Премудрая царица. Историческая фантастика

Ирина слушала меня с полуоткрытым ртом

– Корчагу сию запечатать и убрать в теплое и темное место ровно на 3 седьмицы. Потом настойку нужно процедить, разбавить водой и пить по ложке 3 – 4 раза в день незадолго до трапезы.

– Это нужно записать, – решительно сказала Ирина, – я все сразу не запомню. Прикажи писца кликнуть.

Уходила от меня Ирина Федоровна обнадеженная со свитком рецептов, пообещав, что перед вечерней пришлет ко мне отца Василия – для исповеди.

– А завтра до трапезы пойдешь причаститься. Я тоже там буду. Помолимся за исцеление супругов наших. А снадобья целебные велю для обоих приготовить, чтобы ты в стороне была. Не царское это дело.

Я чуть не прыснула, услышав знакомую фразу, но удержалась. Интересно, а растирать государя целебной мазью кто будет? Царица-то я царица, но еще и жена любящая. Кроме меня, никому не доверю. А отговорку какую-нибудь придумаю.

У бедного царевича Федора заболевание, видать, наследственное. Слаб он здоровьем, ох, слаб. Иван-то крепок – в отца пошел, каким он был в молодости. Как дозволит царь мне к общей трапезе выходить, так со всеми и познакомлюсь… заново. Пока про Ивана мне только Ирина обмолвилась, но очень кстати.

Очень мне не хотелось, чтобы царевича Ивана убили. Хоть характером и крут, да все лучше, чем сначала болезненный Федор на троне, который завещал быть царицей Ирине. Да та процарствовала ровно неделю – ушла в святую обитель и постриглась в монахини. Без любимого мужа ей и трон-то не больно был нужен. А потом – Борис Годунов, смута, поляки… Нет, пусть уж лучше второй Иван Грозный Русью правит.

Глава четвертая. Царица-целительница.

Мы торжественной процессией направлялись в царскую опочивальню. Мы – это два стольника, две ближние боярыни и несколько прислужниц, которые освещали нам путь по темным переходам.

Не могу сказать, что бы мне было страшно, но как-то не по себе. План я придумала неплохой, только вот сработает ли? Подчинится ли супруг желаниям юной супруги? И что вообще сделает?

Царь поджидал меня, облаченный в роскошный бархатный халат возле стола, уставленного блюдами с фруктами, графинами с вином и кубками. А вот без вина, по-моему, можно было бы прекрасно обойтись. Так ведь хозяин – барин.

С низкими поклонами челядь оставила нас наедине. Я стояла, потупив глаза, стараясь собраться и с мыслями, и с силами. Если все пойдет, как я задумала, мне понадобится и то, и другое, причем в достаточном количестве.

– Присаживайся, Марьюшка, – услышала я ласковый голос мужа. – Я вино заморское приготовил. Отметим твое выздоровление.

– Как пожелаешь, государь.

Сама кротость и покорность! Идеал любого мужчины. Ну, почти любого.

Вино действительно оказалось изумительным и я осмелела. Чтобы не сказать – обнаглела.

– Дозволь, государь, с просьбой к тебе обратиться, – начала я.

– Проси, чего хочешь.

– День и ночь о твоем здоровье думаю. Посоветовали мне спину тебе растереть. Дозволишь ли?

Ну вот, теперь или пан – или пропал. Погонит он меня сейчас из опочивальни-то.

– А и разотри, Марьюшка, члены крепче будут. Только сильно не нажимай.

– Помилуй Бог, государь! Ты и не почувствуешь, как я тебя растирать буду.

Видно, спина действительно сильно докучала моему супругу, поэтому он споро сбросил халат и остался в нижней рубашке тонкого полотна, богато расшитой диковинными узорами.

– Сорочку снимать?

– Приспусти, государь, с плечиков до пояса. И ложись на постельку, да о приятном думай.

– О том, как мы потом любиться с тобой станем? – подмигнул совершенно неожиданно для меня царь.

Оказывается, я не утратила способности краснеть.

– Да хоть бы и об этом.

Через несколько минут я ощутила что-то вроде раздвоения: передо мной в привычной позе лежал голый до пояса пациент, а мне предстояло сделать то, что и в прежней жизни не всегда легко удавалось.

Я потерла ладони, сосредоточилась и приступила к делу. От спины царя буквально полыхало жаром – ладони жгло. Эк его, сердечного, крутит-то. Попробуем раскрутить.

