Матушкин день, или В поисках утраченного прошлого

Тогда и проснулся я.

И не поверил! Нигде ничего не болит! Зубы все целые! Решил, что я всё ещё сплю. И потом ещё долго думал, что сплю. Потому что чудеса кругом творились!

Во-первых, вызвали меня на допрос, а там целый майор сидит, начальник Особого отдела дивизии Яковлев, я его знал.

− Расскажи, как всё было! Только врать не надо, не люблю.

Я и рассказал. Сон ведь, зачем врать?

− Место, где всё было, показать можешь?

Да, конечно, могу! Только на машине надо ехать, далеко.

− Едем, − говорит Яковлев.

Приехали, там всё на месте. Полуторка развороченная взрывом, кинокамера, что мне жизнь спасла, холмик могильный.

И дубок возле него. Вот, честно, не было же дубка! Я ведь яму лопаткой копал, по кругу шел, я бы его точно сломал!

Ну, собственно, что удивительного, сон и есть сон. Во сне всё, что угодно, возможно.

Велели мне раскопать могилу. Все тела осмотрели, всё записали. Поставили кол с табличкой, я сам на ней фамилии нацарапал. И дату смерти, на всех одну. А как забивал я кол в землю, заехал себе молотком по пальцам. Тут только и понял, что не сон это, а на самом деле всё. Как на ногах тогда устоял, и не знаю. Но устоял.

Стал я снова писарем при Особом отделе. А скоро и война кончилась. Вернулся домой, целый, здоровый. Вроде какой и был всегда. С медалями. Только улыбаться я с того дня перестал. На всю жизнь перестал!

Поезд меж тем доехал до Кропачёво, большой станции. Стоянка пять минут, как сказала проводница.

− Что-то в горле у меня пересохло, − покачал головой дед. − Схожу-ка я в буфет, может у них пиво есть.

− Так вряд ли, − пожал плечами Серега. − У нас ведь трезвость сейчас. Горбачев вот…

− Ну, это мы увидим, − сказал дед. − Мы же русские! Суровость законов компенсируется необязательностью их исполнения! Салтыков-Щедрин сказал. Читал?

И быстро вышел.

Серега Салтыкова-Щедрина, конечно, читал. Но такой фразы прежде не встречал. Не было её в сказках про пескаря, карася и двух генералов.

"Да, вот бы кому сказки писать! − подумал он о своем попутчике. − Надо бы ему намекнуть, ведь такой талант пропадает!"

Когда Юрий Данилыч принес четыре бутылки "Жигулевского", да ещё и холодного, Серега опешил.

− Ну вы просто волшебник! − восхищенно сказал он.

− Не люблю это слово, − дед вздохнул. − Да и какое тут волшебство! Дал три цены, и всё. Ну что, пивка-то выпьешь? Или как?

Отказываться было уже и вовсе невежливо.

…− Ты, наверное, думаешь, с чего ради я тут перед тобой душу раскрываю? Не знаю, правда. Только вот почему-то чувствую, что именно тебе про это всё узнать очень важно. Как будто что-то от тебя будет потом зависеть, что никто другой сделать не сможет. А ещё потому, что и не знаю, смогу ли кому другому рассказать. Потому что камушек прилетел…

Так что слушай дальше!

Рассказ Юрия Данилыча. Окончание.

Как война кончилась, вернулся я домой, в Омск. Только дома мне плохо было. Отец с матерью ругались часто, уж и не помню из-за чего. Жениться − так это ещё и девчонку в эту свару втянуть. В общем, уехал я. В Ленинграде в Речное Училище поступил.

Там-то, в Ленинграде, я и женился. Как закончил учиться, стал по рекам нашим ходить. Контора наша в Куйбышеве была. Всё наладилось понемногу.

Работу свою я очень любил. Да и сейчас люблю! Реки наши удивительные! Волга, такая широкая, прямо как море! Плёс, который Левитан писал. Утёс Стеньки Разина в Волгоградском море. Канал имени Москвы. Ты как-нибудь прокатись на теплоходе, не пожалеешь.

