Дерево, или По ту сторону Зла и Добра

Пролог

В непостижимой по своей необъятности бездне Вселенной текут,

подчиняясь точным математическим законам, несметные миры…

И куда бы ни взглянул человек: на космический круговорот небесных тел,

или – на загадочный полет электронов, на закономерности химических

процессов или на жизнь крошечной инфузории –

всюду он видит печать Разума.

А. Мень, «История религии»

Когда-то в самом центре Вселенной – в том месте, откуда и возникла она – случилось внезапно загадочное Событие: ни с того ни с сего смешались вместе Информация, Пространство, Время, Энергия и Материя, да и образовали небывалое прежде Нечто. Покрутилось оно, попульсировало, покипело, а потом пыхнуло светом невиданной яркости и взорвалось, разлетевшись осколками по всем мыслимым и немыслимым направлениям-траекториям.

Помчались чудо-осколки со скоростью, которую даже гениальный Эйнштейн не сумел бы описать, а в местах Вселенной, где они находили пристанище, начинали твориться дела неизъяснимые и сакральные – подобные тем, что донесли до человечества Гомер, Шахерезада, Вещий Боян, Вергилий, Данте, Мильтон, Гете, да Иван Семенович Барков.

Один из осколков ударил в Большом Магеллановом Облаке по объекту SN 1987A, взорвавшемуся от этакого события в виде Сверхновой звезды в 1987 году, а другой – направил траекторию в Солнечную систему Млечного Пути к планете Земля. Она беззаботно кружилась вокруг оси вместе с ничего не подозревающими обитателями, и подставила легкомысленно космическому гостю под удар районный центр Новозаборск, что располагался в славной Глуповской области.

Места эти, описанные еще великим классиком русской литературы Михаилом Евграфовичем Салтыковым-Щедриным, были сказочной красоты, но подобных случаев даже там отродясь не случалось.

***

Окруженный древними лесами Новозаборск был, как Нарьян-Мар – «городок не велик и не мал». Располагался он на берегу огромного Каврова озера, названного так в честь покойного воеводы Сергия Кавровича, что заложил первоначальную крепость Заборово. Из озера позже проложен был на север к морю узкий судоходный канал.

В 1985 году местному краеведу-любителю Марье Русофобовой (или, как звали ее в узких кругах посвященных – Маньке-калинке) удалось найти на городской свалке в исторических пластах самую древнюю тетрадь из «Глуповского летописца». Как известно, подобные драгоценные документы послужили основой знаменитой «История одного города». В тетради, прекрасно сохранившейся и исписанной отменным литературным слогом, сообщалось о том, как из Москвы в старые годы был направлен воевода Каврович с гуманитарной миссией к головотяпам.

Летописец повествовал, между прочим, о многочисленных дипломатических подвигах Кавровича, о его умении править маломерными челнами по бурным порожистым речкам, о том, как покорил он у костра сердца недоверчивых дикарей искусной игрой на гуслях с песнями собственного сочинения про брагу пенную, и лихими выражениями. И первый краеугольный камень под оборонительный древесный частокол крепости Заборово героический воевода, прозванный современниками Кощеем, лично установил летом 1644 года.

С годами крепость утратила стратегическое значение и стала обычным городишком Российской империи, растущим в бесконечных оборонительных войнах. Надобность в поддержании крепостных стен, таким образом, отпала, пушки с них сняли, и зажили заборовцы обычной мирной жизнью. Соседний Глупов превзошел своим значением Заборово ввиду большей близости к столице, и накануне революции 1905 года стал центром большой новообразованной губернии (в дальнейшем – области). Еще позже – с окончательной победой власти рабочих и крестьян – старорежимное название «Заборово» бывшей уездной крепости было изменено на благозвучное и прогрессивное имя «Новозаборск».