Незамутненный всякими научными штучками, рассудок царя оказался на удивление восприимчивым. Я почти не касалась его тела, уводя ладонями боль от шеи вниз. Только не торопиться, только облегчить. За один раз все равно не вылечишь. Только бы не напортить, я ведь «больного» перед сеансом не осматривала.

Зато в церковь помолилась. Тоже, говорят, помогает. Врачу.

– Не больно ли тебе, государь-батюшка?

Царь покачал головой. Говорить в таком состоянии не хочется, знаю. И я продолжила…

Через полчаса без малого я почувствовала, что отдала уже все силы, которые были. Еще чуть-чуть – и обморок мне гарантирован. А этого ни в коем случае допускать было нельзя.

– Вот и все, государь. Можешь вставать.

Того, что произошло потом, я ожидала меньше всего. Супруг соколом взлетел с ложа, мгновенно освободил меня от одежды и повалил на свое прежнее место. Сил у меня хватило только на то, чтобы обозначить нежные объятия. Дальше все было смутно: все-таки выложилась я по полной программе.

Когда я немного очнулась, то увидела рядом лицо царя, изменившееся так, что я чуть в настоящий обморок не свалилась. На меня смотрели добрые, нежные глаза, увлажненные слезами, а вечно сурово сжатые губы… улыбались.

– Касатушка моя, голубица, – приговаривал он, – и вылечила, и приласкала, как никогда раньше меня никто не ласкал. Нежная, покорная, желанная…

То есть я настолько обессилела, что лежала почти неподвижно, лишь изредка поглаживая супруга по плечам. Высший идеал любовницы! Бревно, но не одушевленное, а одухотворенное.

– Полегчало ль тебе, государь?

– Слов нет, как полегчало, Марьюшка. Где ты этому научилась?

– Бабка в деревне была… – неопределенно ответила я. – Да и заметила однажды, что у маменьки голова болеть перестает, если я ее таким образом лечу. Вот и тебе сподобил Бог помочь.

– Давай-ка это отпразднуем. Сейчас выпьем по бокалу вина…

– Умилосердись, государь. Я после ласк твоих могучих ни единым членом двинуть не могу. Не знаю, как к себе в покои доберусь.

– А здесь останешься.

– Неприлично сие…

– Ну, я тогда не в настроении был, когда приказал тебе удалиться. А теперь никуда не отпущу.

– Как прикажешь, государь.

– Сладко ли тебе было, люба моя?

– Сладко, государь. Нагрешили мы с тобой всласть.

– Шутница! Завтра к причастию пойдешь – все грехи пропадут. Да и с супругом законным сие не грех.

– Твоя правда, государь.

У меня неудержимо слипались глаза и говорила я уже через силу. Сейчас бы заснуть…

– Как же я тебя уморил, сердечную, – с некоторым самодовольством сказал мой супруг. – Ну, поспи, голубка, отдохни, и я с тобой заодно вздремну. Какую ночь уже от боли спать не мог.

Но я уже проваливалась в благодатный сон.

Проснулась, когда светало. Рядом спал супруг и лицо его было спокойным и добрым. Тоже, поди, умаялся, сердечный.

Мышкой соскользнула с ложа, набросила верхнюю сорочку, а нижнюю с туфельками взяла в руки и прокралась к выходу. У двери на полу – ну, разумеется! – прикорнула Агафья. Как ни бесшумно я двигалась, она услышала и тут же встрепенулась:

– Пойдем в твои покои, касатушка. Негоже, если тебя кто-нибудь тут приметит.

– Так ведь у мужа спала, не у полюбовника.

– А муж-то царь. Не положено в царской опочивальне другим спать. Сделала свое дело – и вон.

– Да меня государь не отпустил.

– То дело другое, – заметно успокоилась Агафья, – то – воля царская. Но все едино нужно отсюда уходить. Все равно заметят, конечно, но хоть не скажут, что возгордилась царица, после греха по дворцу стопами шествует.

Нет, эту логику мне было не понять.

У себя я помылась, приказала девкам переплести спутавшуюся за ночь косу, оделась пристойно и встала на молитву. И вот ведь диво – будто век по утрам эти древние слова произносила, обращаясь к иконным ликам. Даже не запнулась ни разу.

– К причастию нужно идти, государыня, – объявила появившаяся в светлице одна из ближних боярынь. – Отец Василий ждет. Там и царевны будут.

