Хранить вечно

– Что «в-главных»? – не выдержав, спросил Ашер.

– Га́рума не хватает! – сокрушённо сказал Кепа. – Ну что это за мясная каша и без гарума?! Куда смотрят наши снабженцы?! Три месяца я мучаюсь без гарума! И вот наконец из Ламбессы приходит обоз. И что я вижу?! – он патетически воздел руки. – Я вижу, что наши бравые тыловики снова забыли про соус!..

– Кому тут нужен гарум? – из-за угла казармы выдвинулась мощная фигура Марка Проба. – Я, кажется, слышу, что здесь кому-то нужен гарум?

Кентурион вразвалку подошёл к столу и, грохнув, водрузил на него большую, оплетённую соломой, глиняную бутыль и корзину, из которой торчала разнообразная зелень и большой круг чёрной кровяной колбасы. Ашер вскочил.

– Сиди, солдат, – добродушно махнул в его сторону рукой Марк. – Ты не в строю… Приветствую тебя, дружище Саксум! Надеюсь, ты принимаешь гостей?.. Привет, Кепа! Это тебе не хватает гарума?

Он сунул руку в корзину, извлёк из неё маленький кувшинчик с тонким, запечатанным воском горлышком и протянул её кашевару.

– Благодетель!.. – Кепа бережно, как некую драгоценность, принял из рук кентуриона сосуд, ловко сковырнул с него воск и, приблизив к носу, благоговейно понюхал; глаза его закатились, – Гарум!.. – восторженно прошептал он. – Провалиться мне на этом месте – гарум!.. Ты не представляешь, кентурион, до чего мы тут докатились!.. – Кепа наклонил кувшинчик над котелком и, помешивая, влил в кашу добрую порцию соуса. – У нас тут не то что гарума, у нас тут обыкновенной му́рии давно уже нет! Да что там мурия! Мы тут уже можжевельник используем в качестве приправы! Клянусь! Ягоды собираем и трём! Как какие-нибудь мусуламии дикие, честное слово! Ты можешь себе такое представить?!..

– Здесь ещё хлеб, сыр, колбаса… груши… – Марк похлопал широкой ладонью по корзине. – Ну и кой-какая зелень – спаржа, сильфий, чеснок… Здесь – вино… – прикоснулся он к бутыли. – Обычное а́льбанское. К сожалению, ничего лучшего в попине не нашлось.

– И вино?! – воскликнул Кепа. – Самое настоящее вино?! Ты – вдвойне благодетель, кентурион! Мы ведь тут совсем забыли вкус настоящего вина. Пробавляемся, в основном, лорой. А до того как пришёл твой обоз – так вообще, больше месяца сидели на одной по́ске! – он извлёк ложку из котелка и облизал её. – М-м-м!.. – страстно промычал он. – Это же совсем другое дело!.. Кентурион, если у тебя ещё много гарума, возьми меня к себе в кентурию! Я стану самым лучшим из твоих солдат! Клянусь! Нет! Я стану твоим рабом! Я буду чистить твой меч и завязывать тебе по утрам ка́лиги!.

– Ну, понесло, понесло… – поморщился Саксум. – Не обращай внимания на этого болтуна, Марк. Его язык всё равно, что ботало на шее игривого бычка – шуму много, а толку, понимаешь, никакого. Как в наших краях говорят: мелкая монета в кувшине громко звенит.

Кентурион улыбнулся:

– Пусть болтает. На языке мозолей не набьёшь.

Марк Проб нынче был благодушен и покладист. Лицо у него было розовое, распаренное, влажные волосы зачёсаны назад, бородка аккуратно пострижена.

– В термах был? – не без зависти спросил Саксум. – Присаживайся, – он похлопал ладонью по одному из пустых сосновых чурбачков, стоящих у стола и заменявших легионерам стулья.

