Генри Сент-Джон, лорд Болингброк – английский мыслитель эпохи Просвещения
Итонские впечатления Генри Сент-Джона достаточно разноречивы. В письме к сестре Генриэтте, спрашивающей его совета относительно этого колледжа, он, в целом давая достаточно критическую оценку системе образования, называет своим ярким впечатлением изучение латинского языка.
В соответствии с правилами учебного заведения, каждый ученик младших классов имел в наставниках старшеклассника. По иронии судьбы для Болингброка таковым стал Роберт Уолпол, его самый ярый противник и антагонист в дальнейшем[29]. Отношения между ними скоро становятся напряженными, так как блестящие способности ученика спровоцировали зависть и ярость «учителя». После Итона, по настоянию мачехи, происходящей из семьи ревностных французских гугенотов, Болингброк поступает в диссентерскую академию Шерифхейлз.
Вопрос об образовании Генри после Итона – тоже предмет дискуссий, т. к. некоторые исследователи предполагают, что он поступил в Оксфорд. Дикинсон, один из лучших современных знатоков семейного архива Сент-Джонов, доказал, что нет достаточно серьезных оснований для подобных утверждений, тем более что, изучая оксфордские документы соответствующего периода, он не обнаружил упоминаний Генри Сент-Джона. В его монографии, кроме того, приводятся выдержки из многочисленных выступлений, когда оппоненты Сент-Джона ядовито намекали во время дебатов о судьбе диссентерских академий, что самыми яростными противниками этих учебных заведений являются лица, сами закончившие их[30].
Суровое пуританское воспитание и образование не смогло усмирить и переделать страстную, увлекающуюся, излишне эмоциональную натуру ярко одаренного юноши. Его поведение в молодости отнюдь не является примером пуританского благочестия. Он пишет легкомысленные, пасторальные стихи, занимается переводами с латинского. Ему льстит сравнение со знаменитым графом Рочестером, «прославившемся» в веселые дни Карла II своими любовными похождениями, светским блеском, утонченностью вкуса и манер. Он завершает свое образование традиционным для английского аристократа двухлетним путешествием на континент. По свидетельству Харта, изучившего до сих пор не опубликованную переписку Болингброка этого периода, в его письмах впервые появляется интерес к гуманистической мысли эпохи Ренессанса, проблемам истории древнего Рима. Во время пребывания во Франции он настолько усовершенствовал свой французский, что впоследствии восхищал такого знатока, каким был Вольтер, по его авторитарному мнению, редко кто изъясняется на этом языке так свободно и изящно, как лорд Болингброк. Это знание французского способствовало политической карьере,т. к. в министерстве Харли он оказался единственным человеком, знавшим этот язык. Пристрастие к литературе сказалось и в дружбе с выдающимся драматургом Драйденом.
После возвращения в Англию в 1701 г. Болингброк занимает место в палате общин, а впоследствии становится государственным секретарем[31]. Он принял активнейшее участие в разработке «Билля о престолонаследии», ставшего законом под названием «Акт об устроении» и призванного воспрепятствовать реставрации Якова II и его потомков, пресечь попытки поздних Стюартов восстановить абсолютизм и католицизм. С первых шагов заявил о себе как о защитнике «земельного интереса» в противовес «денежному интересу», который отстаивала партия вигов. Он писал: «Мы рассматривали политические принципы, которые возобладали в нашем правительстве после революции 1688 г., как разрушительные для подлинных интересов, поскольку они чрезмерно вовлекали нас в дела континента, что вело к обеднению нашего народа и к ослаблению устоев нашей конституции»[32].
Болингброк принял результаты революции 1688–1689 гг. «… банку, и вообще денежным интересам нечего, разумеется, опасаться тори, которые якобы стремятся к полному подрыву их собственности. Многим в нашей собственной партии этим был бы нанесен тяжелый ущерб… Намерения даже тех, кто желает двигаться в этом направлении особенно рьяно, не идут дальше того, чтобы ограничить влияние денежных интересов на законодательство. Даже те, кого мало трогают остальные соображения, глубоко задеты вызывающими неравенство условиями, в которых оказались денежные интересы, с одной стороны, и остальная часть нации, – с другой»[33]. Деятельность Болингброка этого периода заслужила восторженную оценку Свифта в «Дневнике для Стеллы»[34].