Там я впервые увидела жену наследника престола царевну Елену. Действительно, хороша. Брови дугой, глаза с поволокой, ротик маленький – вишенкой. Без белил, без румян – как есть перед Господом предстать собралась. Со мной она поздоровалась хоть и с почтением, но сдержанно, чуть-чуть даже свысока. Не зря, видать, я на нее жаловалась. То есть не я, а та, которая еще недавно обитала в этом теле.

– Легких тебе родов, государыня-царевна, – подчеркнуто ласково пожелала я. – Бог милостив, родишь царевичу богатыря.

У нее от изумления глаза стали огромными, а рот приоткрылся. Видно, раньше я разговаривала по-другому.

– Благодарствуй, царица-матушка на добром слове, – только и смогла она пролепетать.

Ирина кивнула мне издали и ласково улыбнулась. Уже начиналась служба. Елене явно было тяжело стоять, ее усадили на особый стульчик. Нам, разумеется, не предложили. А потом отец Василий причастил нас – меня вначале, Елену с Ириной потом. И отпустил с миром.

– Если дозволишь, царевна, я к тебе еще наведаюсь, – сказала я на прощание Елене. – Поговорим о всяком-разном. И прости, коли несправедлива к тебе была. Не по злобе, видит Бог, от глупой спеси.

В церкви активно зашептались придворные. Можно было не сомневаться, что эти мои слова разлетятся по всему дворцу и не только. Ничего, зато супруг будет доволен.

День я провела в совершенно новом для меня занятии – рукоделии. Продолжила начатое моей предшественницей шитье цветными шелками пелены на алтарь. И вот ведь диво: в предыдущей жизни иголку в руки брала только пуговицу пришить, а тут они сами производили все необходимые (и непростые) движения. Значит, не только молитвы мне в наследство достались.

А к середине дня распахнулись двери и появился Иван Васильевич, собственный персоной.

– Как тут моя супруга богоданная? – весело осведомился он. – Гляжу, и в делах прилежна. Наградил меня господь на старости лет.

– Какая же старость, государь? – возразила я. – За тобой иному молодому не угнаться.

Такой был слух, молнией разнесшийся по дворцу. Мол, государь до того оздоровился, что всю ночь царицу от себя не отпускал. Она по стеночке к утру выползла, а ему – хоть бы что. Отстоял заутреню и отправился Москву инспектировать, благо первый снежок пошел. Действительно, помолодел государь, не иначе как молодая жена какое-то слово заветное знает.

Знает, конечно, и не одно, только не в словах дело.

– А я тебе, Марьюшка, кое-что принес. За любезность твою и ласку.

– Да не стою я, государь…

– Стоишь, стоишь. Тут посланник голландский как-то проведал, что тебе кофе желательно испить, прислал мешочек и арапа с ним. Сейчас нам покажут, что это за кофе такое.

Интересное кино! Каким образом голландский посланник мог хоть что-то о царице проведать? Тем паче – о ее помыслах. Господи, Ирина же говорила, что братец ее сей напиток у кого-то из иноземцев вкушал. Подсуетился, похоже, Борис Федорович, угодить желает молодой царице.

Юный арапчонок, прятавшийся за царской спиной, резво расставил на столе все, что нужно было для приготовления кофе. Зерна он, видно, заранее смолол: в парчовом мешочке находился темно-коричневый порошок, от одного запаха которого у меня сладко закружилась голова. Ностальгия, однако.

Другой придворный принес две чашечки китайского фарфора красоты изумительной. Про блюдечки, по-видимому, можно было забыть, а вот ложки… Не перстами же сахар перемешивать. Кстати, сахар где?

– Агафья, достань-ка сахарку кенарского, – распорядилась я. – И ложечки серебряные.

Распорядиться-то распорядилась, но отнюдь не была уверена, что ложечки сыщутся. Пока мне такое диво тут на глаза не попадалось.

– Как прикажешь, государыня, – поклонилась Агафья и куда-то брызнула из светлицы.

– Вот и еще один подарок испробуем: мне английская королева дюжину золотых ложечек к именинам прислала. Серебряных нет, не взыщи. Да и с этими не знали, что делать – уж больно малы.

