Аджимушкай. Красные звезды в каменном небе. Роман. Том 3
– Что с ними будет? – неожиданно спрашивает Исаков, кивая на больных, – Их можно вылечить?
– Единичные случаи, а в целом, я думаю, нет, – печально опускает глаза Иевлева, – тут специализированная терапия нужна. И время, и терпение… А у нас что? Даже для операций нет самого необходимого… Какая уж тут серьезная психиатрия может быть? Тут тяжелых бы с ранениями выходить. Потом уже все остальное.
– А если, после нашей обороны в клинику отправить? – спрашивает Левицкий, – Там глядишь и мэтры медицины и вернут их к нормальной жизни? Шанс есть? Различные военные синдромы вылечивают же… Контузии там и прочее!
– С контузией гораздо проще, она даже с латыни как «ушиб» переводится, со всем вытекающим смыслом. Холод на голову, чего у нас здесь в избытке, полный покой, и организм восстанавливается, есть, конечно, сложные расстройства психики, но редко. В основном частичные потери памяти. Мы же имеем абсолютно другой случай. Психиатрия это совершенно иная область. Тут подход более деликатный нужен и препараты и методики соответствующие! – грустно поясняет Иевлева, – А у нас только самогон – единственное средство от всех напастей и болезней. Таблеток никаких не осталось! Вот и попробуй, вылечи! Народная медицина, пропади оно все пропадом! Как больно бывает, что не можешь нормальной помощи оказать. Печально это все. Обречены они здесь… Они почему-то долго не живут, хотя физическое состояние позволяет! Тихо и быстро умирают… Уходят едва слышным вздохом в нашу бескрайнюю подземную тьму! Глубоко и далеко. Незаметно гаснут, как свечи от случайного порыва ночного ветра… Как жизнь бывает хрупка! Все рано или поздно исчезает… Почему так?
– Всему свое время, Вера! Разберемся со всеми явлениями и все расставим как надо, – твердо чеканит Исаков, – нам новую эру коммунизма строить, без всяких пороков и шлаков старого мира. Наш путь только вперед и вверх!
– Что ж, тогда пошли, – улыбается Левицкий, – не будем смущать людей, у которых и так рассудок помутился. Лишний раз будоражить их специфический мир, чтоб хуже не стало… Да и тебе еще привыкнуть надо к новой ноге… Комиссар-флибустьер!
– Знать бы, что им в действительности надо, – оглядывает палату сумасшедших Иевлева, – покой или наоборот активность. Мы стараемся дать тепло и участие, предельную заботу, как и всем остальным. Также беседуем с ними, хотя со стороны эти диалоги кажутся еще большим безумием. Но это важно… Успокаиваем их, стараемся поднять настроение. Они как дети малые бывают! Наивные и милые. Но сколько не говори с ними, а они увы, уже где-то не здесь, очень далеко от нас. Доносятся только общие черты, как послание в радиоэфире. Сколько же у человека может быть граней…
Исаков, поддерживаемый Левицким, выходит из палаты и Вера закрывает отсек….
– Путь у нас трудный, извилистый предстоит, точно как эти катакомбы затаившиеся, – с грозной искоркой в глазах произносит комиссар, – но за любым, самым непроглядным каменным мраком всегда поднимается великолепный Рассвет… По-другому и быть не может!
– Да, в любом лабиринте есть и вход и выход, иначе его бы не было, – отзывается Левицкий, – так что рано или поздно мы обязательно покинем эти стены… и вернемся домой!
– Только не все… – грустно вздыхает Иевлева, – Многие уже навсегда остались в этом подземелье! И сколько еще станет этой тьмой и этой тьмой и этими камнями?
Глава 17
В темноте, словно кто-то шевелится… Тихо и грозно подкрадывается. Комиссар Храмов описывает факелом дугу – в смоляной непробиваемой черноте летят искры и пляшут рваные призрачные отсветы…
На него будто кто-то смотрит. Но разглядеть Его, разлитого во всей этой тьме, просто невозможно. Только ощущать его неотступное грозное присутствие. Комиссар зло сплевывает и продолжает путь. Привычный головокружительный гипнотизирующий танец коридоров выматывает и даже вызывает в какие-то моменты вызывая тошноту…
На глаза падает склизлая сонная пелена. Они напрягаются и раскаляются как угли… Вокруг все мрачное, словно просыпается.
Темнота вползает внутрь неразборчивым хищным жуком и будоражит чувство как горькое вино. Разум косит и кружится как разошедшийся гуляка, перекашивая пространство немыслимым образом. Проскальзывают едва уловимые сумеречные образы, мягко обвивая, словно сплетают очаровывающий кокон. Окружающее раскалывается на заманивающую призрачную мозаику. Все становится хрупко нереальным – ни сном, ни явью, а смутным болезненным состоянием, которое обычно случается перед пробуждением.
Храмов сворачивает влево, на участок, близкий к Центральной галерее.
Здесь коридоры более прямые и просторные. И шаги гулко отдаются по темному застывшему, будто наблюдающему за тобой, тоннелю… Поворотов мало, только небольшие тупиковые ответвления, иногда просто маленькие ниши. Кажется что идешь по небольшой улице, где дома без окон и дверей слились в одну сплошную стену… И где-то там, за темной каменной преградой спрятались их странные жители… Никого не увидишь в этой темноте, ничего не поймешь. Где, кто в чем находится? В чем живет? Кто незаметно живет в людях, управляя их желаниями, и в ком обитают люди, копошась, бестолково суетясь, и ползая внутри и по поверхности, называя это загадочное чрево миром? Чей это огромный организм? Для чего? И что будет со всем этим дальше?
Комиссар переступает через горку обвалившихся камней, разглядывает насупившиеся призрачные выступы скал впереди, и внезапно чувствует повеевший холодок за спиной. Сквозняк? Возможно… Но что-то уж очень явственно говорит о чьем-то присутствии. Боковое зрение ничего не фиксирует… Показалось? Может быть!
Храмов врезается дальше в топкую темноту, зачарованно наблюдая как неистово пляшут рваные блики от пламени факела, выхватывая каменную кожу этого притихшего исполина.
Скоро уже он придет… Где есть хоть какая-то жизнь и его соратники, еще пару коридоров!
Неожиданно сверху что-то нависает раскидистой тенью, такой густой, что кажется она состоит из плоти…
На шероховатые стены ложатся очертания словно громоздкой птицы… Храмов замирает и невольно нащупывает кобуру на поясе. Ему кажется, что он слышит вкрадчивый шепот… Мысли путаются, то ли по своей воле, то ли по чужой. Сердце начинает биться чаще. Взгляд туманится. У ног проскальзывает шальной вихрь, поднимая известковую пыль…
То, что за спиной, медленно придвигается, вроде бы даже уже ощущается его дыхание… Осталось сомкнуть размашистые черные крылья – и все! Комиссар отшатывается и резко поворачивается – полыхающей дубиной скользит по телу мрака искрящийся факел. В глухой темноте что-то охает и разлетается… Никого! Только звенящая надсмехающаяся пустота черного продолговатого коридора.
– Чтоб тебя! – цедит сквозь зубы Храмов, – Что за галиматья? То ли было, то ли нет… Холера подземная! Выпить надо срочно, а то так и умом поехать можно! Все тут потихоньку наперекосяк съезжает… Что ж это за каменоломни? Какие-то они все-таки странные! Будто они только Занавес чего-то… Путающие декорации того, чего мы не можем увидеть. Или Тьма шалит? Или в ней кто…
Храмов оглядывается. Из-за угла пробивается бледный свет, доносятся голоса, перемежающиеся смехом… Жилой отсек! Наконец-то. Комиссар подтягивает форму и спускается в узкий проход.
