Хранить вечно
Саксум, отсчитав пять прут, протянул мальчишке честно заработанные им деньги и поинтересовался:
– Родители-то у тебя есть, воин?
Тот быстрым движением сгрёб у Саксума с ладони монеты, спрятал их у себя где-то под лохмотьями и, подняв лопоухую голову, отрицательно помотал ею.
– Сирота, стало быть, – подытожил Саксум.
Подумав, он достал из кошелька ещё две пруты:
– На, держи, купи себе что-нибудь на ноги. Сандалии какие-нибудь. А то простудишься чего доброго и помрёшь. Холодно. Не сезон сейчас, понимаешь, босиком бегать.
Мальчишка внимательно посмотрел на Саксума, осторожно взял деньги и зажал их в кулаке. Оттопыренные уши его порозовели.
– Родители-то твои куда делись? – спросил Саксум, пряча кошелёк. – Или ты с рождения сирота?
– Господи, Шимон, – вмешалась Хавива, – ну чего ты спрашиваешь?! Ты же видишь – он немой! Как он тебе ответит?!
Мальчишка удивлённо посмотрел на Хавиву, шмыгнул носом и вдруг ломким баском отчётливо произнёс:
– Сама ты немая! Дура толстобрюхая!
– Ух ты! – обалдел Саксум. – Так ты что, говорить умеешь?! А чего ж до сих пор молчал?
– Умею. Не хуже тебя, – с солидностью в голосе произнёс пацан. – А говорить – надобности не было. Чего попусту языком молоть? Чай, не баба.
Хавива прыснула в кулак. Саксум удивлённо покачал головой:
– Ну ты, прям, как этот… как оракул – пока денежку не дашь, сло́ва не услышишь.
Он хотел было по-дружески потрепать мальчишку по вихрам, но тот вывернулся из-под руки и отскочил в сторону.
– Сам ты… каракул! – звонко крикнул он; чумазые щёки его полыхнули румянцем. – Думаешь, большой – можешь обзываться?! Сам вырядился, как фазан, а туда же!
– Да подожди ты!..
Саксум, улыбаясь, двинулся было к пацану, но тот, отбежав на несколько шагов, обернулся и звонко крикнул:
– Фазан! Фазан александрийский!
После чего показал Саксуму неприличный жест и нырнул в рыночную толпу…
– Ну, со мной-то ясно, – сказала Хавива, отодвигая от себя пустую миску, – Может, не совсем и дура, а вот то, что толстобрюхая – это точно. А вот почему ты у меня фазан именно александрийский?
– Это как раз совсем просто, – улыбнулся Саксум. – Мальчишка ведь видел, что мы с будары сошли. Так? А будара приплыла из Александрии. Это во всей округе, наверняка, знают. Сейчас ведь не сезон, все приплывшие корабли наперечёт. Особенно те, что пришли издалека. Так что насчёт александрийского как раз всё понятно. А вот почему, понимаешь, фазан? Что у меня с фазаном-то общего?
– Ой, да ты на себя со стороны посмотри! – всплеснула руками Хавива. – Да такие котурни, если и есть у кого в Палестине, так разве что у самого́ наместника. А симла! Хитрец Элазар для тебя, наверно, самую дорогую симлу на рынке выбрал. Про пояс я вообще не говорю! Я что-то, пока мы от Кесарии шли, ни у кого такого пояса не видела. Даже близко! Так что я вполне этого пацанёнка понимаю. Ты и раньше-то смотрелся далеко не бедно. А теперь, после того как Элазар для тебя всю эту дорогущую одежду накупил, – и подавно!.. На тебя ж, между прочим, все встречные женщины заглядываются, а некоторые даже вслед оборачиваются!
– Да ты что?! – изумился Саксум. – А я что-то не заметил.
– Оборачиваются-оборачиваются, – засмеялась Хавива. – И не надо делать такие круглые глаза, хитрец!
– Это они вовсе не на меня оборачиваются.
– А на кого?
– Не на меня!
– Ну а на кого, если не на тебя? На кого? На меня что ли? На живот мой?
