Если проткнуть глобус. Том 2

Русские в Сиднее или особенности организации транспортной системы

Мы идем на электричку надземного метро, ближнего от нашего изумительного пустого дома: «Электричка – это самое удобное до центра». Немного заплутав в переулках, чуть промахиваемся по первоначалу, и решаем, что лучше уточнить, где находится сам «заход» на станцию, и заодно про правила проезда. Это даже больше интересует. Потому что от

нашего летучего Магомеда лишнего не узнаешь. Да и не лишнего тоже. Безлюдно кругом. Оглядываемся, ура, вон идет улыбается, светленькая, очень стройная миловидная австралийка, плюс-минус нашего возраста.

С улыбками, чтоб не напугать, премся наперерез, и на хорошем английском Людочка спрашивает, а не подскажете ли, дескать, мадам, а где тут у вас станция метрополитена?

Миловидная женщина почему-то становится немного смущенной, и «пыкает», да «мыкает» сначала, медленно составляя фразы.

Понятно, что язык не очень у нее, не местная, значит, но смелая женщина, используя все навыки речи жестами, показывает куда идти, и мы идем, поблагодарив ее, и начинаем обсуждать между собой предстоящий вояж. И вдруг в спину слышим задорное: «Девчонки, а, может, на русском? А?».

Подпрыгнув от неожиданности, мы мгновенно оборачиваемся, и все хором смеемся от комичности ситуации и облегчения.

–Привет! Ты что, русская, что ли?

–Да!

Ой-ей, как же нам поговорить хочется, а ей еще больше! Нашу новую знакомую зовут Лариса. Вышла замуж она год назад за македонца, немного говорящего по-русски, живущего теперь в Австралии, ясно, что вместе в ней. Переехал по работе. Сама из Кемерово. Дочка взрослая, скоро внука подарит. Здесь они недавно еще, четыре месяца всего. Свой район осваивает. Район, подтверждает Лариса, нормальный, все спокойно. Даже немного скучновато.

– А как вы, девчонки, тут какими судьбами?

Мы бодро рапортуем нашу легенду по укороченной версии: немного справочного о себе, немного о своем длинном-предлинном путешествии и, с удовольствием, про хитросплетение нитей судьбы, связывающей в узелках пути разных людей.

– Вот как так? Шли, шли, никого не трогали, и вдруг все вместе встречаемся в одной точке, и уже знаем друг друга, – опять накрывает меня тихое радостное расширение.

– Неисповедимы пути, – улыбается новая знакомая.

– Да, пути господни неисповедимы, – вторит Пятачок. – Так где тут на метро сесть?

Лариса провожает нас на до входа на платформу. Про метро, кстати,

Новоиспеченная сиднейка не все знает, к сожалению, потому что чаще на машине с мужем в центр ездит.

– А как тут с билетами? Где брать?

– Касс тут нет, но, по-моему, можно просто по пластиковой банковской карте пройти, приложить к терминалу и все, – вспоминает Лариса, и открыто улыбаясь, вдруг предлагает, —Может быть, увидимся еще раз?

А мы и сами хотели предложить, поэтому отвечаем:

– С превеликим!

– Тогда обмениваемся телефонами?

И вот я, довольная, уже подписываю в Вотсаппе номер изящной бывшей незнакомки «Лариса Сиетл». Теперь не потеряемся.

Мы действительно спокойно проходим через турникет, просто приложив пластиковую карту и спускаемся с верхней площадки на этаж вниз, на саму платформу, где курсируют по блестящим рельсам электропоезда. По правосторонним правилам движения. Лариса сверху машет нам рукой на прощание, кричит, что ждет звонка.

Вагоны в надземном метро двухэтажные, обзор полный, как в стеклянном колпаке, а внутри так тихо и чисто, сиденья синие в цветной узорчик – велюровые, анатомические.

– Какой же кайф, —растекаюсь я, сливаясь с пейзажем, —вот так бы ехал и ехал!

Но путь не так далек и растекание приходится притормозить, потому как оказывается, что тут для посадки-высадки в метро – своя система. Садиться на дальних станциях, таких как наша Wiley Park Station, как мы опытным путем установили, можно по обычной мастер-кард. А вот выходить, как выяснилось по ней нельзя. Только по карте метрополитена. Об этом Ларка просто не знала, мы понятно, тем более.

Вот, значит, приезжаем мы в центр на станцию Circular Quay, откуда до всех злачных, включая и Оперный, рукой подать, как «брык» у турникета, карта банковская не срабатывает и выйти никак.

– Ну что за елки-палки! Нигде в других странах таких наворотов нету! – сердито озадачены мы, —Если вошел и заплатил, то выходишь свободно.

– Напридумывают ерунды!

– И, главное, объяснить, что не на халяву ехали, похоже некому. Автоматика, —мне вдруг становится весело, потому что я соображаю, что перепрыгнуть шлагбаум – вполне реально! В фильмах столько раз видела.

– Не стоять же здесь в ступоре!

Но Людовик говорит, что я рехнулась, и встает грудью на защиту облика русо туристо.

И тут, как только мои глаза начинают округляться от того, что к преодолению незапланированного препятствия есть дополнительное, в виде Люси, сразу подтверждается, что тут в Австралии все добрые-добрые, как на сытом госпредприятии, где все хорошую зарплату получают. То есть, взволнованным нам неожиданно помогает местный симпатичный мужчина. С велосипедом. Он просто выпускает нас элементарно по своей карточке.

Когда выкатываемся все на улицу, то начинаем облегченно рассыпаться в благодарностях и тут слышим: «Да не за что, уважаемые».

–Э…? Что?..

Оказывается, что нам помог говорящий по-русски, с шикарным польским акцентом, бывший житель Шри Ланки европейской внешности.

Мы, опять обалдев от встречи с таким пышным сочетанием невозможного, воспользовавшись удачей, начинаем выспрашивать о нюансах системы проезда в транспорте Сиднея и пытаемся вникнуть в объяснения славянина.

Оказывается, в Сиднейском метрополитене оплата дифференцирована от расстояния. Прикладывается карточка к считывающему устройству на выходе, и сразу видно сколько ты проехал, откуда, сколько денег снимают и сколько осталось. Вроде как логичная система, демократичная. А карты продаются только в газетных киосках и магазинах 7- Еleven и на нашей станции их было не приобрести.

– Все-таки мне непонятно, почему нас пустили на платформу по Тинькоффской, – пытаюсь увязать когнитивный диссонанс я, – Сколько сняли и почему по ней тогда нельзя и выйти. Уплачено так- то.

Наш проводник тоже считает это странным и недоумевает.

–Недоработка тут у вас, —сообщаем мы улыбающемуся ему и, взаимно не желая расставаться, еще несколько минуток воодушевленно болтаем, жадно расспрашивая, как кто, и что, и где, и как здесь оказался. Узнаем, что у товарища тоже «шило в заднице» и охота к перемене мест: В России работал два года, на Шри Ланке прописка и гражданство, сам урожденный поляк. Сейчас решил получить вид на жительство и в Австралии.

– Ух ты, как все летуче и сногсшибательно легко! – восхищаюсь я и вербально «присоединяюсь», что и на Шри Ланке была, и в Польше была, и фамилия у меня, и предки польские. Это чтоб радость от встречи обозначить и благодарность проявить. Расстаемся, естественно, как обретшие друг друга родственники. У нас всегда так. Шриланкийский сиднеец спешит куда-то на своем велосипеде. Пока! Спасибо.

Русская речь, кстати, слышится здесь почаще, чем в Новой Зеландии, в Веллингтоне. Тут место, более наезженное собратьями, особенно в центре. Ой, все-таки обожаю наших и эти реплики вслух, когда мы думаем, что нас никто не понимает. Перлы. И почти всегда со следами великого и могучего. Здравствуйте, братья и сестры.

