Хранить вечно

Путь до Каралиса, где с корабля сошли все сардинцы, занял ровно сутки. Ещё за сутки – благодаря хорошему попутному ветру – добежали до Лилибаума.

В Лилибауме простояли неделю – начавшиеся Виналии вывели из строя всю вольнонаёмную часть экипажа. Не отстал от своих подчинённых и триерархос – капитан триремы – бронзоволицый сквернослов и драчун Па́квий Луск. С началом праздников он попросту пропал с корабля, и лишь на шестой день был найден своей командой на дому у известной местной гетеры Фе́рвены и не без труда доставлен на корабль. Ещё сутки ушли на приведение триерархоса в подобающее для командования судном состояние, и лишь за пять дней до сентябрьских календ «Салакия» вновь вышла в море, держа курс на мелитский порт Бире́ббуа.

На Мелите, которая должна была стать лишь кратким привалом на пути в Киренаику, из-за неожиданно начавшихся штормов проторчали почти месяц. Четыре раза «Салакия», используя небольшие затишья, выходила в море в надежде достичь либийского побережья, и все четыре раза плотный встречный ветер, несмотря на титанические усилия гребцов и сорванные голоса хортатора и капитана, загонял судно обратно в давно уже всем осточертевшую биреббугскую бухту с её единственной дрянной закусочной и местной солоноватой питьевой водой, от которой все поголовно страдали жестокой изжогой. Именно там, на Мелите, в убогой портовой гостинице, под свист в щелях закрытых ставень юго-восточного ветра «а́льтана», Хавива сообщила Саксуму, что она беременна.

Эта новость – нет, не огорошила отставного прим-декуриона и, в общем-то, даже не особо удивила его, они с Хавивой уже давно хотели ребёнка – но показалась… несколько несвоевременной, что ли, – Саксум почему-то никак не предполагал, что давно ожидаемое известие застигнет его как раз в пути…

В первый из киренских портов – Бере́ник – приплыли в конце сентября. Здесь Паквий Луск хотел было высадить всех киренцев и, используя всё ещё не переменившийся, хотя и сильно ослабевший «альтан», уйти обратно в Гиппо-Регий, однако Саксум, благоразумно предполагавший такое развитие событий, предъявил триерархосу папирус, испрошенный им у Волуса Аэлия Скавра ещё на Сикилии и предписывающий капитану «Салакии» развезти всех киренцев по их родным городам. Прочитав документ, Паквий Луск переменился в лице, призвал на голову Саксума все известные и ещё с десяток неизвестных отставному приму проклятий, но ослушаться письменного приказа всё же не посмел.

И началось неспешное плаванье вдоль бесплодных и негостеприимных киренских берегов. Из Береника – в А́рсиной, из Арсиноя – в То́лмету, из Толметы – в Аполло́нию и далее – в конечную точку маршрута – в белокаменный Да́рнис. В каждом из портов стояли по нескольку дней – бывшие сослуживцы и друзья прощались друг с другом. Капитан «Салакии» поначалу страшно ругался из-за каждой очередной задержки, потом лишь ворчал, а потом и сам втянулся в непрекращающиеся гулянки-прощания, где слёзы лились ручьями, а вино – рекой, где радость обретённой свободы сменялась печалью расставания, чтоб через мгновенье вновь смениться радостью…

А на пятый день пребывания в Дарнисе Хавиву свалила лихорадка.

Саксума с больной женой приютил Метт Пульхр – бывший декурион-три из турмы Саксума.

Дом родителей Метта стоял за городской стеной, над морем – в одной из многочисленных рыбацких деревень, что тянулись по берегу на несколько десятков стадиев в обе стороны от Дарниса. В доме, кроме родителей отставного декуриона, жил его старший брат Кунт со своей семьёй: женой и четырьмя детьми. Дом был небольшой, построенный из местного белого камня и по местным обычаям: круглый, безоконный, с каменной купольной крышей, в центре которой было оставлено небольшое отверстие, через которое в дом проникал свет и выходил дым от горящего в доме очага. Саксума, помнится, тогда очень заинтересовал вопрос: каким образом местные умельцы умудряются складывать такие крыши, камни которых, между прочим, абсолютно ничем не были скреплены между собой. Он всё собирался спросить об этом Метта, но всякий раз забывал – болезнь Хавивы, страх за вынашиваемого ею ребёнка, за неё саму, вымывали из головы все посторонние мысли. Спросила об этом сама Хавива, когда после трёх недель горячки, потного мечущегося бреда и изнуряющих приступов тошноты пошла на поправку и стала мало-мальски интересоваться окружающей её действительностью.

