Петля. Том 2

III

Нет тебя смутило даже не то, что твой брат вдруг оказался белым – об этом ты, кажется, вообще тогда не подумал. Но первое, что резануло сердце – это убогое состояние малыша: сплошь кости, обтянутые пятнистой и бурой от синяков кожей, перебинтованное тело, лиловые следы на шее, на запястьях, и глаза – глаза, завязанные черной тряпкой. Когда отец подъехал вместе с ним к дому и осторожно передал его тебе в руки (мальчик даже не мог сам устоять на ногах – настолько он был слаб), а ты инстинктивно прижал его к своей груди: такого маленького, легкого и хрупкого… И то ли от неведомого доселе сострадания, то ли от еще от какого-то чувства, не умещающегося в пределы одного слова – чувства, похожего на брошенного котенка, прокравшегося в сердце, и свернувшегося там дрожащим живым клубком – ты уже в этот самый момент подумал «Мой младший брат – мой chaq’». Отнес его в дом, усадил перед собой на топчан, и, не смотря на запреты отца – «не трогай, у него пока глаза болят, и свет пугает» – стянул-таки с мальчика эту жуткую повязку. «Не нужно боятся, chaq’. Все хорошо. Оглянись – ты теперь дома», – говорил ты, а сам никак не мог решить, нравится ли тебе этот обнажившийся взгляд тающего ледника, или страшит…

Был уже вечер, солнце почти полностью скрылось за горизонтом, и, поскольку ты еще не успел разжечь лампадку, в доме царил приглушенный ласковый полумрак. Никакого яркого света. Но, судя по всему, даже эти отголоски заката были слишком ослепительны для привыкшего жить в кромешном мраке малыша. Сначала он долго и часто моргал, потом, наконец-то сумел сфокусировать зрачки на твоем лице, сощурился. Из-за этого создалось странное впечатление будто он не посмотрел на тебя, а боязливо и робко подглядел откуда-то изнутри своего далекого мирка…Спустя минуту начал привыкать, приспосабливаться. Чуть всколыхнулись его губы, задавая неведомый вопрос.

– Что? Я не расслышал.

Он повторил. И снова – без единого звука.

Ты лишь пожал плечом:

– Ладно. Мы еще научимся понимать друг друга.

Скрипнула дверь – это отец, расседлав лошадь, вошел в комнату, и, встрепенувшись, братик в тот же миг мышкой шмыгнул под стол, забился в самый угол…Как обжигающе холодно сверкали оттуда его округленные страхом глазенки, как пристально и неотрывно следил он за каждым отцовским движением! Тогда Сани еще боялся папы. Он многого боялся. Нужно было что-то делать. Не жалеть – жалость это унижение, а помочь. Не щадить – пощада – это признание своего превосходства, а спасти. Ты это понимал…В отличие от отца, ты понимал, придется быть жестким. Самого коробило от того, что приходилось делать и говорить в тот самый первый день, но так было нужно.

– Рамин, оставь! Не дави на него. Он не выйдет к нам, пока не привыкнет, хоть и голоден, – с горечью сказал отец, разливая по чашкам разогретую похлебку, – иди, поставь ему тарелку туда, под стол и отойди подальше.

– Нет. Мой брат – не собака, чтобы питаться с пола. Захочет есть, сам вылезет, – категорично заявил ты.

– Он пока не сделает этого. Разве не видишь, как он боится!

– Это его проблемы. И его решение. Что сильнее – голод или страх?

– Рамин, он уже несколько дней не ел и пережил такое, что даже трудно представить! – настаивал отец, – Посмотри, в каком он состоянии! Видишь же, как он дрожит?

– Выползет оттуда и поест. А если предпочтет и дальше сидеть там, вжавшись в угол и трясясь от страха, то умрет с голоду.

– Как ты можешь быть таким жестоким?! Не смей с ним так обращаться!

– Я обращаюсь с ним, как с человеком, и хочу, чтобы он вел себя, как человек, а не как затравленное животное. И я не буду потакать его страхам.

А когда отец, махнув рукой, все-таки сам понес тарелку под стол малышу…Как же это тебя взбесило! Как вскипело в крови! Грубо отобрал, поставил обратно наверх, на столешницу и тут же, не успев и слова произнести, получил от отца увесистую оплеуху.