У нас даже Пятачок ко второй части путешествия с девственной интеллигентностью стал расставаться, а я… Я в бараке череповецком на четырнадцать семей росла до школы, в районе Панькино. И была способной девочкой.

– Как забавно, – пожимаю я плечами, – Две первые встречи и обе на русском!

– К чему бы это?

– К дождю!

К сожалению, я не ошибаюсь.

Городские районы Сиднея располагаются в прибрежной долине, которая ограничена с востока Тихим океаном, Голубыми горами с запада, рекой Хоксбери на севере и Королевским национальным парком на юге. Береговая линия изрезана многочисленными заливами и бухтами, которые образовались в результате того, что по мере потепления климата в конце ледникового периода и подъёма уровня Мирового океана, вода затопила прибрежные речные долины и ущелья невысоких гор. Залив Порт Джэксон, включающий в себя Сиднейскую бухту Сидней-Харбор, представляет собой именно такое образование и является крупнейшей естественной бухтой в мире. На территории жилых районов города насчитывается примерно семьдесят небольших заливов и пляжей, включая знаменитый Бондай-Бич в южной части города и пляжи Мэнли на севере.

Из википедии

Пасмурно. Тепло. Течет, течет с неба, короткими бесконечными приступами.

– Как программа включения-выключения небесного душа прописана. Каждые полчаса, – перекидываемся недовольные мы.

Ближе к вечеру нам просто реально надоедает поминутно снимать и надевать плащи.

–Небесная канцелярия уже замучила, – вздымаю очи я.

– Смотри, говорят, через неделю опять будет солнце и за сорок градусов, – узнает вдруг Люда из интернета об очередной не очень воодушевляющей перспективе.

Тут мы думаем, что, может, нам все-таки повезло с погодой, и решив не давать никакой канцелярии испортить окончательно боевой настрой бодро продолжаем наше исследование.

***

Куда идем мы с Пятачком? А вовсе и не секрет. Кто не слышал о Сиднее? Все слышали. Вопрос, что.

Я, например, как среднестатистический человек, имела только телевизионное, и в связи с этим сдержанное, но восторженно-одуревшее представление о запредельности Австралии для освоения. Я знаю, что Сидней – это не столица, что он большой, сколько-то там миллионов человек, очень современный, с зеркальными небоскребами. Там проходила Олимпиада, есть Оперный театр умопомрачительной архитектурной красоты, подобный раковинам или крыльям белых птиц над водой. Что-то слышала про мост, но, скорее всего, не про этот.

Вообще, я всегда пыталась убедить себя, что Австралия молодая, зеленая, малонаселенная и дикая в середине. И ничего там интересного исторического нет. И если уж нам там не побывать, то ничего и страшного:

«Подумаешь! Нечего и делать».

Правда, когда по телевизору лицезрела Сиднейский оперный в ночных огнях, отражающихся в воде, то признавалась себе, что, в общем, не отказалась бы постоять рядом с чудом. Даже очень бы не отказалась. Но незапланированные «хотелки» предохранительно сдерживала здравой мыслью, что в тот потусторонний мир, как в волшебный сон, попадают только небожители, и кому Бог дал. А мне не дал. Я к их пасущимся в заливных лугах стадам не отношусь.

Дал. Хотя в состав жирных стад я так и не вошла.

Теперь «там» – это «здесь». Я здесь. У Оперного.

«Нет, чего, все реально, что ли? – стоя рядом с уникальным архитектурным, я на всякий случай прикидываю не сон ли это, – Все в настоящем моменте?»

– Какой же он огромный.

С фотографий-то можно не различить, что это три отдельных здания, а вблизи и вообще, ты как муравей, ничего не понимаешь, только ладонями прикоснувшись к белым облицовочным плиткам, стоишь, замерев. И еще щекой потом, упиваясь благоговением и торжественностью минуты.

–Падать в обморок будешь? Рюкзак подержать? – интересуется Людмила.

–Не, не надо. Обойдусь легким головокружением, – успокаиваю я.

Конечно, ничего запредельного не происходит. Небо не разверзлось, не считая мелкого дождика, ангелы на трубах не заиграли, просто сознание, что «свершилось», немного щекочет в желудке и не дает открыть глаза.

Чаще всего Оперный театр называют великолепным образчиком «застывшей музыки», как говорил Гете. Другие видят в нем выброшенного на сушу белого кита; галеон, отплывающий в волшебную страну эльфов; девять ушей, прислушивающихся к ангельскому пению; девять играющих в футбол монашек…

«Когти, оттяпанные у огромной собаки-альбиноса», – так выразился однажды сиднейский журналист Рон Соу.

«Словно что-то выползло из бухты на сушу и сдохло, – съязвил один враждебно настроенный политик и добавил: — Но пирожками в этой штуке торговать не станешь».

Из интернета, чтоб поменьше патетики

Лично мне это сооружение напоминает пластины на загривке белого мирного дракона, через которые он дышит. Подобно всем истинным шедеврам, Оперный театр уникален и похож лишь на себя самого. Его видно отовсюду. Смотреть на него издалека можно действительно до бесконечности.

Теперь я знаю, что эпопея создания театра длилась почти двадцать лет, начиная с конкурса проектов в 1956 году и заканчивая вводом в действие в 1973 году.

И что автор датчанин Йорн Уотсон, задумавший здание театра, как набор ракушек, изгибы которых одновременно будут напоминать волны океана, не выдержав конфликтов с городскими властями, через десять лет сбежал навсегда из Австралии. А что делать, проект, как положено, в разы дорожает, сроки растут, кому же понравится. За пару лет до расставания со своим детищем Йорн все пытался пояснить ушедшим в глухую оборону власть имущим замысел зачатия и необходимость рождения:

«В основе проекта Оперного театра лежит желание привести людей из мира ежедневной рутины в мир фантазии, где обитают музыканты и актеры».

Наружный замысел великого архитектора осуществился. Успел он строительство здания, пропитанного намерением зашоренную человеческую особь к свободе и творчеству привести, закончить, а вот внутренности и интерьер доделывали всем миром. Занималась этим специально созданная комиссией по «доделкам», которую австралийский критик Филипп Дрю назвал запутавшимся «сборищем ничтожеств». Резко так махнул шашкой. Сил, наверно у Дрю, не было смотреть на несоответствие формы и содержания.

Получилось то, что получилось. В 2007 году здание было включено в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. А за четыре года до этого, при вручении Уотсону Притцкеровской премии, член жюри Фрэнк Гери назвал Sydney Opera House «зданием, опередившим время, технологии и изменившим образ целой страны».

Кстати, специалисты грустно и смешно констатируют, что по-настоящему «оперным» театром назвать это великолепное сооружение нельзя… По общему мнению профессионалов, для большой оперы театр непригоден, что-то там с акустикой перемудрили.

После душевных излияний у театра с поцелуями облицовочных плиток мы увековечиваемся на фоне всего, что видим. На ступеньках сидим, здесь это модно, а потом направляемся, куда глаза глядят. Как оказалось, в Ботанический сад. Королевский.

Вот что хорошо в Австралии, как сказал кто-то сметливый, здесь подход к жизни отдает человечностью, а именно: «все, что может быть бесплатным, должно быть бесплатным». И целая куча парков, садов ботанических, тематических, королевских – бесплатны для посещения.

Круглый год, в течение светового дня, да пожалуйста, хоть завались.

Австралийцы вообще фанаты парков. Считается, что это крайне полезно национальному здоровью, потому что дает расслабление.

–Красота, медитация и, как следствие, оздоровление трудящегося народа, – подтверждаю постулат, трясу указательным пальцем в небо, – Потенциал к работе и деятельности. Правильный подход.

–А то, – соглашается дружище Пятак, – Имеющий возможность расслабиться работник больше и наработает, прямая связь. Не то что у нас, без передыха и сверхурочно, а то не поймут.

Ботанический сад Сиднея даже при лондонской мерзкой (на наш взгляд) погоде, хорош. А расположен тут же прямо напротив Сиднейского оперного театра, на берегу Фермерской бухты Farm Cove – мелководной бухточки в Сиднейском заливе, отсюда недалеко до паромной пристани Circular Quay и улицы Маккуори Macquarie Street. То есть на нужном видном месте.

Еще в начале девятнадцатого века посадили, вырастили, а главное, в двадцатом и двадцать первом сохранили то, что до прихода освободителей само здесь росло. В доевропейскую пору. Есть чем гордиться.

Общая площадь парка тридцать гектаров, и народу тьма-тьмущая сюда заглядывает, около четырех миллионов в год

В коллекции гербария находятся примерно 1,2 миллиона растений, старейшие из которых были собраны сэром Джозефом Бэнксом на восточном побережье Австралии в 1770 году. В саду живут большое количество мелких зверей и птиц включая желтохохлых какаду, лисовидных поссумов, белых австралийских ибисов и других.

Как он наряден, вылизан, дорожками витиеватыми выстлан, пруды, озерки облагорожены. Фонтанов, памятников, беседок, скульптур всевозможных не меряно. Все зелененькое, подстриженное, птичек миллионы поют, растений десятки тысяч, жизни радуются, в ветвях мелочь млекопитающая снует, от блаженства заходится. Одно слово, Королевский.

Если, насладившись Ботсадом, выйти и пойти в обратную сторону, примерно в направлении знаменитого моста Харбор Бридж, как будто обходя по дальнему кольцу, вынесенному прямо в залив на маленьком островке Оперный театр, то непременно потянет сделать это прямо по краешку берега, по набережной с кованными красивыми решетками, которыми обрамлен этот кусочек врезавшейся в город бухты.

Особенно, если на дальнем причале замечен на привязи манящий лебединой самодостаточностью океанский лайнер. А слева по ходу начинается квартал со стеной высоченных офисных зданий, на которые очень красиво смотреть со стороны. Внутри этого небоскребного сити ты, как лилипут в стране Гулливеров, можешь рассмотреть только шнурки на их ботинках или постоянно пялиться, задрав голову, вверх.

Поэтому, конечно, мы предпочитаем продвигаться по открытой плиточной набережной, с круглыми стеклянными фонарями на чугунных черных ножках, огибая вместе с ней все контуры врезавшейся бухточки, в толпе таких же фотографирующих и взирающих зевак.

Мы завороженно следим за изменением очертаний раковин Оперного по мере продвижения вокруг, это как при съемке панорамы в три D. Сейчас мы лицезреем вид сзади, ничем не уступающий виду с фронта.

–Со всех сторон ты, душечка, хорош! – воркуя, умиляется Людмила.

– Да… Слушай, а действительно с этого ракурса коварное сооружение вполне похоже на внимательные ушки белых лис или монашеские капюшоны, – начинаю удивляться я. Но тут меня, как зомби, опять привлекает очередная случайно принесенная ветром мелодия. Пройти мимо, понятно, не получается, несмотря на сомнения насчет потери времени.

Впрочем, все как обычно – со своей реакцией на любые звуки, издаваемые музыкальными инструментами я давно знакома, смирилась и называю это явление синдромом «дудочки Нильса».

На самом деле уличная живая музыка в Сиднее на каждом шагу: скрипки, гитары, кларнеты, саксофонов, вообще, немерено. Все это несказанно умасливает мое голодное сердце и теплым бальзамом льется в душу, но всего не переслушаешь и не все, скажем так, высшего класса.

Нежные, говорящие о вечном, переливы гобоя доносятся откуда-то спереди, по-моему, это, где возвышается на причале белый круизный гигант. Не особо раздумывая, мы припускаем по набережной, оставляя позади небоскребы со строительными кранами на крышах, перед которыми, как по воздушному мосту, в высоте летают электрички метрополитена. Попутно созерцаем почти обойденный с тыла Оперный театр: