Матушкин день, или В поисках утраченного прошлого

"Всё, что может пойти не так, пойдет не так!"

Да, Мёрфи придумал только один этот закон. Все прочие законы, похожие на него, а также многочисленные следствия, сформулировали уже другие люди. Их имена, конечно, остались в истории, но как-то неотчетливо. Сбоку, что ли. Всё, что они придумали, во всём мире знают, как законы Мёрфи.

Вот, например, такой закон Мёрфи (а на самом деле первое следствие второго закона Чизхолма):

"Когда дела идут хуже некуда, в самом ближайшем будущем они пойдут ещё хуже".

Вы с этим согласны? А, у вас как раз так и было? Конечно же! Это же всё-таки закон!

Только не бывает законов без исключений…

Казалось бы, в жизни Сереги Плахина всё пошло хуже некуда. Только ему почему-то стало легче.

Ну, во-первых, Максим стал гораздо спокойнее. Истерик дома почти не было. Он реже просыпался по ночам, не отказывался от еды, которую готовил ему отец.

И взгляд его стал каким-то осмысленным.

…Аутисты, даже совсем маленькие, могут сидеть и подолгу смотреть в одну точку. Причем почти неподвижно. Если ребенка в это время чем-то побеспокоят, истерика неизбежна…

Так было и с Максимом. Но только в той, просторной красивой квартире, откуда открывался прекрасный вид на почти уже построенный стадион. А здесь, в старой, но очень уютной двушке, чьи окна выходили на крохотный, известный всему Питеру сквер с Пушкиным, мальчик изменился. Мог, конечно, заплакать надолго. Но именно что заплакать, а не закричать изо всех сил.

Причины этого удивительного изменения для Сереги были непонятны. Да он, сказать честно, особо над этим и не задумывался. Просто радовался тому, что Максиму стало полегче.

Конечно, гулять с таким ребенком в центре города, прямо скажем, негде. Из зелени рядом − только этот самый маленький сквер с Пушкиным, да ещё сквер перед Московским вокзалом. Но и там, и там всегда полно людей. А людей Максим по-прежнему не переносил…

Сереге было очень неудобно перед прохожими. Вот, остановится пожилая женщина, скажет что-то вроде: "Какой хороший мальчик!", а Максим начинает кричать, зажмуривается, отворачивается! Женщина пугается, бурчит что-то, уходит. Бывало, ругались… Раньше Серега, конечно, не стерпел бы такого. А сейчас извинится, да и пойдет с Максимом куда-нибудь в сторону. Где людей нет…

Особенно они Таврический сад любили. Там и припарковаться было проще, со стороны музея Суворова. И места много, можно постоять так, чтобы тебя не беспокоили. Деревья, вода, зелень, ребенок спит в колясочке… Что ещё нужно для счастья?

Там вот, в Таврическом, они встретились с дедушкой. Юлиным отцом, тем самым худющим очкариком. Семеном Дмитриевичем…

Не случайно, конечно. Тот позвонил Сергею, попросил встретиться, на внука взглянуть хоть глазком. Сергей отказал, Максим деда не переносил, как и всех прочих. После долгих уговоров решили всё же поговорить, но только когда мальчик уснёт; тогда Сергей позвонит деду, тот будет ждать где-нибудь неподалеку, подойдет к ним.

Говорили шепотом, чтобы ненароком не разбудить Максима.

− Виноват я перед тобой, Сергей, ой как виноват, − сказал Семен. − Промолчал потому что…

− Тише, тише, − Сергей покачал коляску. − Да в чем же ты виноват?

Они давно уже перешли на ты. Всё-таки тесть был его на три года младше…

− Видишь какое дело… Я ведь знал, что она тебя не любит.

− Да откуда же ты мог знать? Мы ведь только три дня с ней знакомы были! Никому ничего не говорили, сразу к вам пришли!

− Эх… Хороший ты человек, Сергей! Жаль мне тебя… Ты послушай, как всё тогда было… В тот день, когда у неё выпускной был, она ведь нам запретила в школу приходить. Говорит, не позорьте меня!

− То есть как? Родителям такое сказать?