В одной из обжитых комнат душно… Горит костер, бойцы греются около него, укутавшись в шинели, сбившись в кучку. От костра выгорает кислород, и поначалу командование запретило жечь костры, но люди стали замерзать, и постепенно все вернулись к практике разжигания такого массового огня. Храмов рукой остановив пытавшихся вскочить в приветствии солдат, проходит дальше. На нарах грузными мешками лежат люди, завернувшись в шинели и фуфайки, как в остывающие коконы… Натянув шапки и пилотки, как можно плотнее. Лиц почти не видно. Все сливается в одну темную растянутую вдоль стен копошащуюся массу, напоминающую огромную гусеницу, или еще какое-нибудь невообразимое живое существо оживших подземных кошмаров.
В отдалении оказывается глубокая ниша, вроде небольшой комнаты… Там на снарядных ящиках, сложенных и как стул, и как рабочий стол, Храмов замечает начальника разведки Георгия Бармета… Он сосредоточенно сидит, склонившись за какими-то бумагами. На стене висит карта, размеченная цветными линиями, рядом на гвозде – автомат, а на выступе скалы полыхает коптилка из снарядной гильзы.
– Привет Георгий! – громыхает из тягучего мрака Храмов, – Не помешал?
Бармет слегка вздрагивает, выходя из задумчивого оцепенения.
– А это ты, Федор… Здорово! Проходи, садись… Угостить могу только сахаром, да чаем!
– Благодарю! У меня от такой сладкой жизни уже выворачивает… Смотреть на не могу! Кроме него и жрать нечего уже которую неделю! Только пухнем от сладкого как бирюки, как тесто на дрожжах растекаемся… А нормальной еды нет. Один вред от этого сахарного баловства.
А вот от чая не откажусь! Пока шел, промерз совсем… Да и шинель уже прохудилась, по швам лезет от сырости. Надо к Володьке Желтовскому на склад сходить, обменять на новую! Там еще запас есть… У тебя как?
– Нормально. Чай говоришь… Бери наливай! Вон там. Еще не остыл! Ядреный с травой смешанный, мигом в чувство приводит. Ты как к нам? По делу… или в гости?
– Мимо проходил. Партсобрание проводил в 1-м батальоне. Заодно посты проверял. Вот решил малость привали устроить. Ходить и то трудно становится! Расстояние вроде небольшое, а пройдешь несколько тоннелей и сдуваешься – мутить начинает, тело как засыпает, дервенеет… Каменоломни из нас жизнь потихоньку высасывают!
– Еще бы! Третий месяц в катакомбе замурованные сидим! В черной каменной коробке… Тьма силы наши светлые и пожирает, за милую душу! Пьет нас как живой эликсир! Такой подарок ей сверху свалился… Из горячей плоти, сияющего света и тепла, со сложным узором мыслей и чувств! Переливом всех цветов сознания… Настоящий изысканный торт! Только успевай за обе щеки уплетать! Вот она и старается, ловит момент, чтобы насытиться нами всласть… Когда еще сюда столько народу попадет?
– Она тут странная конечно… Как живая! Смотрит в тебя, в самые затаенные уголки души, в голову лезет, свое что-то шепчет, все чем был забирает и выращивает в тебе что-то иное, совершенно непонятное. И бескрайняя она, как сама жизнь! Намного невообразимо больше, чем ты сам… Или мы уже с ума сходим от такого длительного заточения? И начинает мерещится по углам хрен знает что… Может так и должно быть? И мы превращаемся в темных существ, пещерных обитателей, сынов Мрака? Постепенно забывая все, что было раньше?
– Да как можно все наше исконное забыть? – изумляется Бармет, – Дом, семью, друзей? Это же все и есть мы! Наше продолжение… Без этого мы никто!