– Ладно… – прошептал ты, потирая горящую щеку, – Раз он будет есть с пола, как животное, так, может, пусть и спит на улице?! Нечего диким зверям делать в доме!

Ты сказал это, зная, что снова получишь пощечину. Ты сказал это специально отцу, даже не подозревая, что твой братишка все понимал. Каково же было твое удивление, когда посередь ночи, после того как беспокойно ворочавшийся на своем топчане отец, наконец, задремал, маленький дикарь выполз из-под стола и, придерживаясь за стену, поплелся прочь из дома. Ты выждал минут 15, решив, что мальчик просто вышел по нужде. Но тот все не возвращался. Тогда, накинув куртку, ты отправился следом за ним. Озноб пробрал до кости, как только ты вышел на улицу, протяжно завывал ветер, и моросил мелкий дождь, похожий на сыпавшиеся с небес миллиарды ледяных игл. По крошечным следам босых ступней, оставленным в отсыревшей почве, которые, впрочем, вскоре превратились в бороздки от коленок и отпечатки ладошек, ты быстро нашел Алессандро…Братик как раз дополз до обрыва, и замер, съежившись на самом краю: полураздетый, в одних подранных брючках, которые едва держались на его трясущемся от холода костлявом теле. Что-то щемящее и пугающее было в его облике, что-то потустороннее и неподвластное отражалось в его заворожено наблюдающих за всполохами зарницы глазах.

– Ты чего здесь? Пошли в дом, – тихо проговорил ты, приближаясь к нему. Настойчиво потянул Сани за руку. Тот резко выдернулся, чуть отполз в сторону.

– Да ладно тебе… Зачем себя так ведешь? Себе ведь хуже делаешь.

Малыш проигнорировал твои слова. Или не понял?

Нет, все он понял… Все.

– Это из-за того, что я тогда сказал? Собираешься теперь ночевать на улице? – догадался ты.

Сани опять не ответил. Даже не кивнул. Но этот гордый обиженный взгляд, которым мальчик наградил тебя, был красноречивее любых слов.

– И ты думаешь, я оставлю тебя здесь одного? – сел рядом с ним, – Ну уж нет. Мы теперь братья. Значит, либо мы оба люди, либо оба звери. По-другому – никак.

Ты стащил с себя куртку, накинул ее на дрожащие плечики Сани.

Аметистово-лиловые вспышки опаляли облака, словно крылья бабочек, отчаянно бьющиеся изнутри о тугую сеть паутинного кокона, и крался к пойманной добыче гигантский невидимый паук, нисходя голодным раскатистым рыком грома. Над долиной, над лесом, над вершинами гор полыхала эта жестокая небесная баталия, окроплявшая землю бесцветной ледяной кровью. И еще долго вы сидели рядом друг с другом: неподвижные, безмолвные, зачарованные… А потом белый малыш придвинулся, прислонился к тебе, доверительно прижав головку к твоему плечу. Его дыхание было ровным, медленным, убаюкивающим… «Все позади, chaq’. Теперь мы вместе. По-другому – никак. Отдыхай» – прошептал ты, подхватывая брата на руки…

IV

Мы стали убийцами – вот в чем все дело. Вот – главная перемена, произошедшая со всеми нами. И пусть для Алессандро и Рамина – убийства, как оказалось, уже давно стали делом привычным. И пусть для меня, Анхеля и Тересы ты бойня была не первой человеческой кровью на наших руках и совести, но именно произошедшее в «Континентале» знаменовал наше окончательное и необратимое превращение в убийц: коварных, расчетливых и беспощадных.

