Старый Петербург

Вот как описывает свое дежурство в первую ночь после смерти императрицы фрейлина Е. В. Новосильцова: «Мы вошли в опочивальню покойной государыни. Она лежала в спальном платье на кровати; при ней тут находились доктор и священник, который читал Евангелие. Рука ее была протянута, я подошла, поцеловала, и как я ни была молода, но мне все пришло в голову, что вчера за какое счастье считали целовать эту руку сколько людей. В комнате было очень холодно; я, закутавшись, села в угол, поодаль, подруга моя скоро заснула, доктор вышел зачем-то, а священник подошел ко мне и сказал: “Сударыня, мне очень дурно, я выйду и пришлю другого”. Я ему предложила одеколону и хотела подать воды, но он мне опять сказал: “Нет, этого мне недостаточно, я чувствую, что упаду и только вам наделаю хлопот”. – “Ну, делайте как знаете”, – отвечала я ему, и он вышел.

Тут я осталась совершенно одна с телом императрицы в горнице полутемной, но я не боялась. Взглянув кругом себя, я увидела вдали какую-то картину, которая мне показалась замечательна; я подошла, чтоб ее рассмотреть поближе, оперлась на что-то, перед ней лежащее, – я и не могла сделать иначе. И вдруг из этой массы выскочила голова и закричала: “Что надобно?” Тут я увидала, что это был камергер N. N., который от холода завернулся в свою шубу. Я его успокоила и просила извинения, что потревожила его. Он опять завернулся в шубу, а я возвратилась на свое место и стала глядеть на императрицу, лежащую с покрытым лицом. Вдруг я увидела, что покрывало на груди ее стало подниматься как бы дыханием; это показалось мне страшным. Я глядела еще пристальнее, и движение стало еще заметнее. Я пошла прямо к постели, чтоб удостовериться в том, что мне виделось. Пока я стояла над нею, не зная, что мне делать и как в этом случае поступить, взошел доктор и спросил, что я делаю и зачем стою… Я ему показала вздымающуюся грудь покойницы и сказала тихо: “Ах, посмотрите; может быть, она жива, какая радость!” Он мне на это сказал: “Это – движение последней влаги!..”»

По рассказам современников, на улицах Петербурга происходили весьма трогательные сцены, точно каждый терял нежно любимую мать. Люди всех сословий пешком, в санях и в каретах, встречая своих знакомых, со слезами на глазах, выражали сокрушение о случившемся. Площадь перед дворцом была полна народом; в течение ночи выпал глубокий снег, к утру настала оттепель и заморосил дождь; войска шли ко дворцу в лучших нарядах и шляпах с дорогим плюмажем, увязая в глубоком снегу. На Литейной, на Марсовом поле и на других улицах, перед казармами, стояли аналои со священниками, перед которыми войска и приносили присягу. Утром 8 ноября, в 9 часов, столичная полиция уже успела обнародовать новые правила насчет формы одежды и езды в экипажах. Ряд строгих полицейских приказов предписывал носить пудру, косичку или гарбейтель, и запрещались: круглые шляпы, высокие сапоги, также завязки на башмаках или «culottes»[11]; волосы следовало зачесывать назад, а не на лоб; экипажам и пешеходам вменялось при встрече с императорскою фамилиею останавливаться…

В Благовещенской церкви погребен величайший из полководцев, Суворов; над его могилой вделана в стене бронзовая доска, украшенная военными атрибутами, с простою надписью: «Здесь лежит Суворов». По преданию, эпитафию эту сочинил сам Суворов; по другим рассказам, ее сказал Державин. Существует такой рассказ. Перед смертию Суворов пожелал видеть маститого поэта. В разговоре с Державиным он, смеясь, спросил его: «Ну, какую же ты мне напишешь эпитафию?» – «По-моему, – отвечал поэт, – слов много не нужно: тут лежит Суворов!» – «Помилуй Бог, как хорошо», – в восторге сказал Суворов{34}. Фельдмаршал скончался в доме своего родственника, графа Д. И. Хвостова, на Никольской набережной, близ Никольского моста. Похороны его происходили в Николин день. Во время выноса из квартиры гроб Суворова никак не мог пройти в узкие двери старинной лестницы, долго бились с этим и наконец гроб спустили с балкона. Император Павел, верхом на коне, нетерпеливо ожидал появления тела фельдмаршала, но, так и не дождавшись, уехал и уже потом встретил останки Суворова на углу Малой Садовой и Невского. Этот рассказ нам передавал генерал А. М. Леман, который слышал его от управляющего домом гр. Хвостова{35}. Существует еще другой рассказ, что будто уже в церкви при погребении фельдмаршала катафалк в двери не проходил, и не знали, как этому помочь. Но вдруг из числа несших гроб воинов кто-то скомандовал: «Вперед, ребята! Суворов везде проходил!» – и действительно, катафалк прошел в двери.

