Просто сказка
«Наши предки долго не знали картофель, и он перенесен в Россию в конце XVIII в. Это перуанское произведение удобно усвоилось с нашим климатом. Но простой народ не везде охотно употребляет в пищу, считая чертовым яблоком. Есть уезды в восточной части России, где крестьяне даже боятся сажать его, думая навлечь на свои поля неблагословение Божие. Они уверены еще, что картофель предназначен для потребления одной нечистой силы; что картофель родится с головой и глазами, наподобие человека, а потому кто ест картофель, тот ест души человеческие. Старообрядцы утверждают, что картофель есть тот запрещенный плод, который вкусили первые два человека, поэтому кто ест его, тот не слушается Бога, нарушает Его святые заповеди и никогда не наследует царствия небесного. Были примеры, что правительственные меры не могли убедить земледельцев к разведению картофеля, и этому причиной раскольники и суеверы, поселившие в них отвращение и страх…»
Тем же, кто интерсуется историей, рекомендуем найти и прочитать все семь томов. Небольшие они, страничек по сто – сто пятьдесят, но очень интересные, уж поверьте…
* * *– …За фук надо было брать, за фук… – надрывался под мостом Горыныч. Иван только вздохнул.
– «Оброк там, десятина, это все, конечно, хорошо, но мало. А ты вокруг-то обернись. Носит мужик бороду – бери с него забородную подать, соль в щи сыплет – солевую, монеты медные-серебряные на ассигнации замени, из бересты… Да что там далеко ходить? Рек у тебя в царстве видимо-невидимо, мостов на них – пруд пруди, а леса… Но о лесе потом. К мостам вернемся. Здесь бревно заменить, здесь жердь, ледолом, опять же, подправить. Так нешто ж все за здорово живешь? Вот и введи подать мостовую, на ремонт текущий да грядущий. А уж чтобы никто задарма через мост не проехал, не прошел, о том позабочусь».
Горыныч под мостом, похоже, докричался до рукоприкладства, а Иван, тем временем, продолжал.
– Призадумался Еремей. Долго думал, пока колдун ему ендову вина заморского не преподнес. Мол, помогает решение принять. Нужное. И, не соврать, царь как отведал, так и повеселел. Молодец, говорит, голова! Забирай Доброславу, да и устраивай с мостами-то. Только смотри у меня, народ не забижай. С пешего там, с конного, с телеги – с каждого свой спрос. Список составь. Сам гляну. Воронов научи, чтобы сидели у моста, цену оглашали. С людишками, с ними тяжеле. Глянешь на иного, человек человеком, а как при должности поставишь, дня не пройдет – проворуется. Ну, это я так, к слову, наболело… А что ты там говорил насчет леса?..
Да не все разом! – сказал хмельной казак, который полез на коня, прося помощи святых угодников, и перекинулся через седло наземь. К чему это? А вслед за Иваном. Так уж повелось, что как начнет русский человек чего рассказывать, так и пошло у него: слово за слово, да «кстати сказать», да «а вот еще случай…» Уж и вопрос забыл, и тему переменил стократ, а вяжется рассказ, ладно вяжется, и нет ему ни конца, ни краю.
Глянем пока, что у нас там с податями. Ну, бородатых не только Петр Великий не жаловал. В елизаветинской Англии тоже деньгу драли, во Франции – не пускали в суды, в Америке (в штате Массачусетс, 1830), решили проблему кардинально – за решетку, и вся недолга.
За цвет глаз в Башкирии придумали деньги драть, при том же Петре. В Армении в конце двадцатого века ввели налог на пыль, а в России существовал налог на полоскание белья (берегись, домохозяйки!).