Метт с удовольствием рассказал. Оказывается, крыша дома строилась не на весу и не с помощью системы хитроумных подпорок, как предполагал до этого Саксум. Просто по мере возведения стен внутренняя часть дома засыпалась песком; из песка же, выше стен, отсыпалась и форма купола, опираясь на которую и складывали из каменных плит саму крышу. После того как в купол крыши вставлялся последний – «замко́вый» – камень, песок изнутри убирали – и дом был готов. Метт, посмеиваясь, рассказал и о небольшой хитрости, применяемой для облегчения последнего этапа работ. Перед тем как между стенами дома начинали засыпать песок, хозяева разбрасывали на полу несколько медных монет, а по окончании строительства звали к дому нищих, которые азартно, соревнуясь друг с другом, выгребали из дома весь песок в поисках вожделенной добычи…

– О чём думаешь? – спросила Хавива.

– Что?

– Ты о чём-то задумался, смотришь вдаль и улыбаешься.

– Да так… Вспомнилось почему-то, как Метт в Дарнисе рассказывал про нищих, которые выгребают песок из дома.

– А-а… – Хавива тоже улыбнулась. – Да, забавно. И остроумно… Я, кстати, до сих пор не понимаю – как же она всё-таки держится?

– Крыша?

– Да.

– Держится. Умеют строить… Ну что, согрелась?

– Да… Почти… – Хавива поплотнее запахнула плащ и вновь посмотрела в ту сторону, куда убежал босоногий посыльный. – Что-то долго гонца нашего нет. Как думаешь?

Саксум огляделся и, сделав несколько шагов, уселся на наполовину ошкуренное кедровое бревно, лежащее на невысоких ко́злах. После чего приглашающе похлопал ладонью рядом с собой.

– Садись. Ещё неизвестно сколько ждать. Тут тебе не рынок, чтоб быстро торговца найти. Пацанёнок этот, может, ещё бог весть сколько бегать будет.

Хавива подошла и присела на бревно рядом с мужем. Саксум обнял её за плечи, и она доверчиво прижалась к нему.

– Устала?

– Да день-то ещё только начался. Когда ж тут было устать?

– Путешествовать устала? – уточнил Саксум.

– А-а, это… – Хавива хмыкнула. – Да, что есть, то есть. Ведь, почитай, полгода уже… путешествуем.

– Ничего… – сказал Саксум. – Уже немного осталось. Отсюда до Ципори всего два дня пути… Ничего…

К концу октября Хавива встала на ноги, но о том, чтобы продолжать путь, не могло пока быть и речи – женщина была ещё слишком слаба. А потом наступили ноябрьские иды, что означало конец сезона навигации: с этого момента и до третьего дня от мартовских нон, до Плойафе́сии – дня, в который божественная Исис отправилась когда-то на поиски своего мужа Осириса, – всякий выход в море был под запретом. Нет, никто бы, конечно, не велел отрубить отступнику голову или, скажем, посадить его в тюрьму, выходить в море было, в общем-то, можно, и некоторые отчаянные смельчаки из купцов или гонимые голодом рыбаки так и поступали, но каждый из них знал: делает он это отныне исключительно на свой страх и риск, случись что – и надеяться не на кого: боги в это время года глухи к молитвам людей, осмелившихся нарушить их запрет.

Тем временем Пульхр привёл в дом жену, и в тесном рыбацком жилище стало ещё теснее. Хотя никто не сказал гостям ни полслова, Саксум с Хавивой поняли, что пора уходить.

Саксум зачастил на дарнисский рынок и спустя несколько дней договорился с одним из местных купцов, собиравшим караван на Александрию. Купец, узнав, что имеет дело с легионером, пусть даже и отставным, с радостью согласился взять Саксума с собой: дорога на Александрию шла через Марма́рику – пожалуй, самую небезопасную часть африканского побережья. Таковой она считалась из-за частых набегов кочевников-адирмахи́дов, без разбору нападавших как на купеческие караваны, так и на суда, имевшие неосторожность пристать на ночёвку к пустынному мармариканскому берегу. Про диких адирмахидов в Дарнисе ходила масса самых зловещих слухов, начиная с того, что они якобы пьют кровь своих жертв, и заканчивая тем, что природная злоба их столь сильна, что они, поймав на себе вошь, не выбрасывают её и даже не давят, а грызут зубами в отместку за её укусы.

