Утро любви
Мать пришла домой, как убитая, больше всего страдая от обиды и унижения за мужа, много лет честно проработавшего трактористом в одном хозяйстве… Не разуваясь и не раздеваясь, прошла в спаленку. А там, словно подрубленная, рухнула на кровать, забилась в горьких рыданиях. С тех пор и стала ее мучить гипертония, дополненная каким-то психозом. Мужа она пережила ненадолго. Умерла от инсульта прямо в коровнике во время дойки после того, как поругалась со скотником, не вычистившим загон и не задавшим сена коровам. Лиза в то время училась в девятом классе, младший брат – Митя – в пятом. Поначалу их хотели определить в максимовский приют или в детский дом. Ограничились установлением опеки, потому, что Лиза наотрез отказалась от того, чтобы ее и брата куда-то определяли. Она смело заявила председателю и директрисе школы, что уже не маленькая. Пенсии, назначенной за родителей, ей хватит, чтобы не умереть с голоду и продержаться до тех пор, пока сама не отучится и пойдет работать в колхоз. Впрочем, на каникулах она уже трудилась на ферме, подменяя заболевшую соседку – бывшую напарницу матери. Заработала себе денег на пару платьишек, да брату – на джинсы и ботинки. Все свободное время проводила на огороде. Митю полоть траву и рыхлить рядки картофеля не заставляла. Думала, мал еще, пусть, хоть он побегает с друзьями на улице или рыбу поудит на Самарке. А то, какие у него останутся воспоминания от детства? Но, когда узнала, что из-за баловства на реке, тот чуть не утонул, перевернув вместе со своим дружком Володькой постепенно раскачанную ими лодку, запретила ему ходить на реку. Придумывала всякие задания по дому, чтобы отвлечь от мальчишеской вольницы и держать его подле себя. Митька от этого страшно мучился, любое покушение на свою свободу воспринимал в штыки и становился таким несносным, что у Лизы едва хватало терпения, чтобы не поколотить его в моменты семейных баталий. Так что хлебнуть с ним, если не горюшка, то беспокойств и хлопот, Лизе пришлось с лихвой. Мать, когда та была жива, он побаивался и слушался. А вот Лизу – ничуть. И лишь только, когда после очередной сестринской выволочки увидел, как она горько и безутешно плакала тайком, уйдя с огорода в дом, почувствовал в горле ком, и осторожно приблизившись к ней на босых ногах, нежно погладил сестру по темным волосам. А потом, как ягненок, занекал: "Не, Лиз, не плачь, не, я больше не буду баловаться…" Слезы накатились ему на щеки, а голос был таким жалобным, что сердце девушки дрогнуло. Она заключила брата в жаркое объятие и приласкала: "Да я не плачу, это я так, занозу в палец загнала, болит»! … А потом они пили чай и смотрели телевизор, и снова чуть не поссорились. Лизе хотелось досмотреть очередную серию из латиноамериканского сериала про любовь. А Митя настаивал на том, чтобы включили российский канал, по которому транслировали матч "Крыльев Советов" с "Аланией". Ссора не состоялась только из-за того, что на огонек к ним заглянула соседка тетя Люба, снова прихворавшая и попросившая Лизу выйти вместо нее на ферму. "Ты чего это воюешь со старшей сестрой? – пристыдила она Митяя, – она же тебе сейчас за мать и отца. Вот выйдет замуж, или уедет учиться после окончания школы, что будешь делать?"
– Ничего! – насупился Митя. – Сам буду жить.
– Эх, ты какой лихой, с-а-м ж– и-ть, – закачав головой, почти нараспев протянула слова тетя Люба. И щи сам приготовишь, и штаны сам постираешь?
– А че, если надо будет, и постираю. – самоуверенно и недовольно пробурчал из под носа Митя, кося глазом в сторону незванной соседки.
– Ох, Митянь, Митянь, смотри, чтоб потом локти кусать не пришлось, береги сестру, она теперь твоя опора.
Митя и без соседки понимал это. Поэтому слова взрослой женщины его только раздражали, задевая за больное. Словно та лишний раз хотела напомнить о смерти родителей, насыпать соль на рану… За всяческие напоминания и нравоучения он и не любил тетю Любу. А еще за то, что та его как-то отхлестала крапивой, когда он вместе с друзьями забрался к ней на рядки клубники. Она подстерегла их за кустом в конце огорода. Когда они, налакомившись ягодами, озираясь, приблизились к тыну, внезапно выскочила из-за лозняка. И тут же принялась отхлестывать пацанов, приговаривая: "Вот вам за воровство, вот вам, разбойники"! И так далее, и в том же духе. Правда, сильно не злилась и отхлестывала легко, памятуя о том, что в детстве вместе с подружками и сельскими мальчишками занималась тем же, чем и эта детвора. Но Митяй тогда разозлился и решил, во что бы-то ни стало, отомстить злой, как он думал, соседке.
– Надо шарика на ее кур натравить, чтоб больше не дралась! – омывая в реке малиново-багровые полосы-следы на плечах и спине, предложил он своим корешкам-мальчишкам.
– Не, надо ей бешеную лису подпустить! Так лучше будет. – Сделал вывод Сашок Иванов, живший через улицу напротив. – Вон в Самаре одну тетку такая зараза укусила, она сама с ума сошла, а потом сдохла.
– Что ты за чушь несешь! – удивился такой крайности друга Митя. – Где мы бешеную лису возьмем? И потом, что мы, убийцы что ли? Лучше – ведро воды над дверью повесить и веревку к ручке привязать. Будет выходить из дому, толкнет дверь, а ведро с водой ей на голову! Вот посмеемся!
– А ее мужик нас не побьет? – засомневался в разумности такого сговора Федька Сучков.
– Да откуда он узнает, что это мы ей "бомбочку" подстроили? – удивился Митька.
Так они и сделали. Когда родители заснули, потихоньку вышли из своих домов, собрались у Мордвиновых во дворе. Взяли, что нужно, для своей вылазки, и, крадучись, отправились к соседнему дому. Поставили на полке крылечка ведро с грязной водой из лужи, привязали к его дужке один конец веревки, а другой – к дверной ручке, а сами залезли на сеновал к Сучковым и решили всю ночь караулить обидчицу, которая поднималась ни свет, ни заря, чтобы подоить свою корову, а затем отправиться на ферму. Следили за ее домом в щели между досками. Но не выдержали до рассвета, постепенно уснули, прикорнув на духмяном и действующем, как снотворное, еще теплом июньском сене. Разбудил всех грохот металлического ведра, полетевшего с полка обидчицы-соседки, и ее крик в потемках, перемешанный с матом. Пацаны сразу сообразили, в чем дело, и, прильнув к щелям, хохотали, хватаясь за животы, наблюдая за разыгрывавшейся во дворе напротив сценой. Следом за женой на ее крик выскочил, в чем был, дядя Сергей с топором в руке. Он то-ли спросонья, то-ли спьяну, подумал, что во двор забрались грабители или насильники, выбежал, чтоб защитить жену и разобраться с ворами. На шум сбежались и соседи. А когда поняли, что к чему, все вначале дружно рассмеялись, глядя на замоченную и взъерошенную Любаву и ее полуголого мужика, а потом переругались, обижаясь на взаимные обвинения в такой злой шутке, сотворенной с Любой. И только дед Антон, быстро смекнувший чьих рук это дело, сразу выпалил им: да что вы лаетесь, дурачье, это же наверняка пацаны "бомбу" подстроили, ну кто еще на такую пакость, окромя них, стервецов, способен! Мне вон скамейку под яблоней дерьмом вымазали, присесть теперь негде. А все почему? Отматерил намедни Федьку за то, что через забор ко мне в полисад лазил. Цветы потоптал. Воздушный змей у него туда залетел. Ты, Любава, видать, тоже кому-то из сорванцов насолила?
– Да я их, разбойников, крапивой вчера отстегала, чтоб клубнику не воровали! Вот выродки! – не сдержалась и выругалась Люба.
И этого было достаточно, чтобы скандал между соседями разгорелся с новой силой.
– Это почему же они выродки? – возмутилась Екатерина Сучкова. – Ты по своему – обо всех не суди. Мой Федька да и Митяй нормальные пацаны, нечего тень на плетень наводить. В колонию, как твой Лешка, не метят.
Любу это задело за самое живое. Стерпеть таких обидных, хотя и справедливых, слов она не могла. Обозвала соседку старой кошелкой (та была почти вдвое старше по возрасту, Федька-сынок был у нее, как говорили на селе, не запланированным), которая годится только для навоза. А еще что-то мнит о себе, считает себя самой умной. А сама дура – дурой, мужик ей рога наставляет.
– Врешь, стерва! Не наставляет. Брехня это. А если бы и наставлял, тебе то, что с того, завидуешь что ль кому? Своего мужика не хватает?
Скандал чуть не перерос в потасовку. Мужики тоже стали припоминать, и высказывать друг другу взаимные обиды. О том, как один другому забор помял, неловко разворачивая тракторный прицеп с зерном. Другой, хватив лишнего, перепутал свои двери с соседскими и сломал замок. Третий закрыл в сараюшке и прирезал чужую курицу, четвертый своровал доски. В общем, веселое получилось у всех утро. А когда разбрелись по домам и не нашли там своих мальчишек, вдоволь натешившихся над старшими на чердаке у Сучковых, то принялись их разыскивать. А закончилось все поркой Сашка и Федьки. Митяя пороть было некому.
7.
Сироту Лизу никто из соседей не ругал за проделки ее младшего брата. Девушку жалели. И лишь иногда советовали: "Ты будь с Митькой построже, он же пацан. "А пацаны они, знаешь, – говорил дед Антон, – как афганцы, разрази их гром. Прижмешь – пищат, отпустишь – наглеют, и все норовят тебя за ухо ущипнуть. Или, хуже того, по лбу ударить. Тут уж не моргай, бей по заднице, не то на шею сядут!" От таких советов Лизе было не по себе. Митя, конечно, отбивался от рук. Она это чувствовала. Но ведь его друзья – соседские мальчишки – тоже не сахар – баловались так же, а то и покруче. Хворостины или палки, которые советовал чаще брать в руки дед Антон, при разговоре с нашкодившими пацанами, она, как инструменты воспитания, не воспринимала, считала средневековой дикостью. Да и как можно было поднимать руку на родного и рано потерявшего родителей, а вместе с ними и их ласку, брата-сироту? Тут нужен был другой метод. Чтобы найти его, она в свободное время стала захаживать в сельскую библиотеку, советоваться с учителями. Но больше всего доверяла не прямым советам, а чужому опыту, описанному в книгах. Перечитала педагогическую поэму Макаренко, книгу "Республика ШКИД", записки и письма Сухомлинского к сыну, книжки современных авторов с советами родителям и по детской педагогике. Кое-что они ей помогли понять и взять, как говорили учителя, на вооружение. Но сухая теория и даже живые и поучительные примеры из жизни других людей были ничто, как ей казалось, в сравнении с ее искренней сестринской любовью к брату. Как и в нем пробудить такое же чувство? – нередко спрашивала себя Лиза. – Ведь наверняка, если он меня сильно полюбит, то никогда не посмеет обидеть своим необдуманным поступком. Уверенности в этом придавал и еще небольшой, но, все же, реальный опыт воспитания младшего брата. В ней был какой-то прирожденный педагогический талант, опиравшийся на ее природное чутье и любовь к ближнему. За задумчивым и нежным взглядом глаз, подернутых поволокой какой-то невидимой, но вполне ощутимой и неподдельной печали по безвременно ушедшим родителям, таились сильные и горячие огни девичьего чувства. Поначалу она с лихвой выплескивала его на младшего брата. Часто перед сном обнимала Митю, гладила легкими и теплыми ладонями по уткнувшейся ей в грудь головке, от которой исходил какой-то неповторимый медовый запах. Прикасалась своей щекой к его щеке, чувствуя ее тепло, и шептала брату самые нежные и ласковые слова, которые приходили ей на ум: "Ты мой светленочек, ты мой козленочек, ты мое солнышко, мой огонек… " и целовала его в макушку нежными, как у мамы, губами. Нередко Митя так и засыпал у нее на груди, обласканный и осыпанный поцелуями, укачиваемый на коленях, как маленький. Она укладывала его на постель, уходила в другую комнату, где включала торшер, забиралась с ногами в мягкое кресло и начинала читать понравившийся и отложенный до свободного часа любовный роман. В этом возрасте ее увлекали книги Ги Де Мопассана, Виктора Гюго, Оноре Де Бальзака и других французских писателей позапрошлого и прошлого веков. Но особенно нравились, лишенные напускного ханжества, рассказывающие о не придуманных, как ей казалось, историях повести и романы Жоржи Амаду о Донне Флор и двух ее мужьях, "Пастыри ночи" и другие, полные натуральной жизни и самых откровенных любовных сцен. Некоторые из них она перечитывала по несколько раз, испытывая в душе и теле еще до конца не осознанное, но уже реально заполнявшее ее наслаждение. Особенно ей нравилась сцена первой брачной ночи доны Флор с ее вторым мужем – доктором Теодоро. "… Теодоро не стал шептать нежных, безумных слов, но попытался стянуть с нее простыню. Он положил свою голову с иссиня-черными волосами к ней на грудь и ласково поцеловал ее в щеку, а затем в губы тем самым поцелуем, какого она ждала. Пораженная дона Флор замерла и почувствовала, как рука мужа скользнула к краю батистовой рубашки. Все произошло быстро и очень целомудренно. Совсем не так, как представляла себе это дона Флор…" – эти слова из книги часто приходили на ум Лизе, погружая ее в мечтательные раздумья. Какого же поцелуя ждала дона Флор? – спрашивала себя девушка и чувствовала, что от такого бесстыдного вопроса самой себе у нее приливает кровь к щекам. Особенно часто такое происходило по весне. А еще чаще стало случаться после того, как на одном из уроков математики их классу был представлен молодой учитель, заменивший ушедшую в декретный отпуск беременную Марию Федоровну. Он понравился Лизе с первого взгляда. Скромно, но модно одетый, красивый, с вольной и развитой речью, полный удивительных знаний, умница, каких еще не было в их селе! К тому же, похоже, спортсмен – ловкий и быстрый в движениях, но не длиннохвостый сипак, как отметила для себя Лиза. С таким не умрешь со скуки, будешь открывать, и открывать для себя новые звезды и плыть по океану жизни, словно в сказочном корабле. Какие у него утонченные, подбитые черным пушком, свежие губы! Какие глаза, похожие на синюю пропасть! Сорвешься в нее и не спасешься!
Поначалу она стыдилась своих мыслей о Валерии Ивановиче. Называла себя в душе форменной дурой. Но постепенно поняла, что первые впечатление и ассоциация от увиденного не только навсегда остаются в памяти, но и, как оказывается, самые точные. Им можно верить не только рассудку, но и сердцу. Ведь это дары, оставленные нам природой и нашими предками в результате многовекового естественного отбора важнейших для нас качеств и ценностей. Зря девичье сердце не екает!.. А у Лизы оно екнуло и после этого заныло какой-то слабой, но постепенно усиливавшейся сладкой болью. Девушка приходила на урок математики, как во сне, ничего, кроме учителя, не замечая более. А когда он поставил ей за такую задумчивость и неспособность хоть что-то вразумительное ответить на заданный вопрос "двойку", она вспыхнула, как пламя, и без спросу выпорхнула из класса, словно птица, которую застали врасплох. Ей вдруг стало страшно стыдно за свое незнание и убожество перед этим молодым преподавателем и одноклассниками. Она сгорала от стыда и неловкости, собираясь на следующий урок математики, хотя и хорошо подготовилась к нему, выучила домашнее задание на "отлично". Когда Валерий Иванович снова появился на пороге класса, лицо ее, как у неврастенички, покрылось розовыми и даже малиновыми пятнами, выдававшими настоящую бурю в душе девушки. А Валерий Иванович ничего и не заметил. Он был погружен в собственные раздумья, и не обратил на Лизу никакого внимания. Ее такое безразличие обидчика даже укололо. И, чтобы привлечь к себе внимание, она первой попросилась к доске.
– Ну с, сударыня, – манерно и старомодно обратился он к Лизе, еще не запомнив ее фамилию по списку и точке в синем в клеточку журнале. – Чем Вы нас порадуете? Как правильно решить задачу?
Лиза взяла в руки мел, и стала, молча решать задачку по алгебре. Спиной она чувствовала взгляд молодого учителя и насмешливые взоры одноклассников. Переступая у доски с ноги на ногу, непроизвольно поиграла ягодицами, на которые, конечно же, обратил внимание молодой учитель. Но он сделал вид, что не заметил ничего и суховатым голосом приказал:
– Вы не молчите, объясняйте, что делаете, чтобы всем было понятно!
И Лиза стала объяснять. Сначала несмело и скованно, затем все вольнее и увереннее.
– Молодец! – подытожил ее пояснение и правильный ответ преподаватель.– Так держать! Глядишь, и отличницей станешь.
Кстати, "двойку" в журнал за прошлую заминку с ответом Валерий Иванович Лизе не поставил. Она осталась лишь в дневнике, который у нее никто не проверял. Валерий Иванович еще не знал, что проверять Лизин дневник совершенно некому.
Первую рабочую неделю он ездил в школу из областного центра – города-миллионника – и обратно. Но, когда понял, что это отнимает массу полезного времени, да к тому, же весьма накладно при его небольшой учительской зарплате, то стал подыскивать себе комнату в селе. Директор школы, знавшая о том, что Лиза с братом живут одни в собственном доме, причем неподалеку от школы, посоветовала снять квартиру у Мордвиновых. Об отдельной квартире для молодого учителя, никак не проявившего себя, говорить с волостным главой она пока не решилась. Да он бы ее и не понял в такой ситуации. Пусть новичок, хоть с годик поработает в школе, проявит себя, а там можно будет и похлопотать! Да и присмотреться к нему лучше не помешает.
– Как-то неудобно снимать учителю у ученицы. – Попытался вслух поразмышлять замявшийся по поводу предложения Марии Ивановны Валерий Иванович.
Но директор, зная, как непросто снять комнату в этом селе, поспешила настоять на своем: "Да что за предрассудки? Люди у нас понимающие, лишнего не скажут. К тому же Мордвиновым лишняя копейка за постой не помешает. Да и Вы за ними, как взрослый человек и педагог, присмотрите. Что же в этом плохого?
– Я даже не знаю, как тут и быть. – Пожал плечами Валерий Иванович. – Захотят ли они сами со мной, учителем, жить? Не хотелось бы ни в чем их притеснять, пользоваться своим положением.
– Да захотят, захотят. – Успокоила директор. – Я могу сама с Лизой поговорить, если Вы не возражаете.
– Нет, я в принципе согласен. Лишь бы детей не стеснить.
– Ну, вот и ладненько. Людочка!– позвала она через приоткрытую дверь свою секретаршу. – Пригласите ко мне после уроков Лизу Мордвинову.
– Хорошо. – Ответила из-за двери Людочка. – как только прозвенит последний звонок, так и позову.
8.
Лиза предложению Марии Ивановны обрадовалась и одновременно испугалась. Надо было принимать квартиранта, да еще такого, как Валерий Иванович, а у нее в доме кавардак. Поэтому, дав согласие на подселение учителя, девушка попросила повременить с этим до завтра. Чтобы немного прибраться и подготовить для постояльца самую лучшую комнату.
– Да ты, Елизавета, сильно хвост перед ним не распускай. – Строго предупредила пышущую здоровьем и красотой старшеклассницу директор школы. – Будь с ним построже, и посуше, чтобы не забывал, что он у тебя в гостях. Помни, он мужчина, тем более, молодой. – Продолжила она многозначительно. Если что не так, заходи ко мне, посоветуемся.– И вот, – протянула Мария Ивановна Лизе несколько сотенных бумажек, – это аванс за съем квартиры.
– Да что Вы, я не возьму со своего учителя.
– А это не с него. Школа за квартиру платит. Так что нечего стесняться, бери. Вам с братом деньги нужны. Купишь продуктов. И впредь ежемесячно будешь заходить ко мне за «квартирными». Не так много, но все – таки, какая, ни какая, а помощь вам будет.
– Да что мы, нищие что ли! – вспыхнула Елизавета.
– Ну, что за глупости! Как тебе такое в голову могло прийти? Я же от чистого сердца хочу помочь. Не перечь, пожалуйста, а то рассержусь. – Сделала строгое лицо Мария Ивановна. – И не дожидаясь, пока Лиза согласится, вложила деньги ей в ладонь правой руки.
По случаю такой "получки" и приема Валерия Ивановича Лиза решила устроить небольшое пиршество. Купила в магазине конфет и пирожных для вечернего торжественного чаепития. Покормила пришедшего из школы Митю вчерашними щами, и на десерт к обеденному чаю дала ему одно пирожное. Он быстро все умял и попросил еще сладкого.
– Хорошего понемногу. – Попыталась успокоить его Лиза.
– Еще хочу, ну что, тебе жалко, что ли?
– Не жалко, но у нас сегодня гость будет. Надо же чем-то его угостить.
– Ага, тебе гость дороже, чем я! – стал хитрить и ныть Митя.
– Ну, что ты такое говоришь? Как у тебя язык поворачивается? Бери уж, только не лопни, сладкоежка! – достала она из холодильника еще одно заварное пирожное.
Валерий Иванович после урока сходил в колхозную столовую пообедать. А потом до вечера засиделся в школьной библиотеке: ознакомился с ее литературным фондом, поиграл в шахматы со старшеклассниками, предложившими ему поучаствовать в импровизированном блиц-турнире. И, похоже, заработал у ребят первые "очки" своими оригинальными и неожиданными, точно просчитанными наперед ходами, сплошными выигрышами.
– Математик! Разве у такого выиграешь! – сказал кто-то из ребят, когда они шли из школы и обменивались впечатлениями.
Уже смеркалось, когда Валерий Иванович появился на пороге мордвиновского дома. Лиза приветливо встретила своего учителя-постояльца. По случаю его вселения она оделась в свое лучшее праздничное платье, подаренное мамой на день рожденья, и переминалась с ноги на ногу, не зная с чего начать разговор с учителем-постояльцем, в которого она влюбилась по уши.
Валерий Иванович сам разрядил неловкое молчание, поздоровался с Лизой и Митей и, как положено, пожелав мира их дому, попросил разрешения войти.
– Ну, конечно же, – спохватилась по праву хозяйки Лиза, – что же это я? Входите, пожалуйста, Валерий Иванович, чувствуйте себя как дома. Мы с Митей рады, что Вы решили поселиться у нас.
С чего это она взяла, что я рад? – подумал настороженный Митя и с недоумением на лице покосился на сестру.
– Вы не подумайте, что я специально к вам напросился. – Как-то неловко пояснил свое появление на пороге мордвиновского дома молодой учитель. – Честно говоря, мне даже неудобно пользоваться гостеприимством своих учеников. Будем считать, что к учебе и школе это не имеет никакого отношения. Я для вас обычный квартирант. Деньги обязуюсь платить аккуратно, можете не сомневаться.
– Нет-нет, не беспокойтесь, за вас нам школа будет платить! – Поторопилась сообщить ему Лиза. – Проходите в дом. Я уже приготовила для Вас комнату…
Попав в типичный для нашего времени крестьянский дом, обставленный ширпотребовской мебелью в стиле восьмидесятых годов прошлого века, Валерий Иванович почувствовал какой-то давнишний, так близко знакомый ему, родной уют. А вот принять жертву – лучшую комнату – от молодой девушки, его ученицы, отказался.
– Да мне бы что-то попроще, небольшой уголок для сна и подготовки к урокам.
– Может, в мою комнату вселитесь? – радушно спросил Митя. – Там письменный стол и настольная лампа, радиоприемник.
– А ты где будешь спать и уроки готовить?
– Я в горнице расположусь, тут телевизор, мне даже лучше. – Схитрил Митя, которому Лиза не разрешала подолгу засиживаться у телеэкрана.
– Нет. Давайте я у вас в правой угловой комнате размещусь, – оглядев дом, предложил Валерий Иванович. – Там кровать и стол, полка для книг есть. Лампу найдем. А больше мне ничего и не надо.
– Ну, как же так? Вы же у нас гость, я старалась, чтобы Вам уютнее у нас было. Вот зал для Вас приготовила. А Вы в угловую хотите. Да там же тесно и мебели почти никакой.
– Ты не беспокойся, я все-таки лучше в угловой комнате расположусь.– Успокоил девушку молодой учитель. Он заметил по ходу дела, что та как-то не по буднему одета, и накрутила на голове прическу, как у взрослых. Наверно, собралась на посиделки или на молодежную дискотеку в клуб.
Но Елизавета никуда не собиралась и предложила по случаю новоселья Валерия Ивановича попить чаю. Выставила свое угощенье на покрытый белоснежной скатертью стол в горнице. Рядом с фарфоровыми чашками из чайного сервиза, которым при живых родителях пользовались редко, разве что по праздникам, стояли вазочки с земляничным, смородиновым и малиновым вареньем (мать Лизы наварила его на пять лет вперед). Посередине стола – большая ваза с пирожными, купленными девушкой. В хрустальной, в виде ладьи, конфетнице – шоколадные конфеты "Мишка на севере" и "Каракумы", карамель – "Птичье молоко", которую учитель любил с детства. Но больше всего в сиротском доме его приятно поразили приборы для чаепития и салфетки рядом с ними, как будто эта сельская девушка всю жизнь только тем и занималась, что изучала правила хорошего тона и, привычный ему городской этикет. В комнате не было ни пылинки, ни соринки. От чистоты и порядка, по которым он скучал в студенческом общежитии и позже в снимаемой им городской комнате, молодой человек всегда чувствовал особый уют и удовлетворение.
– А я вот колбасы на ужин прихватил в магазине. – Протянул он батончик докторской Лизе. – Нарежь, пожалуйста. – А это тебе. – Вытащил из желтой подорожной сумки шоколадку для Мити Валерий Иванович. – Ну, давай попьем чайку да познакомимся поближе.