Царских особ и первых сановников возили на кладбище на дрогах с факельщиками; средний и простой класс, по обыкновению, носили на руках. Над покойниками ставились памятники, по большей части путиловские плиты, а иногда чугунные с простыми надписями. По кончине царевен накладывали траур на шесть недель, и все, не исключая царя, исполняли его строго и нашивали флер и креп на шляпах, шпагах и рукавах.

Из числа великолепных памятников над могилами великих людей славного века Екатерины, которые покоятся в темном помещении Благовещенской церкви, называемом «палаткой», достойны внимания художественные изваяния из бронзы и мрамора над могилами графа Н. И. Панина, князя Безбородко, Л. А. Нарышкина; на могиле последнего памятник с надписью: «От племени их Петр Великий родился»; затем бюст князя А. А. Вяземского со следующими строками: «28 лет, до изнеможения сил, отправлял он генерал-прокурорскую должность с твердостью и правотою и скончался защитником угнетенных и другом несчастных». Мраморная пирамида – Ив. Ив. Бецкого, на которой видна медаль, поднесенная ему Сенатом в 1772 году. Кроме того, здесь покоится основатель Московского университета Ив. Ив. Шувалов, граф Ягужинский, и видна вделанная в стене скромная мраморная доска архиепископа Иннокентия, с двустишием Державина:

Вития о тебе не возгласит похвал:Глас красноречия для праведника мал!

Над останками великих княжон Марии и Елисаветы, дочерей императора Александра I, виднеются два ангела, вылитые из серебра. Они представлены парящими над урнами, с венцом и трубою в руках.

Церковь Св. Лазаря, по преданию, устроена Петром I над прахом любимой сестры Натальи Алексеевны, тело которой впоследствии перенесено в Благовещенскую церковь. Храм этот освящен в 1717 году, затем к нему несколько раз делались пристройки усердием почивающих здесь Ив. Перф. Елагина (бывшего при Екатерине директором театра), графов Шереметевых и князей Белосельских. В этой церкви, как мы уже прежде говорили, погребен сподвижник Петра граф Б. П. Шереметев. Шереметев погребен 10 апреля 1719 года. В 1718 году, накануне Рождества, в склепе этой церкви был похоронен в присутствии царя с большою пышностию его лейб-медик Арескин. Затем здесь лежат: статс-секретарь Теплов, граф А. П. Шувалов, Мелиссино, адмирал Шишков и А. П. Ганнибал, дед поэта Пушкина. На могиле Ганнибала следующая стихотворная эпитафия:

Зной Африки родил, хлад кровь его покоил,России он служил – путь к вечности устроил.

На могиле князя Белосельского виднеется эпитафия поэта Ив[ана] Ивановича] Дмитриева:

Пусть Клио род его от Рюрика ведет, —Поэт, к достоинству любовью привлеченный,С благоговением на камень сей кладетВенок, слезами муз и дружбы орошенный.

У самой церкви, при входе, стоит памятник адмирала Чичагова со следующим стихотворением Екатерины II:

С тройною силою шли шведы на него;Узнав, он рек: Господь защитник мой!Они нас не проглотят. —Отразив, пленил и победу получил.

В начале нынешнего столетия и в конце прошлого на Лазаревском кладбище происходили два погребения, выходившие из ряда обыкновенных. Первые похороны отличались необыкновенной скромностью. Хоронили в простом гробе известного своей благотворительностью графа Н. П. Шереметева. По воле усопшего, все деньги, которые должны бы пойти на богатое погребение, приличное его званию и большому богатству, были розданы бедным. Такая воля завещателя в день похорон привлекла на кладбище толпу бедняков в несколько тысяч человек. Другие похороны, происходившие в конце царствования Екатерины II, собрали тоже немалое число любопытных: хоронили валахского и молдавского князя Гику. Церемониал погребения был следующий: впереди шествия ехали трубачи, затем шло до сотни факельщиков, за ними несли богатый порожний гроб, за последним шли слуги, держа в руках серебряные большие блюда с разварным сарачинским пшеном[12] и изюмом, на другом блюде лежали сушеные плоды, а на третьем – большой позолоченный каравай; затем следовали в богатых молдавских костюмах молдавские бояре с длинными золочеными свечами в руках, после них шло с пением духовенство, с греческим архиепископом во главе. Затем уже несли тело умершего князя, сидящее в собольей шубе и шапке в креслах, обитых золотою парчою. Тело было отпето сперва на паперти, потом внесено в церковь, и там снята с него шуба, одет саван, и затем умерший был положен в гроб.