Зимой, правда, речник скучает, дома сидит. Суда на зимотстой встают, ждут весну.

Так и прошло лет пятнадцать. Я быстро капитаном стал, на толкаче.

Толкач − это такой буксир, только на реке он не тянет баржу, как в море, а толкает ее. Очень удобно, пригонишь её с грузом в порт, оставляешь и цепляешь другую, выгруженную. Или уже чем другим загруженную.

И надо же такому случиться, что дали мне рейс в Беловодск! Тут и припомнил я рассказ бедного Круглова. А то, по правде сказать, я и забыл уже о нем.

Беловодск − место не особо интересное. Скучное место, даже Гоголь про него писал, что захолустье там. К тому же, старый город затопило, новый построили повыше, но красоты это ему точно не добавило.

Зато вода поднялась, глубины выросли. Теперь и мы туда по осадке проходили.

Пришвартовали мы баржу, а груза для неё нет. Должны бревна в плотах пригнать, а не пригнали пока. Ждать надо. Дня три, как минимум. А то и неделю!

Решил я порасспросить в порту народ, не слышал ли кто про Матушку. Смеялись они. Ничего путного не сказали.

Пошел в город. Но не станешь же прохожих расспрашивать! Я уже хотел рукой махнуть, да вдруг увидел бабок на лавочке. Уж если эти не знают, пойду обратно.

Бабки как-то хмуро на меня посмотрели. Словно бы оценивающе. Спросили, что я про неё знаю.

Я и сказал, что спасла она меня. Что к себе звала, говорила, что Лёвушка какой-то дорогу покажет.

Вздохнули бабки. Словно с облегчением.

− Так и ступай к Лёвушке! Деревня Протоки. Там спросишь.

Какие такие Протоки, спрашиваю?

Оказалось, не ближний свет деревня. Дороги к ней нет, в нашем понимании. Автобус не ходит, только автолавка два раза в неделю.

Мне бы махнуть рукой, но разве можно так? Пройти мимо чуда настоящего?

Так что добрался я до этих самых Проток! Ну что тебе сказать… Деревня как деревня. Куры бродят, козы. Избушки старые, в землю вросшие. Заборы покосившиеся. Дом этого самого Лёвушки мне сразу показали. Это у них вроде как достопримечательность была.

Сам Лёвушка оказался не таким уж и старым. Обычный деревенский мужичок, в армейском кительке. Сапоги, кепочка. Гладко выбритый. На вид лет пятьдесят ему тогда было, почти как мне.

Встретил он меня в воротах, как будто ждал.

− Принес? − спрашивает.

− Что? − не понял я.

− Про кино помнишь? Тебе же сказано было!

− Какое кино? − Я удивился. − Кем сказано?

− Тебе Матушка сказала: "Кино не забудь!". Ты что, забыл, что ли?

Я аж присел тогда!

− Да как же я сюда кино привезу? − отвечаю. − У вас тут и электричества-то, поди, нет!

− Розетку мы тебе найдем, − говорит дед. − Так что возвращайся. Да кино подбери повеселее! Мы подождем.

Вот так задачка! Это сейчас ведь видеомагнитофоны появились. Можно в телевизор провод воткнуть и смотреть. А тогда ничего такого не было. Семьдесят четвертый год! Да и сами телевизоры ещё мало у кого были…

Правда, у нас на буксире был кинопроектор. Тяжелая штука! И капризная… Только выбора у меня не было.

Вернулся к себе, позвал боцмана, он у нас кино крутил по воскресеньям, налил ему. Тот напрягся.

"Знаешь, − говорю, − тут у меня родня отыскалась. Хочу им сюрприз сделать! Возьму на денек наш проектор. Ты меня научи, как им командовать, − смеюсь. − Ивана Васильевича хочу своим показать!"

Неожиданно Юрий Данилыч замолчал, закрыв глаза руками. Потом продолжил.

