Крылатое человекоподобное существо. История одной семьи

Но отзвук её голоска блуждал по террасе, почему-то встревожив и опечалив присутствующих.

Прошло несколько секунд, прежде чем они поняли, что психологический эффект, каким бы сильным он не был, давно закончился, и они имеют дело со звуком вполне реальным.

Они переглянулись.

Звук доносился из комнат, нежный… похоже, где-то вода приподнимала крышку кастрюли. Или шёл неутомимый весенний дождь, после которого невесть что прорасти может. Позвольте, в спальне?

Оля вполне твёрдым голосом осведомилась:

– Кто-то включал волшебный ящик?

Каля повела головой, воротник платья стеснил её длинную, но отнюдь не тоненькую шею. Илья поднялся, Оля тоже – упираясь восковыми игрушечными пальчиками в край стола. Калерия уставилась на эти совершенно спокойные пальчики.

Поленька пока ничего не сообразила, не в обиду ей будь сказано. Каля вскочила и метнулась в комнату.

Она сразу увидела, что ящик работает, но промчалась в спальню. Ребёнок спал. На выпуклом лбу билась жилка, река сновидений. Он неудобно вывернул локоток. Калерия уложила его, как яйцо в гнёздышке.

Она вернулась в гостиную, где проём двери на террасу заслонял Илья, под его локтем просочилась Оля.

Издалека голос Поли спрашивал, что такое да что такое?

Оля посмотрела на Калю и та губами ответила: он спит.

Тогда она взглянула на тёмный экран, вернее, такой, каким он делается на минуту после выключения.

– Ящик работал.

Илья воскликнул, но на него зашикали, и он обморочно шепнул:

– Это Киплинг включил?

Калерия фыркнула. Все, по очереди заглянув к малышу, вышли на террасу. Поля опять спросила.

– Телевизор сам собой включился. – Ответила Каля.

– Не может быть.

Оля быстро посмотрела на Калерию.

– Ты это серьёзно? – Уронила вполголоса.

– Разве ты не видела?

– Не может быть, чтобы сам! Он же машина! Вечно вы меня высмеиваете!

– Я ничего не видела.

Оленька не сразу, но повернулась к Поле.

– Калерия шутит.

– А вот и нет.

Поля переводила взгляд с одной на другую.

– А что он показывал?

Калерия как будто собиралась ответить. Илья тихо пробормотал:

– Вот такого.

И состроил нешуточно жуткую гримасу. Поленька завизжала. Оля резко отодвинулась от стола.

– Ага, проняло. – Заметило чудовище и вновь превратилось в Илью.

Оля уже взяла себя в руки и заметила:

– Да, среди дикторов есть и покрасивее.

Каля усмехнулась. Она поняла, кому предназначается шпилька. В семье её поддразнивали пристрастием к одному из дикторов. Обычно Калерия раздражалась, но сейчас осталась равнодушна.

В конце концов, может ведь такое быть? Что показалось? Она вновь попыталась вспомнить – вот она ворвалась в комнату, все её мысли о сыне… она огибает низкий диван и краем глаза видит, что маленький, с личико барышни, экранчик работает. Светится…

Внезапно она прекратила изыскания.

Илья обратился к Поле:

– Давайте лучше разговаривать про мужскую красоту. Вот вы, Поля, опишите мне, первыми попавшимися словами мужчину, который бы вам понравился с первого огненного взгляда.

– Чьего взгляда? – Заинтересовалась Каля и приподнявшись, уставилась на дверь с террасы.

Повторился стук, которого они за разговором не услышали. Все мгновенно обменялись взглядами – не иначе, грозовой разряд над столом. Илья молча встал и неслышно подошёл к двери.

– Кто?

Анастасия в один вздох побелела, шея её склонилась, точно «спящий дракон» оказался слишком тяжёл для неё.

Из-за двери мужской, не слишком низкий голос отчеканил вразбивку:

– Валерьян Львович Верещагин, авиации майор, ищу квартиру.

Илья взглянул на сестёр, потом на дверь, за которой спал ребёнок, и громко пригласил:

– Входите, Валерьян Львович.

Калерия подалась вперёд. Анастасия робко подняла голову. Краска возвращалась на её щёки.

