Происки любви
Впереди, через ряд от них, сидел инвестор – Сергей Иванович Аптекарев, крупный мужчина лет сорока. По левую руку от него развалился здоровый детина по имени Гурам, представленный инвестором в качестве его имиджмейкера, хотя, с точки зрения Гордина, он куда больше смахивал на телохранителя. По правую – восседала Ирина, высокая крашеная блондинка несколько вульгарного вида, заявленная Аптекаревым как консультант по культуре.
– Ну, что скажете, Сергей Иванович? – начал Речевский. – Какие соображения?
Инвестор осклабился.
– Вообще-то занятно, – хохотнул он. – Где это вы такую дылду нашли?..
Поскольку вопрос не был адресован к нему лично, Гордин не счёл нужным отвечать.
Возникла небольшая пауза.
Речевский выразительно посмотрел на Рыскина, и тот тут же, как будто только и ждал этого взгляда, радостно подался вперёд всем телом.
– Она на самом деле баскетболистка, – энергично начал излагать Марк, – из нашей олимпийской команды, очень способная девушка, на лету всё хватала. Виктор Борисович с ней в принципе недолго работал, если, скажем, сравнить…
– Да, здоровая тёлка, – прервал его словоизлияния инвестор. – Но чего-то в конце, по-моему, вы малость переборщили. Чего это они так на неё вылупились?
Виктор, задетый тоном Аптекарева, снова промолчал, делая вид, что вопрос к нему не относится. На этот раз выкручиваться пришлось самому Речевскому.
– Ну, это же материал, Сергей Иванович, – благодушно забасил он. – Всё подсократится, подмонтируется, будет нормально, поверьте. Ну, а в принципе вы что скажете?
– В принципе? – озаботился инвестор. – В принципе ничего, неплохо. Ты как считаешь, Ира?
– Мне кажется, довольно любопытно, – томно начала консультант по культуре. – Я вот только не поняла…
Что именно она не поняла, так и осталось неизвестным, поскольку Аптекарев ничтоже сумняшеся тут же перебил и её.
– А чего не показали, как они трахаются? – спросил он и с коротким ржанием добавил: – Народ это любит!
Гордина внутренне передёрнуло. Ему безумно захотелось послать депутата Госдумы как можно дальше. Речевский, быстро взглянув на него, тут же всё понял и мгновенно принял огонь на себя.
– Эта сцена у нас снята, Сергей Иванович, – пояснил он. – Просто Виктор Борисович ещё далеко не весь материал смонтировал. Так что всё будет в порядке в этом плане. Гордин – режиссер опытный, коммерческий…
Инвестор, однако, уже явно потерял интерес к теме и откровенно широко зевнул.
– А Нонна Поглазова здесь будет сниматься? – поинтересовался он, покончив с зевком.
Виктор поморщился.
Вопрос был крайне болезненный. Нонна Поглазова, в то время ещё студентка ВГИКа, сыграла главную роль в его первых «Поисках любви» в девяносто первом году. Во время съёмок у них случился бурный скоропалительный роман, в результате которого Гордин в конце концов развёлся со своей тогдашней женой Людмилой. Роман этот, однако, неожиданно оборвался, так как Нонна Поглазова уехала в Америку, в Голливуд.
Появилась она в Москве столь же внезапно, сколь и уехала, спустя почти восемь лет, причём привезла с собой американского продюсера, который должен был финансировать фильм о Екатерине Великой с ней, Нонной Поглазовой, в главной роли. Гордину, пребывавшему в тот момент в отчаянной депрессии в связи с затянувшейся безработицей, она предложила снимать фильм, и он было загорелся, подхватился, начал работать, но вскоре понял, что влип во что-то совершенно непотребное, сценарий никуда не годился, ничего, кроме эротических сцен, там не было, к тому же попутно выяснилось, что Нонна Поглазова, выдававшая себя за новоявленную американскую кинозвезду, на самом деле в основном специализировалась на порно.
В общем, всё кончилось большим скандалом, он отказался от картины, вновь было возобновившиеся отношения с Нонной Поглазовой прервались на этот раз бесповоротно.
Фильм о Екатерине Великой по той или иной причине так и не состоялся, что же касается самой Нонны Поглазовой, то она снова сгинула на какое-то продолжительное время и сравнительно недавно объявилась опять, на этот раз весьма активно и массированно, вела какую-то передачу на телевидении, снялась в двух модных картинах и теперь постоянно мелькала то в одной телепрограмме, то в другой, выглядела при этом роскошно, декольте носила запредельное и, несмотря на уже далеко не юный возраст, настойчиво претендовала на звание секс-символа страны.
– Так как же? – повторил Аптекарев, на этот раз обращаясь непосредственно к Виктору. – Она ведь, кажется, у вас начинала? Я недавно её интервью слышал…
Снова выручил чудесный Речевский.
– С этим проблем нет, Сергей Иванович! – развел он руками. – Нонну Поглазову мы хорошо знаем, она нам никогда не откажет. Собственно, Виктор Борисыч её сам и открыл когда-то. Так сказать, крёстный отец. Так что если надо, значит, будет сниматься, правда, Виктор Борисович?
Гордин хмыкнул что-то неопределённое, из чего можно было сделать вывод, что в жизни бывают всякие непредсказуемые нелепости, в том числе и такие, как Нонна Поглазова.
– Ну что, хотите, продолжим просмотр? – обратился Речевский к инвестору. – У нас есть ещё несколько готовых сцен. Можем показать.
Тот посмотрел на часы с крупными бриллиантами по всему циферблату и решительно покачал головой:
– Давайте в другой разок, я уже сейчас не успеваю, должен через сорок минут быть в Думе. Давайте на следующей неделе продолжим. Давайте вы мне позвоните в понедельник, мы договоримся.
С этими словами депутат встал и, распрощавшись, вышел из зала. Вслед за ним молча продефилировали имиджмейкер и консультант по культуре.
– Ты бы, Витя, мог бы быть чуть дипломатичней, что ли? – произнёс Речевский, когда они остались одни.
– Я постараюсь, – искренно пообещал Гордин. – Честное слово, Володя.
Директор внимательно посмотрел на него, затем отчего-то глубоко вздохнул, безнадёжно махнул рукой и поспешил вслед за инвестором.
Виктор спустился в вестибюль за плащом, но тут же остановился, заинтересовавшись презанятной сценой.
Почти одновременно с ним, очевидно, задержавшись в директорском кабинете, в вестибюль вышел Аптекарев со своей свитой. Вечно толкавшиеся там фотографы и тележурналисты, караулившие возвращающихся со съёмок звёзд, тут же нацелили на него свои камеры.
Аптекарев, уверенно направлявшийся к выходу, уже одетый в шикарное, перепоясанное мягким кушаком светло-бежевое пальто, завидя папарацци, а также прочих любезных его сердцу представителей СМИ, моментально поменял направление движения, подошёл к гардеробу и лучезарно улыбнулся обретавшимся за стойкой трём стареньким гардеробщицам.
– Как живёте, девоньки? – несколько развязно вопросил он. Старушки, завидев знакомое лицо и маячившие за ним телекамеры, смущённо переглянулись.
– Да живём божьей милостью, – наконец ответила одна, побойчее.
Аптекарев осклабился ещё больше.
– Я вам, дорогие мои, малость помогу! – объявил он и извлёк из-за пазухи туго набитый бумажник.
Вынув оттуда пачку сотенных, депутат отсчитал каждой по пять купюр.
– Берите, берите, не стесняйтесь! – хохотнул он. – Помните Аптекарева, девоньки!
– Дай тебе Бог здоровья, голубчик! – хором отвечали ошарашенные старушки, быстро пряча деньги.
Щедрый даритель сделал рукой красноречивый жест, означавший, что, мол, благодарить его не надо, не за что, развернулся и гордо пронёс свой медальный профиль мимо телекамер, ухитрившись ни разу не взглянуть ни в одну из них.
– Профессионал! – ехидно заметил ему вслед подошедший Федорин.
– Показушник хренов! – пробурчал в ответ Гордин. – Пошёл он!.. Ладно, Юрок, извини, я тороплюсь, давай вечерком перезвонимся.
– А ты куда это? – как бы невзначай поинтересовался соавтор.
– Я тебе разве не говорил, – удивился Виктор, – в аэропорт, Алла прилетает. Удрала наконец от своего араба. Возвращается. Вместе с Борькой. Насовсем, представляешь?
Алла была единственной дочерью Виктора и Людмилы. Около пяти лет назад, будучи в турпоездке по Египту, она неожиданно влюбилась в гида, возившего туристов на собственном автобусе, вышла за него замуж, родила ребёнка и осталась жить где-то в окрестностях Каира, к полному ужасу Людмилы, периодически выплескивающей этот ужас на Гордина.
Два дня назад Алла неожиданно позвонила и, торопясь, сообщила, что с замужеством её навсегда покончено и она срочно вылетает домой.