Впрочем, есть чему и поучиться. Налогу на тень (Венеция, 1993), налогу на воздух (Византия), налогу на соломенную труху и на порыв ветра (Англия), налогу на солнце (Испания), налогу на… общественные туалеты (Веспасиан, 70-е гг. н. э. – «non olet» – деньги не пахнут). Сколько их еще…
Да и деньги из бересты… При Екатерине II еще на Руси-матушке введены были, не из бересты, конечно, из бумаги. А в Китае так и вообще в VIII веке н. э., даже Марко Поло о них упоминал. Из чего только их не делали! Вот, к примеру, на русской Аляске – из кожи…
Впрочем, пора и нам дух перевести, негоже Ивану уподобляться. А любопытных отсылаем к книге Брызгалина А.В. и др. «Налоги. Люди. Время», Екатеринбург, 2008.
* * *– …Вот и до Смородины добрался колдун тот. Скворешник вон на жерди поставили, ворона посадили. Семь дней нить золотую к мосту тянул. Это мне Горыныч рассказывал. Он за ним по пятам ходил, в три головы примечал-заглядывал, а все без толку. Ладно, думает, нить эту потом сниму да переплавлю. Цепь себе сделаю. Сразу на три шеи. Саженную. Пора и нам, Змеям, в люди выходить. А после осрамился. Колдун как работу закончил, объяснять принялся, что к чему. Ну я-то по-ихнему не разумею, так он свой ковер-самолет за толмачом послал. Тычет колдун этот в скворешник и талдычит что-то по-своему. А толмач в слезы: «Не в силах уразуметь я речь его. То ли он умом тронулся, то ли я. Ты, говорит, молнию на небе видал? А искры, что с шерсти у кота сыплются? Это, говорит, все одно и то же. Умные люди, говорит, из города Лейдена, банку специальную придумали, чтобы молнию в нее ловить. Ну вот как вы капусту да огурцы в кадушке держите, так они молнию. Я банку эту на горе высокой к самому небу на шесте поднял, чтоб поближе да посподручней ловить было…» – Это он не соврал, сам видел. То есть жердь саму не видел, – гору видел; он ее, всю как есть, сверху донизу чертополохом засадил да ежами заселил, чтоб людишки не безобразничали. – «А по нити золотой молния из банки, когда надобно, сюда сама доберется, и ка-ак даст больно, ежели кто без спросу через мост переправиться пожелает».
– Надоело мне слушать нелепицу, – продолжил рассказ Змея Иван, – да и решил я его… того… Ну, в общем, иноземец ведь, кто его искать будет? Дороги, опять же, как дедами заведено – одни направления… А из направлений – эвона… А коли кто и будет, скажу – утонул. Рыбу ловил, и упал с лодки прямо в омут, а там течение… Хотел я помочь, да не успел малость… О чем бишь я? Так вот, говорю, Идолище ты Поганое, землю нашу к рукам прибрать метишь? Вот и глянем сей час, кто на рати крепок. Выходи, басурман, биться один на один! Он спокойно так, через толмача, и отвечает. Биться так биться, и что-то там под скворешником поелозил.
Я – в рать, вот тут как раз промашка и вышла. Как наступил на нити эти золотые… свет во всех шести глазах померк, уж и не ведаю, что далее-то было. А только когда в себя пришел, гляжу, мост-то мой едва ли не в саженях десяти, коломенских. Вот как отбросило!.. Заплакал тут я слезищами пудовыми от обиды, а иноземец и говорит: в следующий раз полезешь биться – в зоопарк тебя сдам. Или в парк национальный, юрского периода. Пока же зачисляю тебя на службу царскую. Будете на пару с вороном мост держать. Он – за денежками приглядывать, ты – на тот случай, коли грозы долго не будет. А чтобы не проворовались оба, надзор за вами поставлен будет, много вас тут, хищников, охотных до добра чужого, развелось. Вот братья мои доглядать и посланы, – закончил рассказ Змея Иван. – Ну, и я иногда при них… Правду сказать, Горыныч чаще народ за полцены на горбу перевозит, на харчах-то царских не особо разжиреешь.
* * *Повезло тебе, Горыныч, что не изжарился совсем, с банкой этой лейденской. Вот что пишет профессор Мушенбрек (ему чаще приписывают открытие первого электрического конденсатора) о своих опытах: «Хочу сообщить вам новый и страшный опыт, который никак не советую повторять. Я делал некоторые исследования над электрической силой и для этой цели повесил на двух шнурах из голубого шелка железный ствол, получавший через сообщение электричество от стеклянного шара, который приводился в быстрое вращение и натирался прикосновениями рук. На другом конце свободно висела медная проволока, конец которой был погружен в круглый стеклянный сосуд, отчасти наполненный водой, который я держал в правой руке, другой же рукой я пробовал извлечь искры из наэлектризованного ствола. Вдруг моя правая рука была поражена с такой силой, что все тело содрогнулось, как от удара молнии. Сосуд, хотя и из тонкого стекла, обыкновенно сотрясением этим не разбивается, но рука и все тело поражаются столь страшным образом, что и сказать не могу, одним словом, я думал, что пришел конец… «(Владимир Карцев, «Приключения великих уравнений»).
* * *Видимо, услышав что-то о полцены, ожил ворон, до того черной статуей возвышавшейся на столбе.
– Иван-царевич, та-ак… ну что ж, имя распространенное, куда ни каркни, в Ивана попадешь. Вот ежели б Аполлинарий, али там Хорлампий какой… А так… Резану давай. Впрочем, раз царевич – так и от гривны не обеднеешь. Человек, да конь, да всадник, ишшо три гривны. – Ворон склонил голову, раскрывши клюв. – Так нет же, добавим, для порядку, еще три. И с этого, длинноухого, гривна, вот же ведь дальнобойщик выискался. А ты, молодец, какого роду-племени будешь? – каркнул он на Владимира.
– Так я того… – растерялся Владимир и ляпнул, неожиданно для самого себя: – Инженер я…
– Иноземец, значица, – раздумчиво почесал клюв ворон. – Тогда валютой клади. По курсу. Что там у вас за деньги ходят?.. А, не важно, тоже гривну клади. Вон оно, дупло-то, туда и ложь.
– Да не иноземец он, – встрял Конек. – Наш он, русич. Слов вот только заморских где-то поднабрался и сорит ими, что из дырявого мешка.
– Наш, говоришь, русич… – Ворон почистил клюв и наклонил голову, подумал. – Все одно гривна, – решительно каркнул он. – Вконец распустились, скоро и мову родную не услышишь. Это, как его, волюнтаризм какой-то получается.
– Выручай, Ваня, – шепнул Горбунок царевичу. – Не при деньгах мы сегодня. Вернем опосля. С процентами. А не то – листочков с деревьев нарвем, в царстве-то Серебряном.
– Ну истинно ребенок, – хрипло рассмеялся Ворон. – Уши до неба отрастил, а ума не нажил. Вот ведь простота. Один, что ли, такой сообразительный? Какое там тебе серебро? Окстись. Порастащили все уже. Без тебя. Мельхиор единственно остался, да олово, да люминий.
– Да на, мздоимец! Вот и куна тебе сверху, мироеду, на мыло. Лишний раз в баню сходишь, – протянул деньги Иван.
– А ты не лайся, не лайся, – деловито заметил ворон, ловко ухватив когтями куну и пряча ее под крыло. – Остатнее туды ложь, – кивнул он на дырку в скворечнике. – Много вас тут ходют, чисто как демонстрация какая. Того пусти, этот задарма норовит – мол, от боярина такого-то, да подмигивает: ты мне услужишь, так и я тебе услужу, вот и квиты, а не то – так шиш; другой вином угощает… Предшественник-то мой и спился, насовал цветов разных в хвост, распушил – павлин, да и только, – сидит на дубу, да в дуду играет… Сослали сердешного, куда Макар телят не гонял. Сам-то рассуди, коли умом не обносился: убыток у государства – и народишку лишенько, а государство богатое – так и у людишек кажный день щи скоромные… А что не у всех, так то не наша забота. Сверху виднее, кому да что. Говорят ведь: кто смел – тот два съел, а иной Фомка и на долото рыбу удит.
– Учит-учит, а сам куну содрал, – шепнул Владимир Ивану, но ворон услышал.