Дверь открылась, вошёл долговязый майор с блеснувшими золотом и голубым погонами, с узлом в руке. Девушки вытянули шеи – голова Верещагина пылала рыжим светом. Звезда выпустила уйму лучиков с груди его. Он оглядел всех: глаза останавливались на девушках и мерцали. Лицо его было белое, с острым, торчком стоявшим подбородком.

Внезапно он покраснел. Поля потянулась за ножом, но застыла неподвижно.

Илья с трудом удерживал наглую облегчённую ухмылку.

– Абажур, похоже, устарел.

Он повернулся к Поле и, наклоняясь за ножом, заметил:

– Какова зажигалка?

Лётчик поставил на пол узел и тоже потянулся поднять нож, но Илья, показав ему, спросил:

– Верите ли вы в приметы, майор?

Тот, всё ещё пламенея до подворотничка, лихо да тихо ответил:

– И дурак пришёл.

Калерия рассмеялась и поднялась из-за стола, поддерживая плечом платье.

– Калерия Аксаковская. – Сказала она, протягивая руку, будто невовремя ожившая статуя. – Садитесь.

Рука была протянута для рукопожатия, но гость, казалось, засомневался, а когда его белые, усыпанные веснушками, пальцы коснулись маленькой обветренной кисти, пожатия не состоялось. Лётчик на мгновение обессилел, и это выглядело очень привлекательно – с точки зрения значительной части публики.

Илья поигрывал поднятым ножом. Лётчик зачем-то взял нож из руки Ильи и, кланяясь, как купец всем по очереди, тяжело сглатывая, проговорил:

– Вломился в ночь, как призрак или…

Он осёкся. Илья покивал на него Поленьке и сел, сложив руки на груди. С Олей у него состоялась ударная дуэль из парочки взглядцев.

Оля проговорила голосом злой феи:

– Отнимите кто-нибудь у него холодное оружие.

Кашлянув, Илья пересел с левого диванчика на правый и, склонясь кривым профилем к майору, которого взялась усадить Оля, деликатно предположил:

– Я чувствую, у вас ком в горле, Валерьян Львович.

Калерия закричала:

– Только не Чёрная Стрела!

Илья метнул на неё глаз и, играя бровями, вполголоса сообщил, касаясь плечом погона:

– Видал-миндал. Уже боится за вашу жизнь.

Он протянул лётчику костлявую коричневую руку с ухоженными длинными ногтями.

– Илия Аксаковский, мостостроитель, брат особы, не удосужившейся представить вам, в какое положение вы попали.

Валерьян Львович, понемногу приходя в себя, руку принял, и пожатие его было сухим, сильным. Оба почему-то встали.

– Я про вас слышал. – Молвил лётчик и через весь стол посмотрел на Калерию, жестами разгоняющую свою свиту по террасе.

– Дамы, у него горячие руки. – Сделав ладонь дощечкой, прошипел Илья. – Это я так, на всякий случай.

Илья поманил с собою человека с горячими руками, повлёк к двери кладовки. Оттуда под его руководством принялись извлекать лёгкие ладные креслица.

Поля застыла с серебром в руках.

– Ох, значит, вы очень здоровый человек. У вас, это, обмен веществ хороший.

Лётчик опять глотнул, будто серебра расплавленного.

Илья повёл рукой с когтями:

– Вот-с, имею честь вас представить воплощённому милосердию. Кажется, она одобряет решение медицинского совета, поставившего вам добро в вашей книжечке.

Поля подавилась птичьим клёкотом и, не сводя глаз с рыжей головы, потащилась к буфету под чрезмерно резкий окрик Калерии.

Рассаживались.

Лётчик перевел глаза на тонкую, невесомую в поясе Анастасию, склонившую «дракона» к плечу. Та кротко улыбнулась ему. Лётчик, покоренный её нежной красотой, привстал, но Илья интимно нажал ему на колено.

– Тш, милейший Валерьян Львович, – прошипел он. – Этак вы переутомитесь вставать. Мы, знаете, живём по новым и даже новейшим правилам, хоть и происходим из семьи служителя культа, имевшего некоторые трения, н-да…

Оля, прижимая к себе рулон тяжёлой скатерти, вытащенной по приказу Калерии из сурового с виду буфета, подсела и, обдавая лётчика очень свежим запахом старого полотна и слабых девических духов, прошептала:

– Ольга, служитель нового культа.

Она прикоснулась к погону. Летчик, скосившись, смотрел на очередную нимфу, вынырнувшую из воздуха.

– Я с телевидения и сразу прошу вас.

