Премудрая царица. Историческая фантастика
– Мудро, государь.
– Да что это я с тобой о делах государственных рассуждать вздумал? Ты и так голову зашибла, почитай, совсем ничего не соображаешь.
– Прости, государь. Только мне отрадно голос твой слышать. А о чем вещать – твоя воля.
У-фф, кажется, проскочили. Тут ведь всех женщин считают идиотками по определению, а уж в делах государственных… даже думать смешно, что с бабой можно о ратных делах рассуждать.
Царь погладил меня по голове и поднялся.
– Поправляйся, Марьюшка. А как поправишься – на богомолье отправимся, с Сергиев Посад. Помолимся о ниспослании нам чада.
– На все твоя воля государь.
Богомолье – это, конечно, хорошо, только я ни единой молитвы не знаю. Нужно срочно выздоравливать и по-умному внедряться в окружающую среду. Иначе объявят ведьмой и сожгут на костре. У них с этим просто, читала, знаю. В лучшем случае в монастырь законопатят. А оно мне надо?
Как только за царем затворилась дверь, возле меня опять возникла женщина в черном. Пожилая, лицо доброе, но встревоженная. Что ж, или пан – или пропал.
– Ты кто? – негромко спросила я.
Женщина всплеснула руками и охнула:
– Батюшки-светы, няньку свою Агафью не признала!
– Я и государя не признала, – слабо улыбнулась я. – Видать, память совсем отшибло. Ничего не помню, точно только что родилась.
Агафья схватилась за виски?
– Так что же теперь делать, Марьюшка?! Надобно лекарю…
– А вот этого совсем не надобно, – уже тверже сказала я. – Прознают, что царица память потеряла – враз в монастырь отправят. Ты лучше мне сама помоги.
– Да как же?
– Будь все время при мне, подсказывай, кто есть кто. А там, глядишь, и память вернется.
– Слава Богу, государь ничего не заподозрил, – чуть слышно прошептала Агафья. – А то не сносить бы нам головушек-то.
– Вот и я про то же. Какое ныне число на дворе, ведаешь?
– Первое ноября 7088 года.
Очень ценная информация. И как я с такими цифрами оперировать буду?
– А свадьба у меня когда была?
Агафья, похоже, расслабилась и перестала удивляться.
– А двух месяцев еще не прошло, касатушка. И все было ладно, да лепо: государь-батюшка тебя возлюбил и подарками задаривал. Один такой подарил… прости Господи, грех и срам.
Комплект эротического белья, что ли?
– Это что же за подарок?
– Да вон, велел на стенку повесить. Мы его пологом закинули, а то не приведи Господи кому ведомо станет.
На стене напротив постели действительно висело что-то размером с художественный альбом, завешенное темно-красным бархатом.
– Ну-ка, посмотрю.
– Да тебе же вставать ни в коем разе не велено…
– А мы никому не скажем, – усмехнулась я, осторожно спуская ноги на ковер. – Бог не выдаст.
Агафья тут же насунула мне на ноги парчовые туфельки без задников, отороченные, похоже, лебяжьим пухом.
– Дверь постереги, – велела я. – Это быстро.
Когда я встала, то почувствовала только легкое головокружение, которое почти сразу же прошло. Так, сотрясения мозга точно нет, уже хорошо. А с остальным справимся.
Ступая «с бережением» я в несколько шагов пересекла комнату, щедро заставленную всевозможными креслами, пуфиками, столиками и еще какой-то мебелью и приблизилась к таинственному предмету. Отвела полог – и ахнула:
– Что это?
На меня из богато вызолоченной рамы глядела молодая девушка… живая. Большие серые глаза смотрели на меня явно испуганно, длинные пушистые ресницы трепетали, губы вздрагивали. На конкурсе красоты в оставленном мной будущем ей делать было нечего: круглолица, полновата. Но объективно – хороша. Губки – как вишенки, носик прямой, зубки белые, ровные.
– Кто это? – немного изменила я вопрос, а девушка в раме беззвучно пошевелила губами.
– Да ты же это, Марьюшка, твой лик в зерцале отражается.
Как говорится: предупреждать надо. Откуда я могла знать, что тут зеркала чуть ли не под кроватью прячут. Но если это я здешняя… Выбор царя меня в супруги становился понятным.