Сорок шесть дней пути от Дарниса до Александрии слились для Саксума в один бесконечный изнуряющий день. Нападение адирмахидов сразу же за Антипи́ргусом, короткий, но яростный бой и четыре могилы спутников, оставленные в тихой лавровой роще на обращённом к морю пологом склоне либийского нагорья; вожделенный колодец, необъяснимо заваленный и отравленный гниющими трупами газелей; страшная «чёрная буря», внезапно налетевшая из пустыни и отнявшая у каравана трёх верблюдов и одного погонщика, бесследно сгинувших в песках, – вот нерадостные вехи этого долгого пути. А ещё пыль. Проникающая повсюду, осточертевшая, постоянно скрипящая на зубах пыль. Саксум, отвыкший за пять последних лет службы от длительных походов, чувствовал себя к концу маршрута совершенно измотанным и с огромным удивлением наблюдал за Хавивой, которая, невзирая на свою беременность и перенесённую болезнь, оставалась весёлой и жизнерадостной и, казалось, вовсе не замечала тягот и лишений дальней дороги.

Новый год застал путников в маленьком посёлке Лока́ссис, в трёх переходах от Александрии. Здесь Саксум и Хавива расстались с караванщиками, ставшими им за полтора месяца пути чуть ли не родными. Купцы решили сделать в Локассисе длительный привал, чтобы просушить тюки с овечьей шерстью, намокшие от сильного дождя, под который караван попал накануне. А Саксум торопился в Александрию, где было не так голодно и где можно было найти более-менее приличное жильё для того, чтобы прожить в нём остаток зимы. Кто его знает – может, и рожать Хавиве ещё здесь придётся? Срок-то – как раз где-то в марте.

Однако в Александрии им повезло: в первый же день, придя в еврейскую общину, они узнали от местного раби́на, что на днях из египетской столицы на Сидо́н уходит корабль.

Отыскать в Александрийском порту судно, уходящее в Сирию, было несложно – это был единственный на всём близлежащем побережье корабль, готовящийся к выходу в море.

Хозяин буда́ры – небольшого торгового судна – Цоха́р бар-Но́ах оказался приземистым и лысоватым. Отличался он также пронзительными чёрными глазами и лохматой, торчащей во все стороны, чёрной как смоль бородой. Саксума он встретил без приязни – пассажиры ему были не нужны, но, увидев круглый живот Хавивы, мгновенно сменил гнев на милость – без всякого сомнения, решил он, божественная Котха́рот, покровительница семей и беременных женщин, любимица великой Аше́ры, не даст в обиду свою подопечную, защитив тем самым и весь корабль от возможного гнева повелителя морей Яма. Вопрос был решён. Более того, дабы не осквернять богоугодное дело денежными отношениями, осмотрительный капитан наотрез отказался брать с Хавивы и Саксума плату за проезд.

Цохар спешил в Сидон. Последнее его сентябрьское плаванье из кретского Кносса в Александрию закончилось на камнях у небольшого киренского островка Пла́тея. Тот самый неуступчивый «альтан», который месяц не выпускал «Салакию» из биреббугской бухты, неожиданный и неуместный в это время года, сломал на бударе Цохара мачту, протащил несчастный корабль почти две тысячи стадиев в западном направлении и выбросил на камни у негостеприимного киренского побережья. Цохару с огромным трудом, лишь выбросив за борт почти весь груз (между прочим, полтысячи амфор с великолепным кретским таниотиком!), удалось снять корабль с отмели и, постоянно откачивая воду из пробитого в двух местах корпуса, довести свою полузатопленную будару до египетской столицы. Здесь (беда не приходит одна!) его ждало пришедшее из Сидона известие о смерти отца. Цохар – старший сын в семье, справедливо надеясь на причитающееся ему наследство и в то же время немало опасаясь за него, влез по уши в долги, чтобы восстановить свой многострадальный корабль и в кратчайшие сроки отплыть домой. К началу января ремонт был закончен. Цохар, будучи до мозга костей купцом и пользуясь зимним торговым застоем на александрийском рынке, подзанял ещё денег и закупил по дешёвке большую партию отменных нубийских фиников, чтобы с выгодой продать их в Сидоне и хоть в малой части вернуть свои огромные денежные потери.

Плыли тем не менее неторопливо. Цохар, несмотря на свою отчаянную смелость, был мореходом опытным и расчётливым и попусту не рисковал. Поэтому шли короткими переходами: из Александрии – до Пелу́зиума, оттуда, четыре дня прождав благоприятного ветра, – до Га́зы.

