Идеология и филология. Ленинград, 1940-е годы. Документальное исследование. Том 2
«Немецкая клика внутри России была оплотом крепостничества и монархии и проводила политику экономической и политической реакции. Она старалась задержать развитие России и ослабить русскую армию и военную мощь. Высокомерные немцы-бюрократы презирали и ненавидели русский народ, мучили и угнетали его и раболепно служили царям. Они насаждали в стране прусские полицейские порядки и жестоко расправлялись с революционным движением. Пробравшись на самые доходные места в государстве, немцы нагло брали взятки и беззастенчиво расхищали государственную казну.
Проживая в России, принимая русское подданство, большая часть “русских немцев” не переставала сохранять свои нравы, язык, веру. Они были крепко связаны с прусскими, австрийскими, голштинскими, гессенскими родственниками и по мере сил и возможности отстаивали их интересы в России»[124] и т. д.
В 1944 г. ставший майором А. Г. Дементьев переработал стенограммы своих выступлений на сборах агитаторов при политуправлении Ленинградского фронта и отдал в печать книгу «Великие идеи патриотизма в творчестве русских классиков» (Л., 1944), в которой «автором приведен обильный фактический материал, иллюстрирующий великие идеи патриотизма в творчестве русских писателей. Назначение книги – оказать помощь агитаторам и пропагандистам в их работе по политическому воспитанию бойцов и офицеров Красной Армии»[125].
Работая во фронтовой газете «Удар по врагу», с января 1942 г. по апрель 1943 г. политрук Дементьев поместил там ряд агитационных материалов аналогичного содержания[126]. Кроме публикаций по «истории литературы» представляет интерес его статья воспитательного характера, где он формулирует основополагающий метод своей работы в 40‐х гг.: «Народный комиссар обороны товарищ Сталин учит нас сочетать метод принуждения с методом убеждения»[127].
По ходатайству ректора А. А. Вознесенского (согласно решения парткома ЛГУ от 2 октября 1946 г.[128]) А. Г. Дементьев был демобилизован из РККА (уволен в запас в звании майора) и с 16 марта 1947 г. зачислен в штат ЛГУ. В том же году он занял место заместителя директора Филологического НИИ Ленинградского университета. Вместе с работой в университете 15 апреля 1947 г. он был зачислен на должность инструктора сектора печати Ленинградского горкома ВКП(б), а в марте 1948 г. сменил своего непосредственного начальника В. П. Друзина на посту заведующего этим сектором[129]. С 15 марта 1948 г. приказом ректора он был освобожден от должности заместителя директора Филологического НИИ и переведен полставки старшего научного сотрудника – работа на переднем крае идеологического фронта требовала от него мобилизации всех сил. 22 марта А. Г. Дементьев был выведен из состава партбюро филологического факультета ЛГУ в связи с переходом в парторганизацию горкома ВКП(б).
Ольга Михайловна Фрейденберг писала в те дни:
«…Вот времена изменились, и появился еще один начальник, кроме пяти прежних. Это был Дементьев. Умный, хитрый, с виду добродушный, Дементьев, наш “старый” факультетский русист, был членом партии, затем исключен за сокрытие своего происхождения из кулаков, ныне партийный диктатор Ленинграда по части идеологии. Партия время от времени выбрасывала в свет таких “установщиков”, калифов на час, терроризировавших своей наглой полит-цензорской разухабистостью. Это были молодые или бывшие молодые, невежды-всезнайки, начетчики святого политписания, агитаторы и проходимцы. Важные, разбухшие от величия, они вылетали и летели, пропадая Бог весть куда. Сейчас они уже имели ученые степени и звания. За последние годы Сталин создавал своих академиков, профессоров и доцентов, подобно иерархам церкви. Как бы они не назывались, все они были агентами тайной полиции, осведомителями и перелицованными политагентами. Их главная функция заключалась в послушании. Они продали душу дьяволу, и возврата для них не существовало. ‹…›
В горкоме партии его дожидались в приемной, но меня он хорошо знал ‹…›. К его чести нужно сказать, что он не мстил мне и зла абсолютно не помнил. Это был дородный русский мужик, по-деревенски сильно окающий, продувная бестия, с умом, дарованьем, кандидатской степенью и знанием нашего брата. Вознесенный на страшную (именно страшную!) высоту, он сидел на пике скалы и оглядываться уже не мог; совесть была запродана; важным он не стал и чувство юмора не потерял, но напряжение, какого требовала его головокружительная работа, держало его в состоянии недремлющего внимания и натянутости всех сил рассудка»[130].