В конце 1991 года здесь имелись все присущие советским административным единицам приметы: площадь Ленина с чугунным вождем–указателем светлого будущего; несколько улиц со следами асфальта; типовой железнодорожный вокзал с типовой же автостанцией рядом; филиал Глуповского юридического института; кулинарный техникум; городской крытый базар «Прогресс», называемый некоторыми «рынком»; ветшающий Дворец культуры имени В. И. Ленина; полузасыпанный пылью времен кинотеатр «Родина»; панельные и кирпичные малоэтажки, простые двухэтажные бараки; многочисленный частный сектор с покосившимися избами и курами, вдумчиво изучающими всегдашнюю грязь…

Были еще и особенные достопримечательности: упомянутый уже канал имени Первой пятилетки; грузовой порт «Заборово»; лесозаготовительная артель имени Феликса Дзержинского; ватная фабрика; психо-неврологический диспансер; а также славный своей продукцией да крепким химическим запахом градообразующий стратегический гигант – комбинат резино-технических изделий имени Розы Землячки. Ну, а еще – дореволюционный монумент в виде вздернутого к небу исполинского гранитного пушечного ствола, посвященный знаменитому земляку-артиллеристу, герою Полтавской битвы канониру Савве Мудищеву.

Жизнь в Новозаборске была спокойной, как вода в Кавровом озере.

Здесь не ломали голову над высокими геополитическими задачами, поиском «особого пути» или решением проблемы «загадочной русской души». Никто не рвал на груди рубаху на площади Ленина, доказывая любовь к Родине, и не провозглашал на дружеской попойке тост за русскую духовность и «третий Рим». Горожане просто жили и занимались нормальными земными человеческими делами, а не тем, о чем пишут высоколобые писатели-философы.

В конце концов, что требовалось нормальному советскому человеку? Крыша над головой (в четырехкомнатной квартире с лоджией); финский холодильник, заполненный курами, яйцами, сливочным маслом и бумажными пакетами с молоком; огоньковская подписка классиков вперемежку с хрусталем в серванте; ковер на стене и палас на полу, да «Москвич» в гараже поблизости.

Достаточно?

Ах, да, не стоит забывать и о хорошей работе рядом с домом, даче с шестью сотками, молчаливой жене (или богатом муже), послушных детях, и ежегодном отпуске с поездкой в Сочи. Особенно умные товарищи дополнительным требованием счастья выставляли проверенный лозунг «Лишь бы не было войны!».

Потребности остались, можно сказать, традиционные, хотя, конечно, со времен проклятого царизма в речах появилось больше грамотности, свечи заменили лампочками, вместо огня печи смотрели теперь на экран телевизора, да бричкам и телегам предпочли шедевры советского автомобилестроения. Впрочем, дороги остались теми же, что были и двести лет назад. В дураках также недостатка не ощущалось, а в последние годы стали все в большем количестве появляться недовольные отчего-то властью крикуны, потрясающие в дискуссиях печатными органами «Огонек» да «Московские новости».

Но в целом – к чести новозаборцев – общественное мнение не было столь кипящим, как в других мегаполисах. Горожане ходили на работу, искали продукты в магазинах, занимали очереди, обсуждали супружеские измены, ругали Лигачева и Горбачева, пили дефицитное пиво и еще более дефицитные крепкие напитки, смотрели телевизионные мексиканско-бразильские истории, женились, рожали детей, и все это – в несуетном, чуждом столицам темпе. Даже воробьи и вороны, не говоря уже о голубях, хранили в поведении своем провинциальную степенность, а в среде местных котов если и случался порой скандал, то протекал он интеллигентно и спокойно, без по-голливудски покусанных хвостов и выцарапанных глаз, и никоим боком не касался судеб страны.

***

Переулок Безбожников, состоящий из тринадцати частных домовладений, находился на самой городской окраине; он уходил под прямым углом от двухэтажного общежития-барака (которым оканчивалась улица Вторая Советская) к дремучему лесу, что подступал к огородам местных жильцов. К переулку и улице выходила также огороженная добротной высоченной стеной территория комбината резино-технических изделий имени Розы Землячки. Также рядом с домом №1 располагались развалины церкви, что была частично порушена в тридцатые годы и превращена в склад удобрений, а чуть дальше, на месте снесенного погоста – пустырь.

К концу существования Советского Союза переулок Безбожников являл собой зримое воплощение несовершенства – часть его домов, расположенных по стороне с нечетными номерами, успели подключить к системе тепло- и газоснабжения от котельной резинотехнического комбината, а на избушки, расположенные по другой стороне, уже не хватило денег. И остались жильцы с четными номерами домов лишенными элементарных удобств, а потому обогревали их по-прежнему дровами (благо, были они в Новозаборске крайне дешевыми), да, чтобы искупаться, вынуждены они были пользоваться не ваннами, а корытами, в которые заливали подогретую на печах воду. Утешало лишенцев только то, что нормальной канализации не было и по остальным домам, и все безбожниковцы для естественных надобностей пользовались дворовыми уборными.