– Чего ты осторожничаешь? – шутя, подначивал капитана будары Саксум. – Чего тебе теперь бояться? Да после того, как ты преподнёс в дар морским богам столько вина, ты как минимум год можешь плавать, понимаешь, как захочешь и куда захочешь!

Цохар слушал, улыбался в бороду, но оглядчивой тактики своей не менял.

Из Газы, опять же, выждав несколько дней, добрались наконец до Кесарии Палестинской.

Цохар, экономя время и деньги, не стал заходить в удобную, защищённую рукотворными молами, но, увы, платную кесарийскую гавань, а высадил пассажиров севернее – собственно, уже за городом, возле небольшой рыбацкой деревушки, прилепившейся к жёлтым, сложенным из местного песчаника, городским стенам. Здесь и распрощались. Капитан пожелал своим спутникам долгой и счастливой семейной жизни, а Хавиве даже подарил напоследок маленькую бронзовую статуэтку полногрудой Котхарот. Саксум, дабы не оставаться в долгу, купил у Цохара десять мо́диев фиников, сам же назначив за них хорошую, даже по сидонским меркам, цену…

– Идут! – сказала Хавива.

Они поднялись с бревна.

Из-за домов показалась недлинная неторопливая процессия: впереди, ссутулясь и зябко сунув ладони под мышки, шёл их знакомый босоногий малец; за ним, по-журавлиному выбрасывая длинные ноги, двигался высокий и худой, как жердь, горожанин в красно-бурой накидке-си́мле, подпоясанной широким полосатым поясом и в завязанном вокруг головы коричневом платке; далее взбивали копытцами песок два длинноухих черноспинных ослика, и замыкал шествие невысокий подросток – скорее всего, сын горожанина: в точно такой же, как у отца, тёмно-бурой симле, но только неподпоясанной, простоволосый, с короткой хворостинкой в руке.

Процессия приблизилась. Босоногий пацан указал хозяину осликов рукой на Саксума, а сам отошёл к почти потухшему уже костру и, опустившись на четвереньки, принялся раздувать его, подкладывая в еле живое пламя щепочки и кедровую кору.

– Это тебе, что ли, ослы нужны? – останавливаясь перед Саксумом и глядя на него сверху вниз, спросил горожанин.

Голос у него оказался неожиданно низким, басовито-трубным, никак не вяжущимся с его худым долговязым телом.

– Мне, – не стал отрицать Саксум. – Что ты хочешь за них?

Хозяин осликов не торопился. Он внимательно оглядел сваленную на берегу поклажу путников, задержался взглядом на животе Хавивы, пожевал губами, отчего его длинный нос смешно задвигался из стороны в сторону, и лишь затем огласил цену:

– Пятьдесят серебряных сиклей.

Саксум поперхнулся.

– Пятьдесят?! Побойся бога! Да за пятьдесят сиклей серебра двух коней породистых купить можно, а не то что, понимаешь, каких-то двух ослов! Да ещё и на сбрую останется!.. Двадцать.

– Сколько?! Двадцать?! – глаза торговца опасно выкатились, а голос трубно загрохотал. – Ты с ума сошёл?! У нас на рынке хороший гусь столько стоит!.. Сорок…

Впрочем, торговались недолго. Сошлись на тридцати. Саксум полез в свой дорожный сундучок, извлёк оттуда тяжёленькую полотняную колбаску, развязал её, вытряхнул на ладонь четыре серебряных монеты, после чего протянул колбаску торговцу.

– Девяносто шесть денариев. Проверяй.

Продавец снял с себя шерстяной пояс, опустился на корточки и стал разворачивать его, аккуратно расстилая по земле. В поясе, который по мере разворачивания постепенно превращался в большой клетчатый платок, оказались спрятанными маленькие разборные весы с круглыми бронзовыми чашечками и холщовый мешочек с небольшими гладкими камешками-разновесами. После этого торговец встал на край платка на колени и принялся вытряхивать из колбаски тускло отсвечивающие серебром, глухо позвякивающие монеты. Проверка полученных денег заняла времени гораздо больше, чем сам торг: продавец тщательно взвешивал каждый денарий, внимательно – то поднося к самым глазам, то откидывая голову назад и щурясь, – осматривал монеты, осторожно пробовал их на зуб, скрёб одну об другую и, кажется, даже нюхал. Вообще, его длинный нос принимал во всех действиях своего хозяина самое активное участие: он шевелился, морщился, краснел, покрывался мелкими бисеринками пота и всё время, постоянно двигался из стороны в сторону. Потом торговец осликами аккуратно разложил монеты в столбики по десять штук, дважды пересчитал все столбики и наконец поднял голову.