Илья перегнулся к ней через лётчика.

– О чём, о чём?

– Об интервью.

Калерия провозгласила, властными жестами указывая сестре на другое блюдо:

– Не соглашайтесь. Она вас измажет зелёной краской и напудрит вас, как арлекина.

Илья удовлетворённо кивал.

– Словом, вертеп. – Подытожил он. – Ах, да… – Добавил он, не слушая, из милосердия, как лётчик нечленораздельно бормочет о прекрасном последнем приюте. – Вот-с за этой дверью спит младенец, записанный мною в некий славный полк за месяц до того, как у него стали резаться зубки.

Он с удовольствием наблюдал острое смущение и любопытство обладателя горячих ладоней.

– Это моё. – Отозвалась Калерия. – Муж… – Она подумала. – Вероятно, тоже где-то расквартирован.

«Ого», смеясь глазами, сказал себе Илья. Оленька, изловившая его взгляд, опустила ресницы.

Лётчик, путаясь в словах, принялся расспрашивать, в каком звании, где служит…

Илья жутко смутил его, добродушно подшепнув:

– Вы как дединька наш, когда к нашей маменьке папенька присватывались.

Калерия прикрикнула:

– Немедленно отнеси вещи Валерьяна Львовича в коттедж. И дай ему хотя бы…

Илья вытащил из-под стола бутылку, при виде которой Анастасия поморщилась и сострадательно взглянула на майора…

Летчик, однако, неприлично оживился – грудь его приподнялась под мундиром, так что портупея блеснула, на белых щеках выступили яблочные пятна. Человек был с дороги, и звезда на его груди, как Венера на небосводе ночи, говорила о нём так много, как умеет одна лишь Венера из тьмы.

– Ах, да, – болтал Илья, вращая бутылку и втискивая в ладонь Валерьяна Львовича невесомой отмытости стакан, – забыл. Привидения в коттедже и крокодил во дворе – это неперечисленные персонажи, так сказать, статисты.

Они, прячась от тяжёлых взглядов Калерии, выпили по стакану страшного, ударяющего в голову грубого вина, в которое сам Илья в жёлтом октябре превращал с десяток килограммов синих, почти чёрных гроздей с лозы во дворе.

Стаканы не сдвинули – Илья пояснил:

– Это в память бравого парня, третьего дня положившего душу за други своя.

Вино преобразило бедолагу пилота. Выпрямился в кресле спокойный молодой человек с дерзким взглядом, с хорошими манерами, вернувшимися к нему вместе с умением держать себя постоянно на взводе.

– А что, крокодил? – Чуточку опьянев с отвычки, отчего его речь приобрела приятную развязность, молвил он. – Он не из каких-либо, м-м… учреждений? А?

Илья похлопал по ручке кресла.

– Ни, ни. – Твёрдо заверил он.

На Илью Чёрная Стрела не действовала, он только посмуглел и движения его стали вкрадчивей.

– Таких не держим-с.

– Да? – Ляпнул лётчик, не зная, что сказать. И сказал – А я думал…

Осёкся.

– Что старый продавец заклинаний для толпы был иных привычек, – подхватил Илья.

Каля, вставшая и направлявшаяся в кладовку, издалека вмешалась:

– Нет, тятенька норовили в сюртуке ходить и гостей любили собирать.

Илья небрежно, на правах семейного хроникёра, подкинул:

– Через то был и вызываем и расспрашиваем.

Лётчик приподнял рыжую до смешного бровь.

– Ух, ты.

Илья, ворочая столом со сползающей скатертью, шутовски кивнул:

– А то. И вот туда-то пошёл не в сюртуке.

Оля шагнула в комнату незаметно в светленьком платье, до того простеньком и скучном, что как бы его и не было вовсе, а наличествовала только лёгкая фигура, проступающая сквозь досадное облако. Она заговорила журчащим голоском:

– Авгур Прокопий прибил там посохом того, кто с ним беседовал. Ну, не насмерть… Это не из сборника городских легенд. – Добавила она, подходя, и зубки беличьи показала.

Лётчик молча размышлял.

– Думаете, не убежать ли? – Тихо спросил Илья.

Валерьян – оп! – поднял глаза, чисто выстрелил ими, и пробормотал:

– Вы меня за дурака числите или за кого? Лучше уж за дурака.