Да, щи или кашу было бы затруднительно есть теми произведениями ювелирного искусства, которые принесла Агафья. Для двора Елизаветы, где такими приборами вкушали мороженое и бланманже это, конечно, было не в диковинку, но в России…

Кофе поспел, арапчонок осторожно взял серебряный сосуд и бережно разлил напиток по чашечкам.

– Сахару, государь, добавь, – негромко посоветовала я, – да размешай хорошенько. Для того и ложки попросила.

– Затейница, – усмехнулся в бороду царь. – Говоришь, изопью – еще бодрее стану.

– Всенепременно, государь, – заверила я его. – Только не обожгись, попробуй сначала с ложечки.

Мелькнула мысль, что кофе – напиток все-таки специфический, и как бы не привыкший к нему царь не выплеснул мне чашку в лицо. Сама я смаковала желанный напиток, как амброзию, осторожно сдувая пенку.

– Не отравился бы государь, – довольно громко прошептала какая-то из ближних боярынь.

Я отставила чашку и взглядом нашла радетельницу. Точно княгиня Трубецкая, ума невеликого, зато язык вокруг шеи обернуть можно.

– Думай, что говоришь, княгиня, – ледяным голосом отозвалась я. – По-твоему, мне на тот свет охота, что я вместе с государем отраву пью?

– Еще такое брякнешь – языка лишишься, – без особого гнева добавил мой супруг. – Мелешь невесть что, а за тобой другие дураки подхватывают.

Княгиня бухнулась к царским ногам и взмолилась:

– Помилуй, государь, не со зла. Все мы о твоем здоровье печемся.

– Уйди с глаз моих, – почти ласково сказал Иван Васильевич. – Не видишь, любезен нам сей напиток, хоть и необычен. Вот угодила царица, так угодила. Повелеваю каждый день мне сей напиток готовить.

– Государь, – взмолилась я, – не лишай меня своей милости!

– Ты о чем? – неподдельно изумился он.

– Мне, недостойной, мечталось, что кофе мы с тобой только вместе вкушать будем… после заутрени.

Без пригляда оставлять супруга с экзотическим напитком мне было боязно. Иван Васильевич если уж пил – так кубками. А не наперстками, сиречь китайскими чашечками.

– Будь по-твоему, – неожиданно легко согласился он. – Только с одним условием.

– Прикажи, государь.

– Будешь каждый вечер у меня в опочивальне.

Светлица негромко ахнула. Такой милости ни одна из прежних супруг не удостаивалась. Даже единственная любовь всей его жизни покойная царица Анастасия.

Я решила, что каши маслом не испортишь и припала к царским ноженькам. Светлица снова ахнула: надменная гордячка, которой меня тут считали (видно, было за что), ведет себя как смиренная послушница.

– С превеликой радостью, государь. Я раба твоя покорная, твое слово для меня – закон.

– И после совместной заутрени будем кофий вкушать себе на радость.

Присутствующие опомниться не успели от такой новости, как в двери без стука вломился царский зять, Борис Годунов.

– Государь, беда! Царевич занемог. Из Александровской слободы без памяти привезли.

– Неужто отравили? – грозно свел брови царь.

– Неизвестно, государь. Горячка у него. Рвота была сильнейшая…

Царь резко встал с места и направился к выходу. На полпути остановился и сделал мне знак:

– Ступай со мной, царица. Ты в хворях сведуща.

Есть такое дело. Только как он догадался? С одного-то лечебного массажа.

Царевич лежал на пышной постели иссиня бледный и неподвижный. Вокруг суетились лекаря. Я подошла поближе и на меня просто пахнуло жаром. Температура у царевича зашкаливала за сорок, а поскольку хриплого дыхания слышно не было…

Я знаком приказала снять одеяло с царевича. Так и есть – буро-красные пятна в форме неровных звезд рассыпаны по всему телу. В центре некоторых уже появились некротические очаги.

Менингит. И в мое оставленное время плохо лечился, а сейчас практически никаких шансов. Как же это его угораздило?

– Царевич сырую воду пил?

Придворный посмотрел на меня с суеверным ужасом.

– Пил, матушка-царица, а еще разгорячился в дороге, да и решил освежиться в придорожной речке.

– Что делать, Марьюшка? – как-то по-детски спросил у меня царь.

– Молиться, государь, – строго и печально ответила я. – Не жилец царевич, дай Бог до утра дотянет.

Иван Васильевич изо всех сил стукнул своим посохом в пол и повалился на колени:

– За что, господи?! Умилосердись!