Генри Сент-Джон являлся одним из признанных лидеров тори в период войны за Испанское наследство.
В 1712 г. за заслуги перед Англией был удостоен титула виконта Болингброка. Вершиной своей политической карьеры того периода Болингброк считал подготовку и заключение Утрехтского мира, обеспечившего политические и торговые интересы Англии. Болингброк, находившийся в зените славы, надеялся стать главой правительства. Однако королева Анна, дни которой были сочтены, не доверила ему высокий пост в администрации, а после ее смерти Болингброк был уволен и с поста государственного секретаря.
Воцарение на английском престоле Ганноверской династии, благоволящей вигам, оказалось роковым для политической карьеры Болингброка. Предупрежденный о возможности ареста, он бежал из Англии и занял пост государственного секретаря при Сен-Жерменском дворе Якова-Эдуарда, сына Якова II Стюарта, свергнутого в 1688 г. Этот шаг Болингброка, позволивший заклеймить его как государственного преступника, вызвал в последующей историографии дискуссию о том, был ли он убежденным якобистом[35]. Скорый разрыв между претендентом и Болингброком, имевший место после провала очередной попытки вторжения якобитов в Англию (1715 г.), а также анализ его политических принципов, позволяют ответить на этот вопрос отрицательно.
После разрыва с претендентом, Болингброк селится в усадьбе Ласурс близ Орлеана. Его образ жизни кардинально меняется. Он признается, что его не тревожит призрак такого чудовища как Партия, так как газеты и памфлеты изгнаны из этого прелестного уголка. Его ум впервые начинают занимать «абстрактные понятия», а также греческая и римская история, труды Гвиччардини и Макиавелли. Болингброк пишет, что единственное сожаление, которое он испытывает – «так поздно окунулся в этот образ жизни»[36].
Французская интеллектуальная традиция сыграла значительную роль в формировании философских воззрений мыслителя. В этой связи следует особо отметить французский скептицизм, представленный именами М. Монтеня и П. Бейля, и этику Б. Паскаля, влияние которых заметно ощущается в методологии исторической науки Болингброка и его представлениях о человеке и его месте во Вселенной. Его дни проходят в общении с французскими философами Алари, воспитателем Людовика XV и основателем одного из интеллектуальных центров Франции академии Энтресоль, Монтескье, Вольтером и др.[37]
Отношения Болингброка с Вольтером были противоречивы и потому являются предметом споров среди биографов обоих мыслителей вплоть до настоящего времени. Их знакомство состоялось во время краткого визита Вольтера в Ласурс в декабре 1722 г. Восхищение юного Вольтера английским мыслителем передано в общеизвестном его письме Тюрио[38]. Болингброк, со своей стороны, оценив в должной мере в первую очередь поэтический дар молодого француза, способствовал знакомству англичан с его творчеством. Поэму Вольтера «Мариамна» он рекомендует прочитать поэту А. Поупу в письме от 18 февраля 1723 г. в следующих выражениях: «Вы обнаружите в ней то Искусство, которое Расин вложил в действие своих пьес … в сочетании с тем духом поэзии, которого он никогда не имел и которым пронизаны лучшие трагедии Корнеля». А. Поуп в письме к Болингброку от 9 апреля 1724 г. описывает свое впечатление от «Генриады» Вольтера[39]. Леди Болингброк также приняла участие в судьбе Вольтера, пытаясь привлечь к его произведениям внимание принцессы Уэльской, послав ей экземпляр «Мариамны». В 1731 г. Вольтер посвящает Болингброку как борцу за свободу свою трагедию «Брут», проникнутую республиканскими идеями. Болингброк в письме к Вольтеру знакомит его с философией Локка и механикой Ньютона. По мнению Брамфита, Вольтер впоследствии заимствовал из него знаменитую заключительную фразу «Кандида»: «надо возделывать наш сад»[40]. Однако биографы отмечают, что их дружба, имевшая своим пиком всего три года, пошла на убыль после возвращения Болингброка во Францию. Впервые это обнаружилось в письме Болингброка к одной своей французской знакомой, мадам Фэрриоль, от 28 декабря 1725 г. Исследователи пытались объяснить ту холодность, с которой Болингброк стал относиться