– Ты б, милай, помолчал, коли государственных дел не разумеешь! Вот глянем сейчас, что ты за птица! – Ворон достал из-под крыла очки и водрузил на нос, затем извлек оттуда же блестящий камешек и вперился в него, слегка наклонив голову. Некоторое время он молчал, оцепенел, а затем вдруг клюв его начал краснеть. Глазки его разгорелись, перья начали топорщиться, а Владимиру вдруг показалось, что он слышит едва различимые звуки канкана. Прошло еще время, ворон очнулся, скинул с себя оцепенение, щелкнул клювом, что-то невнятно пробормотал, спрятал камень, а взамен уставился в другой. – Русалки, понимаешь, что с них взять? Нечисть, одно слово, – обращаясь скорее в никуда, чем к кому-либо, произнес он. – Так, инженер, говоришь… Посмотрим… Слово иностранное, означает: класть здания, но не избы рубить… Землю мерить, но не шагами… Горами ведать, но руды не знать… Ясненько. Фока – на все руки дока, да руки не туда смотрят. Ты б, молодец, хоть в пастухи подался, все прок бы какой был. Сейчас еще глянем… Так… ель заговоренная… Ушастый… Перо… Ну да, так и есть. Ты вот что, еще гривну гони, мне в собственность, за совет мудрый.
Владимир вопросительно взглянул на Конька, затем на царевича. Тот пожал плечами и протянул ворону монету.
– Мы на земле пожили, на ус мотали, сами до всего дошли, – птица непроизвольно потерлась клювом о дерево моста. – Все как есть расскажу, всю правду, ничего не утаю, к бабке ходить не надо, а ежели что не так, то и на картах можем, и на гуще кофейной, позолоти ручку, служивый… Нет, не то. О чем, бишь, я? А, вспомнил. Ель та, – ну ты понимаешь, о чем я? – Ворон игриво подмигнул, – заговоренная. Давно это было. Лешой там жил, Боровик. Всем взял: как свистнет, лес клонится, как водить возьмет – из трех сосен не выйдешь, медведя запросто ломал… Сыновья вот подкачали. Как говорится: из лука – не мы, из пищали – не мы, а попеть-поплясать – против нас не сыскать. Окромя карт, да костей, да зелья проклятущего и знать ничего не знали. Уж и лаялся Боровик, и дубьем окорот давал, все не в прок. Плюнул он, да и говорит: «Вы, детинушки, как хотите, а я вас выделяю. Дам каждому по роще, живите, как хотите, ко мне же и дорогу забудьте!» Сказано – сделано. Все поделил по чести – по совести, одна та ель и осталась. А сыновья-то хоть и в делах не горазды, а каждый к себе дерево тянет. До драки дошло. Поглядел отец, и молвит: «Вот ведь окаянные, ни себе, ни людям». А ночь-то рябиновая была. Сбылись слова Боровика, заклятьем наложенным стали. Кто ночью рябиновой заночует под ей, так аккурат в тот час, как слова были сказаны и сгинет, а не то чужак явится. Вот ты и появился…
Что путь в Киев держишь – толково, хвалю. Там старцы-пещерники укажут, как обратно возвернуться. Умом сильно горазды. Основатель-от их, пещерников энтих, звать как вот только не припомню… Пришел, выкопал себе пещерку, да и поселился. К нему спустя время еще один, дай, мол, я у тебя тут заночую. Ну, первый-то, он сказки читал, знает, чем это переночую кончается. Ты, говорит, здесь живи, а я себе новую выкопаю. Посмеялся второй, – раскусил ты меня, хотел я как та лиса домишко задарма поиметь. Уж не серчай, кто старое помянет… А пещерку я себе сам выкопаю. Давай лопату. К слову сказать, все одно не вернул потом… Стали они жить-поживать, народишко потянулся. Каждому лопату дай, каждому местечко отведи получше, чтоб воды грунтовые ни-ни, да с потолка не капало. Весь холм изрыли ходами подземными.