…− Ты, наверное, смотрел это кино. Хорошее, смешное, правда ведь? Вот и я так думал. До того дня…

И ведь как всё удачно сложилось! С проектором я разобрался. Парень с автолавки согласился меня отвезти, а на следующий день обратно забрать. Бревна наши до нас ещё не доплыли, стоим, ждем. Так что взял я аппарат, "Ивана Васильевича" на двух бобинах, два удлинителя и поехал.

Опять Лёвушка этот меня ждал. Улыбнулся мне.

− Вот видишь! А ты говорил, никак! Заноси сюда, в дом!

− А Матушка придет? − спросил я.

− Придет, придет, − успокоил он. − Как начнешь показывать, так и придет. Не волнуйся!

И розетка нашлась рабочая, а то я сомневался, что до этих самых Проток лампочка Ильича добралась. Так что установили мы аппарат, растянули простынь большую заместо экрана, поставили бобину и стали смотреть…

Фильм ведь очень смешной, так? Ну и мы смеялись от души с Лёвушкой. До того момента, как царь появился.

Я, если честно, нашу историю особо не жаловал. Что там интересного, в старых сказках копаться. Скучной она мне казалась, медленной, что ли. Тысяча лет прошла, а страна как была, так и оставалась без дорог, без городов настоящих, без движения, что ли. Русь не шелохнется, словом.

Только и были в памяти Александр Невский, за то, что немцев разбил, да Петр Великий, за победу над шведами. Да ещё Иван Грозный, которого все боялись.

И надо же такому случиться, что когда фильм дошел до того момента, как царь в лифте дверь крестил, у нас свет потух.

− Опять пробки вышибло! − встревожился Лёвушка. И убежал куда-то во двор. А я над аппаратом склонился.

− Ну как, смешное кино? − слышу вдруг.

Поднял я глаза и вижу, в углу на стульчике женщина сидит. Та самая, что во сне мне тогда привиделась! И кот у неё на руках!

− Здравствуйте, − говорю. − Вы не волнуйтесь, пожалуйста, сейчас Лёвушка пробки проверит…

− Да пускай проверит, − согласилась она. − Лишним не будет! А пока он ходит, я тебе своё кино покажу. Оно, конечно, не смешное совсем. Но ты не бойся! Ты только чужими глазами на всё посмотришь. А то вы забывать начали…

И тут вокруг меня вдруг всё пропало! Дом, аппарат, женщина − всё исчезло! Только я сам и стою на том же месте. А вокруг меня всё другое!

Во-первых, зима! Холодно очень. На мне, правда, одежда теплая, шапка меховая, варежки. И… борода у меня!

Люди вокруг стоят, много людей. Одеты тепло, но совсем неказисто. Вроде бы в тулупы, только очень грубые, просто шкуры какие-то вонючие, шапки лохматые. Мужики с бородами все, бабы в платках, юбки до пят. Плачут, причитают. Похоже, хоронят кого-то.

Я стою, озираюсь, не понимаю, что со мной.

− Что приуныл, Фёдор? − спрашивают меня. − Жалко отца Никифора?

− Жалко, − отвечаю я.

− Да, не дотянул старик до Рождества, − говорит мне ещё кто-то. − Кто ж теперь вас с Ульяной обвенчает?

− А мне дитё крестить надо! − кричит рядом баба с кульком в руках. − Как же нам без попа?

…И сразу новая картинка. Поминки, вроде. Полутемная комната тесная, потолки низкие, закопчёные. Стол из грубых досок, какие-то горшки на нем, деревянные миски с ложками. Ни тарелок, ни ножей с вилками, ни стаканов. Люди встают, расходятся.

Я тоже встаю из-за стола, перешагиваю через лавку.

− Фёдор! Иди-ка сюда!

Зовет меня человек. Похоже, он тут старший, его все уважительно обходят, кланяются. Я подхожу.

− Вот видишь, как оно получилось, − тот чешет бороду. − Сам рассуди, без попа нам никак. Ни родить, ни помереть без него нельзя православному! Даже Пасху сами не подсчитаем! Так что надо нам теперь нового!

