Извивы судьбы. Современный любовный роман

Взяв два конверта, вертя их перед собой, Соловьев спросил:

– Странное дело… От кого?.. Не дамы ли сердца подают весточку?

Осинцев отрицательно мотнул головой.

– Не может быть… Верочка не знает, где я остановился.

– А Иришка моя знает!

– Все равно… Офицер не станет разносить по номерам любовные записочки. Скорее всего, что-то от организаторов нашего сбора.

Осинцев – прав. Вскрыв в номере конверты, офицеры увидели коротенькие записки с информацией и билеты в Большой, на «Пиковую даму» в постановке Григоровича.

Соловьев, увидев два билета, причем, в партер, просиял.

– Какие они молодцы!

– Организаторы, что ли?

– А то кто же! Предусмотрительные. Понимают, что молодым офицерам негоже идти в Большой без дам и… Извольте два билета каждому. Хорош сюрпризец! Замечательный подарок!

Осинцев, взглянув на дату, помрачнел.

– На завтра… Обидно… Не смогу пригласить Верочку мою…

– Это еще почему?

– Свидание-то назначено лишь на послезавтра. Как она узнает, что планы изменились?

– Чудак ты, Лёха!

– И никакой я не чудак.

– А телефон на что? – Соловьев кивнул на аппарат, стоящий на тумбочке.

– Не знаю ее номера… Не спросил… Посчитал, что будет выглядеть…

– Ну, блин! Ты, Лёх, серьезно или разыгрываешь меня?

– Серьезнее некуда… Обидно… Билет пропадет…

– Во-первых, Лёх, такой билет не может пропасть; у театра с руками оторвут. Во-вторых, – он дотянулся до телефонного аппарата и стал набирать номер, – сейчас все утрясу. Господи, что бы ты без меня делал…

– Ты куда звонишь? В справочную службу?

– Нет… Я звоню Иришке… Ирин, привет!.. Не узнаешь?.. Понятно: поклонников – куча. Можно и заблудиться… да-да-да… Звонят, не уставая… Что?.. Догадываешься?.. Ну, слава Богу!.. Да… Никита… Твоя личная гвардия… Извини, что звоню поздно… Обстоятельства так складываются… Нет, ты ошибаешься: никто не собирается смываться… Даже наоборот… А вот так… Ты рада, что я позвонил? Если нет, то я… А-а-а… Приятно до чёртиков… Да… Разумеется… Сидим и скукой маемся… А ты верь!.. Но-но! Я тебе не «кто-нибудь», ясно?.. Я тебе кто?.. Офицер Советской армии… Между прочим, лучший офицер… Это штатские крысы болтологией занимаются, а мы – нет… Да, и что?.. Мы – элита, честь армии, ее гордость… И что с того?.. Было бы чем хвастаться… Сам себя не похвалишь, кто вспомнит?.. Что за купец, не расхваливающий свой товар?.. Вот именно… Одна?.. С мамой?.. Привет и поклон… Как это «от кого»?.. От будущего зятя, конечно… А мы, уральцы, такие: куем железо, покуда оно горячо… Нельзя, чтобы остыло… Закон физики: ковкость утрачивается… Да… Ну, ладно, Ириш… Я ведь что звоню… Ясно, по делу… Ты подумала, что просто потрепаться захотелось?.. И снова ошибочка… Да… Ириш, приглашаю в Большой… Никто не треплется… Ну, что ты, в самом деле, унижаешь честь и достоинство советского офицера?.. Я серьезно приглашаю… Завтра… без четверти восемь встречаемся у Большого… При полном параде, ясно?.. Хочу, чтобы моя дама сердца сверкала, выглядела лучше всех… Я уверен: так и будет… Ты затмишь всех… Много комплиментов – не мало… Балет «Пиковая дама»… Кажется, премьера… Постановка Григоровича… Нет, не на балконе… Я бы застрелился от унижения… В партере… Восьмой ряд… А ты думала… Благодаря мне – увидишь… Ну, какие, Ириш, розыгрыши?.. Все очень серьезно: передо мной лежат два билета… Кстати, Ириш… Представляешь, рядом стоит Алёшка и нюнит, как малое дитя… Этот дуралей даже телефончик из своей блондиночки не выцарапал… Сидит и горючими слезами обливается: ах, кричит, как мне теперь предупредить блондиночку… То есть пригласить… Горюет, старый дуралей… Поделом… То ли дело я?.. Ты права: наглость – второе счастье… Ириш, может, Алёшке поможешь, а?.. Ясно, чем: телефончик блондиночки срочно требуется… Ага… Пишу… Так… двести девяносто шесть… так… шестьдесят… так… девяносто девять… Ну, удружила… Ну, выручила, Лёху… Так выручила, что ни в сказке сказать, ни пером описать… Можно сказать, жизнь вторую дала… Ты что?.. Я ему «поцелую»!.. Век будет помнить. Что мое, то мое… А ты как думала?.. Я такой… Покруче Отелло… Молилась ли ты на ночь, Дездемона?.. Да… решительный и отважный… А что?.. Других в Кремль не приглашают… Короче… Говорил бы с тобой, лапонька, до утра, да Лёшка в ухо зудит… Не терпится позвонить своей блондиночке… До встречи у Большого! До завтра!