На Святой неделе, сто двадцать лет тому назад, был похоронен на кладбище Невского монастыря первый русский ученый и славный писатель Ломоносов. На погребении его присутствовали два архиепископа вместе с высшим духовенством и множество знатных вельмож. В числе провожавших его был и всегдашний его антагонист Сумароков. Существует рассказ, что Сумароков, указав на покойника, сказал академику Штелину: «Угомонился дурак и не может более шуметь!» Штелин отвечал ему: «Не советовал бы я вам сказать это ему при жизни». Но не один Сумароков при жизни враждовал с Ломоносовым. Известно, как ревниво тормозили ему путь в деле расширения русского просвещения его товарищи по Академии – немцы Шумахер, Тауберт, Миллер.

После смерти Ломоносова императрица Екатерина II повелела выбить в небольшом числе золотую медаль с надписью, которую сама составила: «Российскому слову великую пользу принесшему».

Граф А. П. Шувалов написал на его кончину оду на французском языке, в которой были превознесены заслуги Ломоносова и унижены зависть и невежество Сумарокова. Спустя несколько дней по кончине Ломоносова канцлер граф Р. И. Воронцов поручил Штелину сочинить надпись и составить рисунок монумента в флорентийском вкусе. То и другое было вскоре отослано графом в Ливорно, и на следующий год памятник был получен, сделанный из каррарского мрамора. Существующий теперь на могиле Ломоносова монумент возобновлен уже внуком графа Р. И. Воронцова, графом М. С. Воронцовым, в 1832 году. Все записки и бумаги Ломоносова приобрел у вдовы его граф Гр. Гр. Орлов, препоручив разобрать их секретарю Козицкому и поместить в Гатчине, у себя во дворце, в особой комнате. Вот краткое извлечение из конспекта похвального слова, набросанного на латинском языке Штелином{36}: «Характер Ломоносова: физической отличался крепостью и почти атлетической силою{37}. Образ жизни общий плебеям. Умственной исполнен страсти к науке; стремление к открытиям. Нравственный. Мужиковат; с низшими и в семействе суров, желал возвыситься, равных презирал. Религиозные предрассудки его. Сатиры на духовных, гимн бороде. Преследует бедного Тредьяковского за его дурной русский слог».

После похорон Ломоносова еще большею торжественностью отличалось погребение тела Крылова. В день похорон, 13 ноября 1844 года, Адмиралтейская церковь не могла вместить всех желающих проститься с телом дедушки Крылова. Первые государственные сановники почтили своим присутствием память Крылова. Крылов умер от несварения пищи в желудке. За несколько часов до смерти он сравнил себя с крестьянином, который навалил на лошадь непосильно большую поклажу рыбы, не думая тем обременить лошадь, ввиду того что рыба сушеная.

Вынесли гроб Крылова и поставили на дроги; военные генералы, сенаторы и другие первые сановники, студенты университета окружили гроб, поддерживали балдахин и несли ордена. Множество народа следовало за гробом. В лавре после литургии отпевание совершал митрополит Антоний с двумя архиереями. На голове покойного лежал тот самый венок, которым чело его было украшено в день пятидесятилетнего его юбилея; на груди были цветы, которые императрица иногда присылала ему и которые он сберегал, как святыню. Вместо герба на траурных принадлежностях был изображен тот же лавровый венок. При закрытии гроба министр народного просвещения положил в гроб медаль, которая была вычеканена для увековечения памяти юбилея.