Это произошло неделю назад…А кажется, будто вчера…

Я сидела на заборе на углу 5-ой авениды. Взбитая копна волос, платье, обнажающее правое плечо, и грозящее вот-вот сползи еще ниже, широкий пояс, ярко разукрашенные губы – моя маскировка. В таком виде и на этом месте у меня было две проблемы: местные девицы, которые завидев новое лицо, хотели поближе познакомиться и поскорее избавится от конкурентки, отбивающей клиентов, и сами клиенты, которые, завидев новое лицо, тоже жаждали поскорее познакомиться и увидеть не только лицо. Я как раз пыталась вежливо отказать одному из них, когда, наконец, подъехал Сани. Черный гостиничный Форд, сверкающий свежей полировкой, дорогой бежевый костюм тройка, трость, очки в толстой оправе, накладная седая борода под цвет выбивающимся из-под шляпы серебристым локонам парика и приклеенным густым бровям – его маскировка. Он засунул себе под одежду подушку, превратившую его тощее тело в фигуру добротного аристократишки. Трансформации подверглись даже ладони, розовеющие из белоснежных манжеток сорочки – их он специально держал часами в отваре каких-то трав, из-за чего те опухали, раздувались, становясь похожими на те руки, которые в жизни не поднимали ничего тяжелее папки с документами. Немного смущало и выбивалось из этого образа его узкое худое лицо…Впрочем, почти все оно было скрыто за очками, шляпой, пышной бородой и усами. Я бы, наверное, сама никогда его не узнала, если бы это перевоплощение не происходило прямо на моих глазах за два дня до этого, когда Рамин решил подослать своего брата в «Континенталь» под видом английского бизнесмена. Или это была идея Алессандро? Черт их теперь поймет…Вот мой образ и подобный способ встречи, точно придумал Рамин, даже не скрывая полученное от этого удовольствие.

Не обращая внимания на торговавшегося со мной клерка, Сани подошел, встал рядом, облокотившись на забор, и выставив на всеобщее обозрение свое накладное пузо.

– Сколько стоишь, красавица? – спросил он, фальшиво хриплым голосом старика.

– Дорого, – холодно ответила я, украдкой содрогаясь и не глядя.

– Эй, Сеньор, я первый к ней подошел, – стал возмущаться назойливый клерк.

Удостоив его лишь беглым презрительным взглядом, поверх толстой оправы очков, Алессандро снова обратился ко мне:

– Сколько бы ни дал тебе этот человек, я готов заплатить вдвое больше.

Я засмеялась.

– И вы оба меня недооцениваете, Сеньоры!

Тогда Сани взял мою руку в свою, красноватую мягкую и водянистую, поднес к губам, поцеловал:

– Даю тебе пятьдесят, красавица, – прошептал он, чуть оторвавшись.

– Маловато будет.

– Пятьдесят только за это, а за это еще сто, – с этими словами, он прильнул к моей шее, покалывая голое плечо искусственной бородой, – Только представь, сколько ты получишь за все…

Не прерывая его бесстыдных ласк, я повернулась лицом к клерку, улыбнулась:

– Простите, сеньор, сегодня, явно, не Ваш день. Приходите в другой раз, когда сможете быть столь же щедрыми.

Пробормотав какое-то грубое ругательство в мой адрес, обделенный клерк поплелся дальше, и я почувствовала, как при этом пухлая рука Алессандро гневно сдавила мою ладонь.

– Пошли отсюда, – тихо сказал он, потянув меня к машине. Я не стала сопротивляться.

Мы расположились на просторном заднем сиденье, так, словно это был крошечный стульчик, на котором нам нужно было уместиться вдвоем.

– В Континенталь и поскорее, – скомандовал Сани водителю, молодому мулату, облаченному в фирменную серебристо-красную форму отеля. Тот понимающе кивнул, смерил меня оценивающим взглядом, завел двигатель, тронулся.

Губы Алессандро снова обжигали мне плечо, шею, щеку, шептали мне на ухо…

«Как тебя зовут, красавица?» – шептали они.

«Миранда» – отвечала я.

«Миранда… Ты веришь в любовь с первого взгляда?» – шептали они, а я, продолжая играть свою роль, заливалась развязным полупьяным хохотом, словно он говорил мне какие-то слащавые пошлости.

«А Вы?» – спрашивала я сквозь смех, – «Вы сами как считаете?»

«Да», – уверенно и с вызовом отвечал он, и я снова прыскала от смеха.

Я неплохо вжилась в этот образ, хотя в какой-то момент, испугалась, напряглась, поймав на себе похотливый взгляд водителя. И хотя в зеркале я могла видеть только его глаза, мне показалось будто даже из них потекли слюни. Заметив мое смущение и причину этого, Алессандро чуть подался вперед.

– Мозоли на глазах появятся, приятель, – проговорил он этим хриплым, похожим на треск лопнувшего льда, голосом, – Лучше за дорогой следи, если не хочешь потерять работу.