– Я не об этом, – хмуро посматривает по сторонам Храмов, отхлебывая горячий чай, и грея руки о кружку, – о том, что ломает нашу повседневную природу! Все наше родное мы не забудем, а вот тело наше меняется… Становится меньше, сжимается, иссыхает… И свет Живого, через него трещинами сочится. А внутри словно камнем все наполняется, твердеет, и становится недвижимым – сильным, бесстрастным и стойким. Как и эти скалы! Боль, полыхая, как резец, проходит как по скульптуре, по телу, по мыслям, по всему твоему естеству, и высекает что другое… Безумное… Одержимое и непреклонное! Мы превращаемся в грозное, ни на что не похожее Пламя… Отчаянное и своенравное! Все становится ни по чем.
– Да что-то такое происходит. Если прислушаться к себе… Но я думаю это наша Воля Советская! Неистовая революционная закалка! Которую ничем не сломить – ни жаждой, ни тьмой, ни бомбами, ни газами… Нет такой силы, которая могла бы нас сокрушить! Ни на земле, ни на небе!
Мы – особая каста! Из огня рожденные… Прометеевским пламенем Правды и Справедливости! И как наш славный предок, принесем огонь Свободы всем народам без исключения!
– Наш советский дух без сомнения самый стойкий и нерушимый! И может все пройти… И где угодно гореть!
Но тут другое… Какая-то непонятная стихия, которая меняет и физиологию и сознание! И сама примеряет разные обличья – от камня до невидимого ветра размышлений и переживаний… Будто мы на другой радиоволне звучать начинаем. И чувствовать, и видеть такое, чего раньше не могли. Как семена, упали в темную непредсказуемую почву, и теперь прорастаем неизвестно чем.
– Фантазии это все, нашего истомленного рассудка! Просто хочется чего-то другого, хоть чуть-чуть оформленного и в каких-то привычных нашему пониманию образах, чем эти тяжкие портьеры тьмы!
Мы сами в себе, своих очерченных незыблимых границах, качаемся как затухающий маятник, туда-сюда… А если и растем, то опять же вверх, к солнцу! Куда еще…
– А если нет? – каким-то потусторонне пристальным взглядом смотрит Храмов, – И во что-то Другое? Нам неведомое…
– Да во что, Федор? – удивленно усмехается Бармет, – Все до примитивного просто – Камень, Тьма, Холод. Три составляющие нашего пребывания здесь… Особого сложного из этой простой, даже примитивной формулы не сложишь! Устали мы все, измаялись… И душой, и телом! Вот и колотит нас как отбойным молотком, все пытаемся во мраке что-то разглядеть и почувствовать. А нет тут ничего, кроме нашей боли! И может еще тех, кто раньше здесь, до нас был…
– Нет, Георгий! Что-то здесь обитает… Большое и могущественное! Что мы еще не поняли. Но всему свое время! Нам фашиста громить надо… Потом возможно и разберемся, со всеми этими мистификациями или реальными явлениями.
– И то верно, – улыбается Бармет, – с теми бы чертями лютыми наверху разделаться, а потом уже и мрак местный изучать. После войны все изменится. Будет светлее, радостнее и просторнее…
– Другой мир родится! Новый… Как живой человек! Как хочется уже, чтобы все это скорей кончилось – и наступила тишина! Эх, хотя бы один спокойный день – без выстрелов и взрывов… А ты, что пишешь, Гоша? Отчет? Рапорт? Строевую записку?
– Нет, – грустно вздыхает Бармет, – этого добра уже написали достаточно! Тут другое, сугубо личное… Письмо пишу домой!
– Письмо? – удивленно поднимает взгляд Храмов, – Для чего? Полевой почты подземной у нас нет и не предвидится! Куда его отправлять?
– Адресат найдется… Может в армейскую часть, может близким, может самому себе или тому, кто в темноте этой прячется… Как ты говоришь! Или потом кто-нибудь прочитает. Все что написано, не исчезает! Верный приметный след остается… У нас многие пишут!
– Не понимаю. Мы выйдем, эти письма останутся здесь, никуда не уйдут… Мы уже напишем новые! Зачем это все?
– Так легче… На бумаге выплеснуть все, что внутри накопилось, забродило хмельной горечью! И то, что вслух товарищам сказать не можешь… Все болезненное и сокровенное – вылить на листки, они все примут, и все сохранят! А чувство такое охватывает, будто с родным человеком поговорил, и становится намного лучше, спокойней и уверенней. Какие-то скрытые силы пробуждаются…
– Кому пишешь? – участливо спрашивает Храмов.
– Жене, Катеньке моей, ненаглядной! Сколько я уже ее не видел… Красу милую, самую дорогую! Иногда так сердце защимит, такой тоской скрутит жуткой, аж слезы наворачиваются! А ведь она совсем недалеко, под Краснодаром, рукой подать… Несколько часов и ты дома! Вот ведь как оно выходит… Как мираж зыбкий колышется! И не прыгнешь сквозь толщу камня этого, не вырвешься! Почему все так в жизни устроено? Дают тебе что-то и тут же забирают… Не успеет что-то расцвести, как ему уже срок пришел увянуть и умереть! Не успеешь вдохнуть света и радости, как уже печаль и могильная скорбь подступает… Чем-то восторгаешься, от чего-то приходишь в ужас. Зачем рождаться, чтобы умереть? Словно дразнят тебя… или играют с тобой! Сплошное издевательство…
– Могло и этого не быть, – с лукаво мрачной улыбкой замечает Храмов, – где мы были до всего Этого? До Жизни? Плавали смутными тенями в слепой Пустоте… Пока нам не дали Шанс! Выловили нас как рыбу ошарашенную, ничего не соображающую, с обезумевшими глазами, прихватили и бросили в бьющую фонтаном света и энергии, Жизнь! Все вокруг перепутано, не разберешь…
– Возможно смысл и есть в распутывании всех этих бесконечных клубков… А за тот срок, который нам отведен, мы вряд ли что-то поймем в глобальном масштабе. Главное суметь сделать то, что нам дано с максимальной отдачей, создать такое, чего до нас не было! Улучшить все это, что нас окружает, может когда-нибудь все станет идеальным и совершенным…
Вот изгоним фашистов, добьем буржуазию… и все будет просто замечательно! И когда мы…
В отдалении глухо громыхает взрыв… По стенам пробегает дрожь, они слегка покачиваются.
– Опять рвут кровлю, – выдыхает Храмов, – когда у них уже взрывчатка кончится?
– Выйдем наружу, поможем! – смотрит на потолок Бармет, – Сократим… Сметем все эти порождения смертельной ехидны! Поднимем всю тьму с собой, и эти скалы! Утопим всех черных палачей в штормовых волнах этого Горького Камня – Аджи-Мушкая…
Глава 18
Серое марево висит над каменоломнями. Давящее, и беспощадное, словно наблюдающее в холодную оптику смерти. Неумолимое хищное стремление затаилось везде, в поисках случайной жертвы. Небо затянуто серыми тучами… Все напоминает серую немецкую броню и форму «фельдграу» … Полная оккупация. Мира нет! Все краски пожухли, все образы размылись в скорбную пустоту… Пространство исказилось, словно по нему прошлась судорога и стало как потекшая акварель. Накрапывает мелкий моросящий дождь, покрывая все зыбкой вуалью. Все настолько грубо смазано, что становится непонятно, какое это время суток – вечер, утро или полдень? Висящие сумерки околдовывают, сбивают с толку и погружают в подобие сна наяву. Заставляя забывать все… Сливаясь с опаленной степью и выступающими сквозь поникшую траву, зубья скал, в затемненных провалах едва заметно колышутся человеческие очертания.
