Хранить вечно

– Ничего я не буду считать! – сейчас же заартачился хозяин кабинета и даже замахал на Саксума коротенькими ручками. – И, тем более, подписывать!

– Будешь, – спокойно сказал Саксум. – Ещё как будешь. А не то я в Кесарии от советника вашего пойду прямиком к префекту. И пожалуюсь ему на то, как обходятся на вверенной ему территории с ветеранами Легиона, награждёнными, понимаешь, лично Великим Кесарем!.. И ещё. Ежели за время моего отсутствия с головы моей жены упадёт хоть один волос!..

– Да всё! Всё! – сдался хозяин кабинета. – Ничего не будет с твоей женой! Не беспокойся! И с ослами твоими тоже ничего не будет! И с вещами! Сам лично сяду на твои вещи и буду охранять их, пока ты из Кесарии не вернёшься!.. О боги! За что мне всё это?!.. И откуда ты только взялся на мою голову?!..

Кабинет у советника префекта оказался небольшим, но уютным. И очень тёплым – в углу, справа от стола, распространяя вокруг себя приятный сухой жар, переливалась чёрно-багровыми отсветами и потрескивала быстрыми золотыми просверками искр большая медная жаровня на невысоких гнутых ножках.

Несмотря на тепло, советник Паквий сидел за столом в меховой лисьей безрукавке, надетой поверх шерстяной зимней туники. Аккуратно постриженная борода слегка скругляла и как бы смягчала его, вытянутое вниз, жёсткое лицо с острым ястребиным носом и глубоко посаженными, свинцовыми глазами.

– Имя?

Вопрос был задан на романском, поэтому Саксум счёл необходимым назваться своим новым полным именем, которое он получил вместе с получением романского гражданства:

– Тиберий Юлий Симон Саксум.

– Когда уволен из Легиона?

– В прошлом году. На июньские календы.

– Сколько прослужил в Легионе?

– Четырнадцать лет… И четыре месяца.

– Должность на момент увольнения?

– Прим-декурион.

– Почему уволен досрочно?

Саксум повёл плечом.

– Уволили… Многих в прошлом году уволили. Новый проконсул посчитал, что в Третьем легионе слишком, понимаешь, много народу. Мою турму рассчитали всю полностью… Да и не только мою. Ни одной полной алы в легионе не осталось.

– Когда и где проходил службу?

Саксум стал старательно перечислять. Писарь – ещё совсем молодой, безбородый юноша с нежными, даже, скорее, девичьими чертами лица, – сидевший от Саксума по левую руку, старательно скрипел пером.

– За что и когда получил «Крепостной венок»?

– Туггурт. Июнь семьдесят седьмого.

– Был ранен?

– Тогда – нет. В Туггурте – нет. Раньше. В семьдесят шестом. Под Тубуском.

– Где живёшь в Палестине?

– Пока ещё нигде. Я ещё до дома всё никак не доберусь.

– Где твой дом?

– В Галилае. Неподалёку от Кафарнаума. Бейт-Цайда – это деревня такая.

– Женщина, которую арестовали вместе с тобой, это твоя жена?

– Да.

– Расскажи, что произошло вчера на постоялом дворе? Подробно.

Саксум принялся рассказывать. Писарь старательно записывал. Советник, откинувшись на спинку стула и сложив руки на груди, внимательно слушал, не задавая больше никаких вопросов. Лицо его было бесстрастно, тёмно-серые глаза пристально смотрели на прим-декуриона.

– Стоп! – подавшись вперёд, неожиданно сказал он, когда Саксум в своём рассказе дошёл до момента появления трактирщика. – Кого, ты говоришь, он звал? Баруха?

– Да, Баруха.

– Точно Баруха?! Ты не путаешь?

– Точно. Он спрашивал: «Барух, уже всё?». Он несколько раз повторил это имя.

– То есть, надо полагать, Барух на тот момент находился у вас в комнате?

– Да, скорее всего. Я думаю, это был один из тех троих.

Паквий пристально смотрел на Саксума.

– А ну-ка, опиши мне подробно того, со сломанным носом.

