Витька-"придурок" и другие рассказы

Не так давно, в одну из суббот выпивали на кафедре истории философии с Лёшкой Руковишниковым и Рауфом Садыковым (тоже выпускниками рабфака), я и спроси:

– А что же вы Гришу Гершензона не пригласили?

– Ты что, – был мне ответ, – он же на кафедре иудаистики преподает, таким «правоверным» иудеем стал, что в «шабат» поднять рюмку водки считает работой и тяжким грехом, нарушением заветов Талмуда.

А помню, на «рабфаке» сколько «вина» было выпито с ним не только в субботу, но и во вторник и «враждебную» среду̀. Лето было жаркое, мы изнывали от жары и спасались от нее на Английских прудах, что между Старым и Новым Петергофом.

Раскинешься на покрывалах среди буйной прибрежной травы, душистых кустов иван-чая. Легкий бриз от воды, скрип уключин скользящих туда-сюда лодок и осознание того, что где-то рядом, в прибрежной осоке, остывают полдюжины бутылок Солнцедара». Все это вместе создавало ощущение, что жизнь удалась.

Знаешь ли ты, мой благосклонный читатель, что такое «Солнцедар»? Нет, ты не знаешь, что такое «Солнцедар»! Название, согласись, очень красивое – дар солнца. Перед глазами возникает картинка, как в фильме Отара Иоселиани «Листопад». Вот под лучами южного солнца наливаются соком виноградные гроздья, осенью их собирают веселые молодые люди – студенты и школьники, бережно укладывают в чистые аккуратные деревянные ящики, мужчины с мощными торсами грузят их в тракторные тележки. Далее виноград по ленте транспортера высыпается в большие чаны, и мощные машины (в фильме, естественно, виноград давят ногами, но сейчас другие времена) выжимают из него сок, который вначале тонкой струйкой течет по желобу, по пути сливаясь с другими, и превращается в мощный поток. Соком заполняют огромные дубовые бочки, в которых он бродит, пенится, играет и, наконец, успокоившись, становится молодым вином. Разлитое по бутылкам, оно прозрачно как «божественный» кристалл.

Нет, дорогой мой читатель! «Солнцедар» с таким же успехом можно было назвать вином, как меня – Папой Римским! Правда, когда все это начиналось, за его основу брали неплохое алжирское красное вино «Мерло» или «Каберне». Его щедро разбавляли водой, добавляли свекольный сахар и для крепости – дрянной спирт. Постепенно доля вина в этом «продукте» уменьшалась, а доля воды и спирта увеличивалась. Если учесть, что вино из Алжира везли танкерами (туда – нефть, а обратно, пропарив отсеки, вино) то «на выходе» получался такой продукт, что им можно было травить крыс. В народе его называли «чернилами», но пили. А что, дешево и сердито! Нефть тогда была дешевой, соответственно, вино тоже. Я не верю в конспирологическую теорию, что советские вожди специально ставили опыты над людьми, как правильно поет Андрей Макаревич:

Вечерами за шашлыками

Громко цокают языками,

Удивляясь на стадо с кручи:

«Ох, живучи, ну и живучи».

Но, вернемся к нашим баранам, точнее, к пиву.

Сами понимаете, что осталось в ведре от кочкинского пива к нашему «выпускному». Опасаясь разоблачения с его стороны, мы за неделю до «торжества» бросили туда пачку дрожжей и всыпали килограмм сахара, так что вместо пива получилось ведро браги.

Торжество началось чинно и благородно. Выпили по рюмочке водки под хорошую закуску, устроили в холле танцы. На нашем этаже все было культурно и весело. Холл еще зимой расписал красками все тот же Рауф. Несколько парусников словно плыли в водах расставленных вдоль стены аквариумов. Народ убегал в комнату выпить стопку и вновь вливался в танцующую среду. И вот в самый разгар веселья в холл ввалился Кочкин с большим черпаком и ведром в руках. С барского плеча всем наливал «пиво» и себя не забывал. Мы-то, кто знал, старались не «злоупотреблять» этим напитком, но сам Кочкин, угощая других, не забывал и себя. В результате он разошелся, показал всю широту своего темперамента, пустился в пляс под «Чинисхана»! Мы-то знали причину этого восточного буйства.