Чем еще примечателен был переулок? Пожалуй, обширной ямистой лужей, что живописным водоемом покрывала проезжую часть, и не пересыхала, заметим, даже в самое жаркое августовское время.

Так и было все совсем недавно, но…

***

Подходил к концу боевой 1991 год.

Над Новозаборском лютовала вьюгой темная декабрьская ночь. Пожилой петух Петр, разбуженный странным шумом, мелкими осторожными шажками вышел из курятника и пугливо замер. За пять лет он всякое повидал в нелегкой птичьей жизни, и каждую секунду ждал от нее подвоха (ведь уже многие соседские коллеги петухи и красавицы куры улетели навсегда в Царство Большого Зерна), но что сейчас-то происходит?

Петр присмотрелся.

Хозяин его – Валерий Юльевич Бедотов, пытался перелезть через огородный забор к соседям, причем зацепился за торчащие палки наплечным рюкзаком, и старался освободиться.

Забавник, подумал петух.

И какого лешего надо шебуршать по такой погоде?

Пурга.

Чего не сидится в избе?

Клевал бы зерно, да топтал жену Ольгу.

Хотя, если рассудить здраво и трезво: какое там у них топтанье? Все время грызутся, как собаки, вопли стоят на всю округу, даже инопланетян пугают!

Петр вспорхнул на крышу курятника и продолжил наблюдать за хозяином, вспоминая былое…

***

Тогда ранним летним утром он сел на забор и только собрался возвестить миру о приходе светила, как внезапно из серой тучи вывалился бесшумный и мерцающий диковинным фиолетовым светом предмет, сходный формой с яйцом, и опустился плавно в огород. Помяв, между прочим, куст малины.

Опустившись, «яйцо» перестало мигать и светиться, потускнело, издало необычный звук, да и зачернело затем открывшимся люком. Сразу же оттуда просунулась костлявая до невозможности нога, голая и беспалая, потом за ней показалась другая, третья, а дальше, извиваясь, выполз из люка и их обладатель – двухметровый, безголовый, весь дрожащий мелкой дрожью. Он глянул мимолетно на озадаченного Петра одиноким своим глазом, несколько секунд постоял, о чем-то размышляя, и решительно направился к хозяйской избе.

«Пришелец», догадался Петр, который был наслышан об инопланетных цивилизациях из бесконечных разговоров Валерия Юрьевича. Не иначе из Альдебарана прибыл с миссией!

Несмотря на ранний час, в окнах бедотовской избушки уже горел свет, и раздавались звуки, которые хорошо улавливались петухом и чуткими лопухообразными мембранами «альдебаранца».

– Сколько я еще буду с тобой мучиться, гад?! – визгливо прорвалось в распахнутую форточку ольгинское контральто. – Опять нажрался!

Послышался невнятный бубнеж, и женский надрыв усилился:

– Не ври, сволочь! Какой еще контакт с разведчиком Англосаксовым, когда вчера воскресенье было?! Опять с Сашкой самогон хлестали!?

Пришелец приблизился к крыльцу и запустил руку-лиану за спину. Что-то щелкнуло.

Дешифратор включил, догадался петух.

Крики усилились.

– А, так эта скотина опять к тебе клеится?! Мало я ее за косы таскала! Ну, так теперь пора и рога обломать!!!

– Дура! – зазвенел за дверью обиженный тенорок. – От, ить, дура у меня. И как такую взял?!

– Уж, какая есть! В чужих постелях с алкашами не ночую!

Петр с любопытством следил за Пришельцем, который поднялся на крыльцо и нерешительно взялся за ручку двери.

– Это, кто ж – алкаш? – задохнувшийся от возмущения голос Валерия Юрьевича был едва слышен.

Несколько секунд за дверью стояла тишина. Потом послышался резкий звонкий хлопок, и звук падения чего-то мягкого, хотя и тяжелого.

– Как два пальца – в кипяток!