– Да, – ответил Марк и грузно опустился на предложенное место. – Что ни говори, а терма – это великое дело!.. – он огляделся. – Так вот вы где пируете. Я было сунулся в казарму, но там мне какой-то дурнопахнущий лоботряс подсказал, что вы тут. Орясина какая-то в козлиной шкуре. Ещё и косноязычная вдобавок. Я его еле понял.

– Это Лукипор, – догадался Саксум.

– Ну, Лукипор так Лукипор… – не стал спорить кентурион, он вздохнул и рукавом туники вытер вспотевшее лицо. – Жарко нынче… Извини, дружище, что не заглянул к тебе в гости сразу. Сам понимаешь, пока разместились, пока обустроились – не до этого было. Эти два дня – как проклятые! В латрину без спешки сходить и то времени не было – всё бегом, всё бегом!.. Зато теперь… – он снял со стола бутыль, поставил её себе на колено, ножом аккуратно снял пробку и, слегка покачав сосуд, потянул носом над горлышком. – Хм! – приподнял он брови. – Совсем даже недурно! Я, честно говоря, ожидал, что будет намного хуже, – он пошарил вокруг себя глазами. – Надеюсь, вода в этом доме найдётся?

Ашер сейчас же сорвался с места:

– Я принесу!.. Я быстро!

Он наклонился, схватил стоявшее возле стола деревянное ведро и бегом кинулся наискосок через пустырь. Кентурион одобрительно проводил его взглядом.

– Ну как он? – кивнув вслед убежавшему брату, спросил Саксум. – Справляется?

– Нормально, – сказал Марк. – Не хуже других… Мечтательный вот только он у тебя какой-то… Бывает, что-нибудь делает, работу какую-нибудь, или там, к примеру, с мечом упражняется – мешок с соломой рубит, как вдруг остановится, руки опустит и стоит, смотрит куда-то. Главное, смотрит и не видит ничего. Окликнешь его, он как будто вынырнет откуда-то, поглядит вокруг удивлённо – мол, где это я? – и дальше продолжает мешок свой рубить, как ни в чём не бывало.

– Это у него с детства, – улыбнулся Саксум. – Он в детстве точно таким же был. Бывало, дашь ему сеть распутать, он поначалу за дело резво возьмётся – пальцы-то у него, понимаешь, ловкие, половину распутает, а потом глядишь – стоит и мечтает с открытым ртом, мух, понимаешь, ловит. Как ты говоришь, окликнешь его, а он повернётся к тебе такой удивлённый и говорит, к примеру: «А я сейчас с Я́хве разговаривал». Или ещё что-нибудь в таком роде…

– Что ещё за Яхве такой? – удивился Марк Проб.

– Это – наш бог, – сказал Саксум, – мы ему молимся.

– Представляешь, – отозвался от очага Кепа, – у них всего один бог! Один-единственный! На все случаи жизни. Дикари!

– Заткнись! – сказал ему Марк. – Что б ты понимал!.. А насчёт мечтательности… Я думаю, это ненадолго. Это пройдёт. После первого же боя и пройдёт. Как только крови понюхает, как только увидит перед собой свою смерть с мечом или с трагулой в руке, как только осознает, что есть ситуации, когда думать и мечтать некогда, когда или ты, или тебя, – так сразу и пройдёт… После первого боя почти все меняются…

– Если в живых остаются, – опять подал голос Кепа.

– Тьфу на тебя! – в сердцах сказал кентурион. – Ну что за поганый язык у тебя, Кепа!.. Ты прав, Саксум. Я смотрю, этот Кепа у тебя действительно самое настоящее трепло. Ботало… Может, мне у тебя его и вправду забрать? На месячишко-другой. Он бы у меня быстро научился держать язык за зубами! Что скажешь?

– У меня для тебя есть встречное предложение, – отворачиваясь от Кепы и подмигивая кентуриону, сказал Саксум. – Забирай его у меня насовсем. А мне отдай Ашера. Думаю, обмен для тебя выгодный – необученный юнец против матёрого разведчика… Вот только гарума он жрёт немеряно. Прям беда! Оставит он тебе, понимаешь, через месяц всю кентурию без гарума.