– Добавил бы пару монет, – жалобно пробасил он. – Денарий сейчас дешевеет. Вон, в Йерушалайме за зуз золота уже четыре денария дают.

– Давай я тебе лучше фиников отсыплю, – улыбнулся Саксум и, запустив руку в свою дорожную торбу, протянул торговцу на ладони несколько крупных глянцево-коричневых «пальчиков». – Хорошие финики. Посмотри. Нубийские. Прямо из Александрии. А сладкие! Как мёд!

– Не надо! – хмуро отстранил протянутую руку торговец.

Он свернул платок с весами и со всеми лежащими на нём монетами в длинную полосу, ловко подпоясался им и, поднявшись, принялся отряхивать колени.

– Один совет. Напоследок, – распрямляясь и опять глядя на Саксума сверху вниз, сказал он. – Больше не показывай никому свои деньги. Не надо. Лучше сразу их поменяй. А то… могут быть неприятности… – потом подвигал носом и добавил: – Возле старого рынка меняльная лавка есть. Кривой Элаза́р держит. Вот у него можешь… Это – здесь, рядом, сразу за воротами… – он показал рукой на возвышающуюся неподалёку могучую привратную башню и опять пошевелил носом. – Да и переоденься в местное. А то в тебе за два риса отставного легионера видать. А у нас их, знаешь ли, не любят. Опять же… могут быть неприятности. Напорешься на какого-нибудь… с кинжалом… Короче, я сказал, а ты думай. Жена у тебя – вон… это самое… Жалко.

Подытожив таким образом свою речь, продавец осликов отобрал у сына хворостину, с торжественным видом вручил её Саксуму и, повернувшись, зашагал прочь, гордо задирая голову и по-журавлиному выбрасывая длинные ноги. Сын посеменил следом.

– Как ты думаешь, облапошил он нас? – глядя вслед удаляющемуся торговцу, спросил Саксум. – Девяносто шесть денариев всё-таки. Трёхмесячное жалование легионера.

– Понятия не имею, – откликнулась Хавива. – Может, и облапошил. Кто ж знает, сколько у них тут на рынке ослы нынче стоят.

– М-да… – Саксум задумчиво пошкрябал пятернёй в бороде. – Ну да ладно! Облапошил так облапошил. Чего уж теперь. И вообще! Куда нам было деваться? Не на себе ж, в самом деле, пожитки переть!

Босоногий малец, всё это время терпеливо сидевший у своего костра, встал, подошёл к Саксуму и требовательно протянул руку. Саксум внимательно посмотрел на него, а потом с самым серьёзным видом положил на чумазую ладонь несколько фиников. Малец с удивлением взглянул на отставного прима, потом сунул один финик за щёку, а остальные быстро спрятал куда-то под тряпьё и вновь протянул к Саксуму ладонь.

– Слышал, что сказал этот уважаемый? – кивнул Саксум вслед ушедшему торговцу. – Деньги поменять надо. А то, понимаешь… могут быть неприятности, – попытался он скопировать густой трубный голос продавца осликов. – Поменяем деньги – вместо дупондия получишь пять прут… Знаешь, где лавка Кривого Элазара?

Малец посмотрел на Саксума исподлобья, пошмыгал носом, а потом, приглашающе мотнул головой, повернулся кругом и, спрятав ладони под мышки, резво зашагал к городским воротам.

– Эй! Постой! – крикнул ему вслед Саксум. – Не так быстро! Нам ещё поклажу увязать надо!..

В меняльной лавке Кривого Элазара было сумеречно и почему-то пахло скисшим молоком.

Сам хозяин лавки – действительно одноглазый – сидел за грубо сколоченным столом и лениво наблюдал за вольно гуляющими по пустой столешнице большими зеленоватыми мухами.

Войдя, Саксум огляделся и, приблизившись, водрузил на край стола свой сундучок.

– Деньги меняем? – тихо спросил он хозяина лавки.

– Меняем, – вяло согласился Элазар. – Что у тебя?

– Денарии, – сказал Саксум.

– Сколько?

– Тысяча.

Единственный глаз менялы чуть не выпал на стол.

– Сколько?!!

– Тысяча, – подтвердил Саксум и, открыв сундучок, принялся одну за другой выкладывать перед обалдевшим менялой плотные полотняные колбаски.

– Золота нет! – опомнившись, быстро сказал Элазар. – На золото не меняю!

– Мне на пру́ты, – успокоил его Саксум, продолжая доставать деньги. – На пруты меняешь?

– На пруты?! – явно обрадовался меняла. – На пруты это с нашим удовольствием! На пруты это я моментом! Дети! Зэ́вик! Йо́си! Э́фик! Шму́лик! – закричал он, оборачиваясь к задней двери. – Идите сюда! Несите деньги! Несите много денег!..

Через мгновенье в маленькой комнатке стало тесно и шумно. На столе вместо мух появился деревянный денежный ящик со множеством отделений, двое весов – большие и маленькие и великое множество плотно набитых, пузатых льняных мешочков, аккуратно завязанных пеньковым шнуром и опечатанных восковой печатью. Дети Элазара – верзилы, самый низкий из которых был на добрых полголовы выше совсем даже немаленького Саксума, – робко обступили отставного прим-декуриона, вежливо подставили ему стул, подали, смущённо улыбаясь, на серебряном подносе серебряную чарку с подогретым вином.

– Вот что… – медленно сказал Саксум, садясь и обводя глазами обступивших и выжидательно глядящих на него детей менялы. – Ежели у вас тут такой, понимаешь… эли́зиум, то, может, вы и одежду поможете купить? Мне и моей жене. Она там, с вещами, на улице…

На ночлег остановились на постоялом дворе у перекрёстка дорог на Габу и Ципори.

Саксум определил ослов в стойло, после чего перетаскал поклажу в комнатку на втором этаже, отведённую для него с Хавивой хозяином трактира. Хозяин этот сразу не понравился Саксуму. Был он сам мал ростом, мелок телом, но имел при этом большой мясистый нос, покрытый частой сетью синеватых прожилок, большие влажные губы, большие хрящеватые уши, поросшие густым белым пухом, выпуклые глаза со слезой и вытянутую вверх яйцеобразную голову, поросшую редкими потными волосиками и увенчанную на острой макушке чёрной вязаной кипой. Довершала эту нерадостную картину неопрятная козлиная бородка, торчащая, казалось, прямо из кадыка владельца трактира. Вёл он себя с гостями заискивающе, много кланялся, много говорил дребезжащим старческим голосом и много жаловался: на дороговизну; на налоги; на романские патрули, бесплатно обедающие в трактире, но нимало не защищающие от разбойников; на нерадивых слуг, за которыми всё всегда приходится переделывать; на больную поясницу; ну и, как водится, на погоду. Как и ожидал Саксум, содрал он с «дорогих гостей» за постой немало: тридцать прут за ночлег, пять – за стойло и корм для ослов и ещё десять – за ужин. Деньги, разумеется, радушный хозяин трактира потребовал вперёд.

Ужинали внизу, в полупустом зале, освещённом – видимо, в целях экономии – одним единственным, немилосердно коптящим факелом.

Саксум, несмотря на трудный день и длительную пешую прогулку, голода не чувствовал. Он вяло жевал плохо прожаренного цыплёнка, запивая его скверным ретийским и так же вяло думал сразу обо всём. Хавива же, наоборот, ела с аппетитом и даже попросила у повара добавки – тушёной в оливковом масле тыквы.

Кроме них в зале был занят ещё только один стол: прямо под факелом расположилась компания из четырёх молчаливых мужчин – судя по бедной одежде, скорее всего, батраков, – которые по очереди тягали деревянными ложками из котелка, стоящего посредине стола, какое-то жидкое варево.

Хавива, вытирая хлебной коркой миску, внезапно рассмеялась.

– Ты чего? – не понял Саксум.

– Да так. Вспомнила мальчишку этого. В Кесарии. Как он нас отбрил!

Саксум тоже улыбнулся:

– Да-а… Настоящий мужик растёт. Суровый и молчаливый… Как он там меня приложил? Индюком александрийским?

– Фазаном, – поправила Хавива. – Он назвал тебя александрийским фазаном. А меня дурой толстобрюхой.

– Вот ведь паршивец! – восхитился Саксум, во всех подробностях вспоминая забавную сценку у дверей меняльной лавки…

Когда они с Хавивой, малость утомлённые оказанным им вниманием, в новых одёжках и с полным сундучком медных монет вышли наконец из лавки Элазара, босоногий малец терпеливо дожидался их, сидя на корточках под стеной дома рядом с навьюченными ослами, оставленными под присмотром младшего из детей менялы – огромного широкоплечего Шмулика.