В поисках нового ректора ленинградского университета
Постановлением Политбюро ЦК ВКП(б) от 24 января 1948 г. профессор Александр Алексеевич Вознесенский получил от руководства страны пост министра просвещения РСФСР и вынужден был оставить кресло ректора Ленинградского университета. Первым из печатных изданий о новой должности А. А. Вознесенского сообщил 26 января «Вечерний Ленинград»[131].
Из Ленинградского университета А. А. Вознесенский уходил болезненно и с большим сожалением. Поскольку уезжал он стремительно и даже не успел «по-настоящему» проститься с университетом, то с целью устроить себе чествование он организовал в начале марта поездку в Ленинград. 4 марта 1948 г. новостная лента ТАСС сообщала:
«В Ленинград приехал Министр просвещения РСФСР А. А. Вознесенский. Он пробудет в Ленинграде несколько дней и ознакомится с работой органов народного образования. 6 марта состоится его встреча с учительским активом города и директорами школ»[132].
5 марта 1948 г. бывшего ректора чествовали на открытом заседании Ученого совета университета, где бывшие подчиненные отблагодарили Вознесенского избранием в почетные члены Ученого совета[133]. Внешне это было представлено не столько как прощание, сколько как юбилейное заседание:
«В Ленинградском университете состоялось заседание ученого совета, посвященное 50‐летию со дня рождения и 25‐летию общественной и научно-педагогической работы профессора А. А. Вознесенского, Министра просвещения РСФСР.
Заседание открыл исполняющий обязанности ректора проф[ессор] С. В. Калесник. Затем выступили академик В. И. Смирнов, члены-корреспонденты Академии наук СССР профессора И. И. Жуков, М. П. Алексеев, проф[ессор] В. В. Рейхардт, представители студенчества»[134].
О. М. Фрейденберг записала:
«Вознесенского уже больше не было. Его сделали министром просвещения. Долго и упорно он сопротивлялся. ‹…› Подхалимы собрали 23 тысячи рублей и купили ему золотые часы и вазу в человеческий рост. Прощаясь, он едва не плакал. “Вырвали из моего мяса кусок!” – говорил он нашему главбуху[135]. О, до чего ему не хотелось покидать своей сатрапии, где он был царь и владыка. Он по-своему был очень привязан к университету и лез из кожи вон, чтоб создать ему показное величье. Это был “хозяин”, самодержец, самодур»[136].
Постепенно А. А. Вознесенский оставил свои прочие ответственные посты в городе Ленина – он не был переизбран в состав членов Ленинградского горкома ВКП(б), а 22 мая состоялось заседание правления Ленинградского отделения Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний, где «в связи с назначением профессора А. А. Вознесенского Министром просвещения РСФСР, председателем правления Ленинградского отделения Всесоюзного общества по распространению политических и научных знаний избран Герой Социалистического Труда академик И. И. Мещанинов»[137].
Поскольку новое назначение А. А. Вознесенского готовилось отнюдь не в Министерстве высшего образования СССР, а в Секретариате ЦК ВКП(б), то к моменту его перевода в Москву остался нерешенным важный вопрос – кто же займет теперь пост ректора Ленинградского университета?
Вопрос этот оказался настолько сложным, что для его решения потребовалось целых полгода. Несомненно, серьезную роль в назначении нового ректора играл, прежде всего, сам А. А. Вознесенский, который не только следил за процессом в Москве, но и сам бывал в Ленинграде, а также принимал приезжавших в Москву университетских профессоров.
Вероятно, первоначально планировалось утвердить в этой должности оставшегося местоблюстителем проректора ЛГУ по научной работе, профессора кафедры географии полярных стран географического факультета С. В. Калесника. Для предметного разговора он был вызван в феврале в МВО СССР. 16 февраля 1948 г. он выехал в Москву, возложив исполнение обязанностей ректора на проректора по учебно-воспитательной работе Ю. И. Полянского[138]. Но двухнедельное пребывание в Москве не привело к утверждению С. В. Калесника на посту ректора, даже напротив – дело еще более затянулось, а в мае 1948 г. исполнение обязанностей ректора было поручено уже Ю. И. Полянскому – профессору кафедры зоологии беспозвоночных биологического факультета.
