она неширокая была, но высоты порядочной, и ров под ней – жутко глубокий. Я зажег фонарь и спустился. Что за ночь! Ад, да и только! Я на войне бывал, всякого насмотрелся. Я в тюрьме сидел и слышал, как для меня сколачивают эшафот. Каждым ударом гвозди словно в печенки загоняли. Хозяину разные люди по разным причинам служат, лично я – потому, что он меня воскресил, когда голова моя уже должна была скатиться с плеч... Так вот, сегодня во рву меня такой же холодный пот прошиб, как тогда, возле эшафота.
Я обнаружил на дне рва груду обломков и стал в них копаться. Сначала я увидел костюм Джам-Паоло, не костюм, а мешок с красным месивом. Потом мне долго ничего не попадалось.
Затем между двумя большими камнями я разглядел клочок материи, вроде как голубой.
На Николасе Смите была голубая матросская блуза.
Сдвинуть камни я не мог, а потому просто сунул руку в щель.
Сунул – а там что-то теплое. Нечего больше искать; ясно – Смит там, расплющенный в лепешку.
Останков священника я так и не нашел, разве что капли запекшейся крови, разбрызганной по камням, принадлежали ему...
– Ну а маркиз Кориолан? – спросила старуха сдавленным голосом.
– Этот последним был, – тихо-тихо продолжал Лейтенант. – Я весь завал обыскал. А после вижу: в стороне, в овраге, белеет что-то на черной траве. У меня кровь застыла в жилах. Тело не было искалеченным. Молодой хозяин лежал на спине и будто спал.
Когда я подошел ближе, раздался оглушительный удар грома и порыв ветра задул фонарь. Настала кромешная тьма.
Затем в ночи вспыхнула молния и осветила тело, великолепное, точно мраморная статуя, без единой царапины, с прекрасным, как у женщины, лицом, обрамленным черными кудрями; я увидел белоснежный лоб и широко раскрытые глаза.
Старуха забормотала себе под нос слова молитвы.
– И ты не решился ударить мертвого, палач? – спросила потом женщина так тихо, что я едва расслышал ее голос.
Вместо ответа Лейтенант с шумом отпихнул табурет – и тут же крикнул, вскакивая на ноги:
– Молчать! Нечего переживать из-за всякой ерунды. Это их дела, вот пусть они сами между собой и разбираются.
Теперь Куатье снова оказался в поле моего зрения. Я видел со спицы его геркулесовы плечи; он стоял, устремив взгляд на портрет старика.
Потом Лейтенант жестом подозвал Гуляку, и они оба принялись молча разглядывать то деда, то внука.
– Старик как будто насмехается над всем миром, – процедила наконец женщина.
– Да, а молодой отвечает: смеется тот, кто смеется последним, – возразил Лейтенант.
– Так он же умер! – всплеснула руками Бамбуш.
– Да разве они умирают! – воскликнул бандит, пожав плечами. – Они отправляются в гости к сатане, а потом возвращаются на землю.
Тут Куатье хлопнул себя по лбу: видно, вспомнил что-то важное.
– Ах ты, Господи! – крикнул он. – Главное-то я забыл!
– Скорей стели и грей постель, – торопливо продолжал Лейтенант. – Хозяин велел передать тебе, что сегодня долго засиживаться не станет, ляжет, мол, пораньше... Эй! Слышишь?
Где-то у меня за спиной, далеко-далеко внизу раздался тук тяжелых шагов, кто-то поднимался по лестнице, ведущей, надо думать, прямо в мой чулан.
Старуха насторожилась. Она стояла теперь прямо против меня. Лампа освещала ее лицо.
От ужаса женщина побелела, как полотно.
Рука, сжимавшая бутылку, замерла на полпути ко рту, потом дрогнула и безжизненно опустилась.
– У меня-то ведь тоже из головы вон! – в отчаянии воскликнула Гуляка. – Господи Боже мой! Что же делать? Дитя-то невинное!
Это она обо мне...
– Какое еще невинное дитя? – нахмурившись, спросил Лейтенант.
Бамбуш-Гуляка в двух словах рассказала ему о том, как я появился в доме и как она, вопреки здравому смыслу, жалилась надо мной.
– Он такой же бледный и красивый, как они, – добавила женщина.
Лейтенант разразился зловещим хохотом и прошептал:
– Во рву всем места хватит.
У меня все внутри похолодело, и я решил отчаянно сопротивляться, однако не смог пошевелить ни рукой, ни ногой.
Шаги на лестнице смолкли.
– Отдыхает на площадке, – пояснила старуха и добавила:
– На парнишку мне, сам понимаешь, наплевать, но прежде, чем что-нибудь делать, глянь на него хоть одним глазком.
Она взяла со стола лампу, подошла к моему укрытию и толкнула дверь ногой.
Лейтенант следовал за Бамбуш, ворча сквозь зубы:
– А чего мне на него смотреть?