– Ну и хмарь сегодня, почти как в нашей Катакомбе! – замечает Коля Проценко, – Ни черта не различишь в этом тумане сером. Ночью и то лучше бывает! А тут все размазано как масло по столу! Взгляд скользит как рука по поверхности… Попробуй, пойми, где что!
– Не-е… У нас хуже, темнее, – отзывается Миша Разогреев, ежась от холода, и прижимаясь ближе к вороху вырванной побуревшей травы, – черно вокруг! А тут наверху, хоть и сумрачно, а по глазам бьет сильно после нашего подземелья, все сияет, хоть и солнца нет!
– Так-то оно так! Но этот бледный свет муторный вокруг, тошнотворный мне совсем не нравится! Как слепую пленку натянули на все… Он мертвее чем наш мрак под землей, сбивает настрой и в себя затягивает… Я никак не могу сосредоточиться! Все расползается, как студень, колыхается… Не мир, а недоразумение какое-то, привидение ускользающее! В глазах плывет все. Смешивается в одно мутное покрывало…
– А ты на все не смотри! Выдели что-то одно, маленькое, и его изучай! – советует Разогреев, – я так делаю! И много чего открывается… Я раньше так картинки в книжках рассматривал. Когда целиком на рисунок смотришь, сразу понятно все, скучно… А когда детали начинаешь разглядывать, интересно получается. Разные занятные штучки выпрыгивают и сам что-то домысливаешь… Будто играешь без игрушек! Сам в себя…
– Тут не до игрушек! У нас другой отсчет, более суровый. Чуть оплошал и все! Или ты, или твои товарищи погибнут… Потом из коробки игрушкой человека не достанешь! Но я тебя понял. Попробую! Может сработает… Второй час сидим, а пока ничего! Так задание впустую пройдет… Что товарищу старшему лейтенанту Бармету будем докладывать? Что на дождик поглядели? Птичек послушали? Позор!
– Мы же не на ярмарке, Коля! Враг затаился, гулять перед нами не будет! – рассуждает по-взрослому Миша, – нужно просто набраться терпения и что-нибудь у фашистов проявится, что для нас будет ценным.
– Может место сменить? – волнуется Проценко, – А то ничего не происходит у фрицев, окопы, степь как обычно, глухо все… Может с другой точки, что поинтересней заметим?
– Здесь лучше всего… Обзор хороший на несколько направлений, и нас не видно. Только если вплотную подойти! А мы никого к себе не подпустим…
– Дождь усиливается, – стряхивает капли стекающие на лоб с маскирующей накидки Проценко, – скоро наверно ливанет от души! Хоть здесь напьемся…
– Это хорошо! Может, накапает в нашу катакомбу… Я видел вода через потолок просачивается, когда гроза и ливень хлещет!
– Не везде… Только в отдельных местах! Мне батя говорил в каких обычно. Где камень мягче, ближе к выходам. Там порода рыхлая… А дальше уже все, толща не позволяет… Но есть участки с просевшей кровлей, там бывает, стекает.
– Ты с ним тоже камень резал?
– Случалось… Но мало. Так, ради любопытства моего, он меня брал. Тоже некогда, школа, учеба, это главное! Стране грамотные люди нужны, специалисты. А все остальное уже вторично. Мы отцов заменить должны и пойти дальше! Повести весь наш советский народ к новым победам!
– И как? Ощущение от работы в «Скале»? Захватывает… Или пугает?
– Да ничего особенного… Почти также как сейчас! Куча мужиков суетятся в темноте с фонарями, кричат, грузят в вагонетки, складывают бут отработанный, в подпорки потолка… Труд тяжелый, пыли много от распила камня, все извазюканные, грязные, не узнать. Обычные подземные будни. Только там войны не было… И не стрелял в тебя никто! И не умирал никто…
– А я вот первый раз в катакомбе оказался! Мать с отцом не пускали, боялись за меня, что я заблужусь там. Я слушался, не ходил! Теперь вот сижу… в темноте бескрайней!
– И как тебе тяжело?
– Поначалу страшно было, потом привык, освоился! Да и ведь не один я там… С семьей, и вами друзьями моими старшими! И со всеми нашими доблестными солдатами! С таким воинством уже бояться нечего! Вместе мы все одолеем…
– Да, сила у нас в каменоломне, огромная собралась! Вот фашист и вздрагивает каждую ночь и бесится! Что не может с нами ничего сделать… Вон как окопами нашу «Скалу» оплел… Как паук темный угол. Только бесполезно это все! Мы все равно его долбим! И достаточно сильно…
– А где Коля наш? Почему с нами не пошел? Случилось что?
– Нет… Они с отцом и комиссаром Парахиным обследуют новые участки для гарнизона. Целую бригаду там сколотили! Парахин тоже там не случайный человек – шахтер с Донбасса, с большим стажем работы. Так что в подземной жизни тоже толк знает… Ну и Коляна тоже взяли! Чтоб в проходах узких пролезть мог, посмотреть, что и как! В общем, все при деле!
– Понятно. У нас в гарнизоне не засидишься… Работы много! Для всех… Наши местные тоже помогают кто где может. Все кипит, бурлит, гудит как улей! Расшевелили Тьму, взбили темные волны в пену живую! Вдохнули жизнь в мертвое царство кащеево… Теперь все по-другому будет!
– Да, все меняется… И очень стремительно. Война все перевернула! И нас из течения обычных дней вырвало! И бросило туда, куда мы и предположить не могли! Конечно мы станем другими. Надеюсь, лучше, чем раньше. И все вокруг окрасилось в иные цвета. Черные и коричневые. Самое страшное людей много погибло… Не счесть! Вернемся ли мы к прежнему? Как оно все потом будет?
– Как-нибудь будет! Лишь бы бомбы не взрывались вокруг… Все остальное наладится!
– Верно, только столько всего взорвано, сожжено… Дома, заводы, целые города! Представляешь, Миша, сколько заново отстраивать придется? Из праха все разрушенное поднимать? Вот ведь фашист проклятый, все изуродовал! Город наш замечательный почти весь спалил – руины, пепелище! Это же надо такой заразе на свете появиться…
– Выгоним супостатов нацистов, и больше такого не повторится! Никогда…
– У нас врагов еще много! Буржуев и капиталистов в других странах еще достаточно сидит, руки потирают на чужое. И все смертельные планы для своей наживы строят. Как бы кого завоевать и ограбить! Упыри… С ними еще предстоит «последний и решающий бой!». Со всеми разберемся!
– Рано или поздно разгоним эту бандитскую шайку, которая мешает простым людям жить! И тогда воцарится настоящее счастье!
– Эх, здорово будет, Миха! Все живут, радуются, работают как братья… Песни поют, развиваются, науку вперед продвигают. Никто никого не угнетает! Все довольны и счастливы. За столько темных веков истории человечества крови и войн, наступит долгожданный «Золотой век»… Социалистический! А потом и к Коммунизму придем на всей планете! Вообще роскошно будет…
– Наступит жизнь, лучше райской! Потому что справедливо все будет, по нашим человеческим законам. Все плохое уйдет. И станет…
– Тихо Миша! Там что-то есть… Почти у поселка! Видишь, темнеет?
– Да! Большое скопление людей, но странные они какие-то… Форма военная вроде темнеет. Идут в развалку! Табуном каким-то. Что за цирк?
– Это, совсем не представление развеселое, Миша, это пленные наши, красноармейцы! Ведут их куда-то… Охранение замечаешь?
– Ага! И куда они этой колонной шагают? А вдруг на расстрел?
– Нет. Сильно много народу и конвой маленький для казни. Скорее всего, на работы пригнали. Что-то будут опять делать в районе нашей «Скалы»… Опять, вурдалаки фашистские что-то удумали, и руками наших солдат будут это воплощать. Вот ведь змеюки вертлявые!