– Ничего, – сказал Марк, – Не оставит. Я его, паразита, во внешний караул отправлю. Навечно. Он у меня состарится в карауле. У меня этот пожиратель гарума в крепости появляться вовсе не будет. Пусть он там, за крепостной стеной, можжевельник свой вместо гарума жрёт. Он ведь вроде говорил, что любит можжевельник?

– Это да! – сказал Саксум. – От можжевельника его за уши не оттащишь. Он за пригоршню можжевеловых ягод папу-маму продать готов…

– Эй!.. Эй!.. Эй!!.. – Кепа, утопив ложку в котелке, стоял столбом и испуганно переводил взгляд с декуриона на кентуриона и обратно; глаза его были большими и круглыми, как у филина. – Эй, вы чего?! Какой ещё можжевельник?!.. Вы меня что, вы меня хотите… в пехоту?! Декурион, ты что?!.. Я не хочу в пехоту! Я не пойду!.. Я ведь!.. Я же!.. Не хочу я! Вы не это!.. Не того!.. – лицо его сморщилось, как от зубной боли, голос стал плаксивым. – Я… я больше не буду!..

Саксум и Марк, не выдержав, расхохотались. Саксум смеялся, навалившись грудью на стол, задыхаясь и вытирая проступающие слёзы. Кентурион – наоборот – откинувшись назад, чуть не падая с чурбачка, не забывая, впрочем, придерживать стоящую у него на колене бутыль с вином. Совершенно сбитый с толку Кепа с самым несчастным видом наблюдал за этим приступом веселья.

– Ой, Кепа… уморил, – отдуваясь, покрутил головой кентурион. – Убил и зарезал… «Я… я больше не буду!» – всхлипывая, передразнил он.

– Кашу, кашу помешивай! – напомнил подчинённому обретший дар речи Саксум. – Подгорит на дне каша-то!

До Кепы наконец дошло. Теперь лицо его приобрело по-детски обиженное выражение. Он громко засопел носом и укоризненно покачал головой:

– Взрослые люди… Начальники… А туда же! Эх! – он махнул рукой, повернулся к очагу и, достав ложку из котелка, принялся с показным усердием мешать исходящую паром похлёбку.

Из-за угла соседней казармы показался Ашер. Он шёл, осторожно ступая, слегка перекосившись на бок и держа руку с ведром на отлёте.

– Слушай, Марк, – сказал Саксум, – как бы мне его у тебя, понимаешь, и вправду забрать, Ашера моего? Всё-таки брат как-никак.

Кентурион пожевал губами.

– Это не так просто сделать… Из пехоты в кавалерию… – он покачал головой. – Это можно только через самого́ префекта. Через Тита Красса… А до этого тебе ещё надо вопрос со своим примом согласовать. Надо, чтоб именно прим прошение на имя префекта подал… Я – своё прошение, а он – своё.

– С примом я поговорю, – сказал Саксум.

– Поговори, – пожал плечами кентурион. – Может, что и выгорит… С моей стороны, во всяком случае, препятствий никаких не будет. Будет его прошение – будет сразу и моё.

– Спасибо, – сказал Саксум.

– Пока не за что.

Подошёл Ашер и осторожно поставил на один из чурбачков возле стола полное, до краёв, ведро. Марк Проб взял со стола оловянную миску с ручкой, зачерпнул из ведра и с наслаждением напился.

– Холодная, – отдуваясь, одобрил он. – Молодец!.. Ну что, хозяин, давай ёмкость, буду вино разводить.

– Кепа, а где второй котелок? – спросил Саксум у кашевара.

– Под столом, – не оборачиваясь, ответил Кепа.

Спину он теперь держал очень прямо, голова его была гордо поднята, оттопыренные уши сдержанно розовели сквозь густой коричневый загар.

– Обиделся, – кивнул Марку на него декурион.

– Губу закрутил, – подтвердил Марк.

– Переживает, – заключил Саксум.

– Гордый, – сказал Марк.