– На осла! – «догадался» Саксум. – Что ты смеёшься? На осла! Осёл у меня, понимаешь, красивый очень! Ты видела? Прям Аполлон! Я его ещё когда в Кесарии в первый раз увидал, сразу подумал: «Какой красивый осёл! Аполлон, да и только!» Ноги какие! А глаза! Гага́ты, а не глаза! А уши-то, уши! Мне б такие уши, я бы первым красавцем во всей Палестине был! Прямые, стройные, чуть ли не в две пяди длиной, да ещё и шерстью поросшие! Вот ты только представь меня с такими ушами! А?! Согласись, ведь красавец!..
– Да ну тебя!.. – Хавива, держась за живот, тяжело отдувалась. – Прекрати!.. А то я сейчас рожу! Нельзя мне так смеяться!
– Ладно, всё, не буду, – Саксум погладил её по плечу. – Погоди рожать. Нам ещё до Ципори дойти надо. А потом – ко мне домой… Ну ты как, наелась? Или ещё что-нибудь взять?
– Ой, нет, всё, – Хавива покрутила головой. – И так дышать тяжело. Слопала две полных миски! Вкусный у них тут соус…
В это время, стуча башмаками по каменному полу, в трактир ввалилась новая компания: трое мужчин и одна женщина. Они уселись за ближайший к дверям стол и принялись громко звать хозяина.
– Пойдём, – сказал Саксум Хавиве. – Спать пора. Завтра вставать рано.
Они прошли мимо шумной компании и поднялись наверх. На полу возле их комнаты неярко мерцала жёлтым огоньком масляная плошка.
– Во как! – пробормотал Саксум. – Заботится яйцеголовый. Кто б мог подумать!
Он поднял с пола светильник, отомкнул тяжёлым бронзовым ключом массивный накладной замок и толкнул ладонью сердито заскрипевшую дверь. Войдя, Саксум внимательно осмотрел комнату, потом вернулся к двери, запер её на внутренний засов, подёргал, проверяя, подошёл к узкому окну, постучал по закрытой ставне, после чего повернулся к жене.
– Ты ничего не заметила?
– Нет, – пожала плечами Хавива. – А что я должна была заметить?
– Да тип этот… Ну, из компании, что только что пришла. Тот, что к нам спиной сел. Видела?.. – Саксум покусал губу. – По-моему, он ещё в Кесарии около нас крутился. Возле лавки Элазара. Что он тут, понимаешь, забыл?.. Ой, что-то не нравится мне всё это!
– Может, ты ошибаешься? – Хавива встревоженно посмотрела на мужа. – Темно там. Мог ведь и обознаться.
– Мог, – не стал спорить Саксум. – Но, по-моему, это всё-таки он. Я его перебитый нос запомнил. Очень, понимаешь, приметный нос.
– И что будем делать?
– Что будем делать?.. – Саксум решительно направился к кровати. – Спать будем. Если это шайка, здесь они всё равно на нас напасть не посмеют. И обворовать ночью не обворуют – засов надёжный, я проверил, снаружи такой никак не отопрёшь. И через окно вряд ли – второй этаж, ставня… – он уселся на кровать и принялся расшнуровывать котурни. – Ну, а завтра – посмотрим. День – не ночь, утро – не вечер… Хотя… – он замолчал, размышляя, потом встал и, подойдя к сваленной в углу комнаты поклаже, принялся споро расшивать один из тюков. – Хотя…
Он развязал мешок и извлёк из него свой меч, заботливо завёрнутый в кусок грубой дерюги. Размотав ткань, Саксум вынул спату из ножен и внимательно осмотрел её. После чего утвердил обнажённый меч у изголовья кровати.
– Бережёного Бог бережёт, – сказал он, поймав встревоженный взгляд Хавивы. – На всякий, понимаешь, случай. Мало ли чего.
– Шимон… – начала было Хавива, но Саксум не дал ей договорить.
– Я ж тебе говорю – на всякий случай! Не волнуйся, я тебе обещаю: всё будет хорошо, – и, видя, что жена медлит, добавил уже решительно: – Всё, хватит на сегодня разговоров. Давай гаси свет и ложись.
Он снял свою дорогущую, расшитую звёздами симлу, скинул котурни и растянулся на кровати, с наслаждением вытянув гудящие от долгой ходьбы ноги. Хавива задула лампадку, коротко пошуршала в темноте и вскоре улеглась рядом, уткнувшись носом в его плечо.
– Главное, чтоб они ослов наших из стойла не увели… – поворачиваясь к жене и обнимая её, сказал Саксум и, улыбнувшись в темноту, добавил: – Особенно, понимаешь, моего… Аполлона…
Ночь прошла спокойно.
Встали с рассветом. Сквозь щели в закрытой ставне пробивался неверный свет. В комнате было серо и холодно. Саксум выбрался из-под одеяла и, щёлкая зубами, принялся обуваться. Хавива, сидя на кровати, расчёсывала гребнем свои густые длинные волосы.
– Перекусить бы чего перед дорогой… – сказал Саксум, зевая и вздрагивая от утреннего озноба. – Хотя у хозяина сейчас вряд ли чего допросишься.
– У нас лепёшки есть, – сказала Хавива. – И изюм.
– И финики, – добавил Саксум. – И полфляги воды. Ладно, нормально, перебьёмся.
– А знаешь, – сказала Хавива, поднимаясь, – я сейчас схожу к хозяйке и возьму молока. Ну, или простокваши. Чего нам простую воду хлебать.
– Правильно, – одобрил Саксум. – Молодец. И сыра возьми. На сейчас и в дорогу. Сыр-то у них должен быть… Держи деньги.
Он отсчитал несколько монет из кошелька. Хавива повязала на голову платок и, подойдя к двери, откинула тяжёлый засов.
В то же мгновенье дверь распахнулась, сбив Хавиву с ног, и в комнату с грохотом ворвались три человека; в сумеречном свете тускло блеснули ножи.
Саксум среагировал мгновенно. Не успел ещё упасть на пол поваленный Хавивой стул, а спата прим-декуриона, описав широкую дугу, уже обрушилась на голову первого из нападавших. Второму достался режущий удар по шее. Разбойник выронил нож, схватился руками за горло и стал медленно сползать по стене; из-под его пальцев толчками била густая чёрная кровь. Третий грабитель – тот самый кесариец с перебитым носом – вооружённый топором с длинной рукоятью, поначалу было опешил и попятился, но быстро пришёл в себя и, шагнув вперёд, взмахнул своим оружием. Саксум подсел и рубанул кесарийца клинком по колену. Тот заревел и, схватившись за ногу, повалился на пол; топор его, звякнув, отлетел в сторону. Саксум ударом ноги опрокинул грабителя на спину и, перехватив меч двумя руками, вонзил его в середину груди лежащего. Кесариец захрипел, выгнулся и затих.
Саксум огляделся. Всё было кончено.
В это время за дверью зашаркали шаги и знакомый дребезжащий голос вкрадчиво произнёс:
– Бару́х, уже всё?.. – в комнату, держа перед собой зажжённую лампадку и загораживаясь рукой от её света, осторожно заглянул хозяин трактира. – Уже всё, Барух?.. Барух!..
Саксум, не говоря ни слова, протянул руку, ухватил старика за бороду и, резко дёрнув на себя, воткнул ему меч в солнечное сплетение. Светильник с глухим стуком упал на пол и потух. Следом мягко повалилось тело трактирщика.
Саксум вытер лезвие о край одежды убитого и, повернувшись, перешагивая через трупы и стараясь не наступать в чёрные лужи, подошёл к Хавиве. Та сидела на полу, обхватив руками живот, и полными ужаса глазами смотрела на мужа.
– Ты в порядке? – спросил Саксум, присаживаясь рядом с ней на корточки. – Тебя не задели?..
Хавива отрицательно покачала головой; лицо её – неподвижной маской – белело в густых сумерках.
– Ну вот и славно, – выдохнул Саксум. – Я так за тебя испугался!.. Давай вставай. Надо срочно уходить отсюда…
Он помог жене подняться.
– Надо уходить, – повторил он, убирая с лица Хавивы растрепавшиеся волосы. – Кто его знает, сколько их тут всего. Сволочей этих…
Их нагнали часа через два.
Саксум ещё за несколько стадиев заметил погоню – четверых всадников, пылящих на рысях по узкому просёлку, идущему по заросшей густым кустарником пустоши.
– С дороги! – скомандовал он Хавиве, заворачивая ослов. – Уходим в кусты!..
Однако уйти не получилось – осёл Саксума заартачился и ни в какую не захотел покидать ровную мягкую дорогу и лезть куда-то, в колючий непролазный кустарник. Всадники быстро приближались.
– Стань сзади! – резко сказал Саксум жене, поворачиваясь навстречу грабителям и обнажая меч. – Четверо… Может, и отобьёмся.
Но это оказались не грабители. Глухо стуча копытами и поднимая целые тучи пыли, налетела четвёрка легионеров: на одинаковых гнедых лошадях, в плащах цвета запёкшейся крови, с оскалившейся волчицей на притороченных к сёдлам, красных шестигранных щитах. Дунул горячий ветер, ударил в нос резкий запах конского пота, нависли над головой страшные зазубренные наконечники тяжёлых трагул.
– Брось меч! – грозно крикнул по-арамейски легионер в шлеме, увенчанном страусиным пером, сдерживая норовящую подняться на дыбы лошадь. – Брось меч и встань на колени!.. – и, переходя на романский, заученно отчеканил: – Именем императора Тиберия Юлия Кесаря Августа! На основании закона Великой Романской Империи! Вы арестованы!..
2
– Имя?
– Шимон бар-Йона́.
– Откуда родом?
– Ха-Галиль.
– Точнее.
– Бейт-Ца́йда. Это деревушка такая, неподалёку от Кфар-Наху́ма.
– Что за женщину взяли вместе с тобой?
– Это моя жена, Хавива. Она беременна, и я бы хотел попросить…
– Заткнись! И отвечай на вопросы…
Дознаватель, облокотясь на тяжёлый массивный стол, сколоченный из неструганных досок и, казалось, более подходивший для разделывания мяса, нежели для отправления каких-либо канцелярских нужд, брезгливо глядел на Саксума из-под тяжёлых, набрякших век. Был он, судя по маленьким рукам, невелик ростом, но лицо имел широкое, одутловатое, с многочисленными складками и большими отвисшими брылями.
В маленькой квадратной комнатке – фактически каменном мешке – было сумрачно и холодно. В небольшое зарешёченное окно под самым потолком с трудом просачивался скудный серенький свет – день на улице стоял пасмурный. Справа от Саксума, в углу, скорчившись на табурете и чиркая пером по папирусу протокола допроса, трудился в поте лица писарь. В поте лица в прямом смысле – писарь был явно болен: бледное, даже какое-то голубоватое лицо его искрилось нездоровой испариной, он кутался в шерстяное верблюжье одеяло и время от времени разражался сухим лающим кашлем, прижимая слабый кулак к впалой груди и болезненно кривя тонкие синюшные губы. За спиной у Саксума переминался с ноги на ногу и то и дело шумно вздыхал дежурный легионер. От него на всю комнату разило чесноком и кислой винной отрыжкой.
– Как ты оказался на постоялом дворе?
– Мы с женой направлялись из Кесарии в Ципори. В этом трактире остановились на ночь. В Ципори у Хавивы живёт мать. Мы хотели…
– Заткнись! Меня совершенно не интересует, кто где живёт и чего вы там хотели. Меня интересует – за что ты убил этих людей на постоялом дворе?
Саксум повёл плечом.
– Это были грабители. Они напали на нас. Хотели убить… У них были ножи.
– Допустим… А за что ты зарезал трактирщика? Он что, тоже хотел тебя убить?
