Ева. Грани миров
Спи моя детка, спи,
Добрые сны в пути,
В обнимку с юной луной,
В сказочный мир лети.
Спи моя детка, моя Мари,
Добрые сны в пути,
Когда станешь взрослой, помни меня,
И просто меня прости …
Мама просила не забыть, Мари не забыла. Память сохранила не конкретного человека, а скрытый пеленой тумана, женский образ. В моменты отчаяния и грусти он приходил, обнимал теплом и шептал, что все в порядке. Мари не знала, куда пропали ее папа и мама, но прислушивалась к ветру и верила. «Все в порядке, все в порядке …»
Улица воспитала в девушке характер и феноменальную память к деталям. Сидя напротив, Элис видела глаза Мари и нежность, с которой она смотрела на Алекса. В них разгоралось пламя огня, кончик носа игриво приподнимался, а следом за ним поднимались уголки губ.
Алекс возник в ее жизни случайно, и как повторяла сама Мари, он ее спас. От чего именно Алекс спас Мари так и осталось загадкой, но вот что известно точно, так это спасение самого Алекса. От природы крепкий Алекс частенько попадал в неприятности, и знакомство молодых людей состоялось как раз в тот момент, когда Алекс нуждался в помощи. Дерзкий характер и острый язык молодого человека, заставляли держать ответ, а безопасное общество на то и безопасное, чтобы не допускать банальных уличных разборок. Не успели спорящие стороны сцепиться в кулачном бою, как пустой и темный переулок осветил яркий луч света, следом раздался громкий голос хранителя, приказавший всем оставаться на местах. Все и остались, кроме Алекса, который рванул что было сил, и, снося все на своем пути, врезался во что-то мягкое. Миниатюрное женское тело взвизгнуло и, словно в рапиде, отправилось в свободный полет. Тем вечером Мари спрятала беглеца у себя. Некоторое время внимательный прожектор рыскал по переулкам в поисках нарушителя, только нарушитель уже спокойно попивал чай у новой знакомой.
Элис перевела любопытствующий взгляд на Ника, который весь вечер светился недосказанностью. Он сидел молча, но по жестам и скорости движений становилось понятно, он переживал внутренний всплеск эмоций.
– Все очень вкусно, – Ник оторвался от тарелки и поднял бокал, наполненный вином. Гости присоединились к комплементу и хотели что-то добавить, как из коридора донесся гулкий грохот. Система контроля отреагировала мгновенно, изобразив видео проекцию источника шума. Это был День, который не стал дожидаться ответа, и в свойственной себе манере ввалился в гостиную.
– Уже и не ждали! – громко прокричал с порога гость. Зачесанные назад русые волосы придавали детскому лицу интеллигентный вид, а образ завершали солнцезащитные очки.
– Как обычно громко, – улыбнулся Ник, – Проходи, присаживайся.
День манерно сдвинул очки на край носа и провел зрачками вдоль гостиной, – То есть опять все парами, а бедняга День один! – широко улыбнулся и, подойдя к столу, добавил, – Значит, буду есть за двоих!
– И снова ничего нового, – Ник подвинул столовые приборы, – Ест за двоих, а вытворяет за четверых. Помнишь, в пансионате тех, кто жили по соседству? Доставучие жуть. Как же они нас называли? – Ник обратился взглядом к Алексу и Деню.
– Как-то обидно, – воскликнул Алекс.
– Так вот этот красавчик, – Ник подмигнул Деню, – Придумал дерзкий план, и нет, чтобы поделиться им с нами, все исполнил сам. Комнаты, в которых мы жили, отпирались с помощью специальных ключей-карт. Даже выход из комнаты подтверждался картой.
– Нет карты, нет выхода, – улыбнулся День и манерно поднял вверх брови.
– Точно. Эти трое никак не унимались: «Длинный, тихий, попрыгун, длинный, тихий, попрыгун». Однажды ночью День забрался в операторскую комнату и заблокировал соседям карты.
– И не просто забрался, еще днем спрятался в уборной, и там просидел до самой ночи. А уже ночью провернул коварный план, – перебил Алекс.
– Так вот. Ночь, все спят, заходит День, будит меня и Алекса, и говорит: «Пойдемте прогуляемся». Мы такие: «Куда, чего», – и вот мы нехотя, уныло плетемся на улицу, обходим жилой корпус, поднимаем глаза вверх и видим такую картину. Те трое, выглянув в окно, визжат, что есть мочи и просят о помощи. Оказывается, День добыл дымовую шашку и подкинул им под дверь, а потом, как ни в чем не бывало, постучал. Проснувшись в дыму, обидчики бросились к выходу, только карты-ключи никак не хотели открывать дверь. Нужно было видеть их лица. С одной стороны жуткий дым, а в двадцати метрах внизу три довольных лица. Нарушителей, точнее нарушителя так и не нашли.
– Ведь кто-то отключил и видео наблюдение во всем кампусе! –снова перебил Алекс.
– Ох, они вам потом …, – Мари посмотрела на друзей.
– Потом они выбрались из своей комнаты и больше ни слова в наш адрес не произнесли. Длинный, тихий и попрыгун навсегда исчезли, а вместо них появились Алекс, Ник и День. За тебя, друг, – Алекс поднял вверх бокал.
Сделав глоток, Ник погас и задумался, – Вкус. Как вы думаете, какой он на самом деле? То, что мы сейчас чувствуем – всего лишь сложный механизм взаимодействия рецепторов и клеток.
– Этот напиток, – Алекс сделал большой глоток, – Прекрасен, чтобы не говорили о нем мои рецепторы.
– Каждый из нас воспринимает мир по-своему, видит по-своему, чувствует, – Элис провела указательным пальцем вдоль стола, – Каждый из нас индивидуально тонко настроен, словно внутри струны, чье звучание то слабеет, то усиливается.
– При этом никто не знает истиной сути, – перебил Элис Ник, – Рецепторы способны нас обманывать, точнее не они сами, а механизмы, стоящие над ними. Может оказаться, что блюдо, – Ник указал на тарелку, в которой лежали обжаренные овощи, – Не такое аппетитное, а весь эффект, не более чем манипуляция.
– Ладно тебе, дружище, не важно, что творят эти механизмы, важен итог. Так, внимание, обращаюсь к своим рецепторам. Сейчас я сделаю невероятный глоток шикарного красного напитка и жду от вас восхищения, – манерно прокричал Алекс. Друзья заулыбались.
– Ник, дорогой, а что за книгу ты мне показывал?
Ник одернулся, и нехотя выдавил, – Нет, не важно. В другой раз.
– Давай, расскажи. Не зря же ты столько времени проводишь в этих архивах, – хором подхватили Алекс и Мари.
– Вы посчитаете меня сумасшедшим, но мне попалась очень странная книга. Я думаю ее автор Макс Брант. Тот самый, которого считают создателем нового мира.
Ник заметил, как яркая Мари вдруг потухла, опустила глаза и о чем-то задумалась. Плечи повисли на тонкой шее, а спина округлилась. Ник попытался сменить тему, но Алекса было не остановить.
– И что пишет мудрейший из людей?
– Алекс, это не интересно, давай в другой раз.
– Нет, так не пойдет. Теперь мне страшно любопытно.
– Брант говорит о настоящем. Точнее о том, что мир может стать супернастоящим, но для этого, – Ник сделал паузу, – Время нужно погрузить во тьму. Он много рассуждает о времени, его сути и наполнении. Ценность человеческого вида в моменте, а такие понятия как «вчера» и «завтра» вообще не имеют значения. Прошлое не линейно, а будущего вообще не существует. Вот почему нарушителей закона лишают не свободы, как в прежние времена, а именно времени, – украдкой Ник посмотрел на Мари, которая даже не шелохнулась, – Хранители погружают нарушителя в состояние, при котором все биологические процессы продолжаются, но человек свое время не живет.
– Проспать много лет. Страшно, – прошептала Элис, – Не удивлюсь, если Брант все еще жив и следит за нами.
– Или вообще никогда не существовал. Системе не нужен ни автор, ни надзиратель, она самодостаточна.
– Ты прав Ник, но при одном условии – если система одинакова для всех, всех без исключения, – прошептала Мари. Зрачки Ника расширились, лицо вытянулось в удивлении. Мари цитировала строки из книги Бранта, – Как бы восприятие, или что-то еще, не старались, их настройки поверхностны. В глубине каждого из нас живет суть, наше я. Внутренний я строг, амбициозен и очень противоречив.
Остаток вечера Ник провел в раздумьях. Он сидел в своем кресле и, не моргая, смотрел в одну точку. Тишина, как сказал незнакомец из архива, помогала думать, но мысли никак не собирались в стройный ряд. Они оторвались от поверхности и медленно кружили. Буквы, числа и картинки, среди которых появилась Мари, выстроились в ровное плотное кольцо и кружили вокруг своей задумчивой планеты. Ник выхватывал картинку, страницу или фразу, рассматривал и возвращал обратно в круговорот. Мозг отторгал Анта и его разрушенный мир, Бранта с его странными представлениями о жизни, и даже Мари только по тому, что они находились за гранью рационального объяснения. Вместе с тем, Ник все больше превращался в странного и закрытого Анта, и все больше утопал в буквах, символах и знаках.
Перед Ником лежала старая книга, которая, окажись среди десятка других, останется не тронутой. Плотная, рельефная обложка, потертые края, замятые углы и еле заметный, идущий сверху вниз, след, который говорил о хранении книги в чехле или бандероли. Темный тканевый корешок, с торчащими нитками и страницы, местами серые, с подтеками истории. Книга имела печатное исполнение, но многие страницы содержали дополнения, выполненные от руки синими и черными чернилами. От страницы к страницу менялись шрифт и почерк. В одних местах записи были выполнены аккуратным, каллиграфическим почерком, в других беглым, и не таким понятным. Как бы там ни было, книгу писал один человек, но в разное время и при разных обстоятельствах.
«Время является бесконечной чередой коротких, сменяющих друг друга, слайдов-мгновений. Подобно картотеке, состоящей из огромного количества карточек, время упорядочивает и создает последовательности. Гарантии того, что картотека хранит все слайды, и в надлежащем качестве, не существует. Это связано внутренними и внешними факторами. Внутренние обусловлены свойствами человеческой памяти и ее способностями к сбору, анализу и хранению информации. Сбор и анализ даются мозгу легко и поддаются тренировке. В процессе социализации, на ранних стадиях возможно изменение параметров работы инструмента – формирование новых связей, а также ускорение существующих. Куда хуже обстоят дела с постоянной памятью. Мозг человека не пригоден для долгосрочного хранения информации, которое усугубляется рисками болезней или неминуемой смерти. Последняя обнуляет опыт, а значит и картотеку. Память человека существует по принципу «здесь и сейчас», ей не нужны вчера или завтра, они для нее энергозатратны, а значит необязательны.
При этом с указанные механизмы имеют мало общего с другими механизмами, например, инстинктами. Инстинкт потребления пищи напомнит владельцу, когда и какой объем еды необходимо принять. Однако, удовлетворение потребности в еде не станет карточкой в нашей картотеке. Бывают исключения: ужин со свечами, музыкант со скрипкой, мужчина становится на колено и протягивает даме кольцо. Неординарность ситуации, и как следствие всплеск эмоций, возбудят химические процессы, которые и сформируют устойчивое воспоминание-карточку. Стоит отметить, что и она довольно скоро утратит черты и потускнеет.
Особенностью формирования воспоминаний является механизм «от большого к малому», при котором мозг использует фильтры «важности» и «необходимости». Карточки, удовлетворяющие двум критериям, хранятся долго. Если воспоминание не важное, или не самое необходимое, оно, как правило, удаляется. Особыми, требующими внимания, являются воспоминания о стыдных, порочащих достоинство, и трагических событиях. Мозг и хотел бы их забыть, но неординарность ситуации, особые эмоции, и, как следствие, химические процессы уже сделали свое дело.
На помощь передаваемой из поколения в поколение вербальной информации (как следствие подверженной максимальной критике) пришло документирование. С изобретением письменности достоверность, если такой термин вообще приемлем, значительно возросла. Тогда и возникла интерпретация. Картотека человеческой памяти, называемая историей, пополнилась карточками, которые многократно исправлялись рассказчиками, летописцами и всем, кому не лень. При этом, каждый следующий вносил свои оригинальные правки. Не остановил процесс искривления памяти и дальнейший прогресс. Общая грамотность росла, знания обретали массовый характер, но непременно находились те, кто забирался в нашу виртуальную картотеку и правил карточки.
«Где же время?» – спросите вы. В масштабах, больших, чем одна человеческая единица, время ничтожно, а в массе и больших расстояниях и вовсе сведено на нет. Оно существует только по тому, что в нем нуждается маленький хрупкий человеческий организм, желающий познать себя. Наша жизнь – конечная, не имеющая смысла, смена слайдов. Наслаждение, чувства и мысли существуют исключительно в том слайде, который мы проживаем сейчас. Память – всего лишь послевкусие. Яркость и точность карточки зависит от ситуации и химии внутри. Но не стоит обольщаться, времени до нас нет никакого дела. Парадигма жить воспоминаниями порочна, как порочны обещания прекрасного будущего. В обоих случаях мы опираемся на эмоции. Эмоции – роскошь современного мира».
Ник закрыл книгу, погасил свет и долго сидел, наблюдая темноту. Темные текстуры давались Еве легко. Она не тратила ресурсы на прорисовку деталей, работу с глубиной, тенями, не пыталась соотнестись с законами физики. В темноте мир становился монохромным и плоским, он наполнялся визуальным шумом и акустической тишиной. Внезапно Ник понял, что искал Ант – грань, то место, где соприкасаются реальность и иллюзия. Суть Евы не в ее возможностях, а в целях и средствах. Словно ребенок, добравшийся до заветной шкатулки, Ник улыбнулся: «На этих страницах ты ничего не найдешь ни о Еве, ни о ее устройстве. Брант издевается, и поясняет почему. Эту книгу написал человек для людей. Каждый следующий актор с удовольствием внесет правки, лишив текст уникальности. Ант раздражал систему, собирая свой личный опыт, свои карточки. Вот почему он так удивился, когда понял, что я не забыл об их нападении на серый дом. Личный опыт внутри собственной карточки важнее букв на бумаге. Ант создавал дыры и наблюдал, как старательно Ева их штопает».
9.
Спустя сорок один год после Великой войны родился ребенок, чье имя вошло в историю и плотно связалось с созданием Нового мира. Мальчика назвали Макс. Небольшого роста, хилый, часто болеющий ребенок заставлял родителей переживать и не спать ночами. Подобная напасть сопровождала многих. Война напоминала о себе страшными болезнями, которым не было числа. Маленькое, плохо развитое тело снаружи, внутри наполнялось не по годам. В раннем детстве у Макса открылся талант к рисованию. Сверстники только учились держать в руке карандаш, как Брант, точнее его воображение, уже представило образ, а маленькая, пухлая детская ручка старательно вывела первые линии. Реалистичность и объем, коими была наполнена картина, ошеломили. Это был портрет молодой девушки. Овал лица, платок, накинутый на плечи, живые глаза с маленькими блестящими точками зрачков и загадочная улыбка. Глядя на картину, зрители невольно улыбались. Реакция пугала, а по телу пробегала дрожь, ведь эмоцию вызывал рисунок человека, которому не было и пяти лет.
Макс был единственным ребенком в семье, его воспитанием занималась мама. Об отце Бранта истории не сохранилось, словно его никогда и не существовало. Добродушная Рози трудилась в совете Нейма и везде таскала сына с собой, отчего вызывала злые ухмылки и оскорбления. Соседи, и случайные прохожие озирались и обходили мать и сына стороной. Опаску вызывала не маленькая женщина, а ее сын. Худой, сутулый с болезненным видом юноша рано обрел дурную славу.
Примечательный случай. Максу шесть, закрытый, необщительный ребенок сидит на старой деревянной скамейке. Одежда соответствует теплому сезону – маечка, черные шортики и тапочки на босу ногу. Скамейка пряталась в тени большого, с отслаивающейся корой, ветвистого дерева. На коленках Макса блокнот, а ребенок, сутулясь над листом бумаги, что-то рисует. В такие моменты он не замечал ничего вокруг, его не интересовали игры детей, разговоры взрослых, кудахтанье стариков, занимавших соседние лавки. В то время Нейм все еще походил на большую и бедную деревню. В пейзаже преобладала серость с красно-рыжим налетом песка, приносимого ветром из пустоши. Сильный порыв ветра заставлял прикрывать дыхательные пути платками, висевшими на шеях, при этом движение ни на секунду не прекращалось. Дети продолжали играть, взрослые судачить, а Макс Брант рисовать.
Со временем наблюдение за чудаковатым гением превратилось в забаву, соседи с любопытством замечали мимику и жесты, движения тонких ручек в воздухе и всего тела. Казалось, ребенок не просто рисовал, а руководил невидимым художественным оркестром. Он поднимал обе руки на уровень глаз и синхронно двигал влево-вправо, в следующий момент левая рука опускалась, и острый карандаш оставлял на бумаге след. Работа над рисунком продолжалась несколько дней. Изобразив несколько элементов, Макс зависал и проводил в подобном состоянии долгое время. Наблюдая странное поведение, зрители обостряли внимание и спешили придумать собственную версию происходящего, которой непременно делились с остальными. Так, по одной из версий каждый уход в себя сопровождался смертью юноши. Они были уверены, что с отсутствием внешней мимики и движения век, Брант терял и сердцебиение, а после, как ни в чем не бывало, возвращался к жизни. Другие видели в поведении ребенка что-то мистическое и страшное. Они опасались, что в периоды отсутствия (именно такой термин применялся к Максу), он общался с духами, и от них черпал свои таланты. Третьи считали Бранта просто идиотом, ребенком не от мира сего, отчего позволяли в его адрес грубость и даже физическое присутствие.
Закончив очередной шедевр, Макс резким движением вырывал лист из блокнота и отправлял по ветру. Взлетевший лист кружил в воздухе, а после падения недолго лежал в пыли. Да, да, соседи поднимали рисунок и с любопытством рассматривали. Макс рисовал людей. Иногда близко и детально, а иногда в отдалении, но образы никогда не находились в реальном мире. Его мир был выше и просторнее, в нем не было сломанных заборов и покосившихся крыш, его наполняли высокие дома, над которыми тянулись вереницы овальных капсул.
Иногда на рисунке зрители находили себя. Поразительная точность пугала, открывая наблюдателю незаметные ранее морщины на лбах, родинки на щеках и шеях, залысины и странные недобрые глаза. При этом во время работы Брант никогда не смотрел по сторонам.
Однажды ребята постарше задумали потревожить юного гения и придумали жестокий план. Желание посмеяться над чудным художником победило разум, как самый меткий пинатель мяча, издав глухой звук, отправил круглый, резиновый шар в свободный полет. Спустя пару секунд тяжелый предмет ударился о голову Бранта, бодро отскочил и покатился в обратном направлении. Дети синхронно заржали. Точное попадание вызвало истерику, они показывали пальцем в сторону Бранта и хвалили пинателя за меткость. Словно очнувшись ото сна, Макс поднял голову, огляделся по сторонам, слегка опустил брови. Он смотрел на обидчиков прямым и пронзительным взглядом.
– Причинение физического вреда человеку вам кажется смешным, – тихо произнес Макс. Сказанное не звучало, как вопрос, это было утверждение, – Громкость и продолжительность смеха прямо пропорциональны степени вреда. Это странно.
Затем он медленно развернул карандаш так, как держат острые предметы, когда готовятся напасть, смех резко утих. В следующее мгновение карандаш вошел в правую кисть художника и, пройдя насквозь, вылез с обратной стороны. Дети обомлели. Открыв рты, и практически не моргая, они стояли и наблюдали за Максом, который даже не шелохнулся. Он держал раненную руку на весу, кисть кровоточила, а красные густые капли падали на серую землю.
– Почему вы не смеетесь? Ущерб значительнее прежнего, – голос Бранта звучал монотонно и сухо, – Кажется, я понял, для формирования эмоции необходимо личное участие. Вы чувствуете потребность в унижении, и причинении боли другим и только так становитесь счастливее, – он извлек из раненой руки окровавленный карандаш и протянул в сторону ребят.
Молчание продолжалось не долго, шокированные дети бросились в разные стороны с криками: «Сумасшедший, сумасшедший!» Брант опустил голову над блокнотом, оторвал испачканный кровью лист, что-то на нем написал и отправил по ветру.
10.
Вдоль первого этажа высокого жилого дома, расположенного в новом районе Нейма, тянулась череда, сменяющих друг друга булочных, салонов причесок, магазинчиков и кафе. В самом центре вереницы выделялось Арго. Огромные витринные окна кафе светились изображениями блюд, музыкальных инструментов и никогда не гасли. Несмотря на современность исполнения, кафе наполняло множество старых вещей. Это и, забывшая что такое уход, деревянная мебель, и люстры, выполненные из наборного стекла с шелушащейся краской, и фотографии на стенах, чья бумага пожелтела и вылезала из паспарту.
Небольшое заведение пользовалось бешеной популярностью. Оно принадлежало человеку, который любил поварское дело, а процедуру приготовления превратил в искусство. Особенностью Арго было расположение кухни. Плиты, грили и фритюры находились в зале, отчего создавалась особая дымно-ароматная атмосфера. Гости привыкли к плотности воздуха и манерам хозяина. Невысокого роста, плотный мужчина, со спрятанными под поварской колпак кучерявыми волосами, и доброй улыбкой, без остановки жарил ребрышки и подшучивал над публикой.
– Здравствуй, Ник, – сквозь дым прокричал Марк, – Как обычно, двойную порцию и пинту?
– Как обычно, – прокричал в ответ Ник, – Привет Сэм, здравствуйте мистер Глэм.
Ник пробрался в дальний темный угол, небрежно сдвинул табличку «Не занимать, стол забронирован» и открыл меню, которое состояло из двух пожелтевших страниц. Заведение медленно наполнялось людьми, и дымом, музыка становилась громче, а движение гостей хаотичнее. Невысокий человек в белом халате и накинутом поверх фартуке скакал по кухне, удивляя скоростью и ловкостью движений. За окном темнело, а место Алекса по-прежнему пустовало. Ник достал из кармана небольшую металлическую коробку, на экране которой светилось сообщение: «Извини, дружище, планы изменились». Дисциплина и обязательность не входили в список достоинств Алекса. Скорее наоборот, лучший друг являлся их антиподом, явлением, наполненным словами «забыл» и «напутал». Часто он не мог вспомнить, чем занимался накануне. Алекс не следил за временем, его не тревожили дни недели, их последовательность, и связанные с ними события.
Прочитав сообщение, Ник улыбнулся и потянулся к пальто, как проходящий мимо нетрезвый посетитель, потеряв вертикаль, сделал пару неуверенных шагов и свалился на стул, ожидавший Алекса. Деревянная конструкция скрипнула и пошатнулась, но устояла. Ник видел этого человека впервые и не думал начинать разговор. Блестящими, полными тумана, глазами, гость осмотрел зал, наклонился к Нику и нечленораздельно выдавил, – Раньше эта забегаловка называлась Марс, и поговаривают, не в честь планеты, летающей там, – он поднял голову вверх, обведя зрачками полукруг, – Это первые буквы имен тех, кто научил вон того юношу, – дрожащий палец ткнул в сторону кухни, – Готовить так вкусно.
Первые несколько попыток встать не увенчались успехом. Гость кряхтел, но сила всемирного тяготения неизменно побеждала. Деревянный стул принимал удары рыхлого тела, все больше скрипел, и казалось, уже приготовился развалиться, но звезды распорядились иначе. Гость ловко наклонился вперед, и когда тело преодолело вертикаль, резко выпрямил ноги и, шатаясь, направился в уборную.
– Это же так очевидно, – прошептал Ник, – Марс – это Марк и Ант. Ант не просто так обратил внимание на Арго, он показал ориентир. Целью были не ребрышки, целью был Марк.
Многие месяцы Ник ходил в Арго в надежде встретить Анта. Он прятался в углу и ждал, когда дверь распахнется и в кафе войдет худощавый, жилистый юноша с татуировками на руках и теле.
– Марк, Марк, – прокричал Ник, подойдя к раскаленной, шкварчащей плите.
– Еще минуту и будет готово, – ответил Марк, не оборачиваясь.
– Марк, ты знаком с Антом?
Марк, находившийся к Нику спиной, повернулся, сделал шаг навстречу, на его лице читалась озабоченность, но он лишь отшутился, – А, высокий, татуированный красавчик, – но быстро осекся, – Человек с именем Ант давненько не заходил.
Ник глубоко вздохнул и направился к своему столику, как услышал высокий голос Марка: «Поговорим после закрытия. Поможешь убрать зал».
Следующие несколько часов пролетели, как одно мгновение. Бар пустел, движения становились медленнее, трехмерная проекция модной певицы заунывно усыпляла, намекая, что гостям пора по домам. Закрыв дверь на замок, Марк подошел к Нику, бережно отодвинул деревянный стул и присел.
– Ты знаком с Антом.