В день похорон друзья и знакомые Крылова вместе с приглашением получили по экземпляру изданных им басен, на заглавном листе которых под траурною каймою было напечатано: «Приношение на память об Иване Андреевиче, по его желанию». Крылова положили в землю рядом с его другом, Н. И. Гнедичем, переводчиком «Илиады»; короткая их связь закрепилась общим сожительством в доме Императорской библиотеки. Гнедич был совершенная противоположность по внешности. Крылов был неряха, мало заботившийся о своей внешности, Гнедич же был усердным поклонником мод и всегда одевался по последней картинке, волоса его были завиты, шея повязана огромным платком. Несмотря на непригожество свое (Гнедич был тощ и крив, лицо имел изрытое оспой), он считал себя красавцем. Речь его звучала гекзаметрами{38}; в манерах он был чопорен. Впрочем, все это не мешало ему быть человеком самой строгой честности, притом очень забавным рассказчиком и метким на острое слово. На могиле его следующая надпись: «Гнедичу, обогатившему русскую словесность переводом Омира. “Речи из уст его вещих сладчайшие меда лились”» («Илиада», песнь I).

В числе памятников людей, которые трудились со славой и оставили светлый след в истории отечественного просвещения, здесь находится монумент на могиле Д. И. Фон-Визина, скончавшегося 1 декабря 1792 года. Смерть постигла творца «Недоросля», по преданию, внезапно: он накануне еще беседовал с Державиным и с жаром следил за чтением своей комедии «Гофмейстер», напечатанной под названием «Выбор гувернера».

В лавре же лежит прах поэта Евгения Баратынского, с эпитафией, взятой из его стихотворения:

В смиренье сердца надо веритьИ терпеливо ждать конца.

На могиле поэта Жуковского скромный памятник воздвигнут стараниями и приношениями почитателей «бессмертных трудов его и дарований»; надпись на нем: «В память вечную знаменитого певца в стане русских воинов».

Прах нашего историографа Карамзина также покоится на Невском кладбище. Над прахом лежит надгробная белая мраморная плита с бронзовым вызолоченным лавровым венком и надписью «Карамзин». Недалеко от могил Карамзина и Жуковского лежит поэт-слепец Ив. Ив. Козлов.

На кладбище Невской лавры встречаются могилы следующих писателей: Н. Ф. Щербины, князя П. А. Вяземского, П. А. Плетнева, В. И. Панаева (идиллика), П. Н. Арапова (известный театрал), М. Н. Лонгинова (библиограф), М. А. Корфа, Ф. М. Достоевского, А. Н. Оленина, президента Академии художеств, автора многих археологических сочинений и мецената; А. В. Храповицкого, автора известного «Дневника»; С. Н. Марина, очень недурного стихотворца, мало известного в печати. В конце царствования Екатерины и при Павле были известны в петербургском обществе многие его шуточные стихотворения, по большей части рукописные, разные пародии на оды Ломоносова и Державина, как, например: «О ты, что в горести напрасно на службу ропщешь, офицер» или «С белыми Борей власами». Последнюю оду он применил на рождение корпусного учителя Геракова{39}, известного сочинителя разных путешествий. Марин служил в Преображенском полку и был флигель-адъютантом Александра I. Это был светский шутник, веселый товарищ и образованный человек, игравший блистательную роль в кругу петербургской молодежи. К числу литераторов прошедшего века, погребенных на кладбище Невской лавры, можно причислить и А. В. Олешева, известного предводителя дворянства Вологодского наместничества, женатого на сестре великого Суворова. Вот стихотворное надгробие этого сочинителя «Начертания благоденственной жизни»{40}.

Останки тленные того сокрыты тут,Кой вечно будет жить чрез свой на свете труд.Чем Шпальдинг, Дюмулин и Юм себя прославил,То Олешев своим соотчичам оставил.Был воин, судия, мудрец и эконом,Снискавший честь сохой, и шпагой, и пером,Жил добродетельно и кончил жизнь без страху.Читатель, ты, его воздав почтенье праху,К Всевышнему мольбы усердны вознеси,Да дух блаженствует его на небеси!

Невдалеке от этого монумента поставил надгробие в память любезной и добродетельной супруги Ек. Як. Державиной, урожденной Бастидон, огорченный и благодарный муж Гав. Ром. Державин. При этом поэт не забыл сказать и стихотворной эпитафии:

Где добродетель? Где краса?Кто мне следы ее приметит? Увы!Здесь дверь на небеса…Сокрылась в ней – да солнце встретит!