Соловьев, положив трубку, вышел из-за стола, придвинул Осинцеву бумажку с телефонным номером. И проворчал о том же, усаживаясь в кресле:

– Ну, подумай, что бы ты без меня делал?

Осинцев тут же стал набирать номер. Но в ответ – частые гудки. Значит, номер занят. Продолжает, не уставая, набирать номер. И, наконец-таки, там сняли трубку. Он услышал голос той, которую больше всего и хотел слышать сейчас, – голос Верочки. От радости даже перехватило дыхание. Оправился. Взял себя в руки. Пригласил в Большой, предупредил, что встречаются за пятнадцать минут до балетного спектакля. Осинцеву показалось, что Верочка обрадовалась его звонку, и приглашение с радостью приняла. Верочка попробовала выведать, откуда у него ее номер телефона. Осинцев держится стойко и тайну не выдает. Пусть, считает он, будет небольшая интрига.

Наивный Алёшка! Да его девушка только что разговаривала с подружкой и та ей все уже рассказала.

* * *

…Около одиннадцати спектакль закончился. Осинцев, держа легонько Верочку за локоток, вывел ее из Большого.

Вышел из театра, досадуя. На что? А на то, что и не поговорил. Верочка, это правда, была все время рядом (а как ослепительно выглядела!), однако… Возле вертелась эта парочка – Ирина и Никита. Никита пытался острить, но, как показалось Алексею, пошловато. Впрочем, Ирина хохотала. Значит, ей нравился юмор Никиты.

На площади возле Большого парочки расстались. Наконец-то! Ирина поспешила к станции метро. Сказала, что живет не рядом, где-то на Преображенке. Никита (слава Богу) напросился в провожатые и последовал за Ириной.

Алексей и Вера остались одни. Вера, взглянув на крохотные наручные часики, (сказала, что часы – подарок отца на ее восемнадцатилетие), спросила:

– Что дальше?

Алексей честно признался:

– Не знаю.

– Вот тебе и кавалер! – сказала она и усмехнулась.

– Ты, вроде бы, говорила вчера, что живешь поблизости от «Украины»… Если так, то… Позволь проводить…

Вера, озорничая, спросила:

– А если бы «не так», что тогда? Отказался бы проводить девушку?

Осинцев смущенно опустил глаза.

– Извини, я неудачно выразился.

– Все-таки, – Вера продолжает настаивать, – пошел бы провожать или нет?

– Пошел бы… Долг советского офицера обязывает…

– И сейчас? Тоже лишь «долг»? – Вера явно озорничает, цепляясь к словам.

– Не… Не только… И даже не столько… Мне самому очень хочется… А! – он от отчаяния мотнул головой. – Предлагаю пешую прогулку и – все. Перед сном – полезно. И… вечер, гляди, как хорош!

Вере доставляло особое удовольствие смущать провинциала – такого мужественного и настолько нерешительного и слабого перед ней.

По лицу Веры пробежала легкая ухмылка.

– Сразу, – заметила она, – видно, что не москвич.

– Почему?

– Не ориентируешься.

– А… Далек путь?

– Уж не близок, – лицо Алексея просияло. Вера, заметив и, конечно, догадавшись о причинах, все-таки спросила. – Чему радуешься?

– Еще бы!.. Это даже к лучшему… Поболтаем.

– Тогда, – Вера подхватила офицера под руку, – идем, Алексей.

Они пошли. Они шли и разговаривали без умолку. О чем? Да обо всем, что молодым приходило в голову. Алексея подмывало порасспросить Веру, например, о семье, однако, стесняясь, не желая показаться слишком любопытным, что, по его понятиям, недостойно мужчины, старался вопросов не задавать. Сама же Вера аккуратно тему семьи оставляла в стороне и не касалась. И если бы не крохотные швейцарские часики, которые у нее сейчас на руке, не знал бы он, что у нее есть отец. Что-то, пожалуй, скрывает. Впрочем, это Алексею могло всего лишь показаться.

Зато Вера дала волю своему любопытству. Она – женщина и этим всё сказано. Прошли-то всего несколько кварталов, а она уже знала об Алексее все (он отвечал с радостью и подробно): то, что в Афганистане, выполняя интернациональный воинский долг, погиб его отец; то, что потом, когда учился в суворовском, внезапно занемогла и вскоре умерла его мать, единственный родной человек, и он остался в этом мире один-одинёшенек; о том, что были подружки, но его отношения далеко никогда не заходили, потому что он сам не позволял; то, что он любит читать и перечитывать литературную классику, а вот в серьезной музыке плохо разбирается, Моцарта от Гайдна вряд ли отличит; то, что кое-каким спортом баловался, но любительски, не ради рекордов и медалей, а всего-то во имя общего физического развития.

– А что сейчас читаешь? – спросила Вера. Она-то с первой встречи с ним на «ты», он же, после театра только перешел на «ты» и получилось у него, Вера обратила внимание, все очень естественно, непроизвольно, так, что, пожалуй, он и сам не заметил.

– Толстого.

– А что именно?

– «Анну Каренину». А на очереди – «В августе сорок четвертого»… Богомолова… В Свердловске много разговоров об этом писателе. Читала?

– Нет. И, к стыду своему, даже не слышала.

– А я… Облазил все магазины в своем городе, но не нашел. Подогрели интерес критики…

– Ругают?

– Еще как! На части рвут… Позавчера забежал в книжный на Калининском проспекте, спросил продавщицу и она тут же выложила мне. Обрадовался такому дефициту. Купил.

– Надо будет почитать…

– А, хочешь, я тебе подарю книгу?

– Нет-нет, спасибо. Сама куплю.

Алексей вздохнул.

– Жаль… Я бы с радостью…

– Сам сказал, что дефицит…

– Ну и что? Для тебя – готов расстаться.

– Боже мой, зачем такие жертвы?

– Издеваешься?

– Ничуть. Я – серьезно. Я знаю, каково расставаться с тем, что так долго искал и, наконец, нашел-таки.

– Ну, если только так…

– Вопрос на засыпку, Алексей. Хочу проверить, внимательно ли читаешь и какова у тебя память?

– Спрашивай, Верочка.

– С чего начинается роман «Анна Каренина»?

– Сюжет первой главы? Ну, это каждый школьник знает.

– Нет-нет, я о другом: процитируй самое первое предложение? Сможешь?

– Пожалуйста.

– Ну-ка…

– Лев Николаевич, – Алексей начал отвечать, как на уроке, перед строгим преподавателем, – написал: «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему».

Вера рассмеялась.

– За знание текста произведения – пятёрка. А сейчас проверю грамматику. Ответь мне: есть ли в процитированном тобой предложении какие-либо знаки препинания?

Алексей, задумавшись на пару секунд, вспоминая, ответил:

– Есть. Запятая перед словом «каждая».

– Так. Понятно. Теперь скажи: как пишется слово «по-своему»?

Вера с парнем, конечно, играет, но он-то к переэкзаменовке относится очень серьезно: вон, на высоком лбу даже испарина выступила. Боится опозориться.

– В слове есть тире между «по» и «своему».

– Не совсем так, конечно, ну, да, ладно: будем считать, что ответ правильный.

– Нет уж, Верочка! Без снисхождений, пожалуйста!

– Если настаиваешь… В слове – не тире, а дефис.

– Какая разница! Пишутся-то одинаково!

– Ошибаешься, Алексей: у тире с обеих сторон всегда должен быть пробел, дефис же с частями слова пишется без пробелов.

– Понял. Запомню… А я не придавал значения.

– Итак, экзамен закончен. Итоговая оценка, за знание литературного произведения и за грамотность – отлично. А ты, Алексей, молодчина: внимательно читаешь.

– Да, память у меня цепкая, – похвастался Алексей и добавил. – Но, на всякий случай, некоторые вещи еще и записываю в тетрадку: когда записываю, то крепче и дольше держится в голове да и можно, если что, освежить память.

Вера начинает смотреть на парня другими глазами. Она покачала головой.

– А ты – умница…

Алексей от похвалы смутился, покраснел и отвел глаза.

– Преувеличиваешь, Верочка.

– А скромность – украшает.

Алексей глубоко вздохнул.

– Я слышал другое: скромность, говорят, прерогатива ограниченных людей; не имея ума, говорят, они кичатся скромностью.

Вера серьезно заметила:

– Не говори…

– Увы, но это, скорее всего, так и есть.

– Нет и еще раз нет, – возразила девушка, а потом спросила. – Как ты относишься к Степану Аркадьевичу Облонскому?

– Обыкновенно: бабник – вот и все. Интересно не это…

– А что?

– То, как в доме отнеслись к его очередной «шалости». Жена – понятно. А другие? У Толстого: хотя Степан Аркадьевич кругом и виноват перед женой, но в доме все были на его стороне, даже самый близкий человек жены, нянюшка.

– Почему, как считаешь? Ведь и сейчас так: если муж сбегал налево, то это обществом воспринимается именно за шалость; если нечто подобное позволит себе жена, то это уже не иначе, как распутство. Почему одному позволительно все, а другому ничего?

– Я, Верочка, если хочешь знать, не одобряю никого: когда изменяет один из супругов, то это подлость; когда изменяют оба, то это уже чистейшей воды гадость.

Вера спросила:

– И ты жене не простишь, если она увлечется кем-либо?

– Ни за что! – с горячностью воскликнул Алексей и даже от отвращения (видимо, представил себе такую картину) брезгливо поморщился.

– А сам? – Вера копает глубоко, хотя это у них всего-то вторая встреча.

– Я? Жене? Изменить?! Никогда!

– Тут я с тобой, пожалуй, не соглашусь… Не все так просто, Алексей… Бывает, что обстоятельства сильнее нас.

– Все равно! Ничто не может служить оправданием измены, ничто!

– Излишне категоричен… Представь, что увлекся другой женщиной…

Алексей впервые позволил себе прервать Веру.

– И «представлять» не хочу!

Вера мягко заметила:

– Прости за повтор: категоричность, знаешь ли, не всегда…

– Есть в жизни то, где никакие компромиссы неуместны и непозволительны.

– Ну, хорошо… Ты гипотетически представь… Как у того же Облонского?.. Куча детей, постаревшая и, естественно, подурневшая жена, а он все еще – молодец молодцом. Перед глазами вертится молоденькая и смазливенькая мордашечка, строящая глазки и крутящая перед носом хвостом. Трудно, согласись, устоять.

– Ничего трудного… Жена есть жена… Первый и единственный человек, таким, сколько бы не прошло лет, какие бы морщины не покрыли ее лицо, и останется для меня навсегда.

Вера продолжает гнуть свое.

– И все-таки: ты не устоял и поддался животному инстинкту…

– Ну… Это будет все!

– А именно?

– Поступлю честно: приду, соберу вещи и уйду. Уважать же себя перестану навсегда – это – в любом случае.

– А если жена простит твою «шалость»?

– Все равно! Жена, даже простив (это ведь всего лишь слова), факт измены не забудет, и с укором будет смотреть в мою сторону. Что угодно, но вечный укор – я не выдержу.

Спустились поздние в это время сумерки. Зажглись фонари, а в небе засияли всей своей чистотой звезды. Очень слабый ветерок, гуляющий в кронах деревьев, мимо которых шли молодые, грустно перешептывался с листвой.

На углу, справа – телефонная будка. Увидев ее, Вера вспомнила про обязанность.

– Извини. На одну минуту, – она побежала к телефону-автомату, порылась в крохотной наплечной сумочке (скорее всего, из крокодиловой кожи), не найдя, обратилась к Алексею, оставшемуся стоять на месте:

– Монеточку не найдешь?

Алесей нашел в кармане несколько пятнадцатикопеечных монет (еще год назад звонок стоил две копейки, а нынче – подавай пятнадцать), подошел к телефону-автомату и протянул монеты. Тут же вернулся на исходную позицию, чтобы не смущать девушку во время телефонного разговора.

Вера вернулась быстро.

– Позвонила домой… Чтобы не волновались… Сказала, что гуляем, идем пешком, что я – не одна, в сопровождении блестящего офицера, а посему нет причин для волнения за мою безопасность.

– Серьезно так думаешь?

– Еще как…

– Любишь, да, родителей? – спросил и спохватился, что вопросом вторгается в святая святых девушки.

– Больше жизни!

– Я, – Алексей отвернулся и голос его дрогнул, – тоже… Любил… Офицером стал… В последнем письме отца, будто предчувствовал, что конец близок, было завещание: если, писал, что-либо с ним случится, то я должен продолжить его дело служения Родине… Поэтому и в суворовское пошел.

– Бедненький, – произнесла Вера и плечом прижалась к нему.

Алексей неожиданно для Веры обиделся.

– Не надо меня жалеть! Судьбу не выбирают: с ней рождаются и умирают.

– Нравится, как умело используешь словарный запас.

Похвала легла парню на душу. Однако, чтобы это не было слишком откровенным, заметил, притворно насупив длинные и густые брови:

– А сама все время цепляешься.

– В шутку же… Ну, захотелось поёрничать. Я же понимала у театра, что, смущаясь, волнуешься, отсюда и нечеткость мыслей…. Хотелось, чтобы еще больше засмущался.

– Получаешь удовольствие? Нравится других ставить в неловкое положение?

Вера кивнула.

– Нравится, когда такой блестящий мужчина, как ты, передо мной смущается, краснеет, заикается и беспрестанно опускает вниз свои голубенькие большие глазки.

Комплименты девушки Алексей решил разбавить (уж больно, как он считает, густо) самокритикой.

– Углан…

– Не скажи.

– Деревенщина…

– Глупости.

– Неотесанный…

– Неправда.

Алексею приятно на этот раз было слышать возражения на каждое слово. И он пускает самый весомый аргумент.

– Вот, Никита – другое дело.

– Пустомеля – твой Никита, – в сердцах вырвалось из Веры.

– А девчонки, завидев, млеют.

Вера снова и столь же решительно возразила:

– Не все!

– И тебе… он… не нравится? – спросил он, внимательно глядя девушке в глаза. Увидев, что та отрицательно мотает головой, сказал. – Только не ври, пожалуйста! Стройный, высокий, красивый, воспитанный (на лице прямо написано) в интеллигентной семье не может не нравиться девчонкам.

– Да, пригож… И что с того? Пустышка и ничего более. Лоск-то внешний. Уж он-то не страдает от скромности, потому что скудоумен.

Тут Алексей встал на сторону приятеля.

– Ты – не права. Парень – не дурак. А туповатым и недалеким всего лишь хочет казаться. Так, говорит, проще завоевывать девчонок, которые, по его мнению, шарахаются от умников.

– В любом случае, ты лучше его.

– И чем же?

– Тоньше, глубже, разностороннее.

Алексей галантно раскланялся.

– Благодарю… за предпочтение.

Они стояли на перекрестке, перед светофором, когда Алексей увидел слева, на той стороне улицы лотошницу, собиравшуюся, видимо, домой.

– Постой, пожалуйста, здесь, – сказал он девушке. – Я – мигом.

Он побежал через дорогу.

– Сколько? – запыхавшись, спросил он.

Лотошница не поняла и поэтому ответила вопросом на вопрос:

– Сколько стоят цветы?.. Вам – три, пять, семь?

– Все!

– Но тут много.

– Четвертной за все – хватит?

Уставшая за день женщина быстро закивала.

– Да-да… Более, чем.

Алексей положил перед лотошницей купюру, сам взял из ведра, наполненного водой, полураспустившиеся тюльпаны и побежал к Вере.

– Прими! – он протянул девушке охапку.

Вера взяла и прижала к груди.

