Осужден пожизненно
Каждый новый пришелец становился еще одним новобранцем в рядах этой армии преступников, он был уже не человеком, а арестантом, отбывающим срок в этом зловонном, позорном логове, давшим клятву ненависти к закону и к тем, кто на воле. Кем он был раньше, уже не имело значения. Теперь он был заключенный, брошенный в душную арестантскую, слившийся с самой порочной частью человечества, готовый ввергнуться в самые невероятные глубины кощунства и непристойности, ежеминутно представляющиеся его зрению и слуху. Он терял чувство собственного достоинства и становился тем, чем считали его тюремщики – диким зверем, посаженным за решетку, запертым на железные засовы, чтобы он не вырвался оттуда и не растерзал их на части.
Разговор шел о внезапном вызове четырех арестантов. Зачем они им понадобились в такой час?
– Говорю вам, наверху что-то случилось, – сказал чей-то голос, обращаясь к соседям. – Разве вы не слышите, какой там шум?
– Зачем они спустили шлюпки? Я слышал, как плеснули весла!
– Не знаю, дружище. Может, хоронят кого? – предположил низенький толстяк, и эта догадка показалась ему весьма забавной.
– Может, отдал концы какой-нибудь парень в кают-компании? – подхватил другой, и все грохнули от хохота.
– Ну, такого счастья вряд ли дождешься! Пока еще погоди опускать кливер в знак траура. Нет, пожалуй, это шкипер пошел рыбачить.
– Шкипер рыбу не ловит, дурак ты. На черта ему это надо? Да еще среди ночи!
– Подходящая работенка для старика Доври, а? – сказал пятый, кивая на седого человека, вторично осужденного за похищение трупов.
– Зачем им рыба? Они ведь «ловцы душ», – вставил молодой вор, имевший в Лондоне репутацию лучшего «ворона».[5] Ведь так говорит пастор.
Он комически изобразил гнусавого методистского проповедника, чем вызвал новый взрыв смеха.
В это время к двери ощупью пробирался маленький тщедушный воришка-кокни; он столкнулся с кем-то из говоривших, и на него обрушился град пинков и ругательств.
– Простите, джентльмены, – вскричал несчастный, – мне нужен воздух, мне душно.
– Так ты уже и о душе подумываешь? Ишь ты, прыткий! – посмеялся Ворон, окрыленный успехом, вызванным его предыдущей шуткой.
– О, сэр, спину ломит!
– Вставайте! – простонал кто-то в темноте, – О, господи, мне душно! Эй, часовой!
– Воды! – крикнул маленький кокни. – Дайте хоть капельку, бога ради! В глотке пересохло, с утра не было ни капли.
– А ты уже получил свою порцию, парень, полгаллона на день, – проворчал стоявший рядом матрос.
– И впрямь, где ж твоя порция? Как-никак целых полгаллона! – издевательски спросил Ворон.
– Утащили мою воду! – простонал бедняга.
– Да он ведь ее загнал! – крикнул кто-то. – Обменял на воскресный костюм. Ну и ловкач, парень! – И сказавший это нырнул с головой под одеяло, якобы смутившись.
В это время несчастный кокни – портной по профессии – ползал под ногами у Ворона и его дружков.
– Дайте мне выйти, господа! – умолял он. – Дайте мне выйти! Ох, умираю!
– Пропустите джентльмена на палубу! – засмеялся остряк на нарах. – Неужто вы не знаете, что его там дожидается карета, он в оперу торопится!
Шум голосов усилился, и с верхних нар свесилась голова, своей формой напоминающая дыню.
– Чего вы спать не даете? – проворчал грубый голос. – Клянусь, вот встану и вытрясу из вас последние мозги!
Очевидно, говоривший пользовался у всей братии почетом, так как шум мгновенно стих. В наступившей тишине раздался пронзительный крик несчастного портного.
– Помогите! Убивают! А-а-а-а-а!
– В чем дело? – заорал блюститель тишины и, спрыгнув с нар, расшвырял в разные стороны приятелей Ворона. – Пустите же человека!
– Воздуху! – вопил бедняга. – Возду-ху! Невмоготу мне…
И тут же застонал другой человек на нарах.
– Ах, черти вы окаянные! – зарычал детина и, схватив задыхающегося портного за шиворот, злобно посмотрел вокруг. – Вот так штука! Да никак у всех желторотых началась лихорадка!
Человек на нарах застонал еще громче.
– Кликните часового! – отозвался кто-то, видно, более мягкосердечный, чем остальные.
– А ну! – сказал шутник. – Выносите его. Одним будет меньше. На кой он нам сдался? А местечко его мы займем.
– Часовой, тут человеку плохо!
Но часовой знал свои обязанности и не отвечал. Этому молодому солдату уже были хорошо известны все уловки арестантов. Кроме того, капитан Викерс старательно внушал ему, что, «согласно Королевским предписаниям, солдату запрещается отвечать на вопросы или просьбы заключенных, а в случае, если к нему обратятся, он обязан вызвать дежурного офицера».
Солдат мог позвать на помощь, но ему не хотелось беспокоить других часовых из-за какого-то больного арестанта, и, зная, что через несколько минут на дежурство заступит третья смена, солдат решил подождать. Тем временем портному стало хуже, и он жалобно застонал.
– Эй, кто-нибудь! – в отчаянии крикнул его заступник. – Потерпи немного! Да что с тобой? Ну, помогите же кто-нибудь! – И несчастного подвели к двери. – Воды! – прошептал он, беспомощно царапая толстую дубовую панель. – Ради бога, воды, сэр!
Но вышколенный часовой молчал, пока корабельный колокол не предупредил его о смене караула. И только когда честный старина Пайн пришел осведомиться об арестантах, часовой сообщил ему, что еще одному стало плохо.
Пайн приказал немедленно открывать дверь и выпустить несчастного портного. Достаточно было взглянуть на его воспаленное, пышущее жаром лицо, чтобы сообразить, что с ним.
– Кто еще там стонет? – спросил Пайн.
Стонал человек, который час назад звал часового, и доктор тоже вызволил его из арестантской, к немалому удивлению всей братии.
– Отведите их обоих в лазарет, – распорядился Пайн. – Дженкинс, если кому-нибудь станет плохо, немедленно дайте мне знать. Я буду на палубе.
Часовые с тревогой переглянулись, но ничего не сказали, они больше думали о корабле, ярким пламенем пылающем на морской глади, нежели об опасности в ух шагах от них.
Поднявшись на палубу. Пайн встретил Бланта.
– На борту тиф.
– Боже милосердный! Вы это серьезно, Пайн? Доктор печально покачал седеющей головой.
– Это проклятый штиль вызвал заболевание. Впрочем, при такой перегрузке корабля я все время опасался вспышки эпидемии. Когда я плавал на «Гекубе»…
– А кто заболел?
Пайн засмеялся полуснисходительно, полусердито:
– Конечно, арестант, а кто же еще? У них там такое зловоние, как на Смитфилдском рынке. Сто восемьдесят человек, загнанных в клетку длиной в пятьдесят пять футов, где воздух горячей, чем в печке, – чего же еще можно ожидать?
Блант топнул ногой.
– Это не моя вина! – воскликнул он. – Даже солдатам приходится спать на палубе. Если правительство перегружает арестантские корабли, я ничего не могу поделать!
– Правительство! Ах! Правительство! Оно не спит на нарах по шестьдесят человек в ряд в помещении высотой всего лишь в шесть футов. Правительство не болеет тифом в тропиках, не так ли?
– Да, это так, но…
– Тогда о чем же думает наше правительство? Блант вытер вспотевший лоб.
– Кто заболел первым?
– Парень с места девяносто семь. Десятый по счету в нижнем ряду. Джон Рекс.
– Вы уверены, что это тиф?
– Абсолютно уверен. Голова пылает, как огненный шар, язык – словно его ободрали. Господи, да неужели же я не видел тифа! – И Пайн горько усмехнулся. – Я перевел больного в лазарет. Тоже мне, лазарет! Темно, как у волка в пасти. Я видел собачьи конуры намного удобнее вашего лазарета.
Блант указал глазами на зловещее облако дыма, вырвавшееся из красного зарева.
– А вдруг тот корабль так же перегружен, как и наш? Но так или иначе придется взять всех пострадавших на борт.
– Само собой разумеется, – мрачно отозвался Пайн. – И где-то надо будет их разместить. Тогда нам придется с первым же бризом податься к мысу Доброй Надежды. Это все, что я могу предложить. – И, отвернувшись, он погрузился в созерцание горящего корабля.
Глава 6
СУДЬБА «ГИДАСПА»
Тем временем две шлюпки продолжали идти к красному столбу огня, пылавшему подобно гигантскому факелу над молчаливым морем.
Блант был прав: горящий корабль находился в добрых двенадцати милях от «Малабара», и путь к нему был долгим и изнурительным. Отойдя на порядочное расстояние от корабля, до сих пор служившего им надежной защитой, смельчаки очутились в совершенно иной атмосфере. Теперь они шли по открытой воде, впервые ощутив под собой безмерные глубины океана. На борту арестантского корабля, хотя и лишенные многих удобств, оставленных на берегу, люди все же находились в привычном для них окружении и не так остро чувствовали свою оторванность от родной цивилизации. Светлая кают-компания, обычное оживление на баке, расстановка караула и смена часовых, даже наглухо закрытые двери мрачной тюрьмы – все это вместе взятое защищало их от капризов неведомой морской стихии. До сих пор неистовая стихия была милостива к ним. Хотя корабль одиноко шел по беспредельной океанской шири, люди были все вместе и знали, что все опасности могут быть преодолены сообща. Но сейчас, когда они удалялись от своего корабля и приближались туда, где царили отчаяние и ужас, к кораблю, пылавшему на черной глади океана, они ощутили свое ничтожество.
Это огромное чудовище «Малабар», во вместительном чреве которого жило и страдало столько людей, уменьшился теперь до размеров ореховой скорлупки, а ведь когда они спустились с него, то их судовые шлюпки казались им такими жалкими и хрупкими. Тогда возвышавшийся над ними черный корпус корабля представлялся незыблемой твердыней, способной противостоять самым свирепым бурям и ураганам; теперь же корабль превратился в щепку, болтающуюся над бездонной пучиной. Синий сигнальный огонь, первая вспышка которого окрасила весь небосвод своим ярким светом, заставив звезды померкнуть, казался всего лишь точечкой, отчетливой и блестящей, своим блеском лишь подчеркивающей эфемерность корабля. «Малабар» напоминал светлячка, упавшего на листок в воде, и его сигнальный огонь озарял мрак не более, чем фонарик в руках одинокого рудокопа в бездонной пропасти угольной шахты.
И все же «Малабар» вмещал две сотни человеческих существ, таких же точно, как они.
Шлюпки скользили по блестящей черной воде, которая вздымалась огромными валами, особенно страшными своей беззвучностью. Когда море шипит, оно разговаривает, и его речь ослабляет чувство страха, когда же оно бесшумно вздымает свои валы – оно молчит, словно замышляя недоброе. Океан в штиль похож на угрюмого исполина; его молчание пугает, в нем чудится какой-то коварный замысел. Кроме того, гневное море кажется намного меньше, чем море спокойное. Его бушующие волны приближают горизонт, и поэтому трудно охватить взором бесконечные мили водного пространства, на котором их взлеты повторяют друг друга. Чтобы ощутить всю безмерную ширь океана, ладо увидеть его в те часы, когда он спит.
Огромное безоблачное небо поднималось над безмолвной водяной гладью. Звезды низко висели в необъятной его ширине, как бы прожигая лиловый туман нижних слоев атмосферы. Там тоже царила полная беззвучность, и каждый всплеск весел эхом откликался в пространстве, словно гармоническое чередование нежных звуков. Когда лопасти весел ударяли по темной воде, под ними вспыхивали искры, и след обеих шлюпок походил на двух морских змей, молча, извивами плывущих по озеру ртути.
Это было чем-то вроде гонок, и гребцы, стиснув зубы, делали взмах за взмахом. И вдруг передняя шлюпка остановилась. Бест с веселым возгласом опередил ее, вырулив свою лодку на широкую малиновую полосу, простиравшуюся перед ними.
– Что у вас там? – окликнул он гребцов, но в ответ услышал только приглушенную брань Фрера, и его соперник снова рванулся вперед, стремясь догнать Беста.
В действительности же ничего не случилось – только один из арестантов, выбившись из сил, бросил весла.
– Какого черта! – воскликнул Фрер. – В чем дело? Опять этот Доуз? Ну, погоди, Доуз. Да что можно ожидать от такой шельмы? Но со мной этот номер не пройдет. Здесь тебе не палуба, где можно бездельничать. Нажимай на весла, скотина!
– Он, кажется, болен, сэр, – сочувственно проговорил второй гребец.
– Болен? Черта с два! Притворяется! А ну, поднажали!
Арестант снова взялся за весла, и лодка рванулась вперед. Однако, несмотря на понукания Фрера, гребцы уже не смогли нагнать упущенный темп, Бест первым вошел в гущу черного облака, повисшего над багряной водой, и подал сигнал лодке Фрера.
– Соблюдайте дистанцию! – крикнул он. – Если на корабле еще много людей, они нас потопят. А люди там должны быть, ведь мы не встретили ни единой шлюпки.
Измученная команда еще раз приналегла на весла, а Бест окликнул людей на горящем корабле.
Это было громадное, неуклюжее судно с широким корпусом и высокой кормовой палубой. Как ни странно, оно уже почти развалилось, хотя огонь стал виден лишь недавно. Корабль выглядел совершенно безлюдным. Пожар разыгрался в его центральной части, и нижняя палуба являла собой сплошное море огня. Тут и там в боковой обшивке зияли большие обугленные щели и бреши, и яркое пламя просвечивало сквозь них, как сквозь прутья каминной решетки. Грот-матча, упав на правый бок, потащила за собой в воду черный обломок, и все неуклюжее судно накренилось набок. Огонь бушевал, как ливень, из трюма вместе с пламенем вырывались огромные клочья дыма и плыли над морем низким черным облаком.
Лодка Фрера медленно обошла корму, и он несколько раз окликал людей на корабле.
Ответа не последовало, и хотя поток огня, окрашивавший воду в кроваво-красный цвет, отчетливо высвечивал каждый канат, каждую деталь рангоута, напряженный взгляд лейтенанта не смог разглядеть на палубе ни единого человека. Лодка подошла еще ближе, теперь можно было рассмотреть позолоченные буквы на борту корабля.
– Эй, что за корабль? – вскричал Фрер, и голос его почти потонул в реве пламени. – Кто разберет надпись?
Движимый каким-то внутренним импульсом, Руфус Доуз встал, заслонив ладонью глаза.
– Ты что, онемел? Что за корабль?
– «Гидасп»!
Фрер задохнулся от волнения. «Гидасп»! Корабль, на котором отплыл его двоюродный брат Ричард Дивайн! Корабль, которого теперь напрасно будут ждать в Англии! «Гидасп» – и ему вдруг вспомнился разговор о пропавшем кузене.
– Обратно, ребята! Поворот на сто восемьдесят! Гребите что есть сил!
Шлюпка Беста подошла к ним.
– Что за корабль?
– Это «Гидасп»! – крикнул Фрер, бледный от страха. – Я его знаю. Он шел в Калькутту, у него на борту пять тонн пороха.
Этим все и объяснялось. И пожар, и причина стремительного исчезновения людей с корабля. Очевидно, по первой же тревоге команда кинулась к шлюпкам, бросив судно с его смертоносным грузом на произвол судьбы. Люди находились теперь далеко, на расстоянии нескольких миль от корабля, и, быть может, к несчастью для них, уходили в сторону от того места, где их ожидало спасение.
Шлюпки летели по волнам. Люди, которые стремились скорее добраться до горящего судна, теперь еще отчаяннее стремились уйти от него. Пламя уже поглотило почти всю корму; через несколько минут будет уже поздно. За десять минут люди не проронили ни слова. Напрягая мускулы и тяжело дыша, они молча работали веслами, не отрывая глаз от догоравших на воде обломков. Фрер и Бест, обернувшись назад, в ужасе глядели на призрак корабля, от которого они бежали, и торопили гребцов. Пламя лизнуло флаг, и очертания кормы исчезли в огне.
Еще секунда, и все будет кончено… А! Вот оно!..
Глухой грохот – и горящее судно раскололось на части; столб огня, вместе с черными кусками бимсов и досок, взвился над океаном; раздался страшный взрыв, словно небо и море столкнулись друг с другом, и тут же поднялась огромная гора воды, она приблизилась к ним, вскинула лодки и пронеслась дальше во мрак, оставив их потрясенными, оглушенными, почти задохнувшимися среди кромешной темноты и тишины, похожей на тишину могилы.
Всплеск воды от падающих обломков пробудил их от оцепенения, и когда синий свет с «Малабара» протянул по морю сверкающую тропу, они поняли, что спасены.
На борту «Малабара» два человека бродили по палубе в ожидании рассвета.
Наконец он наступил. Небо посветлело, туман рассеялся, и в восточной части горизонта показалась длинная бледно-желтая полоса. Постепенно вода заискрилась, и море изменило цвет, превратившись из черного в желтое, а потом стало прозрачно-зеленым.
Вахтенный с мачты окликнул людей на палубе: показались шлюпки, они приближались к кораблю, и светлая вода сверкающими брызгами взлетала из-под весел. Люди, столпившиеся у борта, махали шляпами и радостными возгласами приветствовали прибывших.
– С ними никого нет! – воскликнул Блант. – Ну, слава богу, что хоть сами-то живы!
Шлюпки пришвартовались, и через несколько секунд Фрер был уже на палубе.
– Ну что там, Фрер?
– Все кончено, – ответил тот дрогнувшим голосом. – Нам едва удалось уйти. Мы были на волосок от смерти, сэр.
– А там вы никого не видели?
– Ни одной души. Вероятно, они ушли на шлюпках. – Тогда они должны быть где-то поблизости, – сказал Блант, обозревая горизонт в подзорную трубу. – На веслах далеко не уйдешь, а в воздухе ни единого дуновения, даже листочек не колыхнется.
– Возможно, они ушли в другую сторону, – заметил Фрер. – Вы же знаете, что они опередили нас на добрых четыре часа.
Подошедший Бест посвятил возбужденных слушателей во все подробности их экспедиции. Матросы подняли шлюпки и, закрепив их, поспешили на бак, чтобы поесть и рассказать о пережитом своим товарищам. Четверо арестантов были снова взяты под стражу и водворены обратно в тюрьму.
– А вам, Фрер, тоже не мешало бы пойти отдохнуть, – ворчливо проговорил Пайн. – Бесполезно торчать здесь. Даже если вы очень захотите, ветер от этого не подует.
– Хорошо, пойду. Я и впрямь устал, как собака, к тому же сонный, как сова.
И, рассмеявшись с несвойственным ему добродушием, Фрер спустился в свою каюту.
Пайн взад и вперед прошелся по палубе, но, поймав взгляд Бланта, остановился и обратился к Викерсу:
– Вероятно, мое мнение покажется вам жестоким, капитан Викерс, но, быть может, и к лучшему, что они не подобрали тех несчастных людей с «Гидаспа». У нас и без них достаточно хлопот.
– О чем вы, доктор? – спросил Викерс, чьи человеческие чувства на сей раз пересилили его обычную сухость. – Неужели вы бросили бы этих несчастных на произвол судьбы?
– Как знать, – ответил тот, – возможно, они бы не поблагодарили нас, если бы мы взяли их на борт.
– Я вас не понимаю.
– На корабле началась эпидемия тифа.
Викерс удивленно поднял брови. Он впервые столкнулся с такой ситуацией, и хотя сообщение Пайна было ошеломляющим, в тифе, явившемся следствием людской скученности в тюрьме, лично для себя Викерс никакой опасности не видел.
– Это большое несчастье. Но вы, разумеется, примете меры…
– Болезнь пока ограничена пределами арестантской, – ответил Пайн, многозначительно подчеркнув слово «пока». – Но нельзя предсказать, насколько нам удастся локализовать эпидемию. Я уже троих отправил в лазарет.
– Что ж, сэр, здесь командуете вы. Я, разумеется, приложу все усилия, чтобы выполнить любое ваше распоряжение.
Благодарю вас. Начнем с того, что лазарет надо расширить. Солдатам придется потесниться.
– Постараюсь это сделать.
– А вам мой совет: не выпускайте жену и маленькую дочку на палубу.
При упоминании о девочке Викерс побледнел.
– Боже милостивый, неужели есть опасность?
– Опасность существует для всех. Но если соблюдать меры предосторожности, то можно ее избежать. С вами еще служанка. Скажите ей, чтобы она поменьше выходила из каюты. Она любит слоняться по палубе, и мне это не нравится. Зараза распространяется очень быстро, и дети всегда заболевают скорее, чем взрослые.
Викерс плотно сжал губы. Этот старый опытный врач, с его резким неприятным голосом, казался ему какой-то зловещей птицей.
Блант – он до сих пор молча прислушивался к разговору – вставил слово в защиту Сары:
– Пайн, эта девица вполне здорова. Разве у вас есть какое-то подозрение?
– Она-то вполне здорова, не сомневаюсь. К ней болезнь так легко не пристанет, как к нам. Взгляните на нее, видно, живуча, как кошка. Но именно она может разнести заразу скорее, чем кто-либо другой.
– Я… Я должен это предотвратить! – вскричал перепуганный Викерс.
Женщина, о которой они говорили, встретилась ему у трапа. Ее лицо было бледнее обычного, темные круги под глазами свидетельствовали о бессонной ночи. Она, очевидно, хотела что-то сказать Пайну, но, увидев Викерса, передумала.
– Что случилось? – спросил ее капитан.
– Я пришла за доктором Пайном, – проговорила Сара, переводя взгляд с одного на другого.
Страх за любимое существо подсказал Викерсу цель ее прихода.
– Кто-нибудь заболел?
– Мисс Сильвия, сэр, но ничего серьезного. Она немного простудилась, у нее жар, и госпожа… Но Викерс уже не слушал. Он мгновенно сбежал вниз по трапу.
– Где ты была вчера? – спросил Пайн, ухватив Сару за ее полную, упругую руку.
Два больших пунцовых пятна выступили на ее бледных щеках, и она метнула на Бланта негодующий взгляд.
– Оставьте ее в покое, Пайн!
Но Пайн даже не посмотрел в его сторону.
– Вчера ты весь вечер провела с девочкой? – продолжал он свой допрос.
– Нет. После ужина я даже не заходила в их каюту. Миссис Викерс только сейчас позвала меня. Пустите мою руку, сэр. Мне больно!
Ответ девушки, по-видимому, успокоил Пайна, и он отпустил ее руку.
– Прости, – буркнул он. – Я не хотел причинить тебе боль. Дело в том, что в тюрьме началась эпидемия, и я боюсь, что девочка могла заразиться. Не ходи куда не следует.
И доктор в большом волнении проследовал за Викерсом.
Сара Пэрфой оцепенела от ужаса.
«Боится за девочку, – подумал простодушный Блант. – А этот врач-мужлан чуть не вывернул ей руку».
– Не волнуйтесь, милая, – проговорил он. Днем капитан был более сдержан в проявлении своих, чувств, нежели вечером. – Не бойтесь. Мне не раз доводилось плавать на кораблях, где были случаи заболевания тифом.
Его слова вывели Сару из оцепенения.
– На корабле тиф! О, я знаю, что это такое! Люди мрут от него как мухи, особенно в такой тесноте, как у нас.
– Чепуха! Здесь этого не произойдет. Не бойтесь, ваша мисс Сильвия не умрет, да и вы тоже. – Он взял ее за руку. – Скорей всего отдаст концы какой-нибудь десяток арестантов. Ведь они там как сельди в бочке…
Сара отдернула руку, но, опомнившись, вновь протянула ее Бланту.
– Что с вами?
– Ничего. Просто я не спала всю ночь.
– А вы пойдите и отдохните. Вы очень расстроены. В задумчивости она смотрела куда-то мимо него за горизонт и так сосредоточенно, что он невольно повернул голову, чтобы проследить за ее взглядом. Почувствовав это, Сара опустила глаза. Сдвинув на секунду тонкие прямые брови, она соображала, что же делать дальше, а приняв решение, приложила ладонь к щеке и сказала:
– У меня болят зубы.
– Примите опиума, – посоветовал Блант, смутно припоминая, к каким средствам в подобных случаях прибегала его старушка мать. – Доктор Пайн даст вам лекарство.
К его изумлению, она вдруг разрыдалась.
– Ну, полно, полно, не плачьте, голубушка! Ну, перестаньте же! О чем вы?
Она смахнула сверкающие слезинки и, доверчиво улыбаясь, обратила к нему заплаканное личико:
– Нет, ничего! Я просто очень одинока. Мой дом так далеко отсюда… И этот доктор Пайн так больно сжал мою руку. Взгляните!
Закатав рукав, она обнажила свою руку, – действительно, на белой атласной коже красовались три темных пятна.
– Какой грубиян! – воскликнул Блант. – Нет, это уж слишком! – И, быстро оглядевшись, влюбленный капитан поцеловал больное место.
– Я сам дам вам лекарство, – сказал он. – Не просите этого мужлана. Пройдите в мою каюту.
Каюта Бланта находилась на правом борту корабля под кормовым навесом. В ней было три иллюминатора – один прямо над бортом и два выходили на палубу. Точно такая же каюта, напротив, принадлежала Морису Фреру. Закрыв дверь, капитан снял аптечку, висевшую над его подзорной трубой с изображениями морских сигналов.
– Вот, – сказал он, открывая аптечку. – Годами таскаю эту коробочку с собой, но, слава богу, не часто приходится ею пользоваться. А сейчас возьмите, подержите несколько капель во рту.
– Что вы, капитан Блант, вы же меня отравите! Дайте-ка мне бутылочку; я сама себе накапаю.
– Только осторожно, – сказал Блант. – Вы знаете, это опасное зелье.
– Не беспокойтесь. Я уже раньше к нему прибегала.
Дверь каюты была закрыта. Когда она положила бутылочку в карман, влюбленный капитан заключил девушку в объятия. – А как насчет поцелуя? Мне кажется, я его честно заслужил.
Вы ознакомились с фрагментом книги.