Кто это выкрикнул? Одноглазый задумчиво переступал на крыльце нижними конечностями.

– Ах, ты – так, паскуда! – рвануло и заверещало вдруг со всех щелей. – Ты – так?! Ну, гляди, хряк кастрированный!!!

– Не трожь фарфор, ехидна! Я ж его с самого Таллина от матери волочил, грыжу зарабатывал!

Послышался удар и звон, потом это повторилось.

Пришелец отпустил руку-лиану и замер.

Петр усмехнулся: это тебе, братец, не Альдебаран! Хочешь вступать в Контакт, как видно? А вдруг, да – по-рогам? Одним «Ку!» у нас не отделаешься!

Крики за дверью перешли в один непрерывный вой, в котором, впрочем, можно было различать отдельные обертоны и слова, которые стрекочущий заспинный дешифратор переводил Альдебаранцу. Тот, похоже, напрягал все свои гумманоидные извилины, пытаясь понять, что может связывать говорящих кастрированного хряка с ехидной, и их матерью, которую…

– За платье отдельно ответишь! – пронзительно рвались визгливые децибеллы из дома. – Втридорога! Взыщу, как за смерть Пушкина!

Дверь от сильного толчка распахнулась, и упитанный щетинистый мужиченка юрко проскользнул мимо Пришельца. Он тяжело дышал, и едва увернулся от вылетевшего следом дымящегося утюга.

– Совсем одурела, свинья! – бросил он на ходу инопланетянину. – Видите, какой творится беспредел? Запишите, потом привлеку вас, как свидетеля!

Озарив вселенского гостя бликами ярко-красных широких трусов, Валерий Юрьевич помчался по направлению к ветхому деревянному домику-кабинке.

– Вернешься, убью! – произнес напоследок торжествующий ольгин голос.

Петух, привыкший к подобным сценам, со злорадной ухмылкой наблюдал, как Одноглазый панически рванулся к яйцу-кораблю.

Он, похоже, плюнул на Контакт.

Боится.

Значит, уважает!

Слабоваты они, пришельцы, подумал Петр, наблюдая, как визитер шурупом ввернулся в люк. Тот с грохотом захлопнулся, шар пыхнул фиолетовым огнем и свечой ушел в небо.

Да, были дела когда-то…

***

Валерий Юрьевич отцепил рюкзак от забора и тяжелой жабой ухнулся с него в сугроб.

Любопытно, что же дальше?

А дальше хозяин юркнул к соседскому сараю, и умело открыл в нем дверь.

Сарай, примыкавший, кстати, вплотную одной из своих стенок к разделительному забору, был славен своим содержимым. В нем соседи хранили запасы сала, которое ухитрялись приобретать в условиях чудовищного перестроечного дефицита.

Очень интересно, подумал петух.

А чего тут интересного, пардон?

Все же очень просто.

Тридцатидвухлетний слесарь комбината резино-технических изделий Валерий Юрьевич Бедотов был вынужден действовать тайно – добровольно соседи никогда бы не пожертвовали даже часть своих огромных запасов для несчастного, страдающего булимией.

Сало!

Валерий Юрьевич был тонким знатоком этого продукта, а ввиду стесненности семейного бюджета не мог употреблять его по мере необходимости. Бедотов знал, что отец и сын Букашенко начали празднично-новогоднее попоище еще с ночи на двадцать пятое декабря, когда он побывал у них в гостях и впервые попробовал продукт. Старый Николай Филиппович с пьяных глаз похвалялся тогда своими запасами и даже водил Бедотова посмотреть на белые залежи-торосы.

Нынешняя предновогодняя пурга была очень даже кстати, поскольку надежно скрывала бедотовские следы. Букашенки набрали для закусывания продукт из сарая в избу в большом объеме, следовательно, риска, что Валерия Юрьевича застигнут – нет.

Разумеется, был у него и более примитивный вариант – проделать дыру в стене салохранилища со стороны своего огорода; да только по здравому размышлению Валерий Юрьевич рассудил, что это рискованно. Если соседи вдруг откроют убывание продукта, они именно первым делом и заподозрят, что он уходит к соседям. А найдут дыру – скандала не оберешься. А так он – друг, товарищ, брат и добрый сосед. И вне всяких подозрений, как жена Цезаря!