− Вот так и сказала! Мы ей вообще старались не перечить… Знаешь, мы ведь её сперва как-то пытались воспитывать, а потом сдались. Не знаю, чем она мать припугнула, так и не решился жену спросить. Теперь уже и не спрошу…

Юлиной мамы не стало два года назад, через три месяца после рождения Максима. У неё был диабет, очередного обострения она не пережила. Сергею тогда было не до чего, как говорится, похоронами и всем прочим занималась Юля. Какой-то особой скорби на её лице Сергей не заметил. Впрочем, он и не вглядывался…

− У меня-то была… − Семен Дмитриевич снял очки, протер стекла. − Женщина была, в общем. − Он вздохнул, надевая очки. − Встречались… Юля как-то узнала, уж и не знаю, как именно. Сказала мне − воспитывать меня больше не надо. За собой следи! Или все узнают…

− И что, ты это мне тогда хотел рассказать? − брезгливо спросил Сергей.

− Нет, что ты… В общем, ты когда её с выпускного привез, она мне вот что выдала:

"Я, похоже, богатого папика подцепила! Старого, правда, старше тебя, но ещё крепкого! И я его не отпущу, понял? Придет свататься ко мне, не дай бог, соскочит! В окно выброшусь, понял?"

− Так что же, − с ужасом спросил Сергей, − меня, как рыбу поймали?

− Выходит, что так, − грустно согласился Семен. − Я тебе пытался тогда сказать, но ты же не слушал ничего…

− Да, поймали, выпотрошили и съели… − Сергей покачал головой. − Вот и вся любовь…

− Ты простишь меня? − спросил дед.

− Тебя? − грустно усмехнулся Сергей. − А в чем ты виноват? Что дочь плохо воспитал? Или что женщину завел? Так это ж не передо мной вина. А я… Я и её простил, понял? Вот за него! − он показал на мальчика, который всё так же спал в коляске. − Потому что есть теперь у меня для чего жить!

− Спасибо! − дед заплакал. − Спасибо, Сережа! Ты держись только!

Он ещё что-то хотел сказать, но Максим зашевелился. Дед встал так, чтобы мальчик его не увидел, если проснется.

− Спит ещё, − с улыбкой сказал Сергей. − Устал, долго ехали. Пробка была…

− Я вот ещё хотел что, − прошептал Семен, протягивая Сергею яркий пакет. − Я ему тут краски купил, карандаши, бумагу. Юля, когда маленькая была, больше всего рисовать любила. Замки, принцесс, лошадей… Может и Максим у тебя рисовать начнет?

− Рисовать… Не знаю. Может, и будет. Ему сейчас полегче стало. Спасибо!

На том и расстались.

Глава вторая. Доктор.

Рисовать Максиму понравилось. Краски только разливал без конца. Так что пока ограничились карандашами.

У Сергея хоть свободное время появилось. Небольшое, по полчасика в день. Пока сын рисовал, можно было от него отвлечься.

Рисунки, конечно, странные у него получались. Вот смотрит он, казалось бы, в окно, там солнышко, облака, небо голубое. А рисует только чёрным и серым. Вот так − на сером небе чёрные облака. Только Солнце у него яркое − то синее, то зеленое, то красное.

Впрочем, каким же цветом можно нарисовать зимнее питерское небо? Только серым и чёрным. Но Солнце-то должно быть желтым!

Вот он и озадачился − может, ребенок ещё и цвета не различает? Вызвал доктора на дом.

Максим на доктора как обычно отреагировал − раскричался, расплакался. А когда доктор стала ему в глаз заглядывать, вырвался и убежал. Спрятался под кровать…

− Я сейчас, − крикнул Сергей, − я достану!

− Да не надо уже, − с досадой сказала врач. − Не выйдет с таким ничего. Вы бы ему педагога нашли, что ли. Как он у вас жить будет, если он от врача бегает?

− Ну, я думал, может, попозже, − смутился Сергей.

− Да куда вам ждать-то, − покачала головой та. − Три с половиной ребенку, а он ни слова не говорит! Логопед вам нужен! Знаете, нам тут студентов прислали в поликлинику, на практику. Так что для вас это даже бесплатно будет. И девочка пусть посмотрит, чем ей потом заниматься придется. Может, передумает ещё…

Последнюю фразу она сказала уже в дверях. Серега её не расслышал. Может, и к лучшему.

…Девочка-практикантка пришла через день. Собственно, её трудно было назвать девочкой, хотя, как потом выяснилось, ей на самом деле было всего двадцать лет. Полная, если не сказать толстая, невысокая, с прической-хвостом. Никакой косметики, даже помады. Такие с юности уже кажутся тетками. Не повезло девчонке…

С замиранием сердца Сергей смотрел на сына, ожидая привычной реакции на незнакомого человека. Но Максим молчал, пристально глядя на неё.

