Литерное дело «Ключ»

© Рябов Г.Т., 2019

© ООО «Издательство «Вече», 2019

© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2019

Сайт издательства www.veche.ru

Начальник внешней разведки[1] – лет шестидесяти, в очках, с круглым, по-бабьи измятым лицом (строгий костюм из жатки как бы дополнял внешний облик: недурно сидящий пиджак, застегнутый на три пуговицы, однако брюки… Референт стоял сзади и, подавляя готовую вот-вот выскочить усмешку, вглядывался в старческий мешочек на ледащем заду генерал-полковника) – замер по стойке «смирно» в ожидании приглашения сесть. Оно следовало всегда после приветствий, обсуждения погоды и недавней (она всегда бывала недавней) охоты. Тем не менее на этот раз Генеральный медлил, сосредоточенно вглядываясь в часы со штурвалом в центре безразмерного стола ценных древесных пород.

– Кхе-кхм, – деликатно кашлянул в кулачок генерал; человек за столом встрепенулся, поднял голову:

– Продолжайте, я внимательно слушаю.

– Я… должен зачитать, – значительно произнес начразведки, бросая вопросительный взгляд на референта. Это был молчаливый вопрос: а можно ли при нем?

И, словно угадав несказанное, Генеральный кивнул:

– При товарище… – Мучился, вспоминая фамилию, но не вспомнил и вяло махнул рукой. – Не тяните. У меня через час встреча, а потом процедуры.

Генерал раскрыл папку и сразу же поймал заинтересованный взгляд Генерального.

– Это… Это… («Черт бы взял этого референта… – вяло ползло в голове, – ему такие вещи не положено знать. Впрочем…») Это так называемое литерное дело, товарищ Генеральный секретарь. – У нас… Мы заводим такие дела по… определенному направлению нашей работы. Вот и в данном случае мы собрали в этой папке все, что нам известно о…

– Тоненькая… – перебил Генеральный. – А это значит, что вам известно не слишком много. Вы сказали «литерное»? Были литерные продовольственные карточки во время войны. У меня прекрасная память. Так что же?

– Вот сообщение нашего человека…

– Человека? – изумленно повторил Генеральный. – А кого же еще? Собаки, к примеру, не разговаривают.

Подавляя раздражение, начразведки вздохнул, длинно выпустил воздух и начал объяснять:

– «Человек» на нашем языке, сленге – это агент. Тот, кто в дальнейшем будет выполнять наши поручения. Он только что завербован, то есть дал согласие работать на нас.

– Продолжайте. Только проще, проще, мы все так засоряем наш могучий и еще какой-то там язык…

– Агент уведомил, что с десятого мая он получил назначение по непосредственному обслуживанию вклада Николая Романова в банке «Империал». – Поймал недоумевающий взгляд Генерального и с нажимом, как на уроке, сказал: – В Женеве, в Швейцарии.

– Я знаю, где расположен город Женева, – скрипуче произнес Генеральный. – И что? Этот ваш человек, он же – агент, отдаст вклад Николашки лично вам? А много ли денег?

– Много. – Начразведки сглотнул вдруг подступившую слюну. Чертов маразматик… Ладно. – Речь идет о миллионах в твердой валюте.

– Вот. Теперь все понятно. И сколько же конкретно? Этой валюты?

– Двести миллионов американских долларов. – Начразведки спустил очки на нос. – Это огромные деньги, и они по праву…

– Принадлежат ограбленным царизмом рабочим и крестьянам нашей страны. Я это понимаю не хуже вас, товарищ… – Фамилия снова провалилась в небытие. – Вы меня поняли. Но – двести миллионов? Это же сумма! Доллар стоит целых шестьдесят шесть копеек. Итак?

– Итак… – Генерал замолчал, манера разговора сбивала, не давала сосредоточиться. – Итак, мне нужна ваша санкция на активную разработку.

– А зачем? – В глазах Генерального мерцало вполне детское любопытство. – Согласитесь: прошло столько лет… Денег наверняка нет. Наследники этого… Неважно… Они все проели и пропили. Он ведь был алкоголик?

– Выпивал… – согласился генерал. – Но, видимо, я был неточен…

– Или ваш этот агент, – перебил Генеральный. – А может, он врет? Убедите меня. Вы ведь понимаете: ваша раздобыча… Или как? Она ведь приведет к международному скандалу, западные щелкоперишки, сионисты эти, вновь начнут трепать светлое имя товарища… Неважно. Вы понимаете? Нужны очень веские доводы, сильные обоснования, не так ли?

Пассаж прозвучал настолько разумно и доказательно, что начразведки вновь уронил очки на нос и мелко закивал:

– Так точно! Пикантность ситуации в том… («Ч-черт… При чем здесь эта дурацкая «пикантность»? Он меня заморочил…») что перепроверить сообщение невозможно, у нас нет других… источников в этом банке!

– Не-воз-мож-но! – торжествующе подхватил Генеральный. – А вы отнимаете у меня… это. Вот что: вы все же сначала обзаведитесь этими вещами, как их там? И перепроверьте. Иначе все очень и очень… Очень. Вы понимаете? Они там готовы ухватить нас не только за горло, это ладно, – за кончик, кончик, вот что скверно. Зачем же нарываться? Найдите эту вашу… воду, источники эти, и не дурите мне голову. На пороге грандиозные решения, а вы тут с какой-то… Черт знает с чем!

– Я понял. Но я обязан предупредить, проинформировать: задержка наших активных действий реально приведет к утрате огромных денег, о которых вы только что сказали главное: они принадлежат рабочим и крестьянам нашей необъятной страны! А если нынешние Романовы – ну, те, кому удалось избежать народного суда… Я глобально имею в виду, не районного, а именно народного, понимаете? Если они начнут рыть-копать и – не дай черт – докопаются? А у нас тогда – что? По усам текло, а в этот, как его? Не попало? – Начразведки заметно нервничал и с трудом с собою справлялся.

– Н-да… – протянул Генеральный. – Иногда вам удается быть очень и очень. Как бы убедительным. Хорошо. Я вам разрешаю. Как это у вас там?

– Вы даете нам санкцию.

– Вот! – кивнул Генеральный. – И запомните: никаких международных… этих… вздрючек! Скандалов, вы поняли? Хватит трепать ваше… наше… Имя, одним словом! И еще. Я только что подумал: а почему этот ваш, как его? Источник, да? Почему он не может эти деньги тайком, так сказать… ну? Ради великого дела, ничего такого в этом нет? А?

В глазах начразведки метнулся ужас, Генеральный заметил:

– Вы боитесь пожертвовать собою ради нашей великой родины, я понял. Вы забыли о Зое, о Павлике и… кто еще там был? Вы разочаровали меня… Но вы не обижайтесь, товарищ… Ладно, я прямо скажу: в банке – охрана, как у вас, у нас, то есть в Кремле, и даже, ну… не лучше, но только немного похуже, так? Там ритуал, порядок, пароль, то-ce, без выяснения всего этого фиг нам отдадут. И агент этот фиг что возьмет, потому что сначала надо узнать кодовое слово и заиметь ключ от сейфа или в чем они там хранят свое награбленное, вот ведь как! А то – кранты на пустом месте, понимаете?.. – он задумался на мгновение и закончил: – Это слово из моего детства. Вы вспоминаете свое детство? Ладно. Вы иногда умеете убеждать. До свидания… э-э-э… Не подсказывайте, я помню, как вас зовут. Потому что забыть это дорогое для каждого из нас имя не может никто! Ступайте. И докладывайте. По мере возникновения. Вы поняли?

«Чайка» вылетела из-под башни словно пуля; начразведки успел заметить бодрые лица «своих», одетых в форму милиции, подумал вяло: «Гадкая форма. Нашим она не к лицу и не с руки. Но – конспирация… Святое слово. Граждане должны думать, что органы занимаются своим прямым делом: шпионы, диверсанты, политические разложенцы и вражеские подпевалы. А охрана Кремля… Это конечно же дело милиции. Это ей с руки…» Навалилась дремота, прикрепленный[2] на переднем сиденье взглянул с опаской: не дал бы дуба всесильный начальник – возраст все же. «Но ведь у нас… – размышлял между тем начразведки, – у нас – это у нас, этим сказано все! У нас ценят не возраст (хотя при чем здесь возраст? Вон, какой-то там немец писал стишки и женился в семьдесят пять на восемнадцатилетней…)». Охранник заметил, как вдруг затуманились глаза «дедушки», странная улыбка поползла по старческим губам. «Дед» словно говорил: эх, было время… Прикрепленный был бы очень удивлен, если бы вдруг узнал, что «дед» будто подхватил его невнятные размышления. «Эх, было время… – ползло в уставшем мозгу, – было, и какое… Какие талии! И то, что ниже. И выше, разумеется. Времечко. Или «времячко»? Надо будет аккуратно спросить. Производное от «время» – и, значит, «я». Черт с ним…»

– Ваня, ты не сверкай бровями, – произнес раздраженно, – они у тебя завалященькие. Не то что… Неважно. Я, знаешь ли, не то что некоторые. Я и послезавтра буду живее всех живых! Долго еще?

– Подъезжаем, товарищ председатель.

Поморщился:

– Ваня, я не люблю этого слова, у нас не колхоз, обращайся согласно устава… (Или «уставу»? Надо спросить.)

Свернули направо, в лесной массив, в глубине угадывались белесые строения, а дорожные знаки предупреждали сурово: еще не поздно вернуться. Непосвященным, разумеется…

Щелкнула дверца, выбрался на асфальт, проходившие мимо офицеры в штатском замерли, прикрепленный тоже вытянулся, выпятив грудь.

– Вот что, полковник… – сказал вяло, – нас еще в школе учили: не забегать вперед; основное качество Владимира Ильича, если помнишь… «Председатель»… Забудь. До времени.

– Так точно. – Прикрепленный еще больше подобрался, напоминал теперь фонарный столб в костюме. – Это, кажется, в «Двух шагах вперед»? Не помню точно.

– Неважно… – махнул рукой. – Тебя могут неправильно понять, ясно? – И скрылся в личном подъезде. Здесь был личный лифт, охрана, собственный буфет с качественными продуктами и мордастыми официантками (никаких подозрений! Вот и товарищ Сталин окружал себя дамской обслугой самого затрапезного вида. Кто бы бросил камень в товарища Сталина…).

На совещание собрались ровно в четыре. Начальник управления «С»[3] с некоторым удивлением разглядывал кривоногую официантку средних лет с плоским, словно стесанным лицом. То ли генерала шокировало ее присутствие (знал, впрочем, что женщина не покидает пределов резиденции начальника ПГУ, поэтому ей не ведомо, кто именно присутствует сейчас в кабинете. Конспирация – стальной конек высокого руководства…), то ли выраженное уродство (всегда недоумевал, когда начальник, радостно улыбаясь, произносил вслед официантке, этой или любой другой: «Какие милые птички»). «Молибденовый мужик, – проносилось в голове. – Клинки бы делать из таких…»

Между тем женщина аккуратно наполнила незатейливые фарфоровые чашки крепчайшим, почти черного цвета, чаем, поставила вазочку с румяными сушками (они хрустели и рассыпались во рту невсамделишно вкусно, – вероятно, где-то в городе была спецпекарня, снабжавшая этими сушками ЦК КПСС, а заодно, может быть, даже по блату – и начальника) и, улыбнувшись, произнесла традиционно: «Кушайте, пожалуйста!» – после чего удалилась, вильнув плоским задом влево, а потом вправо. Проводив ее взглядом и подождав, пока мощная дверь не встанет на место – тяжело и убежденно, – начальник ПГУ жестом предложил сесть и сел сам.

Долго молчали, прихлебывая ароматный чай. Начразведки не сводил темных немигающих глаз с генерал-майора, который, уткнувшись в вазочку с сушками, делал вид, что ничего не замечает.

– Ознакомьтесь… – протянул сообщение бернской резидентуры. Пока генерал читал, что-то набрасывал в блокноте, изредка кидая все те же немигающие взгляды на собеседника. – Что скажете?

– По-моему, очевидно… – Генерал пожал покатыми плечами. – Занарядим Пятый отдел[4], пусть работают. Это же азы дела…

– Вы так думаете? – холодно проговорил начальник ПГУ. – Не будем терять времени. – Поднял блокнот к глазам, сбросил очки на кончик носа и четко, будто метроном, начал произносить слова. Отсутствие ударений и акцентов, мертво-ровный голос сбивали, не позволяли сосредоточиться, генералу показалось вдруг, что кто-то читает над его отверстым гробом нечто вроде погребальной молитвы. Как звучит эта молитва, он не знал, но ассоциация возникла устрашающая…

– Вам понятно? – Очки снова оказались на переносице.

– Так точно… Только я хотел бы… уяснить: почему все-таки нельзя поручить это дело сотрудникам бернской легальной резидентуры? Они знают дело, страну, Женеву, наконец. Они справятся, я убежден! Главное – это их завербованный агент!

Убежденность собеседника не произвела впечатления.

– Вы все же не поняли… – Голос обрел интонацию. – Агент их, верно. Но я обязан предполагать, что швейцарская «каэр» тоже может кое-что знать. Итак: запретите товарищам любые контакты с агентом. Любые. Пока, конечно. И пусть тщательно проверят, в безопасности ли агент.

Начальник управления встал:

– Слушаюсь. Что требуется от нас сегодня?

– От вас? – протянул лениво, с полуулыбкой. Ох уж эти обобщающие «нас», «вас»… Как быстро прививается внешняя дурь и как медленно приходит опыт, самостоятельность. Да ведь и откуда взяться? Ему ли не знать, как дергают на каждом шагу, проверяют – по поводу и без оного, глаз не сводят, копят досье и компроматы, строчат доносы – что уж тут… Может ли решить задачу человек, если двадцать четыре часа в сутки он только о том и думает, чтобы не сказать лишнего, не проговориться, не обидеть и не дать понять, что обиделся, не нажить врагов и не стать врагом. Не Родины, разумеется (хотя и такое бывало), – товарищей по оружию, вот в чем дело… Но этого не сказал (правило-то – железное). – Все очень просто: есть кто-нибудь в Швейцарии? Нелегалы, я имею в виду.

– Так точно! Два работника. Один – третий год, второй – пятый. Фирмач и осветитель театра – в Берне. Есть еще и третий…

– А где теперь капитан Абашидзе? – перебил нетерпеливо. – Помнится мне, когда направили меня на работу в Систему, – из партийных органов, вы знаете… У нас многие кривят нижнюю губу, это мне известно, но я горжусь! Понимаете?

– Так точно!

– Да… Так вот, один из первых подписанных мною приказов – капитана Абашидзе, Василия Андреевича, направить именно к вам!

– Я как раз и хотел… – кивнул генерал. – Да. Абашидзе уже полковник, и он именно у нас. И именно в Швейцарии. И именно в Женеве! Но полем деятельности полковника до недавнего времени была Южная Франция. Он превосходно торговал рыбой! Это им вскрыто специальное учреждение французской разведки, которое готовило людей для диверсионной работы на территории Советского Союза в случае ситуации «X»! В целях личной безопасности Абашидзе (не подумайте, он и отдаленно не высвечен) мы перебросили его в Швейцарию. Там у него собственное дело, аптека в Женеве на…

– Этого не нужно, – перебил начразведки. – Вы обрадовали меня… Сколько лет, сколько зим… Мы с вами стареем (начальнику «С» было сорок, но генерал-полковник знал, как незаметно похвалить и ободрить), а молодая поросль расцветает… Но так и должно быть! Это смысл всей нашей жизни!

«А ты переборщил малость… – думал между тем начальник нелегалов. – Смысл нашей жизни в ярко выраженном геронтологическом подходе. Но раз «мы» – простим старикану все…»

– Я считаю, что Абашидзе справится с кем угодно и с чем угодно! Это не слова. Если желаете, сейчас доставят его личное дело – и вы убедитесь!

– Зачем же… Я доверяю вам, товарищ генерал. Но продолжайте, продолжайте…

И генерал рассказал, что Абашидзе (кроме специальных знаний – по аппаратуре, радиотехнике, тайнописи и прочему джентльменскому набору) владеет современным менеджментом, умеет организовать и поставить на рельсы практически любое торговое дело, а также в совершенстве освоил рукопашный бой.

– Помните? Был в нашей «сотке»[5] преподаватель, полуяпонец, мастер из мастеров! Так вот, он говорил об Абашидзе: «Этот парень…» Простите, товарищ генерал, я только цитирую… – И, уловив в глазах начальства одобрение, продолжал уверенно: – «Заткнет именно в жопу любого чемпиона карате, кунг-фу, айкидо и прочего ихнего добра…» Я вообще-то всегда говорю: а наша, русская, национальная? Я, к примеру, готов сразиться с любым мастером и – не побоюсь сказать – уложу его!

– Конечно, уложите. Только шума много, не так ли? – усмехнулся генерал-полковник, щелкнул портсигаром с дарственной надписью, снисходительно принял зажженную спичку (зажигалки здесь не разрешались: мало ли что…). – А как у полковника дела с внешним, так сказать, обликом? Раньше это был весьма красивый юноша…

Начальник «С» тонко улыбнулся:

– Товарищ генерал, вы научили нас понимать больше, нежели сказано.

– Именно? – поощрил начразведки.

– Он был красивый юноша, верно. Сейчас это уже матерый мужик, красавец, при одном взгляде на него женщины балдеют и теряют сознание!

– Откуда вам это известно?

Генерал замялся:

– Честно сказать, Абашидзе пару раз прошел по линии «К»[6]. Подробно описывались его связи с женщинами, – правда, он почти всегда оповещал о намечающемся адюльтере (бывали и замужние) или просто соитии. Так что все, с одной стороны, чисто, а с другой – я лично видел фотографии. С ума спятить!

– Суть задания, – сухо начал генерал-полковник, – проверить достоверность сообщения. Установить и проверить источник. Если позволят обстоятельства, получить документальные подтверждения вклада и проработать подходы к нему. Возможно, есть код, кодовое слово, шифр – что там еще? Подработайте и оповестите Абашидзе. Будут результаты – докладывайте.

Василий Андреевич получил послание Центра через три дня: среди почты, регулярно доставлявшейся в аптеку, Абашидзе обнаружил аккуратный конверт из ближайшего к границе французского городка. Форма конверта и, главное, марка свидетельствовали, что письмо служебное. Распечатав, вынул два листка великолепной мелованной бумаги с торопливо бегущими строчками от руки: «Мне сообщили, что только в вашей аптеке возможно приготовить лекарство, способное излечить моего дорогого Мутти от заболевания предстательной железы…» Дочитав письмо до конца, Абашидзе с некоторым трудом уяснил, что Мутти – кобель, доберман-пинчер в возрасте десяти лет. «У них как и у нас… – подумал грустно. – Впрочем, это ведь не о том…» Скрупулезно сравнив текст со специально отпечатанным в единственном экземпляре словарем новейшего французского языка, полковник записал на отдельной бумажке раскодированный текст. Покоробило: Центр запрещал искать содействия в легальной резидентуре, обращаться к трижды проверенным собственным людям, – а ведь только они одни и смогли бы, наверное, каким-то неведомым, непостижимым способом подобраться к золоту, столь желанному любезному отечеству. Теперь же ноль, безвоздушное пространство. Слава богу, банк сподобились назвать, кормильцы… Итак – «Империал». Полковник частенько проходил мимо серой громады на берегу озера. Старое здание, начала века, со всеми признаками модного тогда модерна. Построено со вкусом, для себя, на века. Прекрасно! Только вот с какого бока подступиться?.. Из окна служебной квартиры (постоянно жил при аптеке, это создавало дополнительный ореол «изумительного аптекаря») виднелись островерхие маковки русской церкви, а дальше, за гигантской струей фонтана в центре озера, объект. Банк. «Он сейчас как бы мышь… – подумал лениво. – А я? О, я кот, это не противоречит моей сути, ментальности, как принято теперь говорить. И это значит…» Оборвав течение мысли на самом интересном месте, Василий Андреевич принялся рассматривать купола. Он частенько бывал под сводами храма, на каждую Пасху стоял от звонка до звонка, много часов. Это так и называлось среди русских эмигрантов первого поколения – «стоять». «Завтра Страстная начинается, мы должны стоять», – вспомнил вдруг некогда сказанное на берегу теплого моря, в Марселе. Старичок, в чем душа держится, а вот поди ж ты… Урок усвоил и с тех пор всегда «стоял» на всех престольных праздниках, вваливаясь в служебную бездыханным. Привычка была, образовалась, а вот традиции – ее не было, откуда бы и взяться? Происхождение самое что ни на есть рабоче-крестьянское, атеистическое, безбожное.

Религиозности требовала легенда, с которой заступил некогда на поприще внешней, политической разведки: по легенде этой, созданной аналитиками управления, Абашидзе происходил из старой грузинской княжеской фамилии, которая еще до крушения независимой Грузии (растоптали проклятые большевики, захватили и изнасиловали несчастную родину), сразу же после февральского переворота, благоразумно отправилась в Южную Францию: языком владели прекрасно, в банках имели счета. Однако, когда в тридцатых родное советское правительство бросило всеэмигрантский клич: вернитесь, любимые, в пенаты, – дедушка (уже выживал из ума) радостно поверил, сердчишко забилось невместно, и, громко пукая на прощальном обеде, забывая вытереть крахмальной салфеткой слюни (счастья – как же! Родина! О-о-о…), собрал нехитрые пожитки горца: черкеску с серебряными газырями, награды, некогда врученные государем Александром III, и под вой и стенания отбыл в никуда.

Их всех встречали с оркестрами, флагами (красными, конечно), их утомляли бесконечными речами о новой светлой жизни, их уверяли, что каждый найдет свое новое «я» в возродившемся отечестве (эту часть легенды, трагическое предчувствие как бы, надобно было излагать со слезой и волнением). Вспомнил вдруг, как впервые пересказал сей красочный вымысел в Марселе, слушатели ведь знали дедушку, иссохшие старцы даже общались и дружили с ним; один подошел, взял за подбородок, приподнял: «Так ты, значит, Васико, правнук? Он мечтал так тебя назвать, я помню…» Может, и врал от старости, но управление и в самом деле воспользовалось событием подлинным, случившимся в далекие годы Великого перелома, меча, грозно опущенного на головы соотечественников кремлевским горцем, «душегубом и мужикоборцем» – как процитировал, кривя рот, начотдела, большой знаток акмеизма и декаданса. Всех, кто поверил и вернулся, рассортировали по статьям УК РСФСР. 58-я вышла каждому, только с той разницей, что большинство получило от пятнадцати до двадцати пяти, а сотне-другой (дедушка был в числе Апокалипсиса) дали ВМСЗ – «вышку», если попросту, так что наивный старец, достигнув в волнении родимых берегов, был передан для порядка родимым грузинским властям, вывезен на рассвете на окраину Тбилиси и застрелен умело в затылок. Тело, иссохшее, швырнули в заранее приготовленную яму, залили негашеной известью и забросали землей. И дедушка исчез…