к Вольтеру. Наиболее экстравагантное объяснение принадлежит Сичелу и Коллинзу, которые считают Вольтера не более и не менее как платным шпионом вигов в доме Болингброка, который, обнаружив истинные мотивы поведения своего «друга», стал держать его на почтительном расстоянии. Как остроумно замечает Торри, чтобы доказать, что Вольтер был тайным осведомителем в Даули, сначала нужно доказать, что он там когда-либо бывал[41]. Хотя Вольтер и пишет друзьям во Францию, что часто видит леди и лорда Болингброк, но в этом же письме проскальзывает намек на их неравное происхождение. Известно, что во время своего пребывания в Англии Вольтер воспользовался гостеприимством своего английского знакомого. Имеется в виду его письмо Поупу в сентябре 1726 г., в котором он выражает сочувствие английскому поэту из-за ранения руки. Письмо написано в лондонском доме Болингброка[42]. Нам представляется достаточно обоснованной точка зрения Торри, считающего, что Вольтер так и не смог разобратьсяв перипетиях партийно-политической борьбы в Англиив 20-е гг. и не различал друзей по партийным привязанностям, что вызвало раздражение Болингброка, прозванного за внезапную смену настроения «ртутным человеком», и свело на нет их отношения. Характерно, что во время своего вторичного изгнания во Францию Болингброк так и не возобновил их. Брамфит, признающий влияние Болингброка на Вольтера только в молодости, утверждает, что в 50-е гг. его мнение об английском мыслителе изменилось, и как пример историк ссылается на вольтеровскую оценку т. н. «Секретных мемуаров Болингброка», т. е. «Писем У. Уиндему» как «пустейших». Торри приводит ответ Вольтера на заданный ему вопрос о трудах Болингброка, стоящих на полках в его библиотеке: в этих «книгах много листьев и мало фруктов»[43]. Однако нам представляется, что даже в 50-х и 60-х гг. отношение Вольтера к своему прежнему кумиру не было столь пренебрежительным, как пытаются это представить Торри и Брамфит. Отрицательная оценка «Письма У. Уиндему», произведения насквозь политического, очень характерна для иностранца Вольтера, который не был в состоянии понять сущность вигско-торийского противостояния и не мог оценить его иначе как склоки и дрязги. Высказывание же Вольтера, приведенное Торри, опровергается его же собственными действиями, когда после официальной публикации «Писем об изучении и пользе истории» в 1752 г. он специально переиздает еще раз в 1753 г. свой капитальный исторический труд «Век Людовика XIV» только для того, чтобы подтвердить свои положения обширными цитатами из труда Болингброка[44]. В этом же году, находясь в Берлине и, как иронизирует Торри, пользуясь поддержкой коронованного «философа» Фридриха II, он выступает в защиту тех разделов писем, где речь идет о развенчании «священной истории». Торри же не может пройти мимо того факта, что «наиболее яростная атака на христианство» предпринята Вольтером в его труде «Важнейшее исследование милорда Болингброка».
Пребывание Болингброка во Франции имело первостепенное значение для его формирования как мыслителя. У него возникает потребность не только в обсуждении философских проблем, но и желание письменно изложить свое кредо, что он и делает впервые в 1720 г. в письме к своему французскому знакомому Пуилли. Однако ни общение с лучшими умами Франции, ни светский успех, ни счастливая женитьба на одной из самых блестящих французских придворных дам, маркизе Ла Валет, приходящейся племянницей всесильной «Султанше» – мадам де Ментенон, не могли заглушить его тоску по родине и желание вернуться обратно. Вопрос о прощении Болингброка решался Георгом I вплоть до 1720 г., однако герцог де Сен-Симон в своих «Мемуарах» еще в 1719 г. пишет о его прощении как о вопросе уже решенном, пусть и тайно. Официальное помилование было даровано лишь в мае 1723 г., но потребовался еще приезд леди Болингброк в Англию, встречи с влиятельными особами при дворе, чтобы ее супруг окончательно мог вернуться в Англию и поселиться в своей усадьбе Даули. Из Франции вернулся другой Болингброк-мыслитель, и эти перемены во взглядах и характере сразу же были отмечены людьми, знавшими его.