Однако, когда женщина подняла лампу и осветила мое лицо, Куатье остолбенел, а потом попятился и пролепетал:
– Еще один! Затем он перевел взгляд на портрет маркиза Кориолана.
На лестнице вновь послышались шаги.
– А ну, вставай! – грубо прикрикнул на меня Лейтенант.
– Вставай, вставай, да поживее! – поддакнула старуха ворчливым голосом, в котором, однако, сквозило волнение.
От бесчисленных ушибов и ран, которые я получил, когда волны швыряли меня на прибрежные скалы, тело мое словно окаменело.
Кажется, я сохранил только дар речи.
И я проговорил, вроде бы даже с улыбкой:
– Если вам вздумается меня убить, то сделать это будет несложно.
Лейтенант опустил глаза. Казалось, в душе его боролись противоречивые чувства. Старуха влезла с объяснениями:
– Пока он сюда добирался, ходьба его разогревала, а теперь, поди, вся кровь в жилах застыла.
Тот, кого они величали Хозяином, был уже совсем близко, за своей спиной я слышал его надтреснутый голос:
– Видали, как башня рухнула! Будто только нас и дожидалась. Бывает же!
И говоривший сухо рассмеялся, но никто из его свиты ему не ответил.
Лейтенант между тем принял решение. Он подхватил меня на руки и, не слишком церемонясь, перекинул через плечо.
Старуха проводила нас до ступенек и, закрывая за нами дверь, прошептала:
– На сегодня покойников уже довольно. Хоть этого пощади.
Лейтенант почти бегом спустился с лестницы, и мы оказались на улице, где по-прежнему свирепствовала буря.
Он поставил меня у стены и спросил:
– Вы можете идти, молодой человек? Я ничего против вас не имею и готов отпустить вас на все четыре стороны.
– Даже чтобы спасти свою жизнь, я не в состоянии сделать ни шага, – ответил я.
– Вы знаете эти места? – осведомился Куатье.
– Еще пять дней назад я жил в Париже и никогда прежде не бывал на Корсике, – проговорил я.
Лейтенант поразмыслил и сказал:
– Подождите-ка...
Я остался один под ледяным дождем. Минут через десять я услышал, как по грязи хлюпают копыта. Покачиваясь в седле, Лейтенант напевал армейскую песенку:
Не ходите за виномК продавцу, что за углом,Поумерьте вашу прыть:Как бы в грязь не угодить!..Подъехав ко мне, Куатье спешился и подсадил меня на лошадь.
– Нет ничего глупее, – проворчал он, – чем отправляться в путь в такую ночь, вместо того, чтобы дрыхнуть в мягкой постели под теплым одеялом. Но я как был дураком, так дураком и останусь!
Он вскочил в седло позади меня. Сам бы я тогда ни за то не удержался на коне.
– Но! Каньото! – закричал Лейтенант, резко подхлестнув лошадку. – Перебирай ногами, старая кляча! Да, смотри, не оступись, а то прикончу на месте!
Лошадь, явно не заслуживавшая таких оскорблений, припустила галопом, не страшась топкой грязи.
У Лейтенанта словно был какой-то талисман, который вел его вночи.
Но Куатье все же приходилось петлять, поскольку узенькие ручейки превратились от дождя в неукротимые потоки.
Во время одного из таких объездов молния осветила глубокий овраг, который находился справа от меня, и за которым я, как мне показалось, разглядел какое-то мощноестроение.
– Меньше всего мне хотелось очутиться здесь снова, – пробормотал Куатье. – Так и вижу, как на дне сверкают глаза Кориолана. Проклятое место! Гони, Каньото, овца паршивая! Какой красавец был! А ведь два часа назад еще крепко на ногах стоял – в отличие от тебя.
Лейтенант затянул «Мальбрук в поход собрался»; лошадь помчалась вперед: Куатье безжалостно колол ее ножом.
Так мы скакали около часа.
Минут через тридцать небо прояснилось, хотя ураган все еще бушевал. Перестав петь, Лейтенант погрузился в мрачное молчание.
Потом он вдруг обратился ко мне с вопросом:
– Вы дворянин?
Я ответил отрицательно, тогда он поинтересовался:
– Вы знаете графа Жюлиана?
Я снова сказал «нет» – и вспомнил, что уже слышал имя Жюлиана, когда прятался в чулане. Помолчав, Куатье продолжал:
– Дорог на свете много, и куда они только не ведут... Вам лучше всего никогда больше не приближаться к тому месту, где вы провели первую половину нынешней ночи, и не болтать о том, что вы видели и слышали.
Тут Лейтенант внезапно остановился. Впереди во тьме вырисовывались смутные очертания какого-то города.
Куатье ссадил меня на землю и развернул взмыленную лошадь.