К числу лиц, причастных к литературе, нельзя не отнести и похороненного здесь на Лазаревском кладбище Петра Кир. Хлебникова, генерал-лейтенанта, служившего при графе А. Гр. Разумовском, умершего в 1777 году. Хлебников происходил родом из коломенского купечества; у него была собрана самая редчайшая библиотека, богатая многими очень ценными рукописями; впоследствии частью этой библиотеки владел известный библиограф С. Д. Полторацкий{41}. П. К. Хлебниковым изданы: «Древняя степенная книга», Москва, 1775 г.; «Японская история», Москва, 1773 г.; «Летопись Малыя России», 1777 г.; его же иждивением все гравюры приложены к книге Рубана «Описание С.-Петербурга». Сведения о жизни П. К. Хлебникова напечатаны в С.-Петербурге, в 1778 году.

На кладбище Невского монастыря лежат композиторы: М. И. Глинка{42}, Серов, Даргомыжский и Мусоргский. Художники-граверы: Чемесов, Шубин; архитекторы: Старов и А. Н. Воронихин; могил актеров и актрис здесь нет; впрочем, из числа последних здесь похоронена на Лазаревском кладбище умершая в 1804 году первая тогдашняя танцовщица придворного театра Наст. Парфентьевна Берилова. На памятнике у ней следующая эпитафия:

Какое зрелище плачевное явилось!Приятных дней ее теченье прекратилось,Она уж мертвая, и все сокрылось с нею…

и т. д.

Здесь находим также могилы лиц, отличавшихся необыкновенным долголетием: монаха-молчальника Патермуфия, скончавшегося на 126 году своей жизни, затем могилу инока Авраамия, прожившего 115 лет, и известного елисаветинского и екатерининского героя, 107-летнего старика Василия Романовича Щегловского, сосланного в Сибирь Потемкиным из ревности; он пробыл в ссылке 49 лет.

На старом кладбище встречаем надгробные памятники следующих еще лиц, известных в истории: Адама Адамов, фон дер Вейде, одного из храбрейших генералов Петра I. Вейде был почти неразлучным спутником царя в его походах против шведов. Петр Великий почтил погребение Вейде своим присутствием; затем имена двух известных в истории грозного «слово и дело» графа Андр. Иван. Ушакова, генерал-аншефа, и не менее его известного нашим дедам Степ. Ив. Шешковского, прослужившего отечеству 56 лет и умершего в 1794 году в чине тайного советника. Много в лавре лежит министров, фельдмаршалов: граф Милорадович, адмирал Сенявин, Рикорд, граф Сперанский, Блудов.

Много на кладбище также встречается памятников, явно обнаруживающих невежество и малограмотность поставивших их; большая часть принадлежит умершему купечеству. Вот одна из эпитафий: «Здесь лежит, любезные мои дети, мать ваша, которая на память вам оставила последнее сие завещание: живите дружелюбно… притом помните и то, что Ириной звали ее, в супружестве была за петербургским купцом Васильем Крапивиным 19 лет и 44 года, 10 месяцев и 16 дней; к несказанной моей и вашей печали, разлучилась с вами, оставя мир с вами и благословение»; или другая: «Под сим камнем, воздвигнутым петербургским 2-й гильдии купцом Ник. Ив. Похотиным, погребено тело его, проведшего жизнь в Петербурге безмятежно 42 года собственными трудами и без покрова мнимых приятелей во славу же Божию и трудов своих» и т. д.

В числе эпитафий, невольно вызывающих улыбку, находим следующие: «Пров Константинович, князь Волосский, граф Австрийский, происходивший от рода греческого императора Иоанна Кантакузина, который царствовал в 1198 году (sic), и праправнук бывшего в Валахии господарем 1619 года Сербана Константиновича Кантакузина, родившегося в Трантавании (sic) от Погоны Михайловны, урожденной княгини Кантакузиной в августе месяце, пребывший в службе при российском императорском дворе пажем и имевший наследственное право на орден Константиновича Св. Велик. и победоносца Георгия, умер 4 м. 1787 года в цвете молодых своих лет. От роду имел 16 л. 8 мес.»; или: «Попов, Алекс. Сем., камер-фурьер подполковничьего чина, камердинер Екатерины II:

Царице Росских стран сей ревностно служилИ милости ея по смерть свою носил.Днесь Вышнему Царю на службу преселился;Но чтобы милостив к нему сей Царь явился,Усердную мольбу, читатель, ты пролей,И о жене его и дщери пожалей.Когда родитель был ее уже во гробе,Во матерней тогда была она утробе.В дни сетования произойдя на свет,Отцова вида зрит единый сей предмет;С скорбящей матерью она по нем рыдает,А мрамор сей печаль сердец их представляет.

На могиле генерал-майорши Екатерины Алексеевой, умершей в 1804 году, читаем:

От горестей отшедшая к покоюСокрыта здесь под мраморной доскою.Любя истину и добродетель,Воздвиг сей монумент ее невинности свидетель.

Над могилой иерея Андрея, мужа отменного благонравия и примерного жития, красуется следующая эпитафия:

Под камнем сим лежит тот пастырь и отец,Кой двадцать девять лет словесных пас овец;Пучину жития толь свято преплывал,Что кормчим всяк его себе иметь желал.

На одной могиле отца находим лаконическую надпись сына: «Кого родил, тот сей и соорудил». Весьма загадочны надписи на могилах трех жен подполковника Деласкари{43}, похоронившего их в течение девяти месяцев: первая жена Деласкари умерла 16 августа 1772 года, а последняя – 29 апреля 1773 года. Читая их, можно смело подумать, что Деласкари был опереточный герой Рауль Синяя Борода. Самый роскошный памятник в Невской лавре был некогда Демидова: в огромной мраморной нише колоссальное и хорошо исполненное распятие итальянской работы. Теперь этот памятник запродан и привезен в другое место. Замечательны еще обелиск адмиралу Ханыкову, памятник графу Завадовскому, где гений жизни угашает светильник свой; мраморные гробницы Измайлова, графини Салтыковой, Чичерина, с простой, но прекрасной фигурой возрождающегося феникса; Охотникова, Муравьева, прелестный мавзолей Яковлевой с гнездом, в котором семь голубков просят пищи и печальный голубь сидит на ветке; ионический храм над гробом графини Потемкиной – работы Крылова, с превосходными барельефами, изображающими разлуку матери с детьми и христианскую покорность добродетельной женщины: доверчиво опираясь левой рукой на символ спасения, она спокойно предается Вере, против нее стоящей (произведение известного ваятеля Мартоса). Памятник Турчанинова, вылитый из чугуна, и огромный саркофаг Кусова, кубическая масса чудесного гранита, на котором черный мраморный пьедестал поддерживает гробницу с крестом; по углам бронзовые канделябры. Памятник этот обошелся в 60 000 рублей.

На новом Лазаревском кладбище лежит прах известного схимонаха Александро-Невской лавры Алексия; с этим схимонахом беседовал в келье император Александр I перед своим отъездом в Таганрог. Вот рассказ об этом посещении{44}. Император был у него вместе с митрополитом Серафимом. При входе государя Алексий, пав пред распятием, пропел тропарь «Спаси, Господи» и в то же время, обратясь к высокому гостю, сказал: «Государь, молись!» Государь положил три поклона. Схимник, взяв крест, прочел отпуск и осенил императора. После этого монарх сел с митрополитом на скамью и, посадив схимника, вполголоса разговаривал с митрополитом и, между прочим, сказал: «Все ли здесь имущество его? Где он спит? Я не вижу постели его?» – «Спит он, – отвечал митрополит, – на том же полу, пред сим самым распятием, пред которым и молится». Схимник, вслушавшись в эти слова, встал и сказал: «Нет, государь, и у меня есть постель. Пойдем, я покажу тебе ее». С этими словами он повел императора за перегородку в своей келье. Здесь на столе стоял черный гроб, покрытый черным покрывалом, в гробу лежала схима{45}, свечи, ладан и все принадлежащее к погребению. «Смотри, – сказал схимник, – вот постель моя, и не моя только, а постель всех нас. В ней все мы, государь, ляжем и будем спать долго»; государь несколько времени стоял в размышлении. Когда государь отошел от гроба, то схимник обратился к нему со следующими словами: «Государь, я человек старый и много видел на свете: благоволи выслушать слова мои. До великой чумы в Москве нравы были чище, народ набожнее, но после чумы нравы испортились; в 1812 году наступило время исправления и набожности, но по окончании войны сей нравы еще более испортились. Ты – государь наш и должен бдеть над нравами. Ты – сын Православной церкви и должен любить и охранять ее. Так хочет Господь Бог наш». Государь обратился к митрополиту и сказал: «Многие длинные и красноречивые речи слышал я, но ни одна так не нравилась, как краткие слова старца. Жалею, что я давно с ним не познакомился». Затем, приняв благословение, государь сел в экипаж и прямо отправился в путь. После этого посещения государь не возвращался в Петербург и вскоре скончался в Таганроге.