Прослышал про то князь наш, Красно солнышко. Бояр прислал, сцапали они главного первоначальника, да в палаты княжеские, ответ держать. По какому такому праву рымскому строительство затеяли? Да где разрешение, да налог на землю, да проект согласованный с главным архитектором княжеским, да пятое-десятое… Все княжество обокрали, в разор ввели! А первоначальник и говорит: «Здрасьте-мордасти, слуги царские. Каку-таку землю княжескую? Вон она, гляньте, вся как есть в целости-сохранности. Вся на поверхности. А что до пещерок тех, так изыскательством руд не занимался, кладов не искал, кодекс земельный чту. А что до пещерок… Так вот, глядите, порты. А вот дырки в портах. А порты у него, правду сказать, неважнецкие были. Прямо-таки дыра на дыре. Так вот, говорит, я тому, кто рухлядь пошил да полотно ткал, все как есть до копеечки отдал-расплатился, а уж дырки – извините-подвиньтесь. Моя работа. Да и где ж енто слыхано, чтобы за дырки платить? Не сыр, чай, швейцарский. Вот и рассудите по чести, по совести». Переглянулись бояре княжеские, почесали бороды аршинные. Вот ведь как, шельмец, повернул. И землю не захватывал, и самостроем не занимался, да еще порты свои драные приплел. Ну как тут с него подать брать? По какому такому закону?
Вот и вышла промеж них распря, чуть не до драки. Уж больно до добра чужого охочи, мда… А как его взять-то? Насельники эти пещерные не дураки стать. Они там шампиньоны выращивают, трюфеля, светлячков разводят, чуть что – закрыли лазы, да и ищи-свещи. У них там под землей ну чисто лабиринт критский. А вдруг еще и Минотавра завели, али полканов? Тут один боярин, из молодых, еще молоко на губах не обсохло, а он туда же, политику государственную решать. «Даешь, кричит, реформы! Довольно жить по старине, давай Правду Ярославову принимать всем, значит, референдумом!» Ну тут уж все не стерпели и давай его всем обществом мутузить. «Вот тебе, орут, референдум, Стенька, понимаешь, Разин, вот тебе Правда Ярославова!» Сам князь не стерпел. «Подать, кричит, сюда супостата! Вот я ему сейчас ночь Варфоломеевскую устрою!» Намяли, короче, ему бока. А первонасельник не будь дурак, – пока бояре промеж себя лаялись, к себе ушел. По-англицки. Так и кончилось все ничем. А Ярослава, ну, сына княжого, Красно солнышко все же, не ровен час, сослал подале, аж в Новгород. Там, дескать, вече есть, вот пусть и орут, душу отводят…
* * *Далеко не всегда, как свидетельствуют наши летописи и исторические документы, отношение к подвижникам веры было почтительным. За примерами далеко ходить не придется, возьмем первый – первый не только по упоминанию (в Печерском Патерике) такого отношения, но и первый относительно удачный пример кладоискательства.
Жил в пещерах Киевских инок Феодор. И вот ископал он однажды «множество серебра и сосудов драгоценных; хотел сперва уйти с ними, но раскаялся и зарыл их. Мстислав, сын великого князя Святополка-Михаила, сведал о том и требовал сокровища от Феодора, который ему отвечал: «еще при жизни св. Антония слышал я, что в сей пещере было древнее Варяжское хранилище, и что она потому самому названа Варяжскою. Правда, что я видел там много золота и сосудов Латинских, но Бог отнял у меня память, и теперь не знаю, где они скрыты мною». Мстислав велел мучить святого Феодора, и будучи шумен от вина, пустил стрелу в друга Феодорова, святого Василия, который вынув ее у себя из тела и, бросив к ногам юного князя, сказал, что скоро Мстислав будет сам уязвлен ею». Нетрудно догадаться, что пророчество вскоре исполнилось…
Ну а раз уж мы Патерик Киево-Печерский вспомнили, так почему бы не обратиться к еще одной загадке, оставленной нам в наследство Нестором-летописцем, насельником Печерским? Почему бы не дать начальную ниточку любознательным, пока ворон свой рассказ ведет, может, найдется тот, кто потянет за нее да и распутает клубочек?
Не одни иноки печерские под землей скрывались. Вот что читаем мы в Начальной летописи под 1096 годом.
«Теперь же хочу поведать, о чем слышал четыре года назад и что рассказал мне Гюрята Рогович новгородец, говоря так: «Послал я отрока своего в Печору, к людям, которые дань дают Новгороду. И пришел отрок мой к ним, а оттуда пошел в землю Югорскую. Югра же – это люди, а язык из непонятен, и соседят они с самоядью в северных странах. Югра же сказала отроку моему: «Дивное мы нашли чудо, о котором не слыхали раньше, а началось это еще три года назад; есть горы, заходят они к заливу морскому, высота у них как до неба, и в горах тех стоит клик великий и говор, и секут гору, стремясь высечься из нее; и в горе той просечено оконце малое, и оттуда говорят, но не понять языка их, но показывают на железо и машут руками, прося железа; и если кто даст им нож или секиру, они взамен дают меха. Путь же до тех гор непроходим из-за пропастей, снега и леса, потому и не всегда доходим до них; идет он и дальше на север».
О каком народе идет речь, не только в летописи, но и в легендах-былинах-сказаниях северных, в поговорках-пословицах русских? Сколько копий сломано в обсуждениях? Что за племя неведомое, чьи познания (по уверениям некоторых) превосходят познания мифических атлантов?.. Кому суждено разгадать тайну сию?..
* * *– А что до Киева… – продолжал между тем ворон, – не брал бы перо, не знал бы горя. К орлу тебе нужно. Длинноухий довезет, он знает. Но без помощи моей не обойтись. Орел этот – меньшой мой брат, и по возрасту, и по разуму. А так мы из разных отрядов, хоть и птицы. Без слова моего с тобой и говорить не станет. Горд, а тем паче ленив. Мышей совсем не ловит. Подойдешь к нему, значит, скажешь: «Юстас – Алексу»… Нет, не то. Скажешь так. «По здорову живи, сильномогутный орел-птица. Кланяется тебе брат твой старшой, да шлет в подарок…» Сейчас, погоди, запамятовал, много вас тут шляется… – Ворон извлек из-под крыла свиток, развернул, поправил очки на клюве и принялся зачитывать. – В скоростях писал, мог что и пропустить. «Во-первых, кафтаном алого сукна, золотом шитым (три штуки), – зачем ему кафтаны, птице-то? Да уж раз написано, пусть останется. – Медом сытным, на изюме заморском сваренном, да с пряностями, бочка (три штуки)»…
– Да где я все это возьму? – удивился Владимир.
– Не перебивай! – строго заметил ворон. – По дороге купишь. Запоминай. – И принялся зачитывать список дальше.
Свиток оказался длинный, и Владимир почти начисто его сразу же и забыл, в голове осталось лишь: «полцарства (три штуки)», «пардус (три штуки)» и «инкубатор с птицефермой и дворовыми постройками (одна штука)».
– Ну а потом как водится, – закончив чтение, хрипло прокаркал ворон. – Ажно в горле пересохло. Стараешься тут для вас, за безмездно… Так вот. Представишься, беду свою изложишь, ну и договоритесь там, как он тебя на землю верхнюю из царства подземного вынесет.
Тут грамотей-ворон оставил своим вниманием Владимира и воззрился на Иванов. Те о чем-то вполголоса переругивались, размахивая руками, словно мельницы-ветряки. Только и слышно было: «А вот пусть скажет, петух индейский!..» – «Слушай ты его больше, как решил – так и поступай. Народ что говорит? Долгая дума – лишняя скорбь. Чем думать, так делай». Воспользовавшись этим, Владимир наклонился к Коньку.
– Да где ж я все это возьму? – жалобно прошептал он.
– Нам самое главное через мост перебраться, – так же шепотом ответил Конек. – А там поглядим.