− Гаврилюк, Оксана, − сказала она тихо. − Петровна. Детский психолог-логопед… Практикант…

− Только прошу вас, не кричите на него, − тихо сказал отец. − А то он расплачется…

Девчонка растерялась. Но случилось удивительное!

Максим сам к ней подошел, взял за руку и повел в свою комнату. Оксана послушно пошла следом.

Войдя к себе, Максим отпустил ее. Она так и осталась в дверях. В учебниках, наверное, не писали, что надо делать в таком случае.

Максим сел за свой столик, на котором Сергей уже приготовил для него бумагу с карандашами. И начал рисовать…

Сергей потом много раз смотрел на этот рисунок. Ярко-желтое пятно на сером фоне. Первый раз, когда Максим рисовал желтым…

Вообще, это был поразительный день. Максим не кричал, не плакал, не убегал, как бывало до этого. Сидел и рисовал, пока Оксана пыталась рассказать ему сказку про трех медведей, раскладывала игрушки, включала на телефоне тихую музыку.

Играть в игрушки Максиму было неинтересно. На музыку он вообще не обратил внимания. Всё то время, пока девушка была у них, он рисовал. Причем при этом постоянно смотрел даже не на бумагу, а на неё. Словно художник, который пишет с натуры.

Закончив рисунок, он отложил его в сторону. И нарисовал точно такой же. Желтое пятно на сером фоне.

Его Оксана забрала с собой. Максим сам отдал его ей.

− Я, конечно, ещё не доктор, − смущенно сказала она на прощание Сергею. − Но это не аутизм! Они так себя никогда не ведут. Они могут сложить игрушки в линию или башенку. Не могут ни на чем сосредоточиться. Да, и ходят они совсем плохо! И свои рисунки первому встречному не дарят. Вам надо доктора получше…

Тот весенний денек 2015 года Сергей запомнил навсегда. Максим как-то сразу очень изменился. Можно сказать, вылечился. Не совсем полностью, конечно, но…

Он уже не кричал, не бился в истерике, когда с ним пытались говорить незнакомые люди. Только закрывал руками глаза. Наконец обратил внимание на книжки, которые прежде с негодованием сбрасывал со стола. И даже стал играть со сверстником!

Правда, только с одним. Мальчика звали Даня, его приводила в Таврический сад бабушка. Она была совсем ненамного старше Сергея, поэтому считала, что Максим − его внук.

Играл, вообще-то, только Даня. Максим сидел на краю песочницы, глядя на него. Просто смотрел, как тот ловко лепит куличики маленьким ведром, как насыпает пирамидку… Сам Максим ничего из песка не делал. Но и это уже было замечательно! Теперь можно было надеяться, что со временем он станет, как все…

Скажите, а как найти равновесие между желанием проявить свою индивидуальность и, в то же время, быть как все?

В нашей стране придумали универсальную формулу − надо быть не хуже других.

То есть ты вроде бы как все, но в чем-то всё-таки лучше их!

А вот зачем надо быть как все?

Да потому, что так проще! Тебе не надо искать ответы на сложные вопросы − их уже дали другие. Бери и пользуйся! Не надо думать, что делать − посмотри на соседа, и делай то же самое. Как рыбы в стае. Каждая рыба плывет туда же, куда и её сосед. А нам со стороны кажется, что это вся стая синхронно повернула направо.

Кого-то из них точно съедят хищники. Но в стае у рыбки есть шанс уцелеть. В одиночку это невозможно.

Перенести нормы поведения рыб в человеческое общество − голубая мечта любой власти. Власти хочется, чтобы люди мыслили и действовали одинаково; тогда править ими легко и удобно. Поэтому тот человек, который пошёл в другую сторону, власти неприятен. Есть его, конечно, никто не станет, уж во всяком случае, сразу, но относиться будут с подозрением. Постараются к стае не подпускать, от греха подальше.

И так поступает любая власть. Государственная, научная, церковная. И самая суровая власть − педагогическая…

Почему же она самая суровая, спросите вы? Да хотя бы потому, что во всех прочих властители суть такие же люди, как и те, что им подчинены. А педагог… Педагог властвует над маленьким человеком, который ничего не может ему возразить. Может только слушаться…

Недаром Бисмарк говорил, что империю создает школьный учитель15. Если будет правильно учить, конечно.

А правильно учить можно только правильных детей. Которые как все. Тогда и империю, глядишь, создадим. Может, она будет даже лучше, чем та, которую когда-то создал прусский школьный учитель.

Примечания