– П-простите, Мистер Майер, – запинаясь, пробормотал шофер, уставился в лобовое стекло, и больше ни разу не бросил на меня даже беглого взгляда, вплоть до самого отеля. Не осмелился обернуться, даже когда, услужливый дворецкий открыл Алессандро дверцу, помогая выбраться.

Опустив голову и стараясь не обращать ни на кого внимание, я последовала за ним внутрь.

– Добрый вечер, Мистер Майер, – приветствовал его человек за стойкой, когда он подошел забирать ключи, – Как прошел день?

– Спасибо, Диего, все замечательно. Будь добр, сделай так, чтобы меня сегодня никто не беспокоил, – Сани многозначительно кивнул на меня и подмигнул.

Диего замялся:

– Простите, Мистер Майер, обычно по правилам отеля сюда запрещается приводить… эээ… посторонних девушек. Если хотите, мы можем прислать к Вам своих красавиц.

– Диего, – он говорил настойчиво и твердо, – мне не нужна любая девушка. Я хочу именно эту. Если, заплатив за люкс, я еще и не имею права привести к себе кого хочу, то я лучше поищу другой отель.

– Нет, нет, Мистер Майер. Конечно, Вы имеете полное право… Уверен, управляющий не будет возражать, – сразу же запротестовал администратор.

– Уверен? Я понимаю, что ставлю тебя в неловкое положение. Я готов заплатить за второго человека, чтобы не возникло никаких вопросов.

– Это будет… лишним…– лепетал он, пока Сани отсчитывал купюры, но, тем не менее, охотно принял их, сунув себе в карман.

– Только, чтобы никто не беспокоил, – напомнил Сани, забирая ключ от номера.

– Разумеется, Мистер Майер, разумеется. Желаю приятно провести время!

Мы поднялись на лифте наверх. Номера люкс находились немного в стороне от остальных и, на сколько я могла судить по царящей тишине, заселенным был только этот. Сани отпер дверь, жестом приглашая меня внутрь, и я неуверенно переступила порог, сделала несколько робких шагов, да так и застыла на месте. Атмосфера роскоши и шика, от которой я давным-давно успела отвыкнуть, действовала на меня хуже паралитического яда, давя, угнетая, лишая мыслей и слов. Потребовалось не меньше минуты, чтобы оправиться от шока, от всего этого блеска, лоска, чистоты, от бесстыдного богатства и гротескно вычурного комфорта.

– Проходи, не бойся. Мы здесь одни, – ободряюще позвал Сани, и, видя мою нерешительность, взял за руку, провел вглубь помещения. Включил свет, подошел к огромному, во всю стену окну, занавесил его тяжелыми плотными шторами, потом, развернувшись, внимательно посмотрел на меня.

– Мне не нравится, как ты выглядишь, – нахмурившись искусственными бровями, проговорил он своим обычным голосом.

– По-твоему, я не похожа на ту, кого изображаю?

– Как раз на нее ты и похожа. И мне это не нравится. То, как ты одета, как на тебя смотрят другие… Я чуть с ума не сошел.

Я усмехнулась:

– Могу все снять, если не нравится, – дразня и будто продолжая исполнять свою роль, стала спускать еле держащееся на мне платье с другого плеча.

Он протестующе вскинул руку:

– Нет, не надо! – будто оправдываясь: – Иначе я совсем не смогу думать о работе.

– Я пошутила… Успокойся. Это всего лишь маскировка. Ничуть не хуже твоей, – я взглянула на его влажное от пота лицо, – Кстати, ты-то, как раз можешь снять все это, пока не схватил тепловой удар.

– Да, жарковато…

Прежде чем последовать моему совету, он еще раз прошел к входной двери, убедился, что она закрыта на замок, на всякий случай, еще подпер ручку спинкой стула, и только потом, начал скидывать с себя пиджак, жилетку. Повесил их на плечики в шкаф. Видя, что ему тяжело шевелить своими отекшими пальцами, я помогла ему расстегнуть сорочку, снять надетый под нее толстый свитер, отвязала, прикрепленную к телу подушку, затянула ремень на брюках, чтобы те не свалились с его резко отощавшего тела…

– Как ты вообще выдерживаешь ходить в таком наряде, когда на улице градусов 35, не меньше? – сочувственно покачала я головой.