– Самолюбивый, – поправил Саксум.

– Жалко парня, – покачал головой кентурион.

– До слёз, – не стал спорить Саксум. – А парень-то, в общем, неплохой.

– Да что там, – подхватил Марк, – замечательный парень!

– Таких парней – поискать, – сказал Саксум. – Таких парней, понимаешь, – один на сотню.

– Брось! – сказал Марк. – Тоже скажешь! Таких парней – один на тысячу. Один на легион. Я бы всю свою кентурию на него одного сменял. Не задумываясь.

– Вот только гарума много жрёт, – расстроился декурион.

– Это да, – загрустил и Марк, – Всё бы хорошо, но гарума действительно жрёт много. Во всём герой, но с гарумом – беда!..

– Да ладно вам! – не выдержав, обернулся от котелка Кепа, он уже опять улыбался. – Ну чего вы, в самом деле!.. Я же сказал, что больше не буду.

– Что с кашей? – строго спросил его Саксум.

– А что с кашей? Каша давно готова…

– Так чего ж ты ждёшь, кашевар хренов?! – возмутился декурион. – Ждёт он чего-то, понимаешь! Давай её на стол! Жрать-то хочется!..

Тревогу сыграли в начале третьей стражи.

Заблеяли рожки командиров манипулов, зазвучали резкие отрывистые команды, загрохотали по каменным полам подбитые гвоздями солдатские калиги, заплясали на мрачных, выдернутых из сна лицах багровые блики поспешно зажигаемых факелов.

Саксум привёл турму на место, определённое для неё по боевому расписанию – на площадь перед южными воротами (прим Се́ртор Перпе́рна сразу же по объявлении тревоги убыл в прето́рий, к префекту, перепоручив командование подразделением декуриону). Спешились. На площади, залитой светом почти полной луны, да вдобавок ещё и озаряемой пламенем многочисленных факелов, было светло, людно и шумно – кроме турмы Саксума на небольшом пространстве толклись, гомонили, бряцали снаряжением ещё не менее сотни пехотинцев. Обстановка была нервная, голоса звучали или настороженно приглушённо, или неестественно громко. Пахло пылью, конским потом и сгоревшим факельным маслом.

От старшего караульной смены – здорового, плосконосого, заросшего по самые глаза чёрной курчавой бородой, детины – удалось узнать кое-какие новости. Громко шмыгая своим расплющенным носом и то и дело сплёвывая себе под ноги, детина сиплым простуженным голосом сообщил, что с час назад к воротам на взмыленных лошадях прискакал дальний дозор. А точнее, – то, что от этого дозора осталось: декурион и ещё четверо из его команды. Декурион сразу побежал будить префекта, а четверо эти с лошадей слезли – едва живые, чуть на ногах стоят. Похоже, досталось парням, причём крепко досталось. Что говорят? А ничего не говорят. Всё больше молчат. Или шипят, как те сычи. Три пустые лошади с ними прискакали: одна под седлом, а ещё у одной из брюха стрела торчит. По самое оперение вошла – с близкого расстояния, видать, били. Где они? Да вон – у коновязи. А ту, что со стрелой – ту сразу на убой повели, она теперь не жилец, её теперь только на мясо… Ах, где эти четверо? Эти вон там – под стеночкой. Сидят себе. С бледным видом.

Действительно, шагах в десяти, под стеной, сидели четверо. Точнее, сидело из них двое: один, опираясь спиной на стену, бережно баюкал висящую на перевязи, замотанную кровавой тряпкой руку; второй – со свежей, но уже подсохшей царапиной через всё лицо – сидел, скрестив ноги, на брошенном на землю седле и отрешённым, остановившимся взглядом смотрел прямо перед собой. Саксум узнал его – это был Ну́ма Аэ́лий – бывший его сослуживец, а теперь помощник одного из декурионов соседней, второй, турмы. Ещё два разведчика – это были нумидийцы – спали, лёжа прямо на земле, в пыли, завернувшись в свои плащи и положив под головы худые котомки.