– Спасибо… Господи, как их много!.. Ты миллионер, да?.. Как ты узнал, что ярко-красные тюльпаны – моя слабость?

– Ну… – Алексей замялся. Он не знал, как, не теряя лица, объяснить. Конечно, это была случайность, но признаваться ему в этом не хотелось. – Сердце подсказало, – счастливо сказал он и смущенно отвернулся. Ему трудно было смотреть на Веру. Потому что ее глаза в эту минуту были какие-то другие, теплее обычного.

После паузы Вера сказала:

– Люблю в мужчинах порывы.

Алексей ревниво подумал: «И сколько же их у тебя было?»

Они шли дальше и весело болтали, не замечая, что прохожих сильно поубавилось, что поток машин изрядно поредел.

Вот и мост через Москва-реку, упирающийся в Кутузовский проспект. Вот и временное обиталище Алексея – гостиница «Украина», на ступенях парадного входа которой в этот поздний час толчется народ.

– Фарцовщики! – пренебрежительно бросила Вера и отвернулась. – Кстати, ты можешь идти отдыхать. Тут уж я одна как-нибудь доберусь. Всего один квартал.

– Гонишь? – спросил Алексей.

– Нет, что ты!

– Тогда – до подъезда.

– Люблю, когда мужчина принимает решения.

Вот они свернули направо, прошли под аркой, во дворе повернули налево и остановились напротив третьего подъезда.

– Я – дома, – Вера подняла глаза вверх. – На кухне – свет. Ждут. Не спят. Смотри, как в открытом окне третьего этажа слегка колышется штора. Мама, прячась за ней, наблюдает за нами. Она всегда так делает. И уверяет, что не ради любопытства.

Алексей спросил:

– И часто тебя провожают мужчины?

– Часто, – ответила Вера и засмеялась. – Неужто ревнуешь? Уже?..

– Такую… Такую замечательную… Можно сказать, настоящую принцессу и не ревновать?!

Вера озорно встряхнула головой и над ней светло-золотистыми длинными волнистыми прядями вверх поднялись и опустились на плечи волосы.

– Ревность – ужасна, – заметила девушка, искоса поглядывая на Алексея. Видимо, ей была интересна его реакция.

– Нет ревности – нет и любви.

Вера, озорно поблескивая в ночи глазами, опять засмеялась.

– Уже и любовь?

– Почему, Верочка, нет?

Вера неожиданно заторопилась.

– Я – пойду, ладно? Завтра тебе позвоню.

– А телефон знаешь?

Девушка кивнула.

– Иришка сказала.

Она хотела было пойти к входной двери подъезда, но Алексей, взяв за руку, остановил.

– Верочка… Я хочу сказать, что… – он притянул Веру к себе, но она быстро отстранилась.

– Уж не поцеловать ли хочешь? – спросила Вера, еще дальше отстраняясь от него.

– Нет-нет, что ты, Верочка! Успокойся! Я хочу сказать… Понимаешь?..

– Извини, пока ничего не понимаю.

– Вчера… На Пушкинской… Сразу, как увидел… Влюбился, короче!

– В кого? Не в Иришку ли? – Вера все прекрасно понимает, но, чтобы скрыть собственное волнение, специально озорничает.

– В тебя! – в отчаянии выкрикнул, будто ему семнадцать лет, Алексей. – И сейчас… И сегодня… Окончательно убедился, что люблю… По-настоящему люблю.

– Эй, ямщик! Не гони лошадей! Нам некуда больше спешить, – пропела Вера своим замечательным контральто и побежала в подъезд.

Алексей растерянно крутил головой. Ему надо было сказать еще что-то, очень-очень важное, но он не знал, что именно. Голова – гудит и совершенно пуста.

Вера уже открыла дверь подъезда. Еще несколько секунд она скроется с его глаз.

– Верочка! – крикнул он вдогонку. – А я?.. Хоть чуть-чуть нравлюсь тебе?.. А?..

– Дурачок! – ответила она и, смеясь, скрылась внутри.

С минуту Алексей стоял, переминаясь с ноги на ногу. Стоял и смотрел на распахнутое окно третьего этажа. Штора по-прежнему волновалась: то ли от свежего ветерка, проникающего на кухню, то ли еще по какой причине.