– Слушай, Вить, – несколько застенчиво, что было ему совсем не свойственно, произнёс Федорин. – А давай я с тобой поеду. Можно? По дороге обо всём и поболтаем. А то всё ж таки давно не виделись…
Гордин недоумённо взглянул на друга. Юрка был далёк от сантиментов, вечно нёсся куда-то, всегда опаздывал, делал пять халтур одновременно, поэтому предложение это прозвучало весьма необычно.
Виктор пожал плечами.
– Ты на машине? – спросил он.
– Нет, – обрадовался Федорин. – Как раз вчера отдал в ремонт.
– Ну что ж, поехали! – согласился Виктор.
– Махни рукой! – посоветовал Юра.
Глава четвёртая
В Москву
Ох, как худо жить МарусеВ городе Тарусе.Петухи одни да гуси,Господи Иисусе!Н. ЗаболоцкийОлеся открыла глаза и с жадным любопытством посмотрела вниз, в иллюминатор. Москва, долгожданная манящая фантастическая Москва, стремительно приближалась.
Она с облегчением вздохнула. Томительная постоянная ненависть, измучившая её за все эти годы, да что там говорить, за добрых два десятка лет, наконец-то отступила, ушла куда-то вглубь и теперь, надо полагать, вообще вскоре исчезнет.
Олеся, нервничая, достала косметичку, пудреницу, срочно занялась макияжем. Не хватало ещё, чтобы Валерий увидел её заспанное отёкшее лицо. Это после трёхмесячной-то разлуки!..
С Валерием Олеся познакомилась случайно, когда отдыхала на Иссык-Куле ещё пару лет назад. Какое-то время они скупо переписывались, вернее, обменивались открытками, а в этом году так удачно получилось, что он приехал в Тараз в долгосрочную командировку и, конечно, тут же разыскал её. Спустя два дня после этого события Олеся собрала вещи и решительно, несмотря на протесты матери и негодование бабушки, перебралась к нему на съёмную квартиру.
Они прожили вместе почти полгода. Выйти за него замуж он ей ни разу не предложил, но Олеся и так была счастлива. Работала она теперь в два раза меньше, поскольку Валерий взял на себя все её расходы, и вообще, с её точки зрения, жили они расчудесно, смотрели бесконечное количество фильмов на видео, энергично и подолгу занимались сексом, гордо прогуливались по центру.
Она очень изменилась за это время. От запуганной, стыдящейся собственной тени девушки, которая почти два года после изнасилования боялась высунуться на улицу, не осталось и следа. Напялив на себя самые модные тряпки, какие только можно было достать в городе, она шествовала по бульвару, как манекенщица по подиуму, – вызывающе выпрямив спину и приподняв подбородок.
От этих регулярных выходов в местный свет каждый получал свои дивиденды: Олеся наслаждалась завистливыми взглядами бывших одноклассниц и ревнивыми – одноклассников, а Валерию явно импонировала их обращавшая на себя внимание разница в возрасте: ему было почти сорок, притом выглядел он несколько старше, а Олесе недавно исполнилось двадцать два, но была она миниатюрная, тоненькая, и больше семнадцати ей никто не давал.
При этом Олесю почти никогда не оставляло ощущение, что эта жизнь, которую она ведёт, так или иначе явление временное. Она была уверена про себя, что не должна здесь жить, что не для того отпущена ей радость бытия, чтобы она осуществляла это самое бытие в унылом местечке под названием Тараз.
Когда-то, тысячелетия назад, здесь проходил знаменитый Шёлковый путь, бурлила красочная загадочная жизнь, теперь же решительно ничего не напоминало о былой славе городка. Однообразные бездарные постройки советских времён – вот всё, что окружало Олесю с момента её рождения.
Мама, школьная учительница, фанатично преданная русской литературе, назвала её в честь купринской героини, и Олеся, подспудно испытывая почти что родственную симпатию к своей литературной тёзке, так же как и она, остро переживала своё одиночество в этом, нелюбимом ею мире.
Она знала наизусть каждый звук в округе и мучалась от набившей оскомину монотонной палитры этих звуков. Нельзя сказать, что она ненавидела свой город, по своему она даже любила его. Но она от души ненавидела своё сильно затянувшееся пребывание в этом городе. По большому счёту всё это время она вовсе не жила, она просто ждала и терпела. Поэтому Валерий подвернулся ей как нельзя более вовремя. Она давным-давно созрела для него.
Олеся мечтала родить ему ребёнка, но он по разным и вроде бы весомым причинам отказывался, логично доказывал ей безусловную неразумность этой затеи, она слушала, соглашалась, иногда немножко плакала, но быстро утешалась – то ли в силу жизнерадостного, открытого характера, то ли просто в силу прущей из всех пор легкомысленной своей молодости.