– Он был с ними заодно. Я думаю, он – наводчик. Я думаю, мы с женой не первые, на кого на этом постоялом дворе или в его окрестностях совершено нападение… Скажи, а много, вообще, убитых на этой дороге? За последние несколько недель были заявления о людях, пропавших в этом районе? Особенно, понимаешь, о богатых людях, о людях при деньгах?
– Да что ж ты такой болтливый! О́ппий!
За спиной у Саксума что-то шаркнуло, и тотчас голова его чуть не отлетела от тяжёлой звонкой оплеухи. Он едва устоял на ногах. Саксум помотал головой, приходя в себя, и медленно обернулся. Стражник стоял за его спиной и равнодушно смотрел на него, склонив голову набок и медленно перекатывая во рту какую-то жвачку. Саксум осторожно потрогал звенящее ухо – ухо горело.
– Я не советую тебе больше так делать, солдат, – перейдя на романский, тихо, но отчётливо произнёс Саксум, глядя прямо в глаза легионера.
Тот перестал жевать и в изумлении уставился на арестанта. Был он ростом не ниже Саксума, но несколько рыхл телом и полноват. Видимо, что-то насторожило его в лице отставного прима, поскольку он опустил уже занесённую для повторного удара руку и, что-то неразборчиво пробормотав себе под нос, попятился к двери.
– Что?! Что ты сказал?! Что он сказал, Оппий?! – дознаватель даже привстал за своим столом. – Ты что, говоришь по-романски? – тоже переходя на имперский язык, спросил он.
– Говорю, – подтвердил Саксум. – И я сказал ему, чтобы он не смел ко мне прикасаться. Я – отставной прим-декурион. Я – такой же легионер, как и вы, и я не позволю…
– Да мне насрать, кто ты такой! – оборвал его дознаватель, он уже опять сидел, с непередаваемой брезгливостью глядя на арестанта. – Для меня ты – преступник. И я буду поступать с тобой, как с преступником. То есть, как с куском дерьма. Я сейчас прикажу приковать тебя, – он кивнул на тяжёлое бронзовое кольцо, вмурованное в стену, – и буду бить кнутом до тех пор, пока ты не скажешь мне всё, что меня интересует. Ты меня понял?!
– Я тебя понял, – сказал Саксум. – Но с чего ты взял, что я преступник? В чём ты меня обвиняешь? По поводу людей на постоялом дворе я тебе уже всё объяснил. Они напали на нас. Они караулили за дверью, и когда моя жена…
– Да ты заткнёшься сегодня или нет?! – заорал, багровея, дознаватель. – Свои объяснения можешь оставить при себе! Ты взят на дороге с мечом в руке! Уже только за одно это я имею полное право отправить тебя на крест!
– Это почему же? – удивился Саксум. – Я ведь не оказал твоим людям никакого сопротивления. А обнажил меч, поскольку сначала подумал, что это нас нагнали сообщники грабителей.
– Ты дурак?! Или прикидываешься?! – дознаватель глядел на арестанта уже с неприкрытой ненавистью. – Ты что, никогда не слышал про эдикт проконсула о запрете ношения оружия?! Нет? Итама́р! – рявкнул он. – Огласи!
Худосочный писарь вздрогнул всем телом, выронил перо и, испуганно взглянув на дознавателя, торопливо поднялся. После чего, тяжело опираясь на свой наклонный столик руками, слабым надтреснутым голосом принялся монотонно декламировать:
– Именем императора Тиберия Юлия Кесаря Августа, под страхом публичного бичевания и последующей казни через распятие на кресте, запрещается всякому жителю Иудеи, Идумеи и Сама́рии, а равно Пере́и и Галилаи, а равно Итуре́и, Батана́и, Гавла́нитиса, Авра́нитиса и Трахо́нитиса, а равно и императорских земель южнее Я́мнии и близ Габы, и от Птолемаиса до Сидона, а равно и во всех городах и землях Дека́полиса, изготовление, хранение и ношение всякого оружия, включая мечи любые, пики и дротики любые, луки и стрелы к ним, боевые топоры и прочее, а также ножей с лезвием длиннее… кха… дли… кха… кха-кха…
Писарь закашлялся, прижимая кулак к груди и панически глядя на своего начальника.