Напоследок сказал еще:
– Это Сартен. Тут полно постоялых дворов, как и в Пантен-ля-Галетт. Думаю, по дороге вас достаточно растрясло, и теперь вы сможете сами добраться до ближайшего заведения. Доброй ночи... Но, Каньото, пошла, тощая корова!
Лейтенант хлестнул несчастное животное и галопом умчался во мрак.
XVII
ХУДОЖНИК И ВЕНЕРА
История, которую рассказал Ренье, напоминала древний миф о Сатурне[17], пожирающем своих детей. В южной Италии, на территории, простирающейся от Апеннин до морского побережья, было распространено поверие, будто Фра Дьяволо, вечный Хозяин каморры, убивает своих потомков, чтобы те не лишили жизни его самого. Знатоки животного мира утверждают, что в стаде может быть только один бык. Путешественники, исследовавшие американские дебри, рассказывают, что нередко молодой бизон захватывает власть, восстав против своего отца. Так же было раньше и в сералях Востока. И это совпадение не случайно: и у животных, и у варваров высшим авторитетом является сила. Жестокий закон дикой природы гласит: убивай, чтобы не быть убитым.
Однажды вечером автору этих строк довелось, сидя на куске розового мрамора, услышать рассказ одного жителя Сорренто. Дело происходило у разрушенного античного храма. Этот человек, бывший моим проводником, очень гордился тем, что некогда принадлежал к Черным Мантиям. В то далекое время он подчинялся Бель-Демонио, главе «Общества Молчания».
Мой проводник еще помнил три латинских слова, составлявших девиз этого таинственного содружества: «Agere, non loqui».
«Действовать и молчать» – великолепная идея! Как жаль, что сейчас она вышла из, моды!
Бель-Демонио, красивый молодой человек, похожий на античного бога, погиб страшной и в то же время прекрасной смертью. Он был погребен под потоками лавы, извергавшейся из Везувия. На то место, которое стало его могилой, Бель-Демонио заманил родной отец, Микеле Поцца или Поццо, он же Фра Дьяволо.
– Моя родина всегда славилась знаменитыми бандитами, – гордо заявил проводник, – но лучшие времена – уже в прошлом. Великие Разбойники перебрались на запад и на север. Они унесли с собой сокровища «Дома Богатств»: жемчуга, бриллианты – словом, все, что некогда принадлежало веселым монахам из Обители Спасения. А у нас остались только бедняки да псы.
Неаполитанец все говорил и говорил, вспоминая былую славу своей земли, а солнце тем временем окрашивало развалины античного храма, его капители и колоннады, в смесь золотого и пурпурного...
День уже начинал клониться к вечеру. Еще раз окинув взглядом только что законченную работу, Ренье отложил палитру. Теперь облако, над которым он столько трудился, ожило. А грудь, которую пронзало святотатственное оружие Диомеда, была просто чудом красоты.
– Сударыня, – произнес художник, – последняя часть этой истории не имеет к сюжету известной вам картины ни малейшего отношения. Думаю, вам это будет неинтересно. Я с большим трудом добрался до ближайшего постоялого двора, сразу же рухнул в постель и проспал восемнадцать часов.
Пробудившись, я принялся расспрашивать местных жителей о больших полуразвалившихся постройках, которые находятся между Сартеном и побережьем. Однако все отвечали мне очень уклончиво.
Я потерял все свои вещи, и у меня почти не осталось денег. Ввязаться в историю, не сулившую ничего, кроме неприятностей, мне не позволяло элементарное благоразумие.
Я нанял человека, который отвез меня в Аяччо, откуда я потом перебрался в Италию.
В Риме меня ждали письма Винсента Карпантье и той, с кем я связывал свои надежды на счастье. Из газет моему приемному отцу и Ирен стало известно о кораблекрушении, и они умоляли меня сообщить, все ли со мной в порядке.
Не вдаваясь в подробности, я написал им о том, что произошло. Кстати, то, что я сейчас назвал подробностями, известно только двум людям: господину Карпантье и вам.
Мой отец попросил у меня объяснений в связи с картиной из галереи Биффи. Я сообщил ему все, что недавно услышали и вы.
Как только я приехал в Рим, меня охватило безумное желание заниматься искусством. В то время меня интересовало лишь одно: моя работа.
Но это не значит, что я забыл об истории, приключившейся со мной в Сартене. Напротив, меня удивляло, с каким постоянством мысли мои возвращаются к этому довольно неприятному эпизоду. С течением времени обстоятельства этого происшествия казались мне все более и более странными. Я даже стал сомневаться в истинности моих впечатлений. Я уже не верил самому себе. В самом деле, ведь тогда я страшно устал, мне было очень плохо... «Конечно, нельзя сказать, что это был только сон, – думал я, – но все же многое могло мне просто почудиться».
Я провел в Риме уже четыре года, когда мне случайно удалось увидеть в галерее Биффи картину Разбойника, которая подействовала на меня весьма скверно.
Вы ознакомились с фрагментом книги.