Полгода, однако, пролетели быстро, и Валерий вернулся в Москву, где проживал вдвоём с мамой в неведомом районе Строгино. Перед отъездом он подолгу не вылезал из постели, рассуждал об отношениях между полами, обещал Олесе вызвать её к себе, как только подробно переговорит с мамой на эту тему.
Она всё ждала, шла неделя за неделей, Валерий в редких телефонных разговорах объяснял, что ещё не время, отпуск, ремонт, командировка, болезнь и прочее, она расстраивалась, переживала, опять горько плакала, но всё ждала – и вот наконец счастливо дождалась, что-то там созрело, поменялось, он её позвал, она тут же сорвалась, помчалась, купила билет на давно сэкономленные и тщательно запрятанные деньги, объявила матери, что всё решилось, она выходит замуж, и теперь летела, сладко и томительно предвкушая новую, с каждой секундой всё более укрупняющуюся, несущуюся снизу навстречу ей жизнь.
Глава пятая
Аэропорт
Присно, вчера и нынепо склону движемся мы.Смерть – это только равнины.Жизнь – холмы, холмы.И. БродскийГордин с удовольствием вёл свой, трёхлетней давности «Форд-Таурус», купленный в прошлом году. Наконец-то после пятидесяти пяти лет жизни он впервые ездил на хорошей машине и наслаждался этим необычайно. Правда, с её приобретением возник целый ряд новых, ранее не волновавших его проблем. Тут же замаячила угроза возможного угона, грабежа и, соответственно, возникла необходимость, помимо страховки, обзавестись для большей безопасности гаражом, который нужно было не просто купить и перевезти, а ещё найти для него подходящее место, что было отнюдь не легко в центре города, получить на это место в соответствующих инстанциях соответствующее разрешение и тому подобное.
И опять-таки Люба с её счастливой энергией избавляла его от большинства этих бесконечных и почти неразрешимых, как ему представлялось, для обычного смертного задач. И как-то сам собой и гараж находился, и место для него было удачное, и требуемая документация возникала в специально заведённой по этому случаю кожаной зелёной папке.
Хорошо бы Люба уже вернулась!
Не вовремя она застряла на этих чёртовых Сейшелах, что-то там новое раскручивает! Некому даже рассказать об этом треклятом Аптекареве, вылить накопившееся раздражение.
За отсутствием жены Гордин вначале выплеснул всю свою ненависть к толстосуму на бедного Юру, а потом тут же без перехода перескочил на их фильм. Он понял, что остановка картины в определённом смысле даже играет им на руку, так как возникла редкая возможность заново всё осмыслить, и, в частности, сегодня, во время просмотра, ему пришла в голову идея, что можно улучшить, к счастью, ещё не отснятый финал. Для этого надо внести некоторые изменения в ряд сцен, а одну сцену – объяснения Сани с его одноклассницей Мариной, влюблённой в него с детских лет, – переписать полностью.
Гордин с пылом-жаром выкладывал соавтору свои соображения, совершенно не замечая того, что тот всю дорогу отмалчивался, явно пытаясь перевести разговор на другую тему. Было очевидно, что никакого энтузиазма идея переработки финала у Федорина не вызывала.
Только перед самым аэропортом Юра наконец решился прервать друга.
– Слушай, Вить, – медленно протирая очки, начал он. – Давай про картину попозже поговорим. Я хочу, чтобы ты меня сейчас выслушал. Помнишь, я три года назад был на фестивале в Каире?
– Ну, помню, – недовольно протянул Виктор.
– И я тогда по твоей просьбе позвонил Алле и встретился с ней, подарки ей от вас с Людмилой передавал…
– Я знаю, и что же?
Виктор оторвался от дороги и недоумённо покосился на Федорина.
– В общем, она была очень несчастна, отношения с мужем были ужасные, она совершенно не понимала, как жить, чем жить. Короче, я почти весь фестиваль тогда провёл с Аллой.
– В каком смысле? – насторожился Гордин.
Разговор начал недвусмысленно походить на исповедь, и ему это определённо не нравилось. Только было начавшая вновь выравниваться жизнь опять начинала подозрительно напоминать американские горки.
– В самом прямом, – отчаянно сказал Юра. – Каждую свободную минуту, как только она могла вырваться из дома, мы были вместе. Я был для неё такой отдушиной, понимаешь?..
– И что же ты с ней делал в роли отдушины? – не выдержал Виктор.
– Витя, пойми правильно. В конце концов, она взрослая женщина…
– Слушай, не тяни, а?! Что ты мне голову морочишь! Подожди!..