Саксум подошёл и присел на корточки возле Нумы:

– Такфаринас?

Тот повернул голову, внимательно посмотрел на Саксума, а потом вновь уставился куда-то вдаль.

– Да, – помедлив, сказал он.

– Потрепали?

– …Да.

– Далеко от крепости?

– …Один переход… Всю ночь скакали.

– Сколько их было?

На этот раз разведчик молчал очень долго. Саксум, решив, что ответа уже вовсе не будет, хотел было подниматься, но тут Нума повернул голову и заговорил.

– Напрямую надо было уходить. Через лес. Понял? А мы вокруг холма пошли. По сухому руслу. Кто ж знал, что они уже там! – он говорил короткими, рублеными фразами, хрипло, быстро, почти без интонаций и смотрел он при этом не на собеседника, а куда-то в сторону, вбок, как будто страдал косоглазием. – Если б не лучники, отбились бы. Верховых там десятка полтора всего было. Понял? Все местные. Но лучники… И вверх по склону не уйдёшь. Осыпи. Понял? Пошли напролом… Малышу Таргу́ту стрела шею пробила. Насквозь. Так он ещё двоих зарубил после этого. Потом только упал… А у меня: три стрелы – в щите и одна – в седле. А ещё одна – рожу пропорола и в кольчуге застряла. Понял? Я её обломал, а наконечник так и остался – вот тут… – он поднял руку и стал слепо шарить у горла, под завязками плаща. – Вот тут она. Вот… Не веришь?

– Верю, – сказал Саксум. – От кого вы уходили? Ты сказал: «напрямую надо было уходить». От кого?

Взгляд Нумы наконец нашёл лицо собеседника.

– А-а, Саксум… – сказал он. – Это ты… Чего тебе? Ты что-то спросил?

– От кого вы уходили? – терпеливо повторил декурион. – Ты сказал: «напрямую надо было уходить».

– Напрямую, – подтвердил разведчик. – Через лес. А мы по сухому руслу пошли. А они уже там…

– Это я уже слышал, – сказал Саксум. – От кого вы уходили? До этого. Перед тем как попали в засаду.

– Так там целое войско, – удивлённо задрал брови Нума; от этого движения рана у него на лбу разошлась и начала кровить. – Там их целая тьма…

– Там – это где?

– Я ж говорю, – сказал Нума. – Один переход отсюда. За вторым лесом.

– Сколько их?

– Дохрена и больше. Не менее шести когорт пехоты. И конницы немерено. Четыре алы точно есть. А может, и поболе. Понял? Там ещё что-то пылило вдоль холмов. Да только сильно далеко. Не разглядеть.

– Так это что же… – Саксум встал, он почувствовал, как у него вдоль хребта потянуло острым неприятным холодком. – Это что же… Это получается… они на Тубуск идут?

– С такой силищей они могут идти прямо на Ламбессу… – глядя на него снизу вверх, с кривой ухмылкой сказал Нума Аэлий и ладонью стёр повисшие на брови капли крови. – Или на Кирту. Понял? Что им какой-то вшивый Тубуск!..

Весь следующий день прошёл в беготне и суете. Готовились к осаде.

Спешно укреплялись ворота, оборудовались подступы к ним. Заготовлялись брёвна и доски. Перед воротами копали рвы, делали насыпи, укрепляя их дёрном, поверху устанавливали рогатки и плетёные из веток щиты.

В огромных количествах запасалась вода. Город, в основном снабжавшийся водой по акведуку, идущему издалека, от горных ручьёв, теперь не мог надеяться на бесперебойное водоснабжение. Поэтому заполнялись все имеющиеся в городе ёмкости, самой большой из которых был сухой до этого дня бассейн на Форумной площади. Целая бригада, спешно сформированная из либертинов и рабов, в бешеном темпе, сменяя друг друга, рыла недалеко от загонов для скота дополнительный колодец.

Из местных жителей формировалось ополчение и многочисленные вспомогательные отряды: землекопы, водоносы, скотобои, кашевары, санитары, оружейники. Даже из рабов, обычно не привлекаемых к военной службе, были сформированы две кентурии лёгкой пехоты.

Готовились новые места в госпитале. На пустыре между казармами специально под лазарет устанавливали несколько больших кожаных палаток.

На алтаре у храма Святой Триады на Форумной площади, дабы испросить милость бессмертных богов и заручиться их поддержкой в предстоящей битве, был проведён торжественный ритуал принесения в жертву быка и очищения отрядных знамён, значков и оружия. Молились все. Сотни горячих просьб и пожеланий взлетели в этот день над Тубуском, адресованные Юпитеру Всеблагому Величайшему, Юноне и Минерве, Марсу и Виктории, Хе́ркулесу, Фортуне, Меркурию, Янусу, Сильва́ну, Аполлону и Диане, Эпо́не и Гениям императора и местности. Богов было много. Каждому из них полагались свои слова и свои подношения. Следовало тщательно следить за тем, чтобы никто из бессмертных не был обойдён вниманием. Но молились в этот день в Тубуске не только романским богам. Население городка было пёстрым, а границы Империи простирались далеко. Поэтому услышали молитвы в свой адрес и греческая Кибе́ла с египетской И́сис, и далёкий иудейский Яхве с ещё более далёким армянским Ми́трой…

Кентурия Марка Проба полным составом была брошена на расчистку периметра вокруг крепости. Задача, поставленная префектом Титом Крассом кентуриону, была непростой: ликвидировать любую растительность, поднимающуюся выше колена, на расстоянии трёхсот шагов от крепостной стены.

Сразу же после завтрака Марк вывел свою сотню на работы. Рубили, ломали, выкорчёвывали. Всю зелень и всю мало-мальски пригодную для дела древесину сваливали на телеги и везли в крепость. Сухие ветки и кустарник жгли на месте.

Солнце, выбравшись из рассветного тумана влажным, тёмно-красным, тяжёлым, к полудню раскалилось, разошлось и жарило совсем по-летнему. На белёсом небе не усматривалось ни единого облачка. У размытого маревом горизонта дрожали, растекаясь серебром, несуществующие озёра. Трещали цикады. Трещали и выбрасывали вверх мириады искр высокие, почти бездымные, бледные в солнечном свете, костры. Легионеры Марка (сплошь зелёносопливая молодёжь, ещё даже не принявшие присягу и лишь накануне поспешно включённые в списки легиона и получившие на левое плечо знак новобранца – наколку-точку) по причине жары и с разрешения своего кентуриона разделись и теперь бегали голые и чумазые, точно жрецы-лупе́рки, таская огромные охапки веток и хвороста и успевая при этом ещё и задирать и подначивать друг друга, – им было весело.

Марк, глядя на это бесшабашное, немного нервное веселье, вдруг с горечью подумал о том, что, возможно, уже в самое ближайшее время недосчитается многих и многих своих солдат. Что такое четыре месяца подготовки для человека, который до этого ни разу не держал в руках ни меча, ни копья?! Мало, мало! Да и реальный бой – это ведь совсем не то, что бросать (пусть даже метко) своё копьё в нарисованный на заборе круг или рубить (пусть даже ловко) тупым мечом безропотное соломенное чучело. Бой есть бой. И богатый опыт кентуриона говорил ему о том, что на поле боя зачастую побеждает как раз не тот, кто более меток или тот, кто ловчее управляется с мечом и щитом, а тот, в ком больше природной злобы, кто способен преодолеть свой страх и не замечать боль, тот, кто в минуты жестокой схватки полностью забывает о себе и думает лишь об одном – о том, как нанести максимальный, непоправимый, смертельный урон противнику. А откуда, скажите на милость, взяться злобе в сопливых подростках, только недавно оторванных от мамкиной титьки? И откуда, скажите на милость, взяться у этих же подростков способности преодолевать страх и боль? Ведь, чтобы научиться этому, четырёх месяцев, конечно же, недостаточно. Да для этого и всей жизни порой бывает недостаточно! Он, разумеется, сделал всё, что мог, чтобы научить своих, ещё не до конца выбравшихся из детства, новобранцев искусству выживания на поле боя. Всё, что было в его силах. Или всё же не всё?..

– Ты брата своего с утра не видел? – спросил он пробегающего мимо, вымазанного с ног до головы сажей, Ашера.

Тот остановился и отрицательно помотал головой, повязанной не менее чумазым, чем он сам, платком:

– Нет… Они, по-моему, ещё по темноте куда-то уехали. Я Кепу видел – он фляги у колодца наполнял… А что?

– Да нет, ничего, – махнул рукой кентурион. – Ладно. Ступай…

Префект Тит Вале́рий Аттиа́н Красс, как это и полагается начальнику гарнизона и коменданту крепости, руководил подготовкой к обороне. Он отдавал распоряжения, диктовал приказы, отправлял посыльных с поручениями и распоряжениями, принимал и выслушивал донесения и доклады, проводил скоротечные совещания – в общем, он был в эпицентре всех дел и событий, хотя за весь день, кажется, ни разу так и не переступил порога своего кабинета.

Зато трибуну-латиклавию Гаю Корнелию Рету на месте не сиделось. Он был стремителен и вездесущ. Его белоснежный, с широкой пурпурной каймой, роскошный плащ мелькал повсюду. Порой, казалось, что он находится в нескольких местах одновременно.

Возле южных ворот трибун отчитал плотников за нерадивость и заставил их ошкуривать уже сложенные в штабель брёвна.

Возле северных ворот он битый час объяснял бестолковым рабочим методику отсыпки вала и способы установки различного типа заграждений.

Побывав у Марка Проба, он отругал кентуриона за беспечность и заставил легионеров облачиться в кольчуги: «Откуда ты знаешь, кентурион, – может, вон за теми кустами уже противник прячется! А твои солдаты тут скачут голые, как простолюдины в пале́стре!..» Впрочем, как только приметный плащ трибуна-латиклавия скрылся за углом крепости, ненавистные, раскалённые солнцем кольчуги вновь полетели на землю. Кентурион, отвернувшись и разглядывая далёкий горизонт, сделал вид, что не заметил этого повторного грубейшего нарушения формы одежды.

На Форумной площади Гай Корнелий Рет не нашёл особо к чему придраться, лишь упрекнул старшего на работах декана в том, что перед началом заполнения бассейна его (бассейн, разумеется, а не декана) недостаточно хорошо отмыли.

Зато на рытье колодца беспокойная натура трибуна развернулась во всю ширь. Для начала он изматерил за безделье только что вылезшую из колодца и сидящую в теньке в изнеможении смену землекопов. Потом, лично опробовав на куче вынутой земли остроту лопат и заступов, погнал одного из либертинов в мастерские за кузнецом и точильными камнями. Затем полностью забраковал как заготовленные для плетения ивовые ветки, так и сам способ плетения щитов, предназначенных для укрепления колодезных стен. И совсем уже намеревался скорректировать работу самих землекопов в колодце, как вдруг поскользнулся в глинистой луже, малость не сверзился в яму, замарал руки, плащ и разобиженный, с гордо поднятой головой, удалился в преторий, где занимал вместе со своими адъютантами, ординарцами, слугами и рабами восемь лучших комнат на втором этаже по теневой, северной, стороне здания…

Декурии Саксума была поставлена задача: обеспечить безопасность при перегоне скота с дальнего пастбища в крепость.

Выехали ещё до рассвета. До места добрались тоже достаточно быстро – всего за пару часов. Но на этом вся быстрота и закончилась. Стадо было большое – несколько сотен голов и, несмотря на доставленных Саксумом в помощь местным пастухам ещё нескольких помощников, дело продвигалось туго: коровы не кавалерия, а овцы не пехота – их, понимаешь, не заставишь бежать ровно и быстро в указанном направлении.