– А куда деваться? Это все на самом деле, ерунда. Больше всего донимают руки.

Руки – все, что ниже запястья, теперь действительно казалось чем-то инородным и напоминало клешни гигантского краба, пришитые к его телу неким извращенным хирургом. Только на ощупь кисти были мягкими, водянистыми и невероятно горячими, когда я осторожно погладила одну из них, прикоснулась к ней губами…

– Болят?

– Нет…просто назойливое ощущение, словно пальцы жарятся на сковородке.

– Ну вот, а ты еще лицо хотел этой гадостью намазать, – упрекнула я.

– Ничего страшного. Отек спадет через несколько дней. Надеюсь, мне этого хватит.

– Ладно… Поговорим о деле, – напомнила я, отпуская его ладони, – Что тебе удалось выяснить?

Он устало опустился в кресло, достал из кармана брюк кожаный портсигар, закурил.

– Делегация прибывает послезавтра. Пять человек. Поселятся в соседних номерах. Это со стороны янки. От наших будут еще трое представителей, в том числе и министр, но они, скорее всего, подъедут непосредственно к переговорам, которые назначены на два часа в конференц-зале. К этому времени мы должны быть готовы. Я раздобыл для Анхеля форму носильщика – так на него никто не обратит внимание. Пусть подойдет к 6 утра и поможет кому-нибудь из приезжих отнести чемоданы в номер. Потом спрячется у меня, и не будет высовываться вплоть до начала операции. Труднее будет провести Рамина – его так просто не замаскируешь. Думаю, лучше всего ему подойти со служебного входа, часов в 11. Там не так уж много народу в это время. Я отвлеку служащих, чтобы он мог проскользнуть. Снаряды и оружие у меня в сейфе, так что пусть ничего с собой больше не берут, кроме масок и костюмов, в том числе и для меня. Скорее всего, даже после завершения операции мне придется задержаться здесь минимум на сутки, чтобы убрать возможные улики и не вызвать подозрения.

– Ясно. Как насчет меня и Тересы?

– Останетесь в машине в квартале отсюда, за парком. Будете дожидаться их.

– Ну, с Тересой все ясно – ей лучше сюда не возвращаться. А я-то почему?

– Чтобы я за тебя не волновался, – произнес это ровным спокойным тоном, но устремленный на меня сквозь очки взгляд был полон мольбы.

– Это не повод для Рамина. Вряд ли он разрешит мне отсиживаться в машине. Да и я не хочу.

Он размял сигару в пепельнице, тяжело вздохнул, чуть помедлив, жестом подозвал меня ближе, усадил к себе на колени, – Иден, ответь мне честно, – тихо и доверительно заговорил он, вглядываясь в мои глаза, – Он на тебя давит? Или как-то еще обижает?

– Кто? Рамин? – удивилась я.

Кивнул.

– Нет. А должен?

– Надеюсь, что нет. Просто боялся, что… – пожал плечами.

– Из-за моего отца?

– Он не знает про твоего отца. И не рассказывай. Никогда. Ни при каких обстоятельствах.

– Какая разница? Я порвала со своим прошлым.

– Я это знаю. А вот он никогда не поверит.

– Плевать на него. Мне важно только, чтобы ты мне верил, – прошептала я, потянувшись к его лицу. Сняла эти жуткие очки, парик, отлепила накладную бороду, брови. Он закрыл глаза, покорно позволяя мне разоблачать себя. Ласково погладила его прохладные влажные щеки, губы, гладкий подбородок. Подумала, что даже без всего этого я едва узнаю его… Маска под маской. Наверное, из-за того, что он все-таки сбрил свою настоящую бороду, подстригся и перекрасился в русый. Легче думать, что только из-за этого – искать причину на поверхности, не погружаясь вглубь…

– Ты мне так и не ответил, как мне послезавтра попасть внутрь? – напомнила я.

Открыл глаза, осторожно поднял меня на ноги, сам встал, заходил по комнате. Похоже, он даже не думал над этим вариантом…

– Если Рамин будет настаивать на твоем участии, тогда встретимся завтра ночью этим же способом.

– Значит, опять буду изображать девку для похотливого зажравшегося старикашки? – усмехнулась я.

Он удрученно покачал головой:

– Это всего лишь наше прикрытие.

– Понимаю.