− Да где ж возьмем-то его? − удивляюсь я.

− Ты вот что, − уже другим тоном говорит старший. − Я свою дочку тебе обещал, и от слова своего не отступаю. Но невенчанными вам не жить! Потому вот тебе мой наказ − ступай до Новагорода, до владыки Пимена10! Поклонись ему дарами, что мы соберем, да и выпроси нам нового священника! Путь неблизкий, зима, всё понимаю. Но ждать нельзя! А будет поп − будет тебе и свадебка!

Тяжело вздохнул Фёдор, да и согласился.

…Новая картинка − лошадка медленно бредет по снегу, тянет тяжелые сани с поклажей. Федор держит вожжи. С ним едет дружок, он сейчас спит. Потом они поменяются… Но через некоторое время надо всё-таки остановиться, лошадке тоже спать нужно. Только в пути не встанешь, надо до зимовки добраться засветло, а зимний день короток.

Вот, наконец, зимовка − древняя избушка на берегу реки, в которой никто не живет. Приют для заплутавшего охотника, беглеца или странника. В ней, кто бы ни был, добрый человек или злой, уходя, всегда оставит дровишек для следующего, немудреную утварь, а то и какие припасы. Уносить отсюда ничего нельзя, как с кладбища.

Переночевали − и в путь. От волков отбились, до деревни какой-то дошли. Там заночевали. И снова в путь. А где-то через неделю добрались и до Господина Великого Новгорода, главного города Северной Руси.

Только что-то неладно в городе! Густой чёрный дым поднимается в нескольких местах. И тишина в воздухе висит − гнетущая, плохая какая-то тишина.

Дальше проехали, смотрят − человек в снегу! Мертвый, уже заледенел весь. Головы, почитай, нет у него − чем-то тяжелым снесли. А впереди ещё торчат из-под снега руки чьи-то…

− Иди-ка, спрячься с санями куда-нибудь, − говорит Фёдор спутнику. − Видно, напал на них кто-то. Пойду, разведаю.

Идет он и глазам не верит. Везде лежат люди русские − мужики, бабы, старухи, даже дети малые. Лютый враг, видно, напал на новгородцев, никого не пощадил.

Вот изба была, видно, богатая, в два яруса, с резьбой на окнах, с конем на крыше. Только конь и остался сверху, спалили всё, рухнула крыша внутрь. Если кто и прятался там, сгорел заживо.

И будка, а перед ней на цепи мертвый пес скалится. Из боку стрела торчит. Честно защищал хозяина, да не совладал с ворогом.

Берет Фёдор стрелу, хмурится. Наша стрела, не немецкая, не татарская. Что же здесь было?

Вот Детинец, крепость, что возвел в Новгороде Великий Князь Иван, дед нынешнего. На совесть сладили стены, башни, ров глубокий. Только и Детинец не спас горожан. Всюду мертвые лежат…

И что непонятно − везде только новгородцы! Ни одного чужака поверженного не увидел Фёдор. Почто не защищали себя?

Святая София, главный храм города. Двери распахнуты, ветер ледяной внутри гуляет. Мертвый дьякон так и лежит на аналое, уткнулся лицом в старинную книгу. Верно, мечом его ткнули, со спины. Кровь залила страницы, только в самом низу можно прочесть:

"Тогда возложат на алтарь твой тельцы11".

Да кто же учинил такое?!

Жарко Фёдору, как снял в Храме шапку, так и не надевает её, идет, мнет в руках. А идет он по мосту на другой берег, к Торжищу, на котором всегда было не протолкнуться. Отсюда уже слышно было, как купцы товар свой нахваливают. Как скоморохи в свои дудки гудят.

А тут − тишина. Остановился Фёдор, на мосту, прислушался. Вниз посмотрел. И чуть духа не лишился.

…Под мостом прорубь, льдом уже затянулась. А в этой проруби вмерзли в лед люди. Девки молодые, детишки, купец-немчин… Как будто в аду.