Все бы и обошлось, но на нашу беду на каком-то из нижних этажей общаги философы отмечали окончание сессии. Может быть, кто-то из них тоже «пива наварил», только буянить они начали еще хлеще нашего. Мало того, что все перепились, так стали в окна выбрасывать все, что подвернется под руки. Зачем – непонятно. Витька Гришин (усы у него были подстать Тарасу Шевченко, за что он и получил у нас кличку «Усатый»), начальник общажной дружины, собрал всех на усмирение философов. Возможно, он своим авторитетом и официальным статусом и смог бы «разрулить» ситуацию, да Кочкин ринулся первым. А среди философов слыл «богатырем» Мишка Кирсанов – сибиряк, под два места ростом, косая сажень в плечах. Бывало, трех человек возьмет в охапку, хрен вырвешься. И вот «хороший» уже Кочкин в первых рядах «усмирителей» появляется на этаже и смело так Кирсанова по плечу, типа: «Ну, что вы, братцы, расшалились? Нехорошо!» Кирсанов, конечно, от такой его наглости вначале оторопел. С минуту, пожалуй, смотрел на Кочкина своими пьяными бычьими глазами, потом с криком «Чиво? Ты оборзел!»… схватил Кочкина за одежку и вырвал напрочь клок. Хорошо что вырвал не вместе с кожей, как Ян Усмарь у разъяренного быка. В результате на месте правой груди у Кочкина образовалась большая прореха. Этот эпизод и явился спусковым крючком. Завязалась драка, закончившаяся вызовом милиции. Кочкина, Кирсанова и еще нескольких участников драки посадили в «черный воронок» и увезли в отделение. Ничего, конечно, серьезного не произошло: ну, заперли в «обезьяннике», составили протокол, дали протрезветь и утром отпустили. Но «телегу» в университет отправили. Естественно, перед ректоратом встали извечные русские вопросы: «кто виноват?» и «что делать?».

Начали разбираться, кто начал, и дошли до Кочкина. Кирсанов-то давно уже был отчислен из университета и жил в общаге по инерции уже третий год. Питался он своеобразно. Трудно все это описать, не выходя за рамки «политкорректности». В те времена у нас училось много студентов из Африки. Мы тогда называли их запросто «неграми» и не знали, что это нехорошо. Позвольте, но в США сейчас можно человека назвать «цветным», а «негром» нельзя, но ведь слово – «негр» («нигер») переводится как «черный». А разве слово «черный» – это не обозначение цвета, черного цвета? Значит, обобщенным цветом назвать человека можно, а конкретно черным – нельзя? Как-то нелогично получается. Ну да ладно, буду называть их «цветными» студентами из дружественных африканских стран. Многие из них были сынками или родственниками богатых африканских «царьков», вождей племени или военачальников. Правда, попадались и простые смертные «цветные». Был у нас такой «цветной », которого звали Кобо Чадский, причем прозвали его так не за то, что он был похож на грибоедовского Чацкого из поэмы «Горе от ума», просто он приехал из Чада.

Да, опять я отвлекся. Кажется, я начал говорить про Кирсанова.Так вот, заметит он, что на кухне какой-нибудь «африканский гость» (ох уж эта мне политкорректность, сказал бы «негр», и сразу все стало бы понятно) готовит мясо, и «пасет» его. А у «гостя» уже девочки в комнате сидят, он же не может их без своего внимания оставить: перевернет бюфштекс на другую сторону и бегом барышень развлекать. Кирсанов тут как тут. Ничего, что с другой стороны бифштекс недожарен, он и должен быть с кровью. Прямо со сковородой унесет к себе в комнату, потом её где-нибудь на другой кухне оставит. Это у него было в порядке вещей. Догадывается «заморский гость»,кто мясо упер, да разве с Кирсановым будешь связываться. В лучшем случае так покроет «гостя», что тот сразу поймет смысл слов классика: «глаголом жечь сердца людей»!

А что Кочкин? Целый день, бедняга, ходил отчисленным, но его «дело» спустили на тормозах. Как обычно, попугали, пожурили, и через пару дней он вместе со всей компанией «любителей пива» укладывал с «югами» (так мы между собой называли югославов) трамвайные пути на площади балканских стран у метро «Купчино».

Примечания