– С лезвием длиннее одной ладони, – закончил за него дознаватель и посмотрел на Саксума уже, скорее, насмешливо. – Ты понял, отставной прим? Бичевание и смерть! А ты мне тут права качаешь!
– Я только не понял, каким образом всё то, что вы тут сейчас огласили, относится ко мне, – спокойно сказал Саксум.
– То есть как это «каким образом»?! – изумился дознаватель. – Самым прямым образом. Не хочешь же ты, в самом деле, сказать…
– Хочу, – перебил его Саксум. – Именно это я и хочу сказать.
Он сунул руку за пазуху, извлёк оттуда небольшой предмет, висящий на шнурке, снял его через голову и, шагнув вперёд, положил на стол перед дознавателем. Это оказался маленький рулончик пергамента, намотанный на втулку из слоновой кости и перевязанный красным шёлковым шнурком.
– Булла?! – брови дознавателя взметнулись вверх.
– Она самая, – подтвердил Саксум.
Дознаватель взял буллу в руки, развязал шнурок, развернул свиток и, близоруко щурясь, поднёс его к самым глазам.
– Эй ты, обморок, – через какое-то время окликнул он писаря, – иди глянь, что тут написано. Нихрена я тут не разберу – уж больно мелко!
Писарь сполз с табурета и, волоча за собой по полу край одеяла, приблизился к столу. Почтительно приняв из рук своего начальника буллу, он повернул её к свету и принялся читать:
– Тиберий Юлий Симон Саксум. Благословен Юпитером Всеблагим Величайшим и Викторией Августой. Именем… кха… именем императора Тиберия Юлия Кесаря Августа награждён «Крепостным венком». Храбрость и благочестие. Семьсот семьдесят… кха… кха-кха… семьдесят седьмой год от основания Города, июнь.
– Понял? – Саксум пристально посмотрел в лицо дознавателя. – Храбрость и благочестие! А ты тут, понимаешь, пытаешься меня в чём-то обвинить.
– Подумаешь, булла! – прогундосил от дверей стражник. – Буллу и снять с кого-нибудь можно. Скажи ему – пусть плечо покажет.
– Без тебя обойдусь, умник! – огрызнулся дознаватель. – Не учи учёного!.. А ну-ка, покажи плечо! – обратился он уже к Саксуму.
– Я тебе покажу даже не одно плечо. Я тебе покажу оба плеча, – сказал Саксум и, поочерёдно задирая рукава, продемонстрировал присутствующим свои легионные наколки: на правом плече – могучего крылатого Пегаса, а на левом – увитую виноградной лозой цифру «III», стоящую, как на пьедестале, на надписи:
AUGUSTAPIAFIDELISВсе трое рассматривали наколки с неподдельным любопытством. Хозяин кабинета – привстав со стула и отвесив толстую нижнюю губу. Писарь – издалека, вытягивая тонкую шею из своего одеяла, словно черепаха из панциря. Стражник – сзади, шумно дыша и обдавая Саксума сложным букетом разнообразных кухонных запахов.
– Третий легион… – почесал в затылке дознаватель. – Это где ж такой?
– Африка, – авторитетно пробасил стражник.
– Нумидия, – уточнил Саксум.
– Даже не слыхал про такую, – признался дознаватель.
– Вот видишь, – укорил его прим-декурион. – А туда же… Дай сюда! – он шагнул к писарю, вынул из его слабых влажных пальцев буллу и, скатав её обратно в тугой рулончик, принялся тщательно перевязывать шнурком.
– Эй! Эй! – опомнился хозяин кабинета. – Ты тут не это… не своевольничай! А то я сейчас на тебя быстро укорот найду!
Впрочем, уверенности в его голосе явно поубавилось.
– А я и не своевольничаю, – примирительно сказал Саксум. – Если у тебя есть ко мне какие-то претензии, а тем паче обвинения, я готов их выслушать. Ежели нет – извини – я бы хотел выйти отсюда. Я тебе уже говорил, жена у меня беременная, на восьмом месяце. А нам ещё добираться отсюда до са́мого, понимаешь, Кинеретского озера.
