Бодхисаттва. Китайская сказка о любви

Даже читать это не буду, можете тоже пролистать.

На велосипедах мы проезжали мимо улиц, которые меняли свой облик с наступлением ночи. То и дело с разных сторон доносились знакомые мелодии. Сиплые, высокие, поставленные, но по большей части непоставленные голоса из караоке сливались в причудливый хор звуков, мчавшихся по улице за нами вслед. Веселые от пива завсегдатаи ецанов – небольших кафе, располагающихся под открытом небом по обочинам дорог, обсуждали последние новости, утопая в клубах табачного дыма.

Промчавшись вдоль живых ночных городских районов, через высокие расписные ворота мы выезжали на пустынную в поздний час дорогу, ведущую к реке. Теперь можно было взяться за руки, держась за руль велосипеда только одной рукой. Днем в этом районе кипела жизнь: рикши ездили туда-сюда, развлекая туристов, модные китайские дамочки спешили на главную торговую улицу Умацы. С наступлением темноты улица становилась совсем пустой, что делало ее прекрасным местом для человека с воображением, рисующим здесь то мудрецов давних времен, то благородных вельмож и отважных всадников. По обеим сторонам дороги шептались о чем-то ивы, красные фонари, развешенные на мостах, рассматривали свои отражения в каналах и небольших искусственных водоемах. Когда мы подъезжали к реке, визуальные образы отходили на второй план, уступая дорогу звукам и запахам. Шелестели листья болотных трав у берегов, изредка из воды выпрыгивали озорные рыбки, пахло сырой землей.

Река в поздние часы выглядела мистически. Было уже холодно, но вода оставалась теплой, поэтому по поверхности, точно из колбы старого алхимика, бежал пар. Может, это духи в своих длинных платьях из легкой невесомой ткани спешили на какое-то важное собрание. Я увидела, как у фонаря, подсвечивающего мост, собралось множество маленьких веселых рыбок. Они, как бабочки, сбежались на свет. К этому времени на реке уже никого не было. Оставив велосипеды на тротуаре, мы садились на деревянный причал и говорили о всякой ерунде. Как-то Шэнли произнес:

– Ты читала стихи времен династии Тан? – спросил он, – теперь уже никто не сможет написать так глубоко, так «раняще», так изысканно, так тонко о чувствах.

– Чем же люди древности отличались от нас, что могли так искусно передавать свои чувства?

– В те далекие времена все были равны и ни к чему не стремились. У людей было много свободного времени, которое они тратили на то, чтобы бродить по золотым полям пшеницы, думать о дружбе, любви, красоте природы. Но эти времена прошли – появились классы и сословия. Чтобы выжить, приходилось усердно трудиться. Если ты ничего не достигнешь, если не получишь признание общества, если не будешь богат, то другие станут презирать тебя. Ты должен приложить неимоверные усилия, чтобы добиться всего этого. Куда уж тут до размышлений о чувствах, природе, душе!

Золотые же времена характеризует красота стихов, изящность, «отточенность» чувств, когда ничего не говорится прямо. Вместо «я люблю тебя» древние говорили «прошу, дай мне свою руку, и пусть она останется в моей ладони до самого последнего нашего дня». В древности каждое слово имело очень глубокое значение, каждое слово было бриллиантом. Какой человек стал бы разбрасываться бриллиантами?

Все-таки поэзия непереводима на другие языки, особенно китайская, где каждое слово – образ. Образ плюс образ плюс образ – и перед тобой целая картина. Автор передает чувства через предметы внешнего мира, не говоря о них прямо. Помнишь, у Ли Бая17 о его тоске по родине говорится лишь в последней строке, а до этого читатель видит только холодный лунный свет, упавший на пол его комнаты, и иней. Каждый образ усиливает ощущение одиночества. К тому же, в китайском эффект увеличивается за счет того, что образ присутствует не только в содержании иероглифа, но виден и в самой форме.

– Да, – точно ребенок, затараторила я восхищенно, – иероглифы просто чудесные, например, «ветер» – изображение птицы, у которой развивается хвост – его раздувает ветер.

– Или взять хотя бы «мэн» («сон»): внизу сразу видишь иероглиф «вечер, ночь», который похож на месяц, правда?

Шэнли нацарапал на деревянной мостовой иероглиф «мэн».