На колени повалились и все присутствующие, включая меня. Хотя это вряд ли могло дать какой-то положительный эффект. Воспаление мозга этим не излечишь.

– Пить ему давайте побольше, кислого и теплого, – распорядилась я, поднимаясь с колен. – Да почаще влажным полотном растирайте.

– Он исцелится?

Я покачала головой.

– Нет, государь. Просто отойдет легче.

– Это все кофе поганый, – пискнул кто-то из толпы придворных.

– Что ты мелешь, тварь?! – взревел царь, взглядом отыскав говорившего. – А ну, ко мне подойди.

Через толпу протиснулся дородный боярин в мехах, на лице которого был написан неподдельный ужас.

– Кофе пили мы с царицей, а занемог царевич.

– Так она ворожила, чтобы…

Договорить несчастный не успел. Царский посох со свистом вспоров воздух, пробил несчастному висок.

– Унесите дурака, – рыкнул царь. – И все вон отсюда. Молитесь, чтобы Бог чудо сотворил.

Покои царевича опустели на раз-два-три. Остались только лекари, да ближние отроки.

– Марьюшка, что же это?

– У царевича поражен мозг. По-латыни сия болезнь менингитом называется. Живет эта зараза в нечистой воде. И лекарства от нее нет.

Царь застыл, словно изваяние. Вот с этим нужно было что-то срочно делать. Я кивнула служкам, чтобы усадили государя в кресло, а сама встала за его спиной и начала работать. Из ступора моего супруга нужно было выводить немедленно, иначе у нас тут два трупа образуется. И очень скоро.

Минут через десять царь обмяк и, похоже, уснул.

– Отнесите государя в его покои. Глаз с него не спускайте: я рядом неотступно буду, замечу что не так – собакам скормлю.

Вот так счастливые вечер и утро обернулись дневным кошмаром. Ну, кто просил этого дурака осенью лезть в ледяную грязную воду? И зачем его вообще понесло в Александровскую слободу, если жена со дня на день родить должна?

Ответить на эти вопросы мне вряд ли кто-нибудь мог. С превеликой осторожностью удалось узнать, что якобы царевич поскакал в слободу за каким-то необыкновенным лекарством, которое роды делает легкими и безболезненными.

Ну, не знаю…

Глава пятая. Наследники

Второй сын царя Ивана IV Васильевича Грозного от первой жены Анастасии Романовны Захарьиной-Юрьевой родился уже после гибели младенца Дмитрия, первенца Ивана IV, поэтому считался старшим сыном царя и наследником престола. Иван Иванович всюду следовал за отцом, присутствовал на приемах иностранных послов, участвовал в военных походах. В годы опричнины иногда участвовал в расправах, осуществленных по приказу царя.

Вообще-то яблочко от яблони недалеко закатилось, хотя дело было все же в самой яблоне. Царевич был женат уже третий раз, двух его первых жен – Евдокию и Параскеву царь повелел заточить в монастырь – за бесплодие, высочайше наплевав на недовольство и мольбы сына.

– Неплодную смоковницу иссекают, – отрезал он, слово в слово повторяя своего покойного батюшку, тоже сославшую бесплодную супругу в монастырь.

Елена стала третьей женой Ивана. Со всего государства велено было собрать самых красивых девушек, дочерей бояр и дворян, чтобы из них выбрать жену для царевича на смотре невест, по обычаю византийского императорского двора.

Но как только Иван увидел Елену, он понял, что именно ей суждено стать его женой. Подарив по обычаю девушке платок и кольцо, он, вопреки воле отца, женился на дочери Ивана Шереметева Меньшого.

Иван Грозный не так давно казнил одного из Шереметевых, а другой – царь все сомневался – не сговаривался ли с крымским ханом, не планировал ли предательство? Да и третий из братьев Шереметевых, попав в плен к полякам, тут же присягнул на верность польскому королю и сказал, куда лучше нанести удар – по Великим Лукам, городу-крепости, опорному пункту на Западном порубежье… И из такого рода Иван выбрал девушку!

Но свадьбу, по настоянию царевича, все же сыграли. А вскоре Елена уже ждала ребенка, так что монастырь ей уж точно не грозил, и Ивану не придется в четвертый раз жену выбирать и уговаривать священников сочетать его законным браком. Да и не был он столь охоч до женского пола, как его папенька: ему вполне хватало жены. К тому же третья оказалась еще и любимой, да понесла чуть ли не сразу после свадьбы. Теперь вот родить должна была со дня на день. А супруг – на смертном одре.

Вот в то, что Иван Васильевич убил собственного сына, лично мне никогда не верилось. Иван Грозный никак не мог встретить невестку в покоях сына. Дело в том, что, как мне успела поведать Агафья, каждый член царской семьи жил в отдельных хоромах, которые соединялись с дворцом переходами. Царевна Елена вела такой же образ жизни, как и все высокопоставленные женщины: после утреннего богослужения она со своими прислужницами занималась рукоделием в своих покоях.

Законы того времени были очень строги по отношению к женщинам, без разрешения мужа ни одна из них не смела показаться на людях, даже в церковь ходили только с разрешения, да и то под присмотром слуг. Комнаты знатных женщин обычно находились в глубине дома, причем они были постоянно закрыты, а ключ находился у мужей. В женскую часть дома не мог попасть ни один мужчина.

Как же тогда царю удалось увидеть царевну Елену, да еще одетую не по уставу? Он что же, дверь выломал и разогнал затем всех слуг? Но ведь история не зафиксировала ни одного похожего случая в богатой событиями жизни Иоанна.

Немного позже появилась еще одна сказка – версия политического убийства, однако она оказалась еще более бездоказательной, чем предыдущая. По словам историков, Иоанн Грозный с большим недоверием относился к стремлению своего сына возглавить войско в борьбе против Речи Посполитой, завидовал его молодости и энергии, но это только домыслы и никаких доказательств правдивости данной версии не существует. В ней не меньше противоречий, чем в бытовой.

Эта версия полна противоречий и в оценке характера молодого царевича. Вначале историки утверждали, что сын являлся точной копией своего отца, причем сходство было не только физическим, но и нравственным. После смерти появляются другие картинки – царевич, оказывается, мудрый, не чета отцу, его все любят, поэтому смерть его стала всенародным горем. Таким образом, понятно, что подобное превращение из чудовища в «любимца публики» означает только то, что-то одно – ложь.

Так что мой первоначальный план, возникший когда я оказалась в этом времени, полетел ко всем чертям. Ссору отца с сыном в покоях невестки я еще могла как-то предотвратить, а вот смерть от тяжелой болезни – вряд ли. Судя по всему, царевичу Ивану не суждено было царствовать: на трон должен был сесть Федор Иванович, большим умом не отличавшийся. Зато супруга его, Ирина – отличалась, да еще как!

Значит мне нужно было, во-первых, облегчить страдания собственного супруга – уж что-что, а позвоночник я лечить умела, а, во-вторых, привязать его к себе, чтобы и мысли ни у кого не возникло отсылать вдову великого царя в какой-то заштатный Углич. Особенно при условии, что я успею родить сына. Ведь он являлся бы прямым наследником бездетного Федора Ивановича, а кто же отсылает в глухомань законного наследника престола?

Дверь скрипнула и я вздрогнула от неожиданности. На пороге возник мой супруг собственной персоной. Значит, не безразличен к жене, если не просто послал кого-нибудь о здравии царицы, а лично пожаловал.

Я проворно поднялась с кресла и отвесила поясной поклон.

– Здравствуй, Марьюшка, свет мой. По здорову ли сегодня?

– Благодарствую государь, все прошло. Завтра смогу уже к обшей трапезе выйти.

– Слава Богу, – размашисто перекрестился царь. – А ежели сегодня вечером ко мне в опочивальню?

– Прикажи, государь, – слегка поклонилась я.

– Не приказываю – прошу. Истосковался без тебя, свет мой. И за Ивана тревожусь.

Похоже, Иван Васильевич пребывал нынче в спокойном настроении.

– Чем занималась сегодня, голубка?

– Сначала молитвенник читала. Потом княжна Ирина в гости пожаловала.

Царь слегка нахмурился.

– Опять жалиться на нее будешь?

Я покачала головой.

– Прости меня, государь, дуру грешную. Бес гордыней попутал. Сегодня отцу Василию покаялась.

– Значит, мир у вас с Ириной?

– Да и не ссорились мы, во всем моя спесь виновата. Она – супруга младшего наследника, значит, я ее должна почитать, а не она меня.

– Ну, она тебе тоже должна уважение выказывать, – совершенно размягчившись отозвался супруг. – А с Еленой не виделась?