Они подъехали к аэропорту. Гордин открыл окно, заплатил за въезд, молча запарковал машину, выключил мотор и только тогда резко повернулся:
– Говори прямо, что там у вас произошло?
Юра наконец-то завершил безмолвную процедуру тщательного протирания очков, водрузил их обратно на свой мясистый нос и в свою очередь развернулся к Виктору. Глаза его сквозь очковые стёкла были огромными и серьёзными.
– Ничего особенного, – прокашлявшись, сказал он. – Я же Алку знаю с детства, можно сказать, вместе с тобой её растил, наблюдал. А тут вдруг взрослая замужняя женщина. И несчастная к тому же. И… В общем, я вернулся в Москву, тогда и позвонил ей. Вернее, она сначала позвонила. Впрочем, сейчас это уже не имеет никакого значения. Короче, я через два месяца купил тур в Египет и опять полетел к ней…
– Так… – зачем-то сказал Виктор. – Ну и…
– Ну и опять мы были вместе. Я к ней за эти три года восемь раз летал…
Наступила нехорошая пауза.
Ни тот ни другой не очень понимали, что теперь следует говорить или делать. Оба внимательно следили за невесть как залетевшей в салон мухой, с противным жужжанием перепархивавшей с руля на лобовое стекло и обратно.
– Хорош друг… – в конце концов горько произнёс Гордин, пытаясь осознать обрушившуюся на него новость. – Вот, значит, на что ты все деньги тратил! – И он метким ударом кровожадно уничтожил надоевшую донельзя муху. – А я-то всё диву давался, куда они у тебя улетают, сколько ни зарабатываешь, а всё денег нет…
Он с отвращением счистил останки мухи с ладони правой руки.
– И всё это время ты, скотина, молчал!..
– Я ей слово дал, – заволновался Федорин. – Она умоляла тебе ничего не говорить. Она боялась, что ты неадекватно будешь реагировать. Что ты всё испортишь, разрушишь… У нас всё очень серьёзно, пойми…
– Юра, тебе сколько лет? – прервал его Виктор. – Она же ещё девочка совсем…
Федорин отвернулся. Стало неожиданно тихо.
– Это ты так думаешь, – наконец глухо произнёс он.
Олеся протянула свой казахский паспорт, инстинктивно вытянулась под подозрительным взглядом таможенника.
– И чего вы сюда все прётесь! – недобро пробурчал тот, чуть ли не обнюхав весь документ и осмотрев её с головы до ног. Затем с брезгливой гримасой звучно проштамповал паспорт и крикнул: – Следующий!
Олеся, первая девушка города Тараза, моментально растеряла весь кураж, на глазах потускнела и пристыженно поплелась в зал ожидания.
Она прошла совсем рядом с Гординым, который стоял в плотной толпе встречающих, выглядывая дочь и усиленно стараясь не замечать находившегося в полуметре от него старого друга.
Он всё ещё не мог прийти в себя от услышанного.
Алла, его Алла, прилетает к его Юре!..
Юра Федорин собирается усыновить его внука Борю!!!…
Ну и дела!
Валерия Олеся увидела сразу, машинально отметила, что он слегка поправился, немного полысел, что выбрит плохо, что цветов у него в руках нет.
Валерий замахал рукой, неспешно приблизился, деловито чмокнул в щёку.
– Ну, как долетела, нормально? – поинтересовался он. Олеся, намеревавшаяся было поразить его подробностями своих драматических переживаний во время пролёта через зону турбулентности и даже заготовившая для пущего впечатления пару оригинальных, собственного изобретения эмоциональных выражений, неожиданно передумала.
– Нормально, – ответила она, гася улыбку.
– Ну вот и хорошо, – заключил Валерий. – Давай чемодан.
Алла всё не появлялась.
Угрюмо молчавший Гордин неожиданно хихикнул. Федорин удивлённо покосился на него.
– Ты чего, Вить? – озабоченно спросил он.
– Да ничего. Просто представил себе, как Людмила на всё это отреагирует…
Теперь уже смеялись оба. Воображения им было не занимать. Чем живее представляли они себе сцену объяснения с безумной гординской экс-вайф, чем больше красочных деталей добавляли в неё, тем больший безостановочный смех их разбирал.
Такими, хохочущими до упаду, и увидела их удивлённая Алла.
– Я ему всё рассказал! – выпалил Федорин, вытирая выступившие от смеха слёзы.
– Господи, как я счастлива, – шептала Алла, поочерёдно расцеловывая их, – что я уже здесь, что вы оба меня встречаете! Дорогие вы мои, любимые…
Гордин подхