Извивы судьбы. Современный любовный роман

– Так… – внимательно разглядывая спутницу, сказала дородная женщина с копной ржавых волос. – Предупреждаю: гости – до двадцати одного часа.

Вера густо покраснела. Алексей пояснил:

– Не беспокойтесь, пожалуйста. Девушка лишь на минуту… Она коренная москвичка и ваш номер ей без надобности.

– Обязана была предупредить, – дежурная отвернулась.

– А… простите, номер мой в левом крыле или в правом?

– Правом, – не обернувшись, ответила она.

Вот и номер. Одноместный. Уютный. Алексей подошел к широкому окну, распахнутому настежь, из которого виднелись мост через Москва-реку и здание «СЭВ». Подошла Вера. Закрыла створки.

– Не чувствуешь, Алёша, как тянет прохладой и сыростью? Не хватало, чтобы просквозило, – Алексею почти материнская забота, о которой он стал уже забывать, пришлась по душе, поэтому не стал возражать. – Так… Ставь чемодан на место… Ты проголодался… Идем в гостиничный ресторан.

Осинцев попробовал возразить.

– Перекусить можно и в буфете на этаже.

– Можно, но не нужно. Тебе после такого перелета не перекус нужен, а плотный ужин, с борщом и прочим.

Часа полтора сидели в ресторане. Сидели и разговаривали. Так… Ни о чем… Потому что за этим же столиком сидела японская пара, явно понимающая по-русски.

Вера, дав парню соответствующие инструкции, не поднимаясь на этаж, уехала. Он, помахав в хвост машине, поднялся к себе, напрочь забыв про девичьи инструкции, бухнулся в кровать и уснул. Слава Богу, телефон молчал и не помешал проспать до утра.

* * *

Из дневника Веры…

2 августа, понедельник. Прилетели в Сочи без задержки. В отличие от Москвы, юг нас встретил солнечной погодой: сказали, что 35 в тени. Устроившись и пообедав, отправились на пляж. И пробыли там до ужина.

Поднявшись на свой этаж, Алексей проводил меня в мой номер, вошел первым, для чего-то внимательно осмотрел оконные запоры-шпингалеты. Меня разобрал смех. «Не бойся, – сказала я, – никто не украдет. Здесь таких немало». Алексей, хмыкнув, ответил: «Таких здесь нет» Я протянула: «Ну, да». Он ответил: «Не да, а так точно». Потоптавшись с минуту на одном месте, ушел, строго предупредив: «Дверную защелку поворачивай дважды». Я рассмеялась, но ничего не сказала. Могла остановить, но не стала. Впереди полных двадцать восемь дней… Сегодня – хватит: то ли устала, то ли смена климата, то ли еще что-то.

3 августа, вторник. На море – штиль и мы долго катались на катамаране. Алёша, кажется, потихоньку приходит в свое естественное состояние: шутит и говорит, не переставая ни на минуту. Сегодня за голые плечи даже дважды приобнял. Подвиг… Приятен! Хотя… Мог бы и позволить большее. Деликатничает и не форсирует события. Другие парочки, вон, в первый же вечер… Такое вытворяют, что ахнуть можно… То, что беспокоило моих родителей. Вернусь, порасскажу им, пусть вдоволь поахают. Их же дочь – примерная… Как пионерочка, которой не двадцать два, а двенадцать. Кто там от нас потребовал «беречь честь смолоду»?

4 августа, среда. Когда после обеда мы сидели на топчане и глядели на разволновавшееся море, Алёша вдруг заговорил про своих родителей. С чего бы? Повода, вроде, не было. Наверное, по ним тоскует. Только никому этого не показывает. Какая воля у Алёши?! Я слушала и не прерывала. Он должен был выговориться. Когда закончил монолог, я дотянулась до его щеки и, ни слова не говоря, поцеловала. Увидела, как хмарь с его лица будто ветром сдуло. Это моя первая инициатива. Алёша, я думаю, именно это оценил. Потом мы долго-долго бродили, взявшись крепко за руки, вдоль берега на этот раз бурливого моря, накатывающего на берег огромные темно-синие волны, приносящие с собой и устилающие песок длинными водорослями.

…Легко на сердце от… Нет, не от песни, а отчего-то другого.

5 августа, четверг. Сегодня фыркнула на Алёшу. С какой стати? Не знаю: испортилось настроение – и все. Лгу сама себе, дура: знаю я причину. Пришло то, что обычно влечет резкие перепады девичьего настроения, – месячные. Алёша обиделся. Ничего, завтра попрошу прощения. Надеюсь, поймет и… Должен простить глупую девчонку. Ведь он такой добрый… А я? Злюка!

6 августа, пятница. Эти проклятые месячные! Испытываю дискомфорт. Даже в море не войдешь, а поплавать с Алёшей хочется. Терплю, а что делать? Не я первая и не я последняя. Хорошо, что предусмотрительно прихватила… ну эти самые… А то бы вообще… Мне кажется, Алёша, не догадывается и мои отказы от купания принимает за девичьи капризы. Объяснить? Надо бы, да сил нет: стыдно. Хотя, как там в народе? А вот так: что естественно, то небезобразно. Чтобы было незаметно, ношу длинные платья.

7 августа, суббота. Впервые Алёша поцеловал… По-настоящему, в губы. Случилось как-то неожиданно для меня и я не успела посопротивляться, то есть поломаться. Лицемерка! Разве я собиралась противиться тому, чего сама хотела? Так хотела, ну, безумно хотела… Причем, если откровенно, давно… Еще в аэропорту, во время встречи. Во время поцелуя я прижалась к нему и задрожала, но Алёша подумал, что мне холодно и прикрыл меня пледом. Чудак! В 35 и холодно?! На юге и в августе?! Таким наивным и непосредственным он мне сильно нравится. Интересно, а будет второй поцелуй?..

8 августа, воскресенье. Море с утра штормит. Алёша (не успела еще подумать) предложил сходить в кино. Согласилась. До ближайшего кинотеатра пять километров. Не поехали на автобусе, а пошли пешком. Не повезло: угодили на ерундовский фильм «Давай поженимся». Все равно довольна: хорошо провели время. Алёша весь сеанс держал мои ладони в своих больших лапищах. Попытался поцеловать (ишь, какая прыть проснулась), но я легонько отстранилась, показав взглядом на зрителей, что сзади. Настаивать не стал. А зря…

9 августа, понедельник. Наконец-то женские проблемные дни позади. Весь день, купаясь в море, хохотала, дразнила парня: то подпускала и разрешала коснуться грудей, то сильно хлестала по шаловливой руке. Моя игра нравилась Алёше и он придерживался правил, не надувал губы, получая очередной щелчок.

А когда вышли на берег, я сама поцеловала. Первый раз и по-настоящему. Интуиция подсказывает, что Алёшенька на седьмом небе. Изголодался, бедненький. Я что? Могла бы пуститься во все тяжкие и даже сама хочу, однако. Как говорит мама, надо уметь себя держать в рамках. Вот и держу. Насколько терпения хватит… у Алёшеньки? А посмотрим… И сколько моего терпения хватит? Могу и сорваться. Я не железная… Как и Алёшенька…

10 августа, вторник. Не знаю, но я, кажется, окончательно убедилась, что люблю этого гвардии старшего лейтенанта. Да так, что на все готова. На что именно? Ну… на все – и точка. Звонила домой. Поговорила с мамой. Потом с отцом. Оба за меня волнуются. Они волнуются, а мне смешно: ну, что может со мной случиться, когда рядом гвардейский офицер, который одним ударом свалит с ног любого? Не смешно, что ли? Наверное, родители все такие. Обидно, что у Алёшеньки давно нет родителей и ему некому позвонить, не от кого выслушать наставления. Вчера, правда, звонил в часть. Спросил, как там его рота? Как я поняла, все благополучно. Правда, двое его солдат три дня назад побывали в самоволке, из весеннего призыва, за что угодили на «губу», теперь отбывают наказание. Новость немного огорчила Алёшеньку, через пять минут пришел в себя – это благодаря мне.

11 августа, среда. Что-то со мной явно происходит: чем дальше, тем больше этот парень мне нравится. Нет-нет, это случилось не сейчас, а год с лишним назад. Раньше боялась себе признаться. Неужели любовь? Или обычный курортный роман, о которых пишут в книгах? Ах, девчонки, причем курорт?! Захватила с собой Алёшенькины письма. Перечитываю перед сном и лишь после этого засыпаю сладко-сладко.

…Сил уже нет крепиться, но пока держусь. Что будет, если?.. Страшновато.

12 августа, четверг. После ужина ушли вновь к морю. Вечер уж больно хорош: перед глазами – картина, писанная маслом и кистью великого пейзажиста, то есть природой-матушкой. Устроились, постелив покрывальце, прямо на прибрежном песке. Алёшенька, обняв, притянул к себе. Сидели, и каждый думал о своем. Вот солнце скрылось за небольшой сопкой, и горизонт заполыхал всеми цветами – от бледно-голубого, затянутого тончайшей молочной пленкой и до ярко-красного, режущего с непривычки глаз. Море затихло и лишь последние еле заметные волны, подкравшись, облизывают берег. Прижавшись плечом еще крепче к Алёшеньке и заглянув в его глаза, я тихо-тихо спросила: «Тебе хорошо?» Он без раздумий ответил, перебирая свободной рукой песок: «Необыкновенно… Со мной этого никогда, Верунчик, не было… Думаю, что я нашел свое счастье и другого мне не надо – ни за что и никогда». Спросила, ехидненько ухмыляясь: «Долго искал?» Он: «Как видишь… До двадцати пяти». Все в том же духе поинтересовалась: «Многих перебрал?» Он: «Для меня более чем, – Алёшенька, кажется не понял, что я шучу, поэтому серьезно продолжил и, естественно, тут не могла не согнать с лица идиотскую ухмылку. – Я, в отличие от других, не увлекался, вел себя сдержанно, не позволял брать верх надо мной эмоциям. В училище, которое (по воле командования) дружило с пединститутом и организовывало совместные мероприятия, например, праздничные балы, редко отвечал на флирт студенток. Ну… Разве что не отказывал в дамском вальсе… Из-за соблюдения этикета, чаще всего. Никитка – другое дело: царил на балах… И вообще: менял партнерш, как перчатки. Победами хвастался, трепался, то есть».

Чисто женское любопытство, которое вперед нас родилось, заставляло вновь и вновь любопытствовать, провоцировать парня на откровенность. Мне было интересно узнать больше о личной жизни, внутреннем мире, глубже проникнуть в душевную сущность, этим самым ответить на собственные вопросы, волновавшие и волнующие сейчас во сто крат больше. Непонятно для самой себя, с какой такой стати вдруг пытаюсь раскрыть мужские тайны? Зачем? Почему раньше, в те редкие встречи с парнями, была абсолютно равнодушна и их мир, – как внутренний, так и внешний – мне был, по большому-то счету до фени? Загадка…

Я: «Неужели, так-таки и ни с кем?» Он: «Почему? Дружил…» Я: «И только?» Он: «Это немало». Я: «Хочешь убедить, что девственник?» Он: «Верунчик, может не надо, а? В моем прошлом нет ничего интересного». Я: «Вот уж нет: откровенничать так откровенничать до конца… Для чего дальше хранить скелеты в шкафу?» Он: «Тебе, Верунчик, вряд ли будет приятно…» Я пошутила: «Ну ж… Соперника, надеюсь, в порыве ревности не укокошил?» Он серьезно ответил: «Слава Богу, обошлось». Я: «А остальное – ерунда, – рассмеявшись, чмокнула парня в шершавую щеку и добавила. – У всех есть свое прошлое, до которого никому нет дела». Какая лгунья! Сама что делала, как не копалась в прошлом? Значит? Мне есть дело… Да еще какое! Он: «Ну… Были девчонки… Так, несерьезно… Обменивались при прощании поцелуйчиками и на том все. За полгода до выпуска из училища, правда, позволил себе большее… А потом, когда выпустился… На том и сказке конец». Я: «Почему? Отправила тебя в запас?» Он: «Не совсем…» Я: «Это еще как?» Он: «По прибытии в Уссурийск письмо получил. Писала, что скучает и что… Чепуха всякая…» Я: «Ответил?» Он: «Да, однако написал правду…» Я: «Какую?» Он: «Ту, которую полагалось…» Я: «А если поточнее?» Он: «Встретил девушку и я не свободен». Я: «И кто же она?» Он: «Угадай с трех раз, Верунчик, – усмехаясь, произнес он, и легонько прикоснулся губами к моей щеке». На этом мой интерес к прошлому Алёшеньки мгновенно угас. Он рассеял мои сомнения и загасил во мне тревожные огни.

…Была уже ночь. Далеко-далеко появилось нечто огромное, необыкновенно сияющее: это был океанский лайнер, заходящий в порт.

13 августа, пятница. Этот день, по преданиям, не очень удачный. Может, поэтому мы чуть-чуть уже с утра повздорили. Точнее, я закапризничала. Из-за чего?.. Глупости бабьи. Алёшенька слушал и молча лишь гладил мои волосы. Все равно дулась на Алёшеньку до обеда. Потом, уже на берегу, пошла первой на примирение. Обнялись, крепко-крепко, страстно-страстно поцеловались. Таким образом заключили вечный и нерушимый мир. Однако в голове все равно вертелся вопрос: «Неужели Алёшенька и с той также целовался?..»

На этом, увы, неприятности не закончились. Часу в седьмом вечера, когда мы лежали на топчанах и наслаждались, вдруг появился некий горячий и пузатый парень с Кавказа. Остановился, глядя на меня и цокая языком, заговорил: «Вах, вах, вах! Какая жемчужинка! Чья ты?» Я грубо ответила: «Во всяком случае, не твоя, урод». Он не отставал: «Зачем грубишь, да?» Я начала нервничать. «Не понял? Пошел отсюда! Тебя только и не хватало тут». «А я, красавица, хотел в ресторан пригласить». «Прежде пузо прибери». Я замолчала, а он продолжал бубнить. Тут Алёшенька, убрав с лица газету, спокойно сказал: «Не ясно дама выразилась? Может, популярнее объяснить?» «Ты кто такой, да? Не с тобой разговариваю, а с красоткой, раскинувшей, да, прелести». «Нет, не понимает мужик русского языка, – Алёшенька медленно встал и подошел к кавказцу. – Гуляй дальше». Кавказец замахнулся, очевидно, намеревался ударить. Алёшенька, перехватив его руку, сильно дернул на себя. Тот распластался на песке, визжа от боли. Алёшенька, нагнувшись над ним, спросил: «Продолжим?» Кавказец, стремительно вскочив, придерживая больную руку, отбежал метров на десять и уже оттуда прокричал: «Мы, да, еще встретимся, русская свинья!» Алёшенька мой, усаживаясь на топчан, рассмеялся и только сказал: «Хорошо, встретимся, но только ты прежде закажи катафалк и поминки по усопшему рабу божьему». Вот так… А родители еще смеют тревожиться за мою безопасность…

14 августа, суббота. Весь день пробыли в круизе по морю. На яхте. Не понимаю одного: как Алёшенька угадывает мои желания? Может, экстрасенс? Проверю.

…Мы стояли плечом к плечу на верхней палубе, когда мимо проплывал огромный теплоход, невольно подумала: «Вот бы в следующий отпуск нам отправиться в круиз по Средиземному морю…» Взглянула в лицо Алёшеньке, но там – никакой реакции. Сделала вывод: увы, не экстрасенс.

Через пару часов нас пригласили на ланч (так здесь все говорят). Спускаясь по ступеням вниз, Алёшенька взял меня за плечи, притянул, чмокнул в щечку (на людях же!) и вдруг сказал: «Верунчик, я планирую в следующий отпуск, купив путевки на двоих, махнуть в международное плавание». Я осторожно спросила: «А… куда именно?» «По Средиземноморью, – после минутной паузы уточнил. – С непременным заходом в тамошние страны. Как, а?» С трудом скрывая удивление, напустив равнодушие, ответила: «Было бы неплохо… Мечтаю побывать в Греции, Италии… Но… это дорого… – потом шутливо добавила. – И даже для гвардии старшего лейтенанта».

Алёшенька шутку принял (хотя мои остроты не всегда безобидные и я это понимаю), ухмыльнувшись, отреагировал тем же манером: «Верунчик, ты недооцениваешь гвардию… Поверь мне, напрасно…»

15 августа, воскресенье. С утра позвонила отцу. Похвасталась, какой Алёшенька храбрый и сильный: в один момент охладил пыл приставалы-кавказца. Отец лишь хмыкнул, и ничего не сказал.

Вечером, укладывая меня, как малое дитя, в постель (это стало его ежедневным ритуалом), покидая мой номер, заметил: «Навел справки, – увидев на моем лице удивление, продолжил. – Есть похожий маршрут… Из Одессы ходит туристический лайнер „Адмирал Нахимов“… Довольно комфортабельный… Для нас предпочтительнее – второе июля». Я заметила: «Но это разгар сезона. Путевки, скорее всего, – нарасхват». «Ничего… Как-нибудь…» Я предложила: «А что, если подключить отца? У него связи и…»

Алёшенька, сдвинув недовольно брови, даже не дослушал: «Верунчик, даже не заикайся… Я – сам… Все сделаю сам. Я не мужик, что ли?..» «Мужик и какой мужик! Но причем тут это?» Еще больше нахмурившись, коротко бросил: «А при том самом! И прошу, Верунчик, этот вопрос больше не поднимать». Я рассмеялась. «Ах, какие строгости!» Он улыбнулся: «Да, я такой… У меня, матушка, – никакого матриархата». «Женщина для тебя бессловесное существо, что ли?» «Смотря какая женщина». «Ну… например, я». «Ты – для меня богиня, а я твой раб… Но тот самый раб, за которым всегда последнее слово». Я вновь позволила себе рассмеяться: «Странно очень, Алёшенька: где ты видел, чтобы раб повелевал тою, которая на Олимпе?» «Верно: не видел. Но читал, что история зафиксировала подобное». «Хм… Домострой какой-то…» Он торжествующе подытожил: «Диктатура всегда полезнее, чем разнузданная демократия: порядка куда больше!» Я театрально простерла в его сторону руки: «О, Повелитель, дозволь богине задать один вопрос!» Он шутливо ответил: «Валяй, матушка… так уж и быть…» «Какова цена вопроса?»

Согнав улыбку, уже серьезно ответил: «Поинтересовался. Учитывая обмен валюты, одна тысяча триста рублей». Поразившись, воскликнула: «Сумма для одного тебя неподъемна… Поэтому примешь меня в долю и…» Он прервал: «Когда рак на горе свистнет». «Однако…» «Богиня! Прекратить разговорчики!» Погрозив пальцем, вышел. Уже засыпая, шутливо подумала:

«Хм… Значит, богиня?.. Ласкает слух…»

Если серьезно, то… Быть богиней для такого мужчины не только приятно, а и лестно… Даже в том случае, когда не за богиней последнее слово.

Признаюсь: люблю отца, но не одобряю его заискивающего отношения к маме. Будто вечно замаливает какие-то грехи. Люблю маму, но отцу не мешает иногда по-генеральски и топнуть ногой. Впрочем, откуда мне знать, как надо и как не надо выстраивать семейные отношения? Сколько людей, столько и, я думаю, правил семейной жизни. И еще: у умного мужчины не может быть домострой дурным.

16 августа, понедельник. Весь день – ливневые дожди. Вечером, несмотря на непогоду, сбегали в кафе. Пару часиков посидели. Посетителей было мало, поэтому ворковать нам никто не мешал.

17 августа, вторник. Во мне океан эмоций. Хочу хоть часть их выплеснуть наружу, но что-то препятствует. Скупа на комплименты… Алёшенька, наверняка, ждет их. Но… А он ведь тоже… Не засыпает с ног до головы комплиментами: выдает, однако в час по чайной ложке. Странно все это. Может, мы друг друга недостаточно еще любим и… любим ли вообще? Явно нужна консультация опытного психолога. Помню фразу Бальзака (в каком произведении встретилась – забыла): «Чем больше мы любим, тем меньше мы должны показывать силу нашей страсти». Может, писатель прав, и наша сдержанность этим объясняется? Писателей, наверное, не напрасно принято считать «инженерами человеческих душ». Но отчего тогда у такого маститого «инженера», каким, несомненно, является Бальзак, столько было проблем во взаимоотношениях с женщинами? Или… сапожник без сапог? Учитель, который призван наставлять других, но не способный сам знания применять в собственной жизни? Учить легче, чем самому следовать собственному учению. Или как любил говорить в далекой древности Катон Старший: «Велик тот учитель, который исполняет делом, чему учит». Хорошо, что никто не видит мою ученость, которою блистаю в дневнике, цитируя великих. Алёшенька, узнав, что я такая начитанная, может и отшатнуться. Нет, не отшатнется. Потому что все равно он умнее меня и не менее начитанный, чем я. Доказательство? Да хотя бы то, что у него красный диплом, а у меня обычный. Последнее, кстати, меня не тяготит. Ну, вот ни капельки. Буду рада, если я стану в материнстве отличницей. Это куда ценнее всего остального. Тот, кто со мной не согласен, пусть первым бросит в меня камень. Женщина способна реализоваться в чем-то одном: если начинает распыляться, то из этого ничего хорошего не выходит. Сколько знаю случаев, когда великая актриса, полностью отдав себя творчеству, став звездой, несчастлива в личной жизни и никудышная мать, выстраивая карьеру, часто вообще забывает о главном своем предназначении – предназначении быть продолжательницей рода.

Фу, что-то потянуло меня не туда, в какие-то заумные дебри. И это в то время, когда я должна думать о будущем, о своих отношениях с прекрасным своим рыцарем. С ним, честное слово, повезло. Подарок судьбы, вытянула счастливый билет. Горжусь! По правде-то говоря, в этом моей заслуги нет никакой. Дело случая… Такое бывает. Теперь везением надо мне правильно распорядиться – вот тогда лишь обо мне можно будет сказать, что я – умница.

18 августа, среда. Грустила весь день. Алёшенька, встревожившись, стал расспрашивать. А что я могла сказать, если сама не понимаю причины своей нахлынувшей грусти? Вечером, когда Алёшенька ушел, расплакалась и долго не могла успокоиться. После полуночи только заснула.

19 августа, четверг. С самого утра у меня прекрасное настроение. Правду говорят: утро вечера – мудренее.

Увидев это, Алёшенька, повеселел. Засуетился, весь день старался пылинки с меня сдувать. До ночи купалась в его обожании. Я не справедлива, когда обвиняю Алёшеньку в сухости, в отсутствии страсти. Он страстен, но, как настоящий мужчина, умеет управлять чувствами, а это, насколько мне известно, не по зубам многим.

20 августа, пятница. По-прежнему у меня прекрасное настроение. Когда спустились в холл гостиницы, чтобы пойти в ресторан и позавтракать, подбежала к роялю, подняла крышку и сыграла «Полонез Огинского». Почему это произведение, а не какое-то другое, например, сюиту Моцарта или Брамса? Эх, знать бы ответы на все вопросы! Не заметила, как вокруг собралась толпа. Когда встала со стульчика и закрыла крышку рояля, меня оглушили дружные и долгие аплодисменты. Это был шок. Не знала, что у меня может быть столько благодарных почитателей, среди них самый главный – Алёшенька. Потому что именно он усерднее всех бил в ладоши и счастливо улыбался. В самом деле (даже сама почувствовала), сыграла на одном дыхании, вдохновенно, вложила все, что накопилось в моей душе. Умоляли еще что-нибудь сыграть. Отказала. Понимала, что еще раз так хорошо исполнить не удастся. Подошла к Алёшеньке и демонстративно при всех поцеловала. И не в щечку, а в губы. Толпа одобрительно вновь зааплодировала.