Граф Оррери, определяя сущность метаморфозы Болингброка, указывает, что он просто стал философом, и теперь «мудрость Сократа, достоинство и непринужденность Плиния и остроумие Горация проявлялись во всех его писаниях и беседах»[45].
Возвратившись в Англию, Болингброк возобновляет переписку с прежними друзьями, Поупом и Свифтом, которая имела огромное значение в формировании его общественно-политических взглядов. Болингброк, Поуп и Свифт представляли собой некий интеллектуальный триумвират. Поуп в совместном с Болингброком письме к Свифту замечает по этому поводу, что, если бы они всегда были вместе, то могли бы сделать очень много и продемонстрировать в качестве примера для потомства союз между «Историей, Философией и Поэзией»[46]. Отношения Болингброка с «союзниками» по перу и мыслям были различными. Наиболее сложны они были со Свифтом, старшим по возрасту. Характерно, что именно с ним он обсуждает важнейшие вопросы бытия: жизни и смерти, судьбы человека и человечества, вечности и загробной жизни. Каждое его письмо к великому сатирику – по существу исповедь, в которой вышеназванные проблемы преломлялись через личный опыт и судьбу самого Болингброка. Эта переписка вызывала противоречивые чувства у Свифта, и он признается Болингброку: «Я ненавижу и обожаю писать Вам. Это доставляет мне наслаждение и сражает меланхолией»[47].
Исследователи творчества Свифта высказывают предположение о влиянии Болингброка и его судьбы на создание образа Гулливера. По их мнению, «Путешествия Гулливера» можно рассматривать и как попытку оправдать бегство Болингброка во Францию, так как, если бы Гулливер не бежал, то стал бы жертвой придворной клики.
Однако, когда Свифт в доме Поупа в присутствии Болингброка, знаменитого комедиографа Конгрива и сатирика Дж. Гэя прочитал в конце 1726 г. свое творение, его друг оказался глубоко разочарованным. Болингброк считал, что Свифт смотрит на мир слишком мрачно. Он не смог принять его концепцию человека, выраженную в образе отвратительного двуногого существа – йэху, которое руководствуется в своих действиях не велениями разума, а низменными страстями и инстинктами. Образ йэху Болингброк оценил как клевету на человеческую природу. Однако чтение «Путешествий» оказалось полезно для мыслителя в том плане, что, вызвав желание спора, послужило толчком к созданию собственной концепции природы человека.
После той знаменательной встречи Болингброк все чаще обсуждает с А. Поупом этот важнейший философский вопрос, побуждая его приступить к работе над «Опытом о человеке». Знаменательно, что в письме именно к Свифту Болингброк буквально по пунктам изложил замысел этого замечательного творения. Указанный факт – косвенное доказательство того, что «Опыт о человеке» является, по замыслу Болингброка, альтернативой «Гулливеру». Болингброк писал Свифту, что первая часть предполагаемой поэмы «отводится человеку и его месту в универсальной системе Бытия, вторая – его собственная сущность», в третьей части показывается, каким образом действуют универсальные причины, но осуществляются посредством различных законов. «…как Человек, Зверь, Растение взаимозависимы в единой системе природы, являясь в ней частями, необходимыми не только друг другу, но также всему целостному организму Природы, как возникли человеческие общества, из какого источника происходят истинная Религия и истинная Политика, как Бог способствует нашему счастью»[48]. Прозаический план Болингброка интересен тем, что он впервые начал задумываться о создании целостного философского учения как разветвленной и единой теоретической системы, в которой проблеме человека отводится решающая роль. Давая философские советы поэту, он приступил к работе над собственным учением о человеке, обществе, истории, разделами которого бы явились этика, политическое учение и историческая концепция.
Частые визиты Поупа в Даули и Болингброка в Твинингхэм (поместье поэта) были плодотворны для них обоих. Первыми результатами их диалога стали поэма «Опыт о человеке» Поупа (1733–1734 гг.), начинающаяся, как уже отмечалось, восклицанием автора: «Внемли, Сент-Джон», а также философский трактат «Письма, или Опыты, адресованные А. Поупу» Болингброка, над которыми он работал в начале 30–40-х гг. И если поэт говорит о Болингброке как о своем руководителе, учителе и друге, то последний подчеркивает воздействие Поупа на него самого: «Я полагаю, что его значительной заслугой является превращение меня в отшельника, и я благодарен ему за это»[49].