Хотя что это я? Знала же, что в России более или менее приличные и большие зеркала появились только после Петра Первого. А да него еще – целый век с хвостиком. Только очень богатые люди украдкой покупали за бешеные деньги «венецианские диковинки» у ганзейских купцов и держали их вот так, скрытно, исключительно в спальнях. Для верности их еще укрывали в киоты и зашторивали богатыми занавесками из ценных тканей.
– Ступай-ка обратно в постель, касатушка. Лекарь сулился перед сном пожаловать. А ему это видеть невместно.
Я бросила последний взгляд в зеркало, улыбнулась своему отражению и помахала рукой. Агафья кинулась зашторивать грешное стекло, а меня заинтересовало совсем другое. Ноги у меня оказались от силы тридцать четвертого размера, но достаточно полными. И руки – небольшие, с короткими чистыми ноготками на тонких пальчиках. Красавица? Похоже на то…
– Ложись, касатушка, в кроватку. Лекарь-то вот-вот придет, а ты по покоям скачешь. Неладно выйдет.
Я послушалась. Пока укладывалась, обнаружила, что у меня, оказывается, солидных размеров коса. Темно-русая, толстая – в полруки толщиной, до подколенок длиной. Вот теперь развлечение будет – расчесывать и заплетать заново эту массу волос. Хотя для этого, наверняка, служанки имеются.
Лекарь действительно появился, как только я поудобнее устроилась на постели и на всякий случай приняла томный вид. Хотя, кроме легкой слабости, ничего на самом деле не испытывала. Даже голова не болела.
Лекарь пощупал мне пульс, удовлетворенно пощелкал языком, посмотрел на место удара и тоже остался доволен увиденным. Но какую-то влажную тряпицу все-таки извлек из недр своего балахона.
– Вот, свинца примочка. На ночь приложишь, – приказал он Агафье. – А этот микстур царица должна пить три дня. По три раза день.
– Слушаюсь, батюшка, – покорно кивнула Агафья.
– Государь почивать отправились и тебе, царица, приказал отдыхать. Завтра наведается.
Не до конца доверяя покорности Агафьи, первую ложку мутноватной жидкости лекарь скормил мне лично. Состава я определить на вкус не смогла, но на амброзию это точно не было похоже. И эту дрянь пить три дня подряд? Это вряд ли.
Дрянь, похоже, была со снотворным эффектом, я почувствовала, как глаза мои сами собой закрываются. Что ж, утро вечера мудренее. В конце концов все это может оказаться только сном.
С этой светлой мыслью я и заснула.
Разбудил меня колокольный перезвон. Какое-то время я лежала с закрытыми глазами, пытаясь сообразить, где я и что происходит. А потом пришло четкое понимание того, что меня каким-то чудом зашвырнуло лет на пятьсот назад, да так ловко, что попали прямо в тело царицы. Очередной супруги Ивана Грозного, государя всея Руси.
Что ж, придется привыкать, хотя под ложечкой предательски сосало от страха. Если допущу какой-нибудь серьезный промах… нет, об этом даже думать страшно. Больше помалкивать, как можно активнее использовать помощь Агафьи и…
И изображать из себя любящую супругу абсолютно чужого человека, которого историки окрестили «Синей бородой». Хотя внешность у него была даже приятная: ничего похожего на серо-зеленого согбенного старца, каким его изображали в последние годы его жизни. Не мальчик, конечно, но и не Кащей Бессмертный. Плохо только, что обязательно нужно зачать ребенка, а физического влечения Иван свет Васильевич у меня не вызывал. И насчет «стерпится-слюбится» было сомнительно.
Для воспитанной в тереме боярышни, привыкшей беспрекословно подчиняться воле сначала родителей, а потом супруга, это все было в порядке вещей. Кого сосватали – того и люби, от того и детей рожай, да ни в чем супругу перечить не смей. Тем более – царю. Только я-то воспитывалась совсем по другому и кротким мой характер вряд ли можно было назвать.
И что делать?
– Проснулась, касатушка? – услышала я уже знакомый голос Агафьи. – Голова не болит?
– Ничего уже не болит, – отозвалась я. – А что это колокола раззвонились?
– Действительно, все забыла, – покачала головой Агафья. – Праздничная заутреня ныне, Параскева Пятница. Но тебе в церковь государь идти не дозволил, приказал в опочивальне молитвы сотворить.
Я похолодела.
– Агаша, забыла я все молитвы-то… Только «Отче наш и помню». Видно Бог за грехи наказал.
– А забыла – так вспомнишь. Повторяй за мной и ничего не страшись. Бог милостив, вернет тебе и молитвенную память.
Поскорее бы.
Чтение молитв заняло у нас с полчаса. Я путалась, запиналась, говорила не те слова. Но с середины процесса я почувствовала, что откуда-то выплывают совершенно неведомые мне фразы. Агафья начинала очередную молитву, я ее уже не повторяла, а подхватывала и продолжала читать вместе с ней. Что это, интересно, наследство бывшей владелицы содержимого моей памяти?
Как бы то ни было, первый зачет я сдала почти успешно.
– А наговариваешь ты на себя, голубка, – покачала головой Агафья, поднимаясь с колен. – Может, что и забыла, да господь пособил вспомнить. Давай-ка умываться, да трапезничать будешь.
– Где? – с ужасом спросила я.
Не хватает только на общую трапезу угодить.
– Здесь, здесь, – успокоила меня Агафья. – Государь повелел тебе, пока не поправишься, из покоев не выходить. Только разве что из опочивальни в светлицу, если лекарь дозволит.
Ну, хоть что-то приятное.
Глава третья. Родственники.
Умываться мне помогали две симпатичные девчушки: одна поливала водой мои руки из кувшина над тазом, другая держала богато расшитое полотняное полотенце. Мыло, по-видимому, еще не изобрели, равно как и зубную щетку. Ну, ничего, мел я тут со временем раздобуду.
И тут Агафья шикнула на одну из девчонок:
– А мыло где, окаянные? Вчера еще цельный брусок был!
– Ой! – пискнула девица с полотенцем и пулей вылетела за дверь.
Вернулась с куском чего-то темно-желтого и с поклоном передала Агафье.
– То-то же, растяпы, – проворчала та. – Завтра воды принести забудете.
Мыло было очень похоже на хозяйственное из оставленного мною времени, но пахло приятнее, только пены почти не давало. Я спустила сорочку с плеч и скомандовала:
– Грудь и плечи тоже помыть!
Дезодорантов, как я понимала, тут тоже не было, а отчетливый запашок пота от девиц мне совершенно не понравился. Тем более, что подмышки брить тут было не принято. Нет, завтра в баню, что бы та кто ни говорил. Душ мне никто тут не приготовит, о ванне можно только мечтать. Значит – ежедневная баня.
– Агаша, распорядись мне на завтра баньку истопить.
Та только рот открыла от изумления.
– Так до субботы, государыня, еще три дня.
– А я хочу завтра. И послезавтра тоже.
– Кажинный день, что ли?
– Вот именно, кажинный день. Париться я не собираюсь, только мыться.
– Чудишь ты что-то, касатушка…
– Просто хочу быть чистой.
– Твоя воля… Только что государь скажет?
– А ему об этом знать не обязательно. Я же ничего греховного делать не собираюсь.
– Так-то оно так, да чудно как-то…
Под почти непрерывное бормотание Агаши о том что «неслыханно», да «невиданно», девки споро помогли мне вымыться до пояса, переодели в чистую сорочку – это уже по собственному почину, и застыли в ожидании.
– А платье? – осведомилась я.
– Ты что же, в платье лежать удумала? – изумилась Агафья.
– Я удумала не лежать, а сидеть. Вечером мне к государю, забыла?
Это подействовало.
– Верхнюю сорочку несите, – со вздохом приказала девкам Агафья.
Верхняя сорочка оказалась такой же прямой, как и нижняя, но с чрезвычайно длинными рукавами, собранными во множество складок. Сшита она была из какой-то дорогой материи золотистого цвета и богато украшена вышивкой.
Уже позже, вникнув в тонкости женского наряда, я узнала, что царские и придворные сорочки шились из тафты (алой, белой и желтой) и из полосатых и набивных индийских тканей (шелковых и хлопчатобумажных). По швам рукава низались мелким жемчугом в веревочку или ряскою в виде бахромы. Шитье и низанье украшало плечевой шов и запястье.
Таким образом, простота покроя и формы компенсировалась масштабом и декором, что производило внушительное впечатление, тем более что… такая сорочка была одеждой комнатной, повседневной, и считалось неприличным показываться в ней посторонним. Поэтому для выхода из покоев надевалось верхнее платье, а рукава верхней сорочки продевалась в прорези проймы, оставляя рукава верхнего платья висящими сзади.
Понятно, что декоративному убранству рукавов верхней сорочки придавалось огромное значение. Они же всегда были на виду.
– Душегрею надень, ежели ложиться не собираешься. А то застудишься.
Господи, какие сложности!
Душегреей оказалась короткая, чуть ниже талии кофточка из рытого бархата, украшенная золотыми и серебряными нитями растительными узорами, цветами, гроздьями винограда. Край был обшит золотой бахромой.
– А онучи-то, оглашенные! – вдруг всполошилась Агафья. – Нешто царица, как девка худая, босиком будет?
После этого мне моментально обмотали ноги тонкими полосками ткани (портянками, что ли?) и надежно их закрепили.
– Ну вот, теперь можно и трапезничать, – с удовлетворением произнесла Агафья, пробудив во мне чувство голода.
И то сказать: больше суток маковой росинки во рту не было, не считая лекарского снадобья.
А лекарь оказался легок на помине. Возник в дверях, уже согнувшись в поклоне.
– Как государыня-царица, по здорову ли?
– Почти совсем здорова. Чуть-чуть голова кружится.
– Снадобье мое пила ли сегодня?
Врать мне не хотелось.
– Сегодня еще не пила. А вчера вечером меня от него враз в сон кинуло.
Лекарь удовлетворенно покачал головой.
– Так и правильно. Надобно более спать.
– Да не хочу я более спать! – решилась я на маленький бунт. – Вечером приму, перед сном.
– Но так неправильно!
– А я так хочу.
Лекарь развел руками:
– А что я государю скажу?
– Скажешь, оздоровилась царица. Почти совсем поправилась.
– Но это не будет правдой!
– Это будет правдой, – подпустила я суровости в голос. – Днем я спать более не буду.
Тяжело вздыхая, лекарь осмотрел меня, то есть пощупал пульс и обследовал язык.
– Путь будет по-вашему, государыня. Вы действительно сильно оздоровились. Но снадобье хотя бы на ночь пейте.
– На ночь выпью. А завтра в баню пойду.
Это мое заявление, похоже, сразило лекаря наповал.
– Там же жарко и душно. Не можно выдержать даже здоровому.
– Немцу, может, и не выдержать, – усмехнулась я. – А для нас, русских, баня – первое лекарство.
Как ни странно, Агафья больше не возражала. По-видимому, заявление лекаря, что я «сильно оздоровилась» все-таки произвело на нее должное впечатление.
– Вечером опять проведаю, коли дозволите.
Я милостиво кивнула головой.
– Дозволяю. Только принеси с собой мела толченого. После твоих снадобий зубы чистить надо. Да приходи пораньше, вечером мне к государю…
Совершенно ошалевший лекарь раскланялся и удалился, а я приступила, наконец, к вожделенной трапезе. Небольшой столик девки споро заставили блюдами с пирожками, какой-то рыбой, квашеной капустой. Венчал все это великолепие кувшинчик с каким-то питьем.
– Что это? – на всякий случай спросила я.
– Сбитень, государыня.
– А капуста к чему?
– Так ведь пост, касатушка, завсегда на Праскеву-Пятницу. Запамятовала?
– Запамятовала, – согласилась я и принялась за еду.
Пирожки с капустой и грибами просто таяли во рту, а печеная рыбка была выше всяких похвал. Сбитень же мне не показался: то ли компот, то ли чуть подслащенный чай. Но пришлось пить: кофе мне тут явно никто подносить не собирался.
А вот с этим нужно что-то делать. Известно ведь, что сейчас кофе пьют не только турки, но и венцы, от них этот обычай перенявшие. Значит, можно при желании достать мешочек с зернами. Надо только к государю подластиться.
– Спасибо, сыта, – объявила я и собралась выйти из-за стола.
– А молитву?! – возопила Агафья.
Я украдкой вздохнула.
– Начинай. Я за тобой.
– Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия, но яко посреде учеников Твоих пришел еси, Спасе, мир даяй им, прииди к нам и спаси нас. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков. Аминь. Господи, помилуй и благослови.
И эту молитву я вспомнила после первых же слов Агафьи. Значит, нужно заниматься самообразованием. Не всегда же нянька рядом со мной будет.
– Молитвенник подайте, – распорядилась я. – Желаю господа поблагодарить за чудесное свое исцеление.
Молитвенник подавать не было нужды: огромный талмуд, раскрытый на середине, лежал на специальной подставке возле окна. Рядом стояло простое деревянное кресло: надо полагать, для пущего смирения.
Я открыла молитвенник на первой странице и залюбовалась. Написанный явно вручную, с выделенными золотом и киноварью буквами с картинками. Сначала залюбовалась, потом – зачиталась. При этом меня не покидало стойкое ощущение «дежа вю»: знала я все эти молитвы когда-то, точно знала, и теперь прочтенное замечательно ложилось на подготовленную почву.
– К тебе Великая княгиня Ирина жалует, государыня, – услышала я голос Агафьи. – Прикажешь звать?
– Зови, конечно, – оторвалась я от своего благочестивого занятия. – Угощать чем-нибудь надо?
– Сейчас не надо, – шепотом быстро сказала Агафья. – Ты же ее не на чай звала, сама пришла о здоровье проведать.
Не слишком родовитая Ирина Годунова попала в царские палаты, да еще и стала любимой женой царевича Федора Иоановича потому, что дядья Бориса и Ирины издавна занимали достаточно высокое положение при московских государях. Их дядя Дмитрий Иванович был пожалован в думу в чине постельничего.
Потому-то брат с сестрой еще в детские годы оказались при царском дворе, где воспитывались вместе с детьми Ивана IV. Этим в значительной степени объясняются крепкие связи Бориса и Ирины с царевичем Федором, перешедшие в искреннюю взаимную любовь. Свадьба была слажена без традиционного царского смотра невест,
На момент свадьбы Ирине было 23 года, так же как и ее мужу Федору Иоановичу.
Но она не выглядела зрелой матроной: среднего роста, худощавая – на Руси такие невесты были не в цене. Только огромные серые глаза были прекрасны, и в них светился незаурядный ум.
Ирина от середины светлицы отвесила мне поясной поклон и негромко спросила:
– По здорову ли, пресветлая государыня?
– Спасибо, все уже хорошо, отозвалась я, мучительно соображая, как мне ее величать. – Сама-то как здравствуешь?
В глазах Ирины мелькнуло неподдельное удивление.
– Твоими молитвами, пресветлая государыня.
– Да ты присядь, в ногах правды нет. Вот я прикажу нам сбитню подать.
– Благодарствую, пресветлая государыня.
Мои нервы не выдержали этого бесконечного величания.
– Да хватит уж меня «пресветлой государыней» звать. Одни мы тут. Ты – супруга царского сына, я царская супруга. Наедине можем друг друга и по имени называть. Что скажешь, Ирина Федоровна?
Изумление в глазах Ирины все росло.
– Так ты сама так себя всем величать приказала, али запамятовала? Елена, жена Ивана, до сих пор в обидах: ее муж наследник престола, сама она на сносях, вот-вот царевичу наследника подарит. Да и постарше тебя она будет…
– Как головой приложилась, так враз поумнела, – рассмеялась я. – На людях, понятное дело, обращаться надо, как полагается: мне тебя великой княгиней звать и Елену тоже. А когда одни – зачем?
– Не гневайся пре… Мария Федоровна, только это ты правильно удумала. От меня-то не убудет, а вот Елена зело горда и думает, что ты ее ни в грош не ставишь.
Охти мне, наворотила я тут, кажется, дел.
– А что ж государь не вмешался, не поучил супругу уму-разуму?
Ирина рассмеялась приятным мелодичным смехом:
– Только и дела государю в бабские склоки встревать. Он о них и не ведал бы, ежели бы ты не пожаловалась…
– Пожаловалась? На что?
– На нас с Еленой. Мол, недостаточно почтения тебе выказываем. Вот государь и приказал величать тебя полным титлом.
– Забудь, – с неподдельным раскаянием сказала я. – Это мне, видать, честь стать царской супругой в голову ударила. А теперь я совсем иначе мыслю.
– Это Господь тебя надоумил, Мария Федоровна. Гордыня – великий грех, а ты в него впала. Ничего, покаешься батюшке, наложит он епитимию легкую – и все наладится.
– Конечно, покаюсь, – пылко отозвалась я. – И в гордыни, и в суетности, и в пустословии, и в молитвенном небрежении. Спасибо тебе, Ирина Федоровна.
Принесли сбитень с сушками, Ирина Федоровна присела за стол напротив меня и я заметила, что удивление из глаз ее пропало. Она смотрела тихо, покойно, слегка склонив голову набок.
– Сейчас бы кофию испить, – мечтательно произнесла я. – Только где взять-то?
– Про кофий я от братца слышала, – оживилась Ирина, – он у кого-то из заморских гостей пробовал. Только у нас о нем еще и не ведают, да и боятся бесовского соблазна.
– В чем соблазн-то? – искренне поразилась я.
– То мне неведомо.
Мы проговорили не меньше часа – ко взаимному, надеюсь, удовольствию. Я поведала Ирине о том, что память у меня отшибло: только свадьбу и помню, а более ничего, одна обрывки детских воспоминаний.
– Бог помилует, – утешила Ирина, – вернет тебе память. Как-нибудь утром пробудишься – и все вспомнишь.
Вот это вряд ли. Скорее мне придется по крупицам собирать информацию о собственном прошлом и быть при это очень осторожной.
– Я сегодня на исповедь к отцу Василию ходила, – сообщила мне Ирина. – Он меня каждое утро исповедует и причащает. Тебе бы тоже к нему сходить.
– А с нами двумя он управится? – усомнилась я.
– Управится. Он еще и Елену окормляет. Но к ней сам ходит – тяжело ей сейчас передвигаться-то. Дай Бог, мальчика вскоре породит.
– Дай Бог, – искренне пожелала я. – Да чтобы не последнего. Детей должно быть много.
– Твоя правда. Царская семья чадами сильна, корона из рук в руки переходить должна. Вот только государю не повезло: с малолетства сирота круглая, враги мать его, Елену Глинскую ядом извели, после того как царь Василий Иванович помер.
Я перекрестилась. Про судьбу несчастной матери моего мужа мне было известно если не все, то многое. Когда-то целый роман о ней прочитала… в прежней жизни.
– Я вот все о здоровье супруга кручинюсь, – продолжила Ирина. – Слабое оно у него, да еще эти боли в спине то и дело. Иной раз криком кричит.
– А лекари что говорят?
Ирина махнула рукой.
– Говорят-то они много, толку – чуть. Посоветовали змеиным ядом растирать, так мало что не помер после такого лечения.
– Змеиный яд от болей в пояснице хорош, – машинально заметила я.
– Так у него не поясница, а выше по хребтине.
– Боярышник заваривать пробовала?
– Нет. А помогает?
– Боли снимет. Возьми три ложки свежих цветков боярышника и залей их кипятком – малый ковш до краев. Дай настояться час и пусть царевич пьет по стопочке незадолго до трапезы. Должно помочь, батюшке этот отвар завсегда помогал.
Тут я приврала, конечно, потому что ни про батюшку своего, ни про хвори его не ведала. Да кто проверять-то будет? От травяного настоя еще никто не помер, а в больнице у нас его больные через одного пили с большой пользой. Николай Павлович в каких-то старинных травниках этот рецепт вычитал.
– Сегодня же прикажу приготовить, – встрепенулась Ирина. – Спасибо тебе, Мария Федоровна, за совет дельный. Надо бы и супругу твоему, государю нашему, такой настой пить.
– А ему зачем? – притворно изумилась я.
– Так ведь государь тоже от болей в спине сильно страдает. Неужто он тебе об этом не поведал?
Я покачала головой.
– Бодрится перед молодой супругой, – вынесла вердикт Ирина.
– Так как же его уговорить настой этот пить?
– А вот Федша попьет какое-то время, и ежели ему полегчает, я государю скажу.
– А спросит: откуда узнала рецепт.
– А правду скажу – от тебя. Скажу, что я тебе о недугах государевых поведала.
– Угу, – хмыкнула я. – А он нас обеих под монастырь подведет за такие дела.
– Не бойся. Меня свекор-батюшка как родную дочь любит. Выросла я при дворце, ничего худого он от меня не ждет.
– Ну, коли так, – воодушевилась я, – есть еще одна средство. Мазь дегтярная с сабельником.
– Тоже не слышала, – покачала головой Ирина.
– Нужно истолочь в порошок четверик корневищ сабельника, да по треть четверика калгана и девясила. Растопить гарнец гусиного жира на водяной бане, дать немного остыть и всыпать потихоньку порошок. Перемешивать нужно деревянной палочкой. Хранить обязательно в холодном месте. А то есть еще одно средство: по четверику корневищ сабельника, калгана и девясила положить в четвертную корчагу корчагу и залить крепкой водкой.