Кроме этих двух «и. о.» рассматривались, даже просматривались, другие профессора. По-видимому, именно с этой целью с 12 по 20 апреля 1948 г. в Москве находился декан химического факультета Н. А. Домнин[139], вызванный телеграммой от имени заместителя министра высшего образования А. М. Самарина. Но увидев профессора кафедры строения органических соединений Никиту Андреевича Домнина, в Министерстве засомневалось: сможет ли он удержать столь тяжкий груз в этот политически неоднозначный момент? С 1 по 5 июня в Москве по вызову начальника Главного управления университетов МВО СССР профессора К. Ф. Жигача в министерство «на просмотр» прибыли уже трое: первый – уже знакомый de visu декан химического факультета Н. А. Домнин, и еще две кандидатуры – декан восточного факультета, доктор экономических наук, профессор В. М. Штейн, а также проректор ЛГУ по учебной работе (в те же годы он был деканом геологического факультета), профессор кафедры общей геологии ЛГУ Л. Б. Рухин.
Результатом смотрин стал приказ Министерства высшего образования СССР от 29 июня 1948 г. о назначении профессора Н. А. Домнина исполняющим обязанности ректора ЛГУ[140]. Одновременное освобождение его от должности декана химического факультета говорило о том, что вскоре он будет утвержден министерством в качестве ректора. Так и случилось: 12 июля 1948 г. заместитель министра А. М. Самарин подписал приказ «Утвердить доктора химических наук профессора Домнина Никиту Андреевича ректором Ленинградского Государственного ордена Ленина университета»[141]. В тот же день утвержденный ректор выехал в Москву для получения указаний. 19 июля Домнин был утвержден министерством в должности заведующего кафедрой строения органических соединений, проработав в этом качестве намного дольше своего ректорства – до 1965 г.
Новый ректор был антиподом Вознесенского. О. М. Фрейденберг записала после личной встречи с ним:
«Домнин оказался обаятельным по скромности, простоте и человечности человеком. Я не верила этому чуду, не постигала. ‹…› Домнин походил по стилю своей натуры на царя Федора Иоанновича. Это казалось уместным после Вознесенского, Иоанна»[142].
Партийные органы выставляют счет пушкинскому дому
24 марта в Институте литературы прошло партсобрание, посвященное обсуждению статьи в газете «Культура и жизнь» от 11 марта, завершившей дискуссию об А. Н. Веселовском:
«Выступление газеты “Культура и жизнь” нашло горячий отклик среди ленинградских литературоведов. Обсуждению его было посвящено собрание коммунистов, работающих в Институте литературы Академии наук СССР. Для коллектива этого института поднятые вопросы имеют особое значение, потому что именно в его стенах работают многие ученые, повинные не только в пропаганде взглядов Веселовского, но и в систематическом внедрении буржуазной методологии в советском литературоведении.
На собрании выступил с докладом заместитель директора института тов. Плоткин. Он признал справедливой критику, которой была подвергнута в газете “Культура и жизнь” его статья о Веселовском, напечатанная в “Литературной газете”. Он подробно остановился на политическом значении тех попыток оживить Веселовского, которые наблюдались за последнее время. Он подчеркнул идеологическую враждебность буржуазного космополитизма, ставшего орудием борьбы в руках международной реакции. Именно с этих позиций идет отрицание национального суверенитета отдельных государств и расчистка пути для американской экспансии.
– Принципы русской литературной науки, – сказал докладчик, – выработаны в огне борьбы Белинским, Добролюбовым, Чернышевским, и созданная ими национальная традиция принята на вооружение советским литературоведением, опирающимся на гениальное учение Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина и их высказывания о литературе.
Между тем некоторые ученые, работающие в институте, откровенно исповедуют методологию Веселовского и непосредственно примыкающий к ней “объективистский” формализм. Духом формализма пронизаны многие работы Б. Томашевского. В плену методологии Веселовского находится В. Жирмунский. Не только старые, но и последние, подготовленные было к печати работы М. Азадовского и других носят явный отпечаток буржуазно-либеральных взглядов на литературу и фольклор.