Илья одобрительно хмыкнул и пробормотал: «Эти плечи дорого стоят, хорошенький мой, дорого стоят».

– Что? – Улыбаясь, спросила довольно громко Оля. Ручейки журчащие иссохли.

Лётчик отвернулся к окну, чтобы взять вазу с яблоками. Олюшка показала распрямляющемуся и упёршемуся кулаками в колени Илье: шея гостя с рыжим пухом, выбившимся из-под бритвы, была красна густо.

Илья поднялся чёртом на пружинке, вышел. Лётчик – обычного цвета, вернувшийся в общество, различал в темнеющем окошке, что тот идёт через внутренний дворик, видимо, к тому самому коттеджу.

Поля вошла и, озираясь, принялась шарить в буфете.

– Чего тебе, Полька? – Спросила Олюшка.

Та показала маленькими пальчиками что-то в воздухе.

– Мармаладочки. Она спрятала, а я хочу масюсечке их…

С порога раздалось рычание. Поля подскочила, да и Оля, и лётчик вздрогнули. Калерия, недурно изображая крупную охотящуюся кошку, приближалась к Поле, двигая под платьем лопатками. Та визжала от блаженного страха.

– Красавица моя… Елена Прекрасная… Голубица… – Рыдая, вопила Поля, которую, сопя, кусала Калерия, шумно дыша ей в ухо и шею.

– Такая-то красота, и в едином енземляре… – Кричала Поля. – Где ж ещё такую сыщешь?

Оля обводила пальчиком чашку по краю.

– Да если б была такая, второй Луны, как говорят в горах, небо не выдержит.

– А, может, и была. – Хрипло заявила Калерия, отдышавшись, но придерживая добычу. – По семейной легенде нас было двое.

Она вытащила из угла рта Полин волос.

– Две, вернее. – Уточнил вошедший Илья (когда успел выскользнуть?), дотошный к таким телячьим нежностям.

Он что-то держал под курткой.

– У вас была сестра?

– Да отчего же… вот она.

Анастасия молчала, приветливо поглядывая на говорящих.

– Близнец у меня был. И назвали её якобы Валерией.

– Аксаковские атакуют, – пошутил Илья, пробираясь к столу.

– Что ты там прячешь?

Лётчик встопорщил рыжий чуб, размышляя. Поймав внимательный взгляд Анастасии, не зная, что ей сказать, просто улыбнулся. Внезапно та ответила гневным и холодным взглядом, лицо её столь разительно переменилось, что опешивший лётчик не знал, что и думать.

Хохот за буфетом отвлёк его. Калерия сражалась с Ильёй, который сопротивлялся, постепенно вытягивая из-под куртки бутылку шампанского.

Калерия выхватила её.

– Да переменится участь. – Со вздохом молвил Илья. – Если на то воля с высот.

Каля цыкнула на него.

– Не суесловь.

В этот момент запутавшийся в проявлениях эмоций милейшей семейки лётчик краем глаза заметил, что Анастасия что-то подняла с полу, и решил подойти к ней, ибо двойственность была чужда этой душе.

Он столкнулся с распрямляющейся Анастасией в сутолоке креслиц между стеной и столом, и такого кроткого и побеждённого кротостью красивого лица, признал он, ему не доводилось видеть. Она ласково и открыто кивнула ему, и он растерянно прижался к стене, пропуская стройную высокую даму – задеть, хоть край рукава, помстилось ему немыслимым.

Калерия выпустила бутылку и отпихнула Илью. Мелькнувший за раскрытым воротом на его шее шнурок обратил на себя внимание лётчика и Поли, следившей за рыжим в эту минуту.

Медсестра прочирикала:

– Всё же вы носите под рубашечкой охранный знак, Илюша

– Да ни в жизнь – отозвался он, подымая бутылку. – Носить на коже знак казни, притом, добровольной – это не по мне. Из всей оставшейся семьи подобное целомудрие присуще только одной прекрасной моей сестре.

– У вас их две. – Заметила Оля.

Анастасия, склонив голову с прямым пробором, улыбнулась кому-то невидимому. Линия её профиля, как мерило правильности происходящего, таяла в сумрачном уголке застолья.

Два гигантских красно-коричневых яблока, крупно вылепленные светом на скатерти, словно цедили незримый яд в воздух. Красавица, без всяких дополнительных военных целей, повела длинными некрашеными ресницами и отпустила под их сенью бессловесное послание сестре.

– Вы заметили. – Кротко, без издёвки произнесла Анастасия.

– Ах, ах. – Воскликнул Илья. – Но реликвию носит только самая старшая.

Каля фыркнула.

– Я младше на десять месяцев. – Пояснила Анастасия.

Каля мрачно и насмешливо взглянула на неё.

Илья сманеврировал к лётчику своим треугольным костлявым торсом, затиснутым в пиджак, похожий на подобранную в театре в углу визитку, с развёрнутым щедро воротом, и шнур по-змеиному шевельнулся на жилистой шее.

– Вот вы, Валерьян, могли бы испросить благословения на полёты у неё. Она принесёт вам удачу, вам это нужно, ведь так?

Рыжий парень застеснялся. Покраснев до корней коротко обрезанных жёстких волос, он пробормотал:

– Не откажусь.

Калерия гневно сдвинула брови, и, казалось, глаза её тоже сошлись к переносице, тоже прямой и короткой, как у сестры, но более телесной, как у юного животного. Скульптурно точный милейший нос дамы должен бы заканчиваться кончиком-ринариумом. Валерьян Львович совсем перепугался. Он схватил и вертел бокал тонкими сильными пальцами, но над острым подбородком в уголке сжатых узких губ шевелилась, как живая, нескромная улыбка.

Медсестра метала нежные острые взгляды голубых глаз над столом, как воплощение молодой похоти, безразличной к выбору объекта.

– Не пугайтесь. – Присоветовал Илья и подбросил в кулаке бутылку с приподнявшимся уже и опасно пошаливающим штопором. – Не бойтесь немилосердную даму. Полина, это я не тебе. Вот я сейчас вам фокус покажу.

Каля взглянула на бутылку и сквозь оскаленные белые зубы прошипела:

– Попробуй…

Илья вертел в руке тело бутылки. Яблоки засветились, когда блик от лампы прошёл сквозь стекло, и глаза Ильи тоже сверкнули.

Лётчик искоса посмотрел и отметил, что кулак штафирки крепче, чем можно предположить по его сложению.

Илья без слов поднял бутылку повыше. Шампанское двигалось в бутылке медовым сгустком, как неведомая форма мыслящей жизни.

Каля привстала над столом. Летчик, почти болезненно отмечавший все её движения, вздрогнул: ему показалось, что девушка приподнялась вместе с креслом, такою силой повеяло от неё разом с грубоватым запашком дешёвого одеколона. Покатые плечи, следом узкая талия выросли над столом – очерк силуэта не имел ни единой неточности, как чертёж невиданной машины, да не будет это дурно понято.

Илья истолковал его вздох иначе и посмотрел торжествующе. По говору за столом лётчик понял, что готовится что-то, известное всем… его вовлекали в семейную шутку и от этого густого духа тайны он растрогался, ибо он был такой человек.

Кусок пробки также поднялся над бутылкой, вывинчиваясь в воздух, жидкость толкала его. Илья одними губами произносил сокровенные слова, корча арлекиновы рожи и пялясь на сестру огненными глазами. Бутылка ездила в его руках, подымаясь вбок в сторону, где сидели дамы. Поля изнывала от мелкой мармеладной радости. Анастасия, сидевшая на углу, подняла глаза – она не улыбалась, но глаза были мягко веселы.

Вслух он процитировал:

– И пробка в потолок.

Поднявшись в воздух, и, как показалось лётчику, зависнув на долю мгновения, сходный с пулей, кусок дерева полетел к Калерии через стол. Она вскочила, сдвинув креслице, и не отбежала, а отпрыгнула в угол комнаты, за диван. Оттуда она не взвизгнула, а прорычала что-то, исподлобья глядя на Илью.

Поля со смехом пошарила и раскрасневшаяся, с выбившейся на бледный лоб прядкой, показала выуженную из-под кресла Калерии пробку.

Все смотрели на неё секунду, потом повинуясь бровям Ильи, перевели взгляды на лётчика, оказывается, воздвигшегося во весь немалый рост и чуть скосившись над столом. Этакая мачта, устоявшая в шторм.

Громовой хохот обрушился на стол: яблоки дрожали. Илья ржал во всё горло, нескупо показывая рот, набитый зубами – желтоватыми, хорошими, виднелись даже клыки – приострённые, как у оборотня, про которого рассказывала Оля Доннерветтер неискушённому сотруднику. Блестели дурным светом глаза.