По-хозяйски подхватив под руку Алёшеньку, раскрасневшись, героиней пошла в сторону ресторана. Кто-то сзади произнес: «Счастливый муж». Я, подняв глаза, спросила Алёшеньку: «Слышал?» Алёшенька лишь мотнул головой, при этом лицо его выглядело необыкновенно глупо. Я подумала: «Почему все люди, в минуты наивысшего счастья, превращаются в глупцов? – усмехнувшись, добавила. – Судя по Алешеньке, я гляжусь сейчас ничуть не умнее». Вот так бы всю жизнь! Вряд ли реально. К тому же от бесконечного счастья можно с ума сойти.

21 августа, суббота. После обеда попросила Алёшеньку оставить меня. Объяснила тем, что устала и хочется вздремнуть.

Он спросил: «После шести могу зайти?»

Обняв и прикоснувшись слегка к его губам, воскликнула: «В обязательном порядке!»

22 августа, воскресенье. Вчерашний день для меня особенный…

…Он ушел. Я же проспала… Вздрогнув, проснулась. Взглянула на часы, лежавшие на тумбочке у изголовья: 18. 00. Вскочила и дверную защелку вернула в исходное положение, подумав, что Алёшенька мой мог уже попытаться войти. Не зря же так быстро проснулась. Через минуту он ввалился, нагруженный пакетами. Положив их на стол, стал осторожно разворачивать огромный сверток. Я с любопытством наблюдала. И, конечно, увидела – это были мои любимые ярко-красные тюльпаны. На глаз не могла определить, сколько их, но очевидный факт, что очень много. Я сидела на кровати. Он подошел, встал передо мной на колени. Протянув в мою сторону, смущаясь и краснея, тихо, без всякого пафоса сказал: «Богиня моя! Прими от меня…» Я прижала букет к груди, и он меня полностью скрыл. Мне бы радоваться, но у меня полились отчего-то слезы. Алёшенька растерялся: «Тебе цветы не понравились, да? Скажи и я сбегаю и куплю другие». Продолжая всхлипывать, сказала: «Что ты!.. Спасибо тебе…» «А почему слезы?» Я тихо-тихо прошептала: «Наверное, Алёшенька, от счастья».

Встала. «Пойду в ванную. Мне надо себя привести в порядок, а ты, – я протянула ему букет, – поищи какую-нибудь ёмкость, надо поставить в воду». «Сбегаю к дежурной по этажу, – сказал он, – попрошу дать на время какую-нибудь вазу». «Алёшенька, таких ваз я не встречала». «Да? Ну… тогда что-нибудь другое». Он ушел, а я отправилась в ванную. Пробыла не меньше часа. Выйдя оттуда, изумилась: Алёшенька не терял времени даром. Он, придвинув к кровати стол (сидеть на чем-то надо, потому что в одноместном номере всего один стул), сервировал как мог: по центру стояло, очевидно, ведро, которое, чтобы выглядело получше, обернул в фольгу (и где ее достал?), а в ведре букет. На столе красовались закуски, фрукты и бутылка коньяка. Алёшенька продолжал суетиться, то и дело переставляя с места на место стаканы, тарелки с закусками, перекладывал вилки с ложками.

Присев за стол, спросила: «По какому случаю все это?» «Просто так, моя богиня… – ответил он, – без всякого повода…» Я возразила: «Причина все равно должна быть». Он смущенно отвел глаза. «Надо когда-то хорошо отметить наш отпуск… Как говорят французы, tet-a-tet. Разве не причина для устройства праздника?» «Почти убедил, – рассмеялась я и озорно добавила. – Тогда – наливай!»