Сил уже нет, но идет Фёдор на тот берег. Словно чувствует, что там ждёт его кто-то. Кто поведает ему, что здесь было. И что делать теперь, подскажет.

И вдруг видит − церковь стоит, розовая! В ней дверь открыта, и огонек внутри! Значит, есть там кто живой! Спасибо, Господи!

Но и в церкви пусто. Ни живых, ни мертвых не видать.

Только горит же лампадка перед иконой! А икона странная. Не писаная, а вырезанная из дерева. Женщина в длинном платье, в кокошнике. Позолоченная. На видном месте, а тати не тронули.

Перекрестился Фёдор на икону, положил три поклона земных, как полагается. Как ей молиться, не знал, так и сказал только:

"Помоги мне, Матушка! Вразуми, что здесь было! И кто виной всему?"

И вдруг шепчет кто-то:

"А ты что про Матушку знаешь?"

Обернулся Фёдор и видит − в углу сидит чернец! Монах старый.

Раньше побаивался он монахов. Всё боялся, что они его к себе заберут, заставят жить по-своему, заточат в келью, где и солнышка не видать. А тут так обрадовался Фёдор!

"Благослови, батюшка! Так мы всех так зовем! Матушка Богородица, Матушка Анна, Матушка Параскева! А что случилось с вами? Кто напал на Новгород? Неужто татары вернулись?"

Вздохнул монах.

"Бог благословит…Видишь, за всё у Господа награда положена. Вот нам по делам нашим и награда. За сребролюбие, за тщеславие, за гордыню непомерную! За блуд и скупость! За все грехи наши!"

И зарыдал горько. Потом продолжал:

"Только не татары это. И не немцы, и не поляки. Это Великий Князь Московский, Иван Васильевич, в наш город приехал. Милость нам оказал великую!"

Опешил Фёдор.

"Так что же не защитил он вас? Или сил не хватило?"

Чернец лицо руками прикрыл.

"Сил… Сил у него, антихриста, хватило! Привел он с собой войско, да не из людей, а из бесов кровожадных, не ведающих жалости. Обвинил нас в том, что хотим передаться под власть короля польского, завести в церквах обряды латинские. Что его самого убить злоумышляем, а на престол московский его брата посадить!

Владыка крест целовал перед ним, в верности клялся, но князь не верил ничему. А после и вовсе рассвирепел, и повелел войску своему наказать Новгород так, чтобы и памяти о нас не осталось!

Три недели вершился суд неправый над нами. По-всякому терзали людей, ни в чем не виноватых. Вчера только ушли они. Верно, та же судьба и Псков ждёт, если чуда не случится".

"А как же владыка?" − ошеломленно спросил Фёдор.

"Нет здесь его, − ответил монах. − Князь его в монастырь отправил. А прежде сана лишил!"

"А разве можно так?"

"Теперь всё можно, − вздохнул чернец. − Ибо дана будет власть дьяволу на тысячу лет!"

"А как же мне быть? − растерялся Фёдор. − Кто же нам священника даст?"

Всё рассказал он монаху! Что осталась их деревня без батюшки, что надеялись на владыку, что нельзя православным людям без окормления. Тот задумался.

"Знаешь, что, − сказал он. − Есть у меня к тебе просьба одна! Пройди по домам, покричи людей живых. Если кого найдешь, позови сюда. Скажешь, отец Василий с Пятницкой церкви зовет. Может, придет кто… А я помолюсь пока."

Вот в заходит Фёдор в первый дом, зовет. Тихо, нет никого. В другой, третий… Нет ответа! Уже и отчаялся, пошёл обратно. Слышит, из будки собачьей вроде плачет кто. Щенок там, что ли, остался?

Заглянул, а там детки! Двое! Спрятались, видать! Скинул с себя Фёдор тулуп меховой, завернул в него обоих, да так и занес их в церковь!

Сидит старец в углу, где и был. Не двигается. Не помер ли?

Нет, пошевелился вроде.

"Детки… Это Козьмина Егора, купца богатого… Добрый человек! А я думал, не тронут его…"

Вдруг монах резким движением снимает с себя крест!

"Неси! Теперь это твой! И дети эти − тоже твои!"

Встал, надел крест на Фёдора, перекрестил его. И крикнул:

"Аксиос12!"

И эхо, отразившись от высокого потолка, повторило:

"Аксиос! Аксиос!"

"Ты и будешь у вас священником, − прошептал монах. − А если кто усомнится в тебе − не осуждай того. Но будь таким, чтоб никто не усомнился! И о детях позаботься как следует!"

И медленно опустился на пол.

"Благослови, отец Фёдор, − прошептал он. − Станет плохо − молись! В беду попадешь − Матушку зови! И икону её с собой бери. Память тебе будет о Новгороде…"

Тут повернулся Фёдор к иконе, а вместо неё сама Матушка стоит!

− Посмотрел? − спрашивает.

− Посмотрел? − спросила Матушка.

Тут только и вижу, что снова я в комнате, стою над своим аппаратом. Лето жаркое, тишина и покой кругом! Как не было ничего…

− Я пробку поменял! − кричит со двора Лёвушка. − Включай скорее!

Это что же? Пять минут всего прошло? Или меньше даже?

Только смотреть кино сейчас меньше всего хочется.

− Да нет, − отвечаю, − сломалось у меня что-то… Придется в ремонт нести!

Матушка улыбается.

− Наверно, хватит с меня кино вашего, − говорит. − Не вези больше. Неправда там всё! И сам поменьше смотри!

− Как же так? − Лёвушка недоумевает. − Хорошее же кино!

И что мне ему сказать? Как передать то, что я видел?

− Матушка, − спрашиваю, − а что Фёдор? Женился ли?

А она так на меня смотрит, с улыбкой:

− Ты возвращайся ко мне! А то и Лёвушке помощь нужна будет. Как камушек прилетит, приезжай. Тогда и узнаешь…

И нет ее. Вот так!

…Вернулся я, сдал аппарат боцману; техника, к счастью, не поломалась. Там и лес в плотах подогнали, грузить начали. Всё вроде такое же, как и было.

Только я сам другой. Вот ведь, войну прошел, всякое видел, а такого ужаса, как в Новгороде том, и представить не мог. А мы все смеялись… Ну царь, ну Грозный. Что здесь такого? Ведь так, Серега?

Но Серега заснул. Слишком долгий был день, утомительный. Так что рассказ Юрия Данилыча дослушать ему не довелось. Но тот не обиделся.

− Ничего, парень, поспи! − улыбнулся он. − Всё хорошо будет! Матушку проси, если что…

− Матушка, − прошептал парень во сне. − Помню…

Юрий Данилыч встал. Вынул из кармана деньги, пересчитал. Вздохнул, ещё раз пересчитал. Взял один червонец и аккуратно, чтобы не разбудить, засунул Сереге в карман.

− Прости, больше не могу, парень. Мне ещё в Беловодск ехать… Прилетел-таки ко мне камушек! Прощай, может, ещё и встретимся…

Встретиться снова, однако, им было не суждено. Серега мирно проспал до Вязовой, где ему надо было выходить. Проводница долго будила его.

Кажется, был у него попутчик… Ну да, дед старый, такой выдумщик! Столько всего наговорил! Про войну, про Ивана Грозного. Про Матушку какую-то, которая всем помогает. Да, ещё ведь и камень в поезд бросили, чуть не убили! Ладно, чуть-чуть не считается! Поживем еще! Только где бы сто рублей найти…

Серега порылся по карманам. Надо же, ещё червонец! Жаль, что один! Но уже легче стало.

А с долгом удачно вышло. Комвзвода, молодой лейтенант, купил у Сереги за восемьдесят рублей часы электронные. С кнопками! Такие тогда только в Москве и Ленинграде можно было достать. Так что всё обошлось!

Всего два месяца прошло, и Серега демобилизовался. Новая жизнь началась, интересная! И воспоминания о том дне отодвинулись ещё дальше. Хорошо хоть совсем про то не забыл…

Виток второй. Между прошлым и будущим.

Как-то иногда кажется, что сейчас людям живется скучно. Серо, буднично, тоскливо. А вот двадцать лет назад было, мол, совсем не так. Кипела жизнь, бурлила! Включаешь телевизор поутру − и не оторваться от него! Здесь кого-то грохнули, там что-то взорвали, где-то полыхнула очередная войнушка. Интересно жить было!

Человек разумный скажет − да ну его, такой интерес! А если у нас во дворе рванет? Или, не дай Бог, война? Да не в телевизоре, а на твоей улице?

Но только с разумными людьми в то время случилось что-то странное. Как будто разум их отодвинулся на время в сторону, уступив свое место желанию всё изменить, срубить по-лёгкому деньжат или просто взять от жизни побольше.

Есть такая поговорка украинская: "Нехай гирше, абы иньше!" Вот по ней тогда и зажила огромная страна.

Конечно, можно попытаться понять людей. Столько времени терпели, жили в нужде, ни одежды красивой, ни обуви, ни жилья нормального. Про автомобиль даже мечтать не могли! Но было универсальное средство, которое всегда русскому человеку помогало…

И кто знает, как бы жил Советский Союз дальше, если бы молодой Генеральный Секретарь не начал с этим средством бороться. Всё ведь для блага народа, не пейте больше, граждане!

Не сразу, но понемногу стали пить поменьше. Посмотрели трезвеющими глазами на себя, на страну свою − и ужаснулись.

А ведь, если честно сказать, не так уж и плохо жил тогда русский человек. Всё-таки все сыты были, одеты-обуты, не скитались из города в город. Всяко лучше жили, чем деды-прадеды.

Только и запросы ведь у людей выросли! Это дед с бабкой, когда молодые были, радовались, что война кончилась. Это отец с матерью плакали от счастья, когда Гагарин в космос полетел. А теперь стали спрашивать люди друг у друга: "Да зачем нам вообще этот космос? Сколько денег туда уходит!"

И надо же, того, кто такое спросил, даже не наказали никак! И осмелел народ… В газетах, что ни день, новые разоблачения! Всех ругают: Хрущева, Сталина, Брежнева! Перевернешь страничку − там расскажут, как хорошо живут немецкие ветераны, которые вроде как войну проиграли. И как плохо − наши победители. А в конце каждой статьи − когда же все кончится? Доколе? Перемен требуют наши сердца!

Вот в такую страну и вернулся из армии Серега Плахин. И крепко задумался…

Вроде бы ты уже взрослый, надо зарабатывать, создавать семью. Только ты ведь пока ничего не умеешь! Пойти учиться − значит, ещё несколько лет сидеть на материной шее. Зарплату ей, казалось бы, добавили, только и цены на всё выросли. А многое и вовсе пропало, нигде не купить! Надо как-то самому устраиваться в жизни…

Ну, для этого ведь и есть семья! Чтобы помогать друг другу в трудную минуту. Деньгами, советом, но самое лучшее − с работой!

Как-то раз пришел в гости к Плахиным дядя, майор милиции. Мать пожаловалась братцу, что Сереже никак на работу не пристроиться. Так дядя обрадовался!

"Давай, − говорит, − к нам! Ты же спортсмен, отличник боевой и политической! Нам такие нужны!"

На беду, работал дядя Слава не в уголовном розыске и не в ГАИ. Был он замначальника большой колонии для заключенных, известной всем посвящённым под смешным именем "Железка".

Так Серега стал не просто сержантом, а сержантом милиции. Правда, сперва на должности рядового, но с сержантскими надбавками. Понемногу выслужился до замкомвзвода. Деньги платили нормальные, по тем временам, конечно.

Проработал в колонии Серега всего два года. Потом уволился по собственному. И о той странице своей жизни рассказывать никогда не любил. Ну, и мы не станем.