– Это твои проблемы, – отмахнулся дознаватель. – В любом случае сегодня я тебя не выпущу. То, что ты – романский гражданин, конечно, многое меняет. Но факт остаётся фактом: ты зарезал четырёх человек…
– Четырёх разбойников!
– Без разницы! Ты зарезал четверых, и в этой связи надо провести самое тщательное разбирательство.
– Ну так проводи! – нетерпеливо воскликнул Саксум. – Проводи! Кто тебе мешает?!
– И проведу! – заверил его хозяин кабинета. – Проведу, не беспокойся.
– Я, кстати, вообще не понимаю – почему этим делом начали заниматься романские власти? – покрутил головой Саксум. – Если один еврей зарезал другого еврея, разве это дело не для суда синедриона? Причём здесь вы?
– А вот это совершенно не твоего ума дело! – тут же «взвился на дыбы» дознаватель. – Много будешь знать – плохо будешь спать! Не тебе тут решать, кому какими делами заниматься! Отойди вообще от стола и стой молча!
– Да я-то чего, – даже слегка опешил от такого напора Саксум. – Да ради бога. Занимайтесь, если вам больше делать нечего.
Он отошёл на своё прежнее место и стал, покорно сложив руки на животе.
В маленькой тюремной комнатке установилась вязкая напряжённая тишина. Стало даже слышно, как бурчит в желудке у стражника и сипло, с трудом, проходит воздух сквозь горло больного писаря. Хозяин кабинета, откинувшись на спинку стула, некоторое время в задумчивости барабанил пальцами по столешнице, закусив толстую губу и собрав кожу над переносицей в крупные вертикальные складки.
– Вот что, – наконец принял он решение, – придётся тебе прокатиться обратно в Кесарию. Слишком уж плотно тут всё завязано. Я тебе всего сказать не могу, но дело тут гораздо серьёзней, чем ты думаешь… Поэтому поедешь к советнику Паквию. Пусть он решает.
– Подожди, – опешил Саксум. – То есть как это «обратно в Кесарию»?! Ты что, смеёшься?! Отсюда до Ципори всего сто стадиев осталось. Полдня пути, понимаешь. А ты меня обратно в Кесарию?!
– Ничего не поделаешь, – развёл руками дознаватель. – Трибун же к тебе сюда не поедет? Не поедет. Поэтому тебе самому придётся ехать к трибуну… Да ладно, не расстраивайся. Не пешком же. Я для этого дела би́гу свою дам. Если всё будет хорошо – через два дня вернёшься обратно в Габу и потопаешь себе спокойно в Ципори… Или куда там тебе?
– Подожди, – опять сказал Саксум, – а моя жена? Она что, тоже в Кесарию?!
– Нет, твоя жена останется здесь. Зачем ей в Кесарию?
– Где здесь? В тюрьме?!
– Зачем в тюрьме? Не обязательно в тюрьме… А хотя бы и в тюрьме. Что тут плохого? Уж во всяком случае, безопасно. Поселим её в отдельной камере. Кормить будем нормально. С нашей кухни.
– А ослов моих ты тоже поселишь по отдельным камерам?! – вспылил Саксум. – И кормить будешь с кухни?! Или, может, домой их к себе заберёшь, чтоб они в твоей спальне ночевали?!
– Да успокойся ты! – повысил голос и дознаватель. – Никуда не денутся твои ослы! Целы будут! Я тут с тобой спорить не намерен! Сказал в Кесарию, значит – в Кесарию!
– Значит так, – Саксум с ненавистью глянул в сытое обрюзгшее лицо. – Слушай сюда. Все мои вещи… включая ослов, ты сейчас, здесь, при мне проверишь и примешь от меня под расписку. Деньги будем пересчитывать при двух свидетелях. Все, до последней, понимаешь, пруты. И потом тоже – под расписку. По возвращении проверю всё досконально. Не дай бог хоть одна тряпка из мешков пропадёт, хоть одна монета!..