– В китайском «мэн» означает и «сон», и «мечта», как и в английском тоже. А вот в русском для этих двух понятий существуют два разных слова. Почему так, интересно?

– Не знаю…

– Хотя слово «мечта», с точки зрения этимологии, это то, что «мерцает», подобно иллюзорному видению, как сон… Все же есть какая-то связь. Кстати, я недавно думала про Муданьтин, «Пионовый павильон18», там тоже все завязано на снах, причем, судя по сюжету, произведение к реализму не отнесешь.

– Я плохо помню, – сказал Шэнли, смотря на противоположный берег реки.

– Одна девушка из благородной семьи после прогулки по весеннему саду вернулась в дом и прилегла отдохнуть. Во сне она увидела прекрасного юношу. Когда проснулась, очень затосковала по нему, нарисовала свой портрет и умерла от печали. Через несколько дней она приснилась причине своей гибели. Он в причудах от нее не отставал: по пути в столицу, куда он отправился на сдачу экзаменов, проезжая через сад девушки, он случайно увидел ее портрет и вспомнил, что эта же девушка приходила к нему во сне и попросила раскопать ее могилу. Благородный юноша не мог отказать пусть и мертвой, но красавице. Вызволенная из-под земли девушка ожила.

– И они жили долго и счастливо.

– Скорее всего.

– Знаешь, когда я в первый раз прочитала «Пионовый павильон», удивилась не всей этой истории со снами, а тому, что можно заболеть и даже умереть от тоски по кому-то. А теперь я знаю, что это возможно. Вчера мне стало плохо. Утром я почувствовала тошноту, мне было душно, холодно, зябко и жарко одновременно. Каждое прикосновение я воспринимала очень чувствительно. Стоило задеть какой-то предмет, мне казалось, что я сильно ударилась об него, а вовсе не легко коснулась. Я лежала все утро, потом расплакалась и не могла остановиться. Не от одиночества, как это бывало прежде, и не от тоски по дому. До сих пор не до конца понимаю почему. Возможно, потому что мы не виделись с тобой позавчера.

– Может, съела что-то не то или просто устала.

– Не порти поэтику, Шэнли! Стоило только увидеться с тобой, как сразу стало легче, а теперь и тем более. Это подтверждает то, что легенды и предания изначально и были жизнью. Почему люди перестали верить в то, что все это правда.

Я все-таки решил пробежать глазами. Она тогда уже была такой ранимой, такой чувствительной, и все сказывалось на здоровье.

– Они слишком заняты покупкой недвижимости и повышением себя в глазах окружающих, – отозвался Шэнли.

– Да, это китайские поэты только и думали, как бы все бросить, уйти в горы и писать там стихи.

– Обычно они уходили в горы после провала на экзаменах. Видимо, поражение очищало их сознание от суеты. Они становились «пустыми», таким образом, в их голове и сердце появлялось место для новых идей, впустив в себя которые, недавние неудачники становились настолько чистыми внутри, ни на что не претендующими, не стремящимися ничего отхватить для себя, что стали способны замечать красоту этого мира. Иногда даже получившие приглашение на службу отказывались становиться чиновниками, предпочитая состариться в уединении среди рощ и источников. Разумеется, подобные поступки восхищали окружающих. Неудачная карьера заставляла размышлять о жизни, приводила людей к творчеству. Именно благодаря тому, что обстоятельства сложились так, а не иначе, в мире китайской литературы появилось множество великолепных произведений:

– Знаешь, русский иконописец Андрей Рублев, хоть и был монахом, а не отшельником, прежде, чем написал икону «Троица», год не разговаривал. Может быть, верил, что со словами утекает энергия, хотя, говорят, что сам себя наказал за какой-то грех. Все душевные процессы настолько тонки, что трудно заметить их течение, разобраться в них, но именно из таких невидимых потоков непрестанно плетется полотно жизни. Ты тоже, если не поступишь в магистратуру в Пекине, будешь писать иероглифы и стихи где-то далеко от цивилизации и станешь впоследствии знаменитым?

– Я не хочу быть знаменитым, я хочу быть с тобой, хочу заниматься своим искусством. Я обязательно поступлю, мы переедем в Пекин, на выходных будем гулять по паркам, любоваться древней китайской архитектурой, а в медовый месяц поедем в Дуньхуан19 любоваться фресками пещер Могао. Мои родители должны гордиться мной, и пусть соседи и родственники завидуют.

– Неужели тобой движут амбиции и стремление доказать что-то соседям?! Никогда не замечала этого в тебе…

Да ладно! А я вот сразу это заприметил. Любовь слепа, моя дорогая. Но это твое чувство, разве оно любовь?

– Основа мужчины – в борьбе, в обустройстве жизни. Женщина рядом с таким мужчиной должна терпеть трудности, поддерживать его. К тому же, я всего лишь хочу, чтобы наше положение в городе улучшилось. Папе и маме туго раньше приходилось, я никому не рассказывал историю нашей семьи, но ты и представить не можешь, насколько все было трагично.

– Я помню только, что ты говорил что-то про дядю.

– Да, все из-за него. Имущество деда по завещанию должно было перейти старшему мальчику во всей нашей семье. У дяди родились девочки, все прекрасно понимали, что я – единственный наследник, а в Китае, как ты знаешь, дядя не мог до бесконечности пытаться родить мальчика в связи с государственной политикой контроля рождаемости. В деревнях и маленьких городах программа «один ребенок в семье» и без того обходится со всех сторон. Дяде ничего не оставалось, как убить меня и Вансю, моего брата.

– Не может быть, ты серьезно?

– Да, к сожалению. Однажды во время какого-то праздника, я тогда был еще совсем маленьким, вся наша большая семья собралась в доме у дедушки. Мама заметила у меня в тарелке странный порошок. Среди гостей был аптекарь, он-то и объявил всем, что это сильный яд. В другой раз, возвращаясь домой из школы, я увидел, что за мной увязались двое мужчин. Почувствовав что-то неладное, я дал деру – они за мной. Тогда мне удалось убежать. Мама ужасно перепугалась, когда увидела мое бледное лицо, особенно после истории с ядом. Никаких доказательств, одни только смутные догадки – это все, что у нас было, с таким в полицию не сунешься, поэтому мы пошли к местному старику-даосу.

– Это больше похоже на фильм.

– Ненавижу его. Дядю. Старик-даос подтвердил, что за этим всем стоит брат отца, также он предостерег меня, что дядя попытается избавиться от меня в третий раз. Тогда было решено, что я должен ходить на занятия по ушу. Знаешь, родина тайцзи20 в нашей провинции, совсем недалеко от моего дома, поэтому у нас в городе много хороших учителей. Каждый день, во время тренировок, я думал только о том, что однажды мне придется себя защищать, и, вполне возможно, ушу будет моим единственным оружием. Неудивительно, что ни прошло и года, как я стал лучшим учеником, выступал на всех праздниках, обо мне пошла слава на весь город. Как-то перед занятием учитель подозвал меня к себе, чтобы поговорить: «Шэнли, сегодня приходил твой дядя и попросил, чтобы я больше не преподавал тебе. Вначале я хотел выгнать его немедленно, но мне стало любопытно, в чем причина. Я спросил его об этом. Твой родственник ничего не ответил, а только протянул мне деньги. Я отказался. Что у вас происходит в семье?». «Не знаю, Учитель», – что я мог сказать, но с тех пор я стал заниматься еще усерднее.

Через некоторое время дяде удалось обманом упрятать отца за решетку. Мы были еще маленькими, но понимали, что маме не прокормить одной трех детей. Все были до ужаса напуганы, Вансю постоянно плакал. Как-то утром мама разбудила нас очень рано и велела живо собираться. Я одел Вансю, только успел натянуть штаны сам, как мать сказала, что мы уже уходим. Лицо ее было жестким, решительным и отчаянным. Я вспомнил, что ночью, пока мы спали, она куда-то выходила. Как выяснилось чуть позже, пунктом нашего назначения был суд. Мама долго ругалась с чиновниками, кричала, плакала и угрожала. Но дядя, видимо, уже подкупил этих «слуг закона». Тогда мама достала яд, который она купила ночью, и сказала, что убьет себя и детей прямо здесь, если они не помогут. Страх – большая сила, и судьи решили, что лучше отпустить ни в чем неповинного отца, чем потом отчитываться перед начальством за произошедшее.

– Как такое возможно? Эти миролюбивые китайцы, оказывается, иногда бывают настоящими бандитами! Неужели дядя, действительно, так ужасен? Твой дедушка что, живет в Гугоне21, и поэтому все так стремятся заполучить наследство?! Даже трудно себе представить.

– Дело не только в дяде, мой отец слишком робкий и добрый. Я все детство старался не стать похожим на него, дрался, чем сильно пугал родителей. Причем они боялись не за меня, а, скорее, опасались, чтобы я сам кого-нибудь не убил.

– Но ты такой хороший.

Конечно!

– Нет-нет, может, только с тобой, с моими друзьями, но эта злоба живет в моем сердце, давит меня. Поэтому я должен поступить в университет в Пекине, и пусть дядя удавится от зависти, вместе с его ведьмами-дочерьми.

Взгляд Шэнли заблестел, мышцы лица напряглись, он сильно сжал мою руку, лежавшую на мостовой. Вскрикнув от боли, я вернула Шэнли из глубин его мыслей о плане мести.

– Прости, прости, я сделал тебе больно?

– Все нормально, не переживай, но ты не должен держать в себе гнев. Прости дядю, опасность тебе больше не угрожает. Не думаю, что можно верить какому-то предсказателю по поводу третьего раза.

– Я знаю, Иисус тоже учит нас прощать, но я не могу. Не могу.

Мы замолчали, погрузившись то ли в собственные мысли, то ли в дрожащую, окутывающую нас атмосферу осенней ночи.

Вдруг в темноте замаячило чье-то красное пальто. Это была необычная местная поэтесса с высоким статным кавалером, который был точно не ее мужем, преподавателем университета, которого знали все. Они неспешно бродили по берегу и о чем-то беседовали. Мы видели их здесь уже дважды.

Шэнли шутил: «Пойдем поздороваемся: «Мадам, супруг мадам, наше почтение. Ой, извините, но Вы не муж мадам, кто же Вы?». «Хорошо, спроси, а я подожду тебя здесь. Очень интересно на это посмотреть», – подыгрывала я.

Пара неспешно прошла мимо нас и растаяла в дымке, поднимавшейся от реки.

– Может, это знак? – мистически произнесла я.

– И во все ты веришь, – весело потрепал Шэнли мои сползавшие по плечам волосы.

В тот же вечер я нашла стихи таинственной поэтессы, прочла написанные ею строки об осени и любви, как раз о том, что происходило со мной и Шэнли, а также, возможно, с ней и ее неизвестным спутником.

Какой же прекрасной становится реальность, пропущенная через фильтр души поэта: ночь наполняется терпкими запахами и тревожными звуками, звезды горят ярче, любимый целует жарче. Не существует ни времени, ни пространства. «Говорят, не тосковать о любимом труднее всего осенью. Ласточки, улетая, горюют в разлуке, лебеди не знают срока своего возвращения. Тоска эта идет из глаз, вылепленных из черного оникса, тоска накручивает в сердце вихри сладко-безжалостного тайфуна. Только одно сможет справиться с темнотой ночи – это любовь».

Помню еще одно стихотворение, которое я тогда отыскала:

Вероятно, статный незнакомец и был этой самой «знакомой тенью».

***

Близился конец октября. День уже перешел свою половину и облегченно вздохнул в предчувствии вечернего покоя. Старый город, позабыв про древние истории и легенды, кипел повседневной жизнью. Мы с Шэнли приехали в центр города, находящийся в объятиях городской крепости, чтобы найти подарок Кристине на День Рождения. Солнечный свет из слепяще-белого дневного плавно превратился в убаюкивающий тепло-оранжевый вечерний. Мы промчались вдоль стены, за которой располагался дом Конфуция. Запах мощных внутри, но рассыпчатых, словно халва, снаружи кипарисов заставил сделать глубокий вдох, чтобы легкий привкус коры задержался в легких чуть дольше. В этой части старого города велосипедистов, водителей, погонщиков лошадей да и простых пешеходов совсем немного. Я посмотрела на ехавшего слева Шэнли и улыбнулась, он улыбнулся мне в ответ. Стоило только проехать перекресток, как мы попали на оживленную улицу кафе и небольших магазинчиков одежды, где, если как следует поискать и задобрить удачу, можно найти немало интересного и подобрать что-нибудь из шедевров неукротимой фантазии китайских провинциальных модельеров. Например, на один из манекенов в витрине магазина было надето розовое платье в черный горошек, спереди красовалась яркая вышивка со стразами и небольшим пером. Готова поспорить на ящик пива Циндао, сзади пришит бархатный черный бант. Причудливая китайская авангардная мода.

Проезжаем моих старых знакомых каменных львов, поворачиваем налево и сразу сливаемся с толпой туристов, самых опасных пешеходов, занятых выбором сувениров для своих друзей и родных, в связи с чем потерявших свою осторожность. Мы попадаем в несколько кадров фотографирующихся на фоне входа в Храм Конфуция, после чего подъезжаем к главной дороге. Шэнли перестраивается направо, чтобы защитить меня от летящего лихача-рикши, кричащего по-русски, по все вероятности, именно мне: «Здравствуйте, товарищ!». Пересекаем проезжую часть и оказываемся на улице антиквариата. Я как всегда спрыгиваю на ходу со своего велосипеда, уже совсем привыкнув ездить без тормозов.

– Шэнли, давай пройдем здесь пешком, смотри, как интересно!

– Не думаю, что Кристине понравится что-то из этого раритета.

– Просто посмотрим.

Керамический чайник, украшенный барельефом извивающегося рогатого дракона, маленькие белые статуэтки председателя Мао, древние круглые монеты с квадратной дырочкой, символизирующей землю, ржавеющие местами драгоценности, деревянные подставки для кисточек с тонко вырезанным узором, маленькие фарфоровые чашечки.

– Думаешь, это все настоящее? – спрашиваю я своего друга, разбирающегося в искусстве.

– Очень может быть. В районе Фанцзяюань в Пекине много подделок, но здесь – не думаю. Местным легче разгрести завал в чулане и найти там что-то, чем осваивать технику подделок, говорят, что копировщики даже отмачивают произведения своего искусства в моче, чтобы было похоже на древность.

– Смотри, на той стороне улицы столько цветов. Кристина постоянно мне рассказывает, что ей хочется о ком-то заботиться, а животных в общежитии держать нельзя. Ах, вот этот кустарничек, маленькие малиновые цветочки, прямо как звездочки!

У края дороги располагалась целая оранжерея с высокими, маленькими, колючими, большими, зелеными, фиолетовыми растениями.

– Давай купим, всего десять юаней.

Шэнли заплатил и аккуратно поставил горшок с пышно раскинувшимся цветком в корзинку велосипеда.

– Мне очень нравится улица за поворотом: прямо и налево, – я показала рукой направление, по которому нужно ехать.

– Чем тебе так приглянулась эта улочка?

– Здесь зоо-магазин, я покупаю вкусности для Цзыхуана, моей рыбки.

Только мы повернули за угол, как на нас со всех сторон налетел шум и гам, пение волнистых попугайчиков, теснившихся в небольшой клетке, визг щенков с перепутавшейся шерстью, попискивание красноглазых мышат. Клетки были расставлены возле проезжей части, чтобы можно было привлечь покупателей, таких, как чумазый малыш, тянущий маму к магазину. Посмотрев на стайки рыбок, то и дело сталкивающихся в тесном аквариуме, мы, не садясь на велосипеды, направились вглубь улицы.

С правой стороны дороги, сразу за магазином со сладостями, я увидела дедушку в черной шляпе с широкими полями. Перед ним были разложены пиктограммы из Книги перемен22 и листок с изображением ладони.

– Шэнли, это же пиктограммы Книги перемен, я как раз хожу на занятия по изучению Книги!

– Хочешь погадать? Мы забыли мудрость наших предков и теперь считаем все это суевериями, тем не менее, многие продолжают ходить к даосам. Те, кто победнее, советуются с ними по важным вопросам, а у кого водятся лишние деньги, даже по не особо важным.

– О чем обычно спрашивают?

– Например, в каком районе города лучше купить квартиру по Фэншую.

– А тебе гадали?

– Мама давно ходила к какому-то старцу, спрашивала о нас всех.

– И?

– Говорит, что я женюсь на девушке младше меня на год или два. Я не очень-то верю в это. Будешь гадать?

– Тогда, эта девушка – не я, – сказала я разочарованно. – Но так любопытно, я хочу погадать, да и ты рядом, если что объяснишь, что дедушка скажет.

– Здравствуйте, – Шэнли аккуратно поставил велосипед у обочины, – мы хотели бы погадать для девушки.

– Конечно, – заулыбался дедуля во все свои пятнадцать зубов. Проходите, проходите сюда.

– Ну и акцент у дедушки, видимо, он местный, очередной внук Конфуция. Здесь все называют себя потомками Конфуция и носят фамилию Кун, – быстро шепнула я Шэнли. Он только улыбнулся в ответ.

– Ну, устраивайтесь, – дедушка поставил два маленьких низких стульчика для нас, а сам присел рядом. – Скажи, пожалуйста, красавица, когда и во сколько ты родилась.

Шэнли хотел было перевести слова предсказателя, но я уловила смысл, несмотря на его диалект, и ответила.

– Хорошо, подождите, мне нужно все проверить и посмотреть, я ведь не шаман, просто изучал Книгу Перемен.

Пока дедушка, надев очки, листал какие-то древние трактаты и таблицы, я начала немного волноваться. Можно не верить в пророчество, но в душе и в памяти все равно останутся слова случайного предсказания. Сбудутся слова или нет, никто не знает, но вспомнятся в последствие наверняка. Шэнли тоже притих, как будто решалась его судьба. Тем временем, вокруг собралась толпа, видимо, желая узнать, что же ждет меня в будущем.

– Та-а-ак, начал наш предсказатель, – твоя стихия – дерево. Не надо тебе скитаться по свету, дереву нужно пустить корни в землю, но если поедешь куда-то, то лучше на восток и на север. Не носи украшения из металла, не надевай красный цвет.

– Ой, Шэнли, и правда, в детстве мне всегда покупали вещи красного цвета, а мне больше нравился синий и зеленый!

– У тебя широкая душа, можешь понять и простить других, «сотни морей, тысячи рек».

– Что это еще за водоемы?

– Это значит, что у тебя много друзей, еще прибавится немало.

– Замуж не торопись, счастливым будет поздний брак. Муж твой – высокопоставленный чиновник, родится у вас мальчик, очень талантливый сорванец, ха-ха, – весело усмехнулся дедушка. «Земли» у тебя много, надо учиться отпускать то, что уходит, не цепляйся так. На горе Тайшань23 ты бывала?

– Да, мы ходили с друзьями недавно, встречали рассвет. А что?

– Ты тун-ню. Видела богиня Гуаньинь24 изображается с двумя малышами – мальчиком и девочкой? Их еще называют тун-цзы.

– Да.

– Так вот, девочка – это ты. Гуаньинь рано или поздно захочет тебя позвать обратно, так что лучше не ходи на эту гору.

– Шэнли, ты знаешь что-нибудь про этих ребят тун-цзы?

– Изображения тун-цзы есть в даосских храмах, их вешают в магазинах и домах на Праздник весны, как знак удачи и благополучия.

– Я расскажу вам про них, – вызвался дедушка, напоминавший в своей широкополой шляпе постаревшего Зорро. Говорят, эти девушки и юноши прислуживали богам и богиням – прибирались, заваривали чай, но, заскучав по земной жизни, спустились в наш мир. Их нетрудно вычислить: у них немного детское милое лицо, с ними легко и интересно, кроме того, они обладают развитым шестым чувством, очень чувствительные. Они должны будут вернуться туда, откуда пришли, поэтому нередко попадают во всякие переделки. Но ты не бойся, дитя, многие приспосабливаются и к жизни на земле: молись своим богам, хорошо относись к людям и все будет хорошо.

– Спасибо, Дедушка. Очень интересно.

– Господин, посмотрите и для меня свои таблицы, – вызвалась заинтересовавшаяся гаданием женщина из толпы.

***

Синеватые тени плавно опускались на город, а может, наоборот, поднимались от земли, уже не пугаясь туманного азиатского солнца. День миновал, все успокаивалось, готовясь ко сну, и только фонари, расположившиеся в ряд по краям дорог, заступали на дежурство.

Наш любимый стол на втором этаже гостеприимно принял чашки и блюдца. Звуки разворачивающихся шоколадных оберток и побрякивание ложечек о края кружек аккомпанировали мерному течению запаха кофе, ползущему по коридору.