Господи, как же они плакали, эти мумии, перемежая невнятными междометиями унылые свои воспоминания: «Он ведь был полковник императорской армии… Как звучит – будто Бонапарт поднялся из гроба!» «Да-да! – вторил следующий, постарше. – А как он, как… То есть я желал бы отметить его любовь к Бонапарту…» Старики невнятно улыбались, путали и вскоре забыли, зачем к ним пожаловал внук и вообще – откуда он и кто. Но эта встреча укрепила позиции и бытие новоявленного выпускника Сорбонны (здесь все было на самом деле и весьма чисто: окончил заведение среди лучших). Объявив городскому сообществу, что желает употребить деньги невинно убиенного на рыботорговлю (враждебность к Советам была уже давно не в моде, к тому же привлекла бы излишнее внимание), создал великолепное предприятие, выстроив его на остатках разорившегося заводика по переработке чешуи. Город получил множество рабочих мест, новоявленного «русского» поминали в молитвах… В разное время и в разном обществе вспоминал он свою вымышленную одиссею, всякий раз вызывая сочувствие, сопереживание и любовь. Только однажды, на вечере в честь торжественного тезоименитства мэра, нарвался вдруг на враждебное непонимание. Это случилось в тот момент, когда скромно повествовал о внезапной трагической вести из России (Грузия ведь прочно вцементировалась в СССР). «Бабка скончалась на месте, выронив телеграмму на Хорасан, великолепный коллекционный ковер ручной работы, XVII века! Она как раз на нем стояла, вспоминая, как дед вывез его из путешествия по Персидскому заливу. Слава богу, что предусмотрительный дед успел переправить все деньги из «Взаимного кредита» в парижский «Континент-банк». Иначе бы мы все просто-напросто умерли с голоду! Вы уже не помните, господа, но ведь русские офицеры работали половыми в трактирах и ресторанах, крутили баранку такси…»

Молодой человек в смокинге, со значком франко-советской дружбы на лоснящемся лацкане, ядовито улыбнулся и задал вопрос: «Кто же был исторически прав, месье?» – «О-о, – ответил не задумываясь. – Конечно же мои предки! Ведь они боролись за единую и неделимую Россию!» Молодой человек нахмурился: «Ваши предки были врагами русского народа, как, скажем, были врагами нации Бурбоны! Вы не понравились мне!»

«О, как это плохо, Базиль! – всплеснул руками владелец рыболовного траулера. – Это редактор коммунистической газеты! Он сотрет тебя с лица земли!»

И правда. Уже на следующий день в местной марсельской газетке с ностальгическим названием «Стена коммунаров» появился очерк о владельце рыбных предприятий месье Базиле Абашидзе, человеке сомнительного происхождения и сомнительных суждений. Знал бы чертов француз, о ком он сочинил свой пасквиль…

Пришлось доложить в Москву. Решение последовало немедленно: воспользоваться профессией врача-фармацевта, приобретенной в Сорбонне, купить в Женеве престижную аптеку и незамедлительно перебраться. Тем более что Франция не делала более активно-враждебных попыток против СССР. Исполнил все точно и в срок, даже повезло: в первый же день нового поприща ощутил, как швейцарцы любят свое здоровье и милейшее обхождение. Просьбы исполнял мгновенно, вернул в лексикон давно забытое «Чего изволите?». Получилось великолепно, все были в восторге, аптека начала процветать.