Ворон же, видимо обидевшийся на «петуха индейского», напустился на Ивана-царевича.
– Ты кого позорить вздумал? Ты еще мамкам-дядькам мечом деревянным шишки наставлял, когда я уже!.. Ого-го!.. Высоко летал, далеко видал. К Кощею тебе надобно? Добро же!.. Ты у Кащея в остатний раз когда был? Сколько с тех пор воды утекло?.. Да вся и утекла! Вся как есть! Братья-то его, – кивнул он на Ивана сторожевого, – клепсидру вдребезги разнесли. Не был ты у него, как на духу скажу, не был! То к Черномору занесет, то к Тугарину, а туда же, герой-молодец. Ты слушай его больше, – обратился он к Ивану сторожевому. – Он тебе такое наговорит, – на коне богатырском не перепрыгнешь. То ему батюшка яблоки молодильные закажет, – нет, чтобы своих Платонов там, Невтонов, Мичуриных завести-выростить, – воровать, оно куда легче, вся порода у них вороватая, – то о царевнах плести что-то начнет – дубы вянут… А впрочем, мне-то что? Езжай, Ваня, сын царский, езжай. Тут уже съездил кое-кто до тебя, – ворон то ли закаркал, то ли захихикал. – Как вернулся, катастрофу экологическую устроил, когда порты в Смородине от сраму отстирывал. Сколько рыбы тогда кверху брюхом всплыло – и не перечесть!
– Не каркай попросту-то, – заметил Иван сторожевой и обратился к царевичу. – Сам поведаю. Правду он говорит. Не ездил бы ты к Кощею. Вот сказок, небось, начитались, а Кощей – он мужик справный. Хозяйство, опять же, ведет. А жизнь личная не задалась, не везет ему, что кляча твоя столетняя. Стоит ему только приглядеть девицу красную, да тройку порезвей выбрать, да ночку потемней… Народ и смекнул. Кощей – он же не последний парень на деревне, абы кого не украдет. Так стоит ему только с девицей-красавицей под венец собраться, а уж какой-никакой принц-королевич тут как тут. Отдавай, мол, а не то голова с плеч долой. Кощеюшке-то что? Он мало того что бессмертный, так еще и бессребреник, и характером добр. Мухи-комара зимой не обидит. Сам еще свидетелем при свадьбе записывается.
А девица? Ревмя ревет, хочу за Кощея, и все тут. Да только кто ее спрашивает? За русу косу, и в чулан, вот и вся недолга, пока не образумится, воле отца-батюшки перечить не станет.
Видел бы ты, сколько тут царевичей-королевичей перебывало. В очередь записываются, по ночам цифирь арабскую на руках ставят.
Кощей и изучил борьбу заморскую. Но прозванье у нее нашенское, исконное, не иначе как ироды окаянные слова наши похитили, своих не хватат. Название же борьбы той – корыто.
Вот я и говорю, грех со мной какой приключился.
Колдун тут у нас один завелся. Все что ни есть ценного, себе забирает, а сам кому ларец, а кому и шкатулку вручает. Дескать, от Кощея спасение. Сманил он меня, как есть сманил. Принял я ларец тот, каюсь, да и подался к Кощею без очереди. Пришел, он и глазом моргнуть не успел, а я уже: «Двое из ларца, одинаковых с лица». Выскочили они, с дубинами. Один, правду сказать, неказистый какой-то удался, видать, в детстве болел много. Зато второй ничего. Дородный. Такого в орало впрячь – он тебе за день десятин десять подымет, да потом еще ночь гулять будет. Вот этот-то детина и махнул своей дубиной. Отчего ж не махнуть, коль дубина есть? Кощей-то возьми и присядь. Так вот вся дубина второму братцу и досталась.
А Кощей как вскрикнет зычным голосом: «Стойка деда Афанасия!», схватил ухват… Какой же витязь против ухвата? Мы ж к тебе с добром пришли, так и ты бы к нам с добром… С кистенем там, с булавой. А так мы не в силах. Верст с десять нас гнал…