Саксум задумался.

– Н-ну… С меня ростом. Крепкий. Чернявый. Брови сросшиеся… Не хватает нескольких зубов. Вот здесь, спереди. Нижних. Двух или трёх… А может, и четырёх… Что ещё… Да! Скорее всего, левша. Топор он держал вот так. И бил левой.

– Молодец! – похвалил советник. – Глаз – алмаз! – он опять откинулся на спинку стула и улыбнулся уголками губ. – А ты не промах, прим… Ты знаешь, кого зарубил в трактире? Самого́ Баруха га-Нейна ты зарубил. Или, как его называли местные, Баруха Мстителя. Не знаю, кому он там мстил и за что, но положил этот подонок за последнее время уймищу народа. Причём, что характерно, не щадил ни стариков, ни женщин, ни детей. Грабил, убивал, насиловал. От него вся Галилая стонала. И ещё пол-Самарии в придачу. Мои люди за ним, почитай, год как охотятся. А ты – надо же! – грохнул его без всяких засад и погонь.

– Какие уж тут засады, – невесело усмехнулся Саксум. – Это он, скорее, на меня засаду устроил… Только вот не на того, понимаешь, нарвался.

– Да-а, нарвался он явно не на того. Не повезло… – сказал Паквий. – Вот что, – повернулся он к писарю. – Сообщи-ка об этом в Габу. Пусть тех, кто придёт за телом Баруха, возьмут и допросят. С пристрастием. Может, на сообщников этого негодяя удастся выйти. Не втроём же они, в самом деле, орудовали на половине территории Палестины… Ну, хорошо, – он опять взглянул на Саксума. – И что было дальше?

– Дальше? – Саксум пошкрябал в бороде. – Да дальше-то, в общем, ничего интересного уже не было. Мы с женой быстренько свернулись, забрали из стойла своих ослов и пошли на Ципори… Ну, а потом нас нагнал конный патруль… Кстати, парни в патруле толковые, лихо сработали. Там ведь от трактира четыре дороги уходят. Наверно, по следам вычислили. А может, кто-нибудь из местных подсказал… Сопротивления я не оказывал. Сразу отдал меч.

– Я знаю, – кивнул советник. – В протоколе из Габы зафиксировано, – он помолчал, внимательно глядя на Саксума из-под густых чёрных бровей. – Скажи, а почему ты не остался на постоялом дворе, а попытался скрыться? Почему не сообщил обо всём случившемся властям? Чего тебе было бояться?

Саксум вздохнул.

– Виноват, трибун. Конечно, надо было остаться. И конечно, надо было сообщить… Но я не знал, сколько всего этих разбойников. И не стоит ли ждать повторного нападения. Я ведь говорю – со мной была жена. Она у меня на восьмом месяце. Поэтому… Поэтому я решил уходить… Полагаю, моя вина не столь велика?

Советник молчал довольно долго, рассматривая Саксума и поглаживая свою аккуратную бородку. Потом отодвинул стул и поднялся.

– Тиберий Юлий Симон Саксум. Именем императора Тиберия Юлия Кесаря Августа и на основании закона Империи ты признаёшься невиновным по всем пунктам обвинения. Твоё арестованное имущество, включая личное оружие, подлежит безусловному возврату. Да свершится правосудие! – он сел и вопросительно посмотрел на писаря. – Записал?

Тот, всё ещё торопливо скрипя по папирусу, закивал, зашаркал под столом ногами, потом в последний раз обмакнул перо в чернильницу, вскочил, аккуратно подхватив протокол допроса, быстро перенёс и разложил его на столе перед советником и услужливо подал ему перо. Паквий подмахнул, не глядя.

– Всё, можешь быть свободен… – движением руки отослал он писаря. – Бэни́!

В дверях возник согнутый в поклоне слуга.

– Да, господин!

– Что у нас с термой?

– Всё готово, господин.

– Давай туда, ещё раз всё там проверь. Скажи, что я через полчаса буду.

– Хорошо, господин, – вновь учтиво склонился Бэни и, попятившись, вышел, бесшумно прикрыв за собой дверь.