Девушки засуетились. Поля тянулась, откидываясь на кресле, и уговаривала Калерию не серчать.

– Вечно спектакль играют.

Лётчик оглядчиво сел, стараясь не грохнуть стулом.

– Что ты, Каля… – Щебетала медсестра.

Калерия вернулась за стол суровая и такая красивая, что у бедного лётчика язык присох к гортани, когда она, обводя стол тёмными от страха и гнева глазами задела его – по рыжей щётке надо лбом и портупее, матово блестевшей от светящего в углу рыжего абажура.

Бокалы были заполнены всего на одну шестнадцатую, но то было шампанское, притом хорошее. Золотые кружочки плавали над столом, когда все повторяли одно слово:

– Победа… Победа…

Илья указал:

– Мы все мал-мала делаем… а вот человек…

Лётчик холодно молчал, тяжело смущаясь и получая от этого удовольствие. Калерия оглядела его красные губы, очень точно очерченные, тонковатые, и длинный, как он сам, подбородок. Поля толкнула Анастасию. Олюшка прохладно рассматривала Поленькины пожимающиеся плечи, сидя ровно и вольно в кресле.

– Почему вы стали лётчиком? – Спросила Поля.

Илья метнул на неё взгляд владельца кукольного театра и, разглядывая под столом бутылку с Чёрной Стрелой, назидательно молвил, пока рыжий мучительно искал слова для ответа на глупый вопрос:

– Как говаривал первый любавичский ребе – не задают вопросов о причинах желания.

Он вертел ненужный уже штопор.

Калерия с сожалением подумала о шампанском, которого более не было.

– А что, маиор, – вдумчиво подмигивая, заметил Илья, – случались ли вам всякие штуки?..

Майор посмотрел на инструмент в его руке.

– Увы.

Поленька, с красными маленькими ушами, вмешалась, поставив оба свежих розовых локтя на скатерть:

– Ох, вы, верно, всякие фигуры умеете, Вар… Валериан, м-м…а?

Илья сухо переспросил:

– Так что, насчёт фигур? Сколько и как?

Калерия рявкнула:

– Переключите на другой канал, пожалуйста.

Она спихнула Поленькин локоть, второй, подкосившись, съехал сам.

– Я имела в виду мёртвую голову… то есть, петлю. – Растерянно бормотала Поленька. – Штопорок…

– К сожалению, – ловко двигая бокал, проговорил Валерьян Львович, переглядываясь с Ильёй, – это распространённейшее и, увы, пагубное заблуждение… штопор не является фигурой, – он запнулся, Илья строго подкивнул, – высшего пилотажа. – Потерянно договорил лётчик и забормотал что-то вроде «прямой штопор» и «шутка ли, шутка…»

Он помялся.

– А что, не выдумка то, что я слыхал в городе?

– Насчёт чего-с?

– Будто гигантские кости нашли во время раскопок… где-то наверху.

Все подумали о лиловом сумраке в горах, и лётчик, знавший одиночество полёта над землёй, вздрогнул. Его настроение передалось всем, даже Поленька притихла и перестала щипать вяленый кишмиш из тарелки, которую Оля придвинула ей, а Калерия отодвинула.

Илья провёл рукой за распахнутым воротником. Калерия недовольно сказала:

– Некому позаботиться, так сам застегнись. Взгляни на майора, вот воплощённая опрятность.

Она повернулась к лётчику:

– Он галстук в кармане носит. Чуть начальство – тащит, стыдно сказать, откуда и разглаживает на коленке.

Слегка мятый воротник Ильи затрепетал от скрытого смеха.

– Да, люди ноне холодны, нету самаритян…

– Как же. – С другого конца стола возразила Калерия. – А веснушки, косы по сию пору и прочее?

Лётчик прислушивался, чувствуя себя без малейшей неловкости – ему казалось, что он провёл полжизни на этой терраске. Он позволил себе спокойнее взглянуть на тот конец стола.

– Вам так платье идёт. – Глупо улыбаясь тонким ртом, прочирикал этот обречённый.

– Это моё… – Слабо и будто против воли проговорила Поля.

Дальнейшее сделалось необыкновенно быстро и, как успел подумать ошпаренный впечатлением лётчик – пунктуально.

Калерия поднялась из-за стола и, стащив через голову платье, подала Олюшке:

– Передай ей, будь добра.