В знак дружбы автор «Дунсиады» посвящает Болингброку несколько прекрасных стихотворений. Вопросы поэзии также становятся темой их бесед, и Болингброк принимает участие в спорах о древней и современной литературе, разделивших литераторов того времени на два враждующих лагеря.
Являясь сторонником новой литературы, Болингброк предостерегает Поупа от излишнего, по его мнению, увлечения переводами Вергилия и Гомера. Высоко оценив их, он справедливо указывает, что истинное призвание Поупа как английского поэта, – способствовать развитию родного языка, создавая на нем произведения, по совершенству не уступающие творениям античных гениев. «Ни один человек, – заключает Болингброк, – не будет изучать английский, чтобы читать Гомера и Вергилия». Он призывает Поупа «после перевода того, что написано три тысячи лет назад… писать то, что заслуживает перевода на языки, сейчас еще не существующие, три тысячи лет спустя»[50].
Но, вернувшись в Англию, Болингброк не мог ограничить свою жизнь только работой над философским учением и разговорами о литературе. Болингброк замечает, что не хотел бы походить на древнегреческого законодателя Солона, удалившегося от общества для философских раздумий в тот самый момент, когда над Афинами нависла угроза установления тирании Писистрата. Он не мог оставаться только наблюдателем той ожесточенной политической борьбы, которая расколола английское общество в конце 20-х гг. на два враждующих лагеря: сторонников коррумпированного правительства Р. Уолпола и парламентскую и внепарламентскую оппозицию.
Болингброку удалось получить разрешение Георга I вернуться на родину, но без права заседать в парламенте и занимать государственные должности. Поэтому он возглавил внепарламентскую оппозицию вигскому правительству Р. Уолпола.
В феврале 1725 г. Болингброк и Уиндем определяли «деятелей существующей тогда парламентской оппозиции как «людей, которые сами не знают, чего ждут, которые готовь прийти в ярость, только не знают, почему, и стремятся действовать, хотя не имеют ни плана, ни согласия»[51]. Торийская партия после прихода к власти Ганноверов оказалась раздробленной на несколько фракций, только одну из которых возглавляли друзья Болингброка, сторонники же Оксфорда и тори – якобиты – к нему самому и всем его проектам относились очень настороженно. Перед Болингброком встала настоятельная потребность добиться сплочения торийской партии и укрепить ее союз с вигами, перешедшими в оппозицию к Р. Уолполу, которых возглавлял У. Пэлтни. X. Дикинсон выделяет «два уровня» в полемике Болингброка с вигским лагерем: публицистический, т. е. отклик на конкретные события, и теоретический, т. е. проблемы политической системы и идеологии.
Оппозиция имела свой печатный орган – журнал «Крафтсмен» (1726–1751 гг.), редактором которого стал Болингброк. В переводе на русский язык «Крафтсмен» означает «ремесленник». Главной целью издания являлось разоблачение «парламентского ремесла», с помощью которого, как считал Болингброк, управляется Англия. Болингброку удалось собрать в журнале лучшие литературные силы Англии того времени: Дж. Свифта, А. Поупа, журналиста и драматурга Дж. Гэя и других. Его собственные публикации выходили за подписью «О». В «Крафтсмене» впервые были напечатаны трактаты, в которых Болингброк изложил основы своего политического учения: «Рассуждения о партиях», «Заметки по истории Англии», «Политический катехизис фригольдера» и другие.
Фиктивный редактор журнала Калеб Д’Анверс (т. е. сам Болингброк) писал, что журнал «будет существовать до тех пор, пока существует английский язык, и поведает о духе времени, в котором он (журнал – Е. Р.) был создан, будущим поколениям». Через неделю правительственный «Лондонский журнал» высмеял это заявление и добавил, что «слишком отдаленное от будущих поколений настоящее поколение никогда не будет ни покупать, ни читать его». Однако министерские писаки просчитались во всех отношениях. Писатель О. Голдсмит, крупный ученый и публицист С. Джонсон свидетельствуют, что «Крафтсмен» раскупался даже быстрее, чем популярнейший «Спектейтер»[52]. Между «Крафтсменом» и правительственной прессой шла настоящая газетная война. Один из вигских журналистов признался, что участники ее истощили все темы о правительстве. Журнал был популярен не только в Лондоне, но являлся одним из самых распространенных и читаемых в североамериканских колониях.