Все – прикрытие. Я обвела взглядом комнату в поисках того, чем он жил эти два дня, и не нашла ничего, кроме сплошного прикрытия. На журнальном столике – несколько книг, которые он никогда бы раньше не стал читать, сигары, которые он никогда бы раньше не стал курить, позолоченный мундштук, которым бы он никогда раньше не воспользовался. На вешалке в приоткрытом шкафу – одежда, которую он никогда бы раньше не стал носить, на тумбочке – флакон одеколона, которым бы он раньше никогда не побрызгался, на трюмо у зеркала – бутылка скотча, который он вообще на дух не переносил – ни одной детали, ни одной мелочи, которая бы действительно принадлежала ему, указывала бы на него. И от этого становилось не по себе, словно я была в гостях у совершенно чужого человека, в совершенно чуждом мне мире. И сама комната, со всеми этими роскошными габардинами, безупречно чистыми зеркалами, столами и стульями красного дерева с винтажными резными ножками, с мягкими персидскими коврами… И эта огромная кровать, с ее бархатными подушечками и шелковым постельным бельем, кокетливо манящим уголком молочной прохлады из-под густо шоколадной мякоти покрывала… Господи, куда же я попала?

– Неплохо устроился, – иронично заметила я, скрывая вновь захлестывающее меня ощущение тревоги и дискомфорта.

– Да, пытаюсь соответствовать образу «зажравшегося старикашки». Ты не поверишь, но здесь даже есть нормальный душ, – натянуто пошутил он, – Если хочешь, можешь воспользоваться.

– Спасибо, воздержусь. Уж лучше по привычке обольюсь из ведерка…– я подошла к огромной кровати, и, будучи не в силах дольше удержаться на подрагивающих ногах, плюхнулась прямо в ее мягкую прохладную негу, уставилась на ослепительную игру хрустальных бликов на потолке, – Сани, сколько же все это стоит?

– Много.

– И откуда у нас столько много?

– Мне на это все дал Рамин, а откуда у него, я не знаю.

– Да, прям, не знаешь, – пробормотала я, – даже я знаю: американский спонсор.

– Иден, – он подошел, сел рядом на кровать, посмотрел на меня серьезно и внимательно, пытаясь объяснить то, что я итак понимала, – Спарт и все, кто стоят за ним, выделяют нам деньги не на эту операцию. Их цель президент. Поэтому лучше не говорить ему, куда реально ушла часть средств, ясно?

Я пожала плечами:

– Это вы с Рамином общаетесь с ним, не я. Он от меня по-прежнему нос воротит.

– Везет. Поверь мне, Спарт отнюдь не тот человек, с которым хочется общаться или вести дела.

– Тогда зачем вы это делаете?

– Выхода нет.

Он тоже откинулся на подушки, тоже уставился в потолок.

– Думаешь, мне все это нравится? Жить здесь, разговаривать с людьми, которые мне неприятны, играть роль, которая мне отвратительна…Просто, приходится терпеть – наклонил голову на бок, посмотрел на меня, – Я так соскучился по тебе за эти два дня.

– Я тоже. И до сих пор скучаю, – призналась я, не отрывая взгляда от нежного зеленовато-лазурного отблеска люстры, так похожего на легкое перышко. Кажется, будто оно таяло, а потом по дуновению еле ощутимого ветерка вновь вспыхнуло, но уже алым…

– Иди ко мне, – прошептал он, не понимая, что я имела в виду…

Я послушно прижалась к его телу, погрузилась в теплые объятия, постаралась, ни о чем не думая, упиться этим страстным поцелуем, отдаться его пылким ласкам… Ища его и обретая. Платье сползло с моих плеч, проскользнув по бедрам, упало на пол, следом за ним густым потоком расплавленного шоколада потекло покрывало, и скрывавшаяся под ним тягучая белизна скомканной простыни стала заглатывать наши переплетенные тела, словно ворончатый венчик дурмана. Все глубже и глубже… И вдруг стало страшно, душно, невыносимо, больно… Больно где-то под кожей, под сердцем… где-то там, в бездне помутненного сознания, в миг пронзенного молнией жуткой мысли.

– В чем дело? – обеспокоенно спросил Алессандро, почувствовав, как напряглись мои мышцы, и непроизвольная дрожь пробежала по телу, оседая на коже мурашками.