– Ну вот, – сказал Паквий, – а теперь, прим, поговорим без протокола. Присаживайся.

Саксум огляделся, взял стул, на котором только что сидел писарь, переставил его поближе к столу советника, после чего стянул через голову симлу и сел, положив её на колени.

– Извини, трибун, – виновато сказал он, – жарко.

– А я люблю, когда жарко, – усмехнулся Паквий. – Старые кости… – он помолчал. – Скажи, прим, а у тебя нет желания вернуться на службу? У нас здесь нет никакого сокращения. И не предвидится. Наоборот, здесь очень не хватает людей. Особенно толковых. Я бы мог выхлопотать тебе должность кентуриона. А? Что скажешь?

Саксум встал.

– Прости, трибун, но – нет. Наслужился – во! – он чиркнул себя ребром ладони по горлу. – Честно говоря, я даже рад был, что меня сократили, – он помолчал, а потом тихо добавил: – Домой хочу.

– Ну, нет так нет, – развёл руками советник. – Чего вскочил? Садись… Садись-садись, разговор ещё не закончен… – Саксум сел. – Настаивать не буду. И между прочим, прекрасно тебя понимаю – мне самому служба порой надоедает хуже горькой редьки. Так бы всё бросил и уехал к себе домой, в Лигу́рию. Но… долг есть долг… – он побарабанил пальцами по столу. – Послушай, а тебе ничего не показалось странным во всей этой истории? Я сейчас имею в виду не само нападение, а твой арест, ну и… всё прочее.

Саксум некоторое время размышлял.

– Показалось, – наконец медленно сказал он. – Главное, чего я не понял, так это – почему моим делом занимаются романские власти, а не синедрион? Ведь то, что я романский гражданин, стало известно уже после моего ареста.

– В точку! – сказал Паквий. – Молодец! Светлая голова! Ну, и каковы твои соображения на этот счёт?

Саксум развёл руками.

– Ума не приложу. Для меня всегда канцелярские дела были, понимаешь, тайной за семью печатями… Может, просто ошибка?

Советник опять улыбнулся краешками губ.

– Да нет тут никакой тайны за семью печатями. Так же, как нет и никакой ошибки. Всё правильно. И всё закономерно. Мы занимаемся этим делом потому, что на постоялом дворе был убит романский гражданин.

Саксум задрал брови, но почти сразу хмыкнул и прищурился.

– Позволь, трибун, я угадаю, кто был этот гражданин. Сдаётся мне, что им был этот вонючий старикашка – хозяин трактира. Я прав?

– Ты прав, прим, – одобрительно кивнул Паквий. – Я ведь говорю – у тебя светлая голова… Его звали Гиле́ль бар-Дан. Романское гражданство ему было даровано два года назад. За особые заслуги. С подачи легата, специальным и секретным эдиктом проконсула. Хвала богам, у нас сейчас префектом Понтий Пилат – он хоть понимает правила игры. С предыдущим, Валерием Гратом, каши было не сварить – он терпеть не мог никаких закулисных интриг. Исповедовал тактику лобового удара. А здесь так нельзя. Восток есть восток. Здесь нужно уметь действовать исподволь, тайно. Здесь нужно уметь ждать. Нельзя хватать угли голыми руками. И тем более нельзя дуть на них, чтобы потушить. Иногда проще дать им перегореть, чтоб потом просто смести холодный пепел… Впрочем, я отвлёкся… Так вот, о Гилель бар-Дане. Он помог нам взять Рэувэ́на Хромого… Да и не его одного. Он восемь лет работал на нас. Был нашим осведомителем… – советник помолчал. – Впрочем, как оказалось, работал он не только на нас. Похоже, Гилель был тем самым ребёнком, который умеет сосать сразу две сиськи… А я-то всё никак понять не мог – что ж это такое делается? Вблизи трактира одно за другим убийства происходят, ограбления, а наш бравый осведомитель ни о чём таком не осведомлён. Не знает он, видите ли, ничего! Ничего он, видите ли, не видел и ни о чём не слышал! Теперь-то всё понятно. Ел он с руки у Баруха, чего уж там говорить… Хотя, конечно, Барух мог его просто-напросто запугать… Впрочем, теперь это уже никакого значения не имеет. Я, собственно, о другом. У меня, прим, есть для тебя совершенно конкретное предложение… – советник сделал паузу. – Как ты посмотришь на то, чтобы занять место Гилель бар-Дана?

– Это как? – не понял Саксум. – Какое место?

– Место трактирщика, – уточнил Паквий. – Место хозяина постоялого двора… Насчёт права собственности можешь быть спокоен. Всё имущество Гилель бар-Дана – имущество государственного преступника – подлежит конфискации в пользу казны. На него будет объявлен публичный торг. Уверен: желающих будет хоть отбавляй – место бойкое, а значит, хлебное. Так что ты совершенно спокойно, не вызвав ничьих подозрений, сможешь купить этот трактир и стать его законным хозяином. Не волнуйся, сумма, которую ты якобы заплатишь за трактир, будет чисто условной. Реально ты не отдашь ни пруты. Таким образом, постоялый двор перейдёт в твоё полное распоряжение. Ну и, кроме того. Тебе будет назначено очень неплохое жалованье. Н-ну… что-нибудь около пятисот денариев в год. Ну как? Заманчиво?

Саксум задумался.

– И что я должен буду делать?

Советник пожал плечами.

– Да ничего особенного. Собирать сведения. Отслеживать обстановку в окру́ге. Как говорится, держать руку на пульсе.

– И всё?

– И всё… Время от времени к тебе будет приезжать наш человек, и ты будешь передавать ему донесение обо всём том, что тебе стало известно. Об обстановке на дорогах, о различных неординарных событиях, о происшествиях. А также о слухах, сплетнях – постояльцы в трактирах всегда любили посплетничать. Ну и, разумеется, о совершённых или готовящихся преступлениях, заговорах, мятежах… Ну что? Согласен?

Советник выжидательно смотрел на прим-декуриона.

Саксум медленно покачал головой.

– Нет, трибун. Конечно, соблазнительно, заманчиво, но… нет.

– Почему «нет»?

Саксум повёл плечом.

– Да, в общем-то, нипочему. Просто – нет… Прости, трибун, но, наверно, я уже стар для всего этого. Наигрался я в эти игры. Ещё в Нумидии наигрался… И ещё… Я однажды пообещал жене, что мы будем жить на берегу моря. И что у нас будет лодка с парусом. А я, понимаешь, привык исполнять свои обещания.

На этот раз Паквий молчал очень долго.

– Это твоё окончательное слово? – наконец произнёс он.

– Да.

– Может, подумаешь? Посоветуешься с женой? Я не тороплю.

Саксум снова покачал головой.

– Это ни к чему, трибун. Решение окончательное. Нет.

– Ну что ж… – советник медленно поднялся; Саксум тоже встал. – Надеюсь тебе не надо напоминать о том, что всё, о чём мы с тобой сейчас здесь говорили, не предназначено для чужих ушей?

– Да, трибун, не надо, – заверил Саксум. – Я хорошо знаю, трибун, что такое тайна. На этот счёт ты можешь быть совершенно спокоен.

– Хорошо, – кивнул советник.

Он подошёл к жаровне и, заложив руки за спину, стал смотреть на мерцающие угли.

Саксум осторожно кашлянул:

– Я могу быть свободен, трибун?

– Да, – отозвался Паквий, не оборачиваясь, – можешь.

Саксум сделал налево кругом и двинулся к двери.

– Хотя… – раздалось у него за спиной.

Саксум остановился и вновь повернулся к советнику. Тот стоял в той же позе и всё так же смотрел на угли. Потом медленно поднял голову и искоса взглянул на прима.

– Хотя… что-то мне подсказывает, что это не последняя наша встреча. Что мы ещё увидимся с тобой, прим-декурион Симон Саксум… У тебя нет такого предчувствия?..

Саксум молчал.

Не дождавшись ответа, советник вновь отвернулся к жаровне.

– Вот ведь беда, – негромко пожаловался он. – Как только портится погода – сразу же начинает ломить спину. И ведь ничего не поделаешь… Старые кости…

– Вон за тем жёлтым домом, направо, начинается наша улица… – напряжённым голосом произнесла Хавива. – Шестой дом по левой стороне.

Саксум посмотрел на жену. Ни кровиночки не было в её лице. Рот у Хавивы был полуоткрыт, глаза – широко распахнуты и глядели с какой-то отчаянной решимостью. Он взял жену за руку. Пальцы у неё оказались холодными и влажными и чуть подрагивали. Хавива мельком глянула на него, улыбнулась какой-то ненастоящей, вымученной улыбкой и вновь устремила взгляд вперёд.

– Двадцать три года… – прошептала она. – Представляешь? Двадцать три года…

Народу на улице почти не было. Они уже давно миновали центр Ципори – пыльный, шумный, с его пёстрой рыночной толкотнёй, пронзительными криками торговцев и зазывал, сливающимися в один сплошной многоголосый вой, с запахами жареного мяса, свежеиспечённых хлебных лепёшек и ослиной мочи. Здесь, на окраине, было тихо и пусто. Ставни в домах, по поводу тёплого дня, были распахнуты, на подоконниках – животами к солнцу – лениво лежали подушки, на верёвках, протянутых над головой через улицу, сохло пёстрое бельё. Где-то неподалёку – наверное, во внутреннем дворике – кто-то несмело и неумело пробовал играть на хали́ле – небольшой тростниковой свирели. Сзади негромко и ритмично постукивали копытцами ослики.

Саксум с женой подошли к большому двухэтажному дому, сложенному из крупных кирпичей жёлтого песчаника.

– Сюда, – сказала Хавива.

Они завернули за угол и остановились.

Дальше города не было. Дальше начинался обширный пустырь. Пепелище. Старое, уже не дымящее, не зияющее ослепительно-чёрной развёрстой раной, не ощетиненное косо стоящими обугленными костями поломанных балок, а серое, потухшее, оплывшее, поросшее высокой пыльной травой и колючим многолетним кустарником. Всё, что здесь было, что жило здесь когда-то, уже умерло, пропало, сгинуло. Давно. Много-много лет тому назад.

– Ну вот и всё, – сказала Хавива.

От безнадёжности, от какой-то беспросветной потерянности, прозвучавшей в её голосе, у Саксума по спине пробежали мурашки.

– Подожди, – сказал он. – Но ведь это же ещё ничего не значит. Может, она живёт у каких-нибудь родственников. У вас ведь были родственники?

Хавива равнодушно пожала плечами.

– Наверно, были. Я не помню.

Она стояла прямая и строгая, плотно сжав губы и глядя перед собой сухими горячими глазами. Потом, словно опомнившись, стронулась с места и медленно пошла по тропинке, протоптанной в бурьяне вдоль всё ещё угадывающейся среди развалин улицы. Саксум двинулся следом. Хавива остановилась возле ничем не приметного, похожего на десятки других, глиняного холма, сплошь заросшего полынью и черноголовником, и, судорожно вздохнув, опустилась на колени.

– Здесь? – тихо спросил Саксум.

Хавива молча кивнула.

Саксум отошёл к ослам и встал, глядя на жену, положив ладонь на тёплый шерстяной загривок безразличного Аполлона.

Было солнечно и тихо. Лишь где-то в ветвях уже успевшего вырасти на развалинах, невысокого сикомора время от времени звонко скворчал зяблик.

– Знаешь что, – сказал Саксум, – ты побудь здесь, а я пойду к домам, поспрашиваю – может, кто-нибудь что-нибудь знает.

– Да… – сказала Хавива. – Конечно… Спасибо.

Он привязал ослов к стволу сикомора и, не оглядываясь, быстро зашагал по тропинке назад – в город…

Когда он вернулся, жена сидела на расстеленном на земле платке и наблюдала за трясогузкой, проворно охотящейся в пыльных полынных зарослях за какими-то мелкими мошками. Хавива лишь один раз глянула в его сторону и сейчас же отвела взгляд.