Поуп и Свифт постоянно после возвращения Болингброка на родину побуждают его к написанию философских и исторических трудов. Болингброк чувствует свою раздвоенность: он – человек действия, но в то же время и философ. О том, что эта двойственность тревожила и ощущалась им, говорит его вопрос в одном из писем к Свифту по поводу максимы древних; может ли человек действия быть в то же время философом. Этот вопрос – только повод для собственных рассуждений о том, что говорить о философии – одно, действовать в соответствии с ее принципами – другое, и можно ли вообще в реальной жизни действовать в соответствии с принципами той философии, которую исповедуешь?
Вступив в активную политическую борьбу, Болингброк уже не может уделять много времени философским и историческим опытам и признается, что в Англии менее годен для философии, чем был во Франции. Очень показательна переписка Поупа и Свифта, в которой они убеждают друг друга оказать давление на Болингброка и заставить его продолжать философские опыты и начинать исторические. Поуп, видя участие своего друга в политической борьбе, приходит к выводу, что тот является «человеком мира, не космоса», т. е. не философом[53]. Только снова оказавшись вне политики, в уединении во Франции, Болингброк смог, наконец, возобновить научные изыскания. Причина вторичного отъезда во Францию Болингброка осталась неизвестной. Много лет спустя в письме к лорду Марчмонту он признавался, что тогда друзья убедили его в необходимости отъезда для их «политических проектов»[54]. Эта загадочная фраза находит объяснение, если учесть, что, начиная с 1734 г., Р. Уолпол предпринял настоящую кампанию против своего противника с целью доказать его преступные связи с Францией. Действительно, тень подобных подозрений бросала отсвет на любое политическое мероприятие оппозиции и ставила под сомнение его успех.
Во время вторичного изгнания (с 1735 г.) Болингброк делил время между охотой в парке Фонтебло и научными изысканиями, которые отнимали у него ежедневно, по свидетельству Поупа, пять-шесть часов. О том, что он снова превратился в философа, говорит и название работы «О пользе уединения и изучения», в которой им провозглашается величайшая способность человеческого ума к самосовершенствованию. Для Болингброка-мыслителя это, пожалуй, наиболее плодотворный период, когда в его творчестве политические проблемы осмысляются уже на философском уровне. В 1736 г. он обобщает опыт деятельности оппозиции в «Письме о духе патриотизма». В конце 30-х гг., наконец, завершает «Письма об изучении и пользе истории», замысел которых вынашивался в общей сложности почти 20 лет. В 1738 г он создает лучший свой труд – «Идею о короле-патриоте», где обобщает весь свой политический опыт и философские изыскания. По всей видимости, тогда же во Франции он завершает философские «Опыты», адресованные Поупу, и продолжает работу над крупным философским произведением «Фрагменты, или наброски опытов», где попытался изложить систему своей философии.
В Англии Болингброк появляется теперь от случая к случаю вплоть до 1744 г., когда после смерти отца принимает окончательное решение вернуться на родину навсегда. Правда, в это время его ближайший сподвижник Уиндем уже умер, что явилось, по мнению Болингброка, для оппозиции невосполнимой утратой.
Характерно, что сам факт падения В. Уолпола в 1742 г., не нашел отражения в его переписке. Дикинсон замечает, что отставка всемогущего премьера произошла как бы помимо действий оппозиции. Вероятно, поэтому событие, такое долгожданное для Болингброка, не взволновало его теперь, он по-прежнему проявляет огромный интерес к политической борьбе и прекрасно ориентируется во всехсобытиях на политической арене, удивительно точно и верно оценивая тайные мотивы и реальную значимость каждого из ее участников. Его политический опыт и глубокие знания высоко ценятся молодым поколением политиков, часто прибегающих к советам и консультациям с Болингброком. Например, в 1744 г. вместе с У Питтом, чьи постоянные и долгие визиты в Баттерси стали традицией, Болингброк обсуждает проблемы кратковременного министерства Картерета. Однако, как свидетельствуют его переписка с лордом Марчмонтом и записи в дневнике последнего, он скоро разочаровывается в способностях Питта создать «министерство на широкой основе»[55].