Докладчик приводит выдержки из различных статей, показывая, до каких нелепостей договариваются литературоведы, не преодолевшие чуждую нам методологию. Жертвами легенды, созданной вокруг имени Веселовского, стали и некоторые литературоведы, стоящие на марксистских позициях. Ничем иным нельзя объяснить наличие в ценной книге Б. Мейлаха “Ленин и проблемы русской литературы” случайного и совершенно лишнего реверанса в сторону Веселовского.
Докладчик призывает коммунистов‐литературоведов к большей активности и принципиальности в борьбе за партийность в литературе. Он оценивает как грубо ошибочное выступление коммуниста В. Мануйлова в защиту Веселовского на одном из собраний в Союзе писателей.
В заключение тов. Плоткин говорит о тех неотложных задачах, которые встают перед партийной организацией института в связи с постановкой вопроса о решительном искоренении всяких проявлений буржуазного либерализма в советском литературоведении.
После доклада развернулись прения, в которых отчетливо ощущалась тревога коммунистов за положение, создавшееся в институте, и отражалась их готовность по-большевистски исправить допущенные ошибки»[143].
Судя по этой публикации, которая фактически сделала закрытое партсобрание открытым, партийные органы предъявляли форпосту литературоведения серьезные требования. Этим объясняется и то обстоятельство, что, кроме двух представителей Василеостровского райкома (инструктора и секретаря по кадрам), в президиуме партсобрания находился и заведующий отделом печати горкома А. Г. Дементьев, а в зале – представители органов печати, а также парторг филологического факультета ЛГУ Г. П. Бердников. Такой официоз был вполне оправдан, поскольку партсобрание являлось генеральной репетицией более масштабного мероприятия – заседания Ученого совета Пушкинского Дома.
Прения, действительно, были в этот день оживленными – выступило более десяти литературоведов‐коммунистов. Первым поднялся на трибуну ученый секретарь института:
«Б. П. ГОРОДЕЦКИЙ – Вопрос о борьбе с вредным влиянием методологии А. Н. Веселовского, поднятый партией, имеет самое прямое отношение и стоит в непосредственной связи с такими важнейшими партийными актами, как постановление ЦК ВКП(б) о журналах “Звезда” и ”Ленинград”, доклад тов. А. А. Жданова о задачах советской литературы, постановление ЦК ВКП(б) о советской музыке. Это все – звенья одной и той же цепи, документы исключительно большого политического и культурного значения, направленные к дальнейшему развитию и расцвету советской социалистической культуры и искусства, с одной стороны, и помогающие в борьбе с враждебными тенденциями, задерживающими и тормозящими это развитие, – с другой. ‹…›
Особенности дискуссии о Веселовском в Ленинграде (собрание в Союзе Писателей, конференция в Ленинградском Университете) показывают, что в литературоведческой среде все еще сильно давление мнимого авторитета Веселовского и некоторых видных ученых, являющихся его учениками и последователями.
Партия указала нам верный путь к преодолению этих вредных и глубоко враждебных нам традиций старой буржуазно-либеральной псевдонауки. Наши задачи – претворить эти указания партии в конкретные дела и, не прекращая повседневной борьбы с конкретными проявлениями методологии Веселовского, противопоставить им полноценные работы и исследования, построенные на началах марксистско-ленинской методологии»[144].
Б. С. Мейлах определил ближайшие планы: «Наша задача – коммунистов Института – точно определить позиции наших беспартийных ученых и потребовать у них признания ошибок. Ряд наших ученых – как Томашевский, Эйхенбаум – ни разу публично не выступили с признанием своих идеологических ошибок»[145].
К. Н. Григорьян[146] отметил, что «школа Веселовского пустила глубокие корни не только в области литературы, но и в искусстве. До сих пор бытует теория А. Бенуа, которая доказывает, что искусство Запада ярко, талантливо, а искусство России – бледно, неинтересно»[147].
В. Г. Базанов в своем продолжительном выступлении отдельно коснулся ситуации в фольклористике:
«Вполне согласен с положением доклада Л. А. Плоткина о фольклоре. Компаративизм буквально разъел всю фольклористику, и я считаю, что Л. А. Плоткин самоустранился от работы в отделе фольклора. Наш институт является центром всей литературной науки – этого нельзя забывать. ‹…› Я считаю, что наши коммунисты в отделе фольклора должны оказывать влияние, задавать тон – выступать. ‹…› Все ученые Института должны откликнуться на наши мероприятия. Азадовский очень повинен в канонизации Веселовского. Я считаю, что I томом о фольклористике Азадовский показал, как надо отвечать на критику, его работа в целом патриотическая, автор идет навстречу отечественному фольклору»[148].
По тому же вопросу выступила П. Г. Ширяева[149]:
«Обидно, что работа в секторе фольклора дана “на откуп” проф[ессору] Азадовскому. Нам надо изучать источники, которыми пользуется Азадовский, чтобы вести с ним борьбу, как с апологетом Веселовского. Заслуга Азадовского – в разработке проблем фольклоризма 60 гг. в трудах революционных демократов. Азадовский в своих работах к наследию Веселовского относится очень некритически. Мейлах хорошо здесь сказал о типе ученого. Вот ученый Азадовский так “тонко” и ловко обращается с источниками – точно в карты играет, что и уличить его нелегко в фактах, хотя работа в целом не пронизана марксистским методом, нет чувства и нового»[150].
Отдельным и наиболее важным эпизодом собрания было покаяние члена партбюро Пушкинского Дома В. А. Мануйлова:
«Мое выступление в Союзе писателей после выступления тов. Фадеева, конечно, было нелепо. Я поставил вопрос о наследии прошлого в области литературы и не осознал, совершив большую теоретическую и политическую ошибку, этим [sic!] самым, что нельзя с одинаковой меркой подходить к разному наследию. Субъективно я хотел выступить из побуждений патриотизма, говоря, что какая-то часть наследия Веселовского обогащает нашу науку, не учтя, что это как раз то наследие, от которого мы должны отказаться. Я совершенно не учел, что мое выступление получит такой резонанс, какой оно фактически получило. Я бы мог с Фадеевым поговорить в более узком кругу – это моя ошибка, которую я полностью признаю. Я ставил в виде вопроса, а прозвучало как возражение тов. Фадееву – присутствовавшие на этом собрании восприняли мое выступление как полемику с генеральным секретарем Союза Советских писателей, я не учел, что это было мнение партии и возражать было недопустимо, что сейчас и осознаю»[151].
Вслед за ним выступил А. С. Бушмин:
«Я присутствовал на докладе тов. Фадеева в Союзе писателей. Часть публики тогда явилась как на зрелище, и были разговоры о том, что тов. Фадееву будет дан “бой”. Эти слухи были даже у нас в институте. При такой обстановке выступление тов. Мануйлова с подготовленной аргументированной речью в защиту Веселовского – прозвучало очень плохо. На этот раз у Мануйлова не оказалось политического чутья и аплодировали Мануйлову даже те, кому не нужен Веселовский. Как хватило смелости у т. Мануйлова упрекнуть тов. Фадеева в том, что он не читал всего Веселовского. В этом я вижу академическую позу, отрыв от жизни, “академическое давление” у ученого-коммуниста.
Я думаю, что мы проявляем очень много терпения в отношении ряда ученых (напр. Эйхенбаума), методология которых не последовательно-марксистская. Но почему, в таком случае, у них учеников‐аспирантов много? Разве может нас удовлетворить молодой ученый, который только что вышел “из выучки” своего раболепствующего перед иностранцами руководителя? В нашей парторганизации, к сожалению, не много ученых с большими степенями, мало докторов наук. Может быть этим объясняется тот факт, что коммунисты недостаточно энергично входят в науку. Подчас трудно выступать в стенах нашего Института без наличия высоких степеней. Наша парторганизация должна принимать меры для повышения роли в науке коммунистов, в делах Института»[152].
Б. В. Папковский не был удовлетворен тоном предыдущих ораторов:
«Выступления товарищей были дельные, но носили академический характер. Обстановка института далеко не радужная. В секторе западноевропейской литературы существует формалистическая закалка. В секторе новой русской литературы тоже не лучше. Необходимо консолидировать свои силы. Думаю, что заседание Ученого совета так гладко не пройдет, мы должны хорошо подготовиться к этому. Надо заставить ученых искренно признать свои ошибки. Несмотря на то, что наша парторганизация сильная, влияние наше было недостаточным. Мы недостаточно осмыслили до конца факт выхода в свет полного собр[ания] сочинений т. Сталина и предаем забвению некоторые теоретические вопросы»[153].
После выступления рядовых коммунистов слово взяла парторг Пушкинского Дома А. И. Перепеч[154]:
«Газета “Культура и жизнь” в статье “Против буржуазного либерализма в литературоведении” разоблачила буржуазно-либеральное существо взглядов Веселовского. В нашем Институте работают ученые (Жирмунский, Алексеев, Азадовский и др.), которые делали попытки вернуть советскую науку на позиции буржуазного литературоведения. Партийное бюро и руководство нашего Института в период дискуссии занимали выжидательную, половинчатую позицию и не мобилизовали коммунистов и беспартийных ученых на разоблачение этой враждебной марксизму концепции. Половинчатой и двусмысленной была статья Л. А. Плоткина о Веселовском, напечатанная в “Литературной газете”, неправильным и совершенно случайным был реверанс Мейлаха по адресу Веселовского в его хорошей книге “Ленин и проблемы русской литературы”. Ошибочным было выступление тов. Мануйлова в Союзе писателей по докладу тов. Фадеева в защиту Веселовского. Партийное собрание должно осудить этот непартийный поступок тов. Мануйлова – заместителя секретаря парторганизации Института»[155].
Подводя итог прениям, выступил заведующий сектором печати горкома ВКП(б):
«А. Г. ДЕМЕНТЬЕВ – подчеркивает, что в статье, опубликованной в газете “Культура и жизнь”, сформулирована партийная точка зрения на литературоведение, одобренная руководителями нашей партии, что объединяет всех литературоведов‐коммунистов в борьбе против всяких отклонений от этой линии.
Значительность статьи “Против буржуазного либерализма в литературоведении” заключается в том, что она вскрыла политический смысл споров о Веселовском, смыкающихся в современных условиях с той пропагандой, которую ведет международная реакция. Сейчас всем этим спорам положен конец. Веселовский полностью и безоговорочно должен быть признан чуждым советскому литературоведению.
Касаясь дискуссии в Университете, тов. Дементьев отмечает, что она была проведена на неудовлетворительном уровне, причем он признает, что в своем выступлении в Университете он также не нашел нужных слов о Веселовском. Дело не только в Веселовском, необходимо вести борьбу с буржуазным литературоведением вообще.
В дальнейшем тов. Дементьев останавливается на выступлениях отдельных товарищей и возражает тов. Базанову – “перестройка” работы Азадовского для I тома “Советского фольклора” совершенно недостаточна и в целом носит объективистский характер. Тов. Мануйлов недостаточно осознал свою не только теоретическую, но и политическую ошибку. Его выступление против Фадеева и в защиту Веселовского было политически вредным. Тов. Дементьев считает необходимым вывести тов. Мануйлова из состава Партбюро.
Свое выступление тов. Дементьев заключает призывом к коммунистам выступить в органах печати с разоблачением апологетов Веселовского и всех последователей буржуазного литературоведения. Надо резко поставить вопрос об ученых, упорствующих в своих ошибках, снимать таких людей с руководящих постов, не прикреплять к ним аспирантов, чтобы не уродовать молодежь. В таких случаях следует прикреплять их к доцентам, смелей представлять коммунистов к степеням»[156].
После этого единогласно была принята резолюция.
«ПОСТАНОВИЛИ:
1. Общее партийное собрание Института литературы Академии Наук СССР полностью одобряет статью “Против буржуазного либерализма в литературоведении” (по поводу дискуссии об А. Веселовском), напечатанную в газете “Культура и жизнь”. Эта статья с подлинно большевистской принципиальностью и глубиной освещает вопрос о враждебной и чуждой марксизму буржуазно-либеральной концепции А. Веселовского. Газета правильно отмечает, что Веселовский является знаменем безыдейной либерально-объективистской науки. В современной международной обстановке, когда англо-американская лжедемократия использует космополитизм как орудие своего влияния на культурную жизнь других народов, реакционность методологии Веселовского является особенно очевидной. Отсюда ясна необходимость до конца разоблачить идеологический вред взглядов Веселовского и его школы.