Итак, Бедотов включил фонарик и осмотрелся. Сала было много: оно лежало большими морожеными кусками, радуя глаз и вызывая веселое оживление в желудке. Он протянул руку, сожалея, что надо было взять вместо рюкзака большой мешок.

И ТУТ ВСЕ СЛУЧИЛОСЬ!

Что-то прошипело сверху и ткнуло в темя Бедотова через шапку-ушанку, отчего он на мгновение перестал жить; а оно меж тем прошило насквозь тело и через левую пятку посеялось в земляной мерзлый пол сарая.

Сколько это продолжалось?

Секунду?

Полсекунды?

Одну миллионную долю ее?

Никто не знает, однако крохотный эпизод этот стал началом длинной цепи удивительных событий и превращений.

Бедотов, очнувшись от мгновенной выключенности, неожиданно для себя ощутил жгучий прилив стыда.

Как же так?

Он, благородный отец двух малолетних детей, пришел украсть сало у приятеля Луки?

Да разве возможно такое???

Нет, мы пойдем другим путем!

Без сала в рюкзаке.

Он резко встряхнул головой и решительно выбрался из сарая.

В голове отчего-то вертелась непонятная и неизвестно откуда прилетевшая мысль: «Имя, которое может быть поименовано, не есть постоянное имя».

***

Есть многое на свете, друг Петруччио, что непонятно нашим мудрецам, подумал петух, забираясь назад в курятник и прислушиваясь к ржанию, несущемуся откуда-то из незримого Эфира.

Что там происходило, что за неслышный громовой стук приближался и летел к Новозаборску?

А вот что.

Мчались в снеговой пелене невидимые Конь Рыжий, Конь Вороной и Конь Бледный, летела птица-тройка с новогодними подарками в санях.

Уж не та ли это была – знаменитая, из гоголевской поэмы, спросит эрудированный читатель. А кони – те, что «заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху»?

Дай ответ, попросит читатель.

Изволь, друг любезный, даю.

Не гоголевская это была тройка.

Разноцветных исхудавших кляч время от времени хлестали в хмельном азарте пассажиры: беззубый барсеточник Дед Мороз в облезлом бараньем армейском тулупе, яркогубая внучка Снегурочка в красном китайском пуховике и рваных сетчатых колготках, да голодный щетинистый младенец с соской-сигаретой во рту, одетый в малиновый пиджак и бейсболку с цифрами «1992».

Лихая компашка шлепала замусоленными картами в подкидном дураке, гремела гранеными стаканами, пела нетрезвыми голосами разнобойно «Мои мысли, мои скакуны-ы-ы!», а младенец, блестевший золотыми клыками и цепью на шее, время от времени еще и выбрасывал из подарочного звездно-полосатого мешка фальшивые долларовые бумажки, которые, кружась, превращались в снежинки и летели к земле.

Нет, не птица-Русь летела по небу, а нечто иное, фантастическое.

В Новозаборске быль становилась сказкой, а на одной шестой части суши завершалась великая безалкогольная социалистическая эпоха: наступал период дикого и хмельного капитализма.

И видно, так уж решено было где-то там наверху, что символом новой России стал ее первый Президент со всеми своими достоинствами и недостатками…

Глава 1. Семья Букашенко

… одни и те же внешние происшествия и отношения

отзываются на каждом человеке совершенно различно,

и при одной и той же обстановке каждый

все-таки живет в своем особом мире…

А. Шопенгауэр, «Афоризмы житейской мудости»

В доме №1 по переулку Безбожников проживали двое: отставной капитан второго ранга Николай Филиппович Букашенко, ныне занимающий должность начальника инкассации новозаборского коммерческого «Бетта-банка», и тридцатисемилетний сын его Лука. Уже несколько дней с перерывами на отдых они готовились к приходу Нового Года, что естественным образом вызвало потерю чувства времени: какой сейчас день на дворе и который час, они не знали, и следили за приближением праздника лишь по непрерывно работающему телевизору.

За окном было темно – то ли от пурги, то ли по естественным причинам.

Собственно говоря, какая разница: утро сейчас, день, или вечер? Главное, что есть закуска, и то, что ей сопутствует. В настоящий момент они были заняты важным делом: отец надевал парадный китель с кортиком, а сын контролировал в ванне охлаждение водочных бутылок.

А что происходило на кухне?

Экран портативного телевизора «Юность», что размещался на холодильнике, заполнил дородный курносый господин и, мельком глянув на непритязательную кухонную обстановку, заговорил:

– Дорогие россияне! 1991 год отсчитывает последние дни. По традиции в это время принято подводить итоги и строить планы на будущий год. Прожитый год был непростым, и едва ли мы могли предполагать, что за этот небольшой отрезок времени произойдет столько событий…

В этот момент на середину стены вылез крупный рыжий таракан и замер, прислушиваясь: нет ли поблизости богов? Они опасны и непредсказуемы: с одной стороны, снабжают пищей, с другой – норовят раздавить и морят ядами.

Нет, все в порядке: боги отсутствуют. А вот еда на столе ими уже размещена, запашок-то ощущается.

Это все для него?

Таракан вдумчиво шевелил длинными усами, чем-то неуловимо напоминая брейгелевского слепца, который посохом пытается нащупать верную безопасную дорогу. Путей к пище было много – вверх, вниз, вправо, влево. Был вариант вообще оторваться от поверхности и совершить романтический прыжок.

Эх, жизнь наша нелегкая! Может, впереди ждут молочные реки и кисельные берега? Может, молодые длинноногие тараканихи? А может, краткий и тяжелый удар Судьбы, после которого остается только мокрое место? Выбор – вечная проблема всех существ. Таракан вертел головой, шевелил усами, размышлял и слушал.

– … конечно, сейчас всем нам трудно, – продолжал телевизионный оратор, словно бы ободренный появлением единственного зрителя на кухне. – Наших граждан подчас охватывает чувство горечи за свою страну. Но несправедливо говорить о России только в мрачном свете, уничижительном тоне. Поражение потерпела не России, а коммунистическая идея, эксперимент, который был проведен с Россией и который был навязан нашему народу…

– Совсем обнаглели, фашисты! – вошедший на кухню Николай Филиппович Букашенко со всего размаху опустил на насекомое книгу доктора исторических наук Н. Н. Яковлева «ЦРУ против СССР». – Вот они, дерьмократы, до чего довели – уже и дома от тараконов спасенья нет. Скоро на людей кидаться будут!

Он сплюнул и уселся за стол, с невыразимым презрением глядя на телеэкран.

– В этом году Россия принимала от Союза свое хозяйство, свое достояние, которое у нее отобрали в 1917 году, – продолжал оратор. – Наследство, которое мы получили, просто удручает. Ощущение такое, что на нашей земле хозяйничал враг. Мы получили в наследство крайне запущенную техническую базу и в промышленности, и в сельском хозяйстве, и на транспорте, и в энергетике, и в сфере услуг. Все это сегодня дает о себе знать, осложняет и без того нерадостную жизнь наших людей. Второго января начнется, пожалуй, самая болезненная мера, на которую многие годы не решались руководители страны, – это освобождение цен. Это вынужденная, временная мера. Но должен сказать: при всех условиям будем защищать тех, кому приходится особенно тяжко…

– Ты защитишь, ренегат! – снова сплюнул Букашенко, ненавидящий оратора всей душой коммуниста-моряка, вынужденного временно работать на банкиров-кровососов. – Зря тебя Крючков не повесил!

Оратора моряцкий плевок не смутил:

– Минимум потребления – две-трети так называемой потребительской минимальной корзины, мы будем все это время держать. С начала января начинается несколько прямых мер, которые имеют целью стабилизировать и оздоровить экономику. На последнем заседании правительства обсуждена государственная программа приватизации на 1992 год. Основной упор делается на ускоренную приватизацию торговли и сферы услуг, а также убыточных предприятий и объектов незавершенного строительства…

В кухне появился красноносый сын Лука с парой мокро-холодных водочных бутылок. Он поставил их дрожащими руками на стол и вопросительно взглянул на отца.

Пора?

– Вон, послушай своего дерьмократа, – желчно кивнул старик на экран. – Послушай, чего он нам обещает. Разве за это Ленин в Париже ишачил, на Капри здоровье гробил? Скоро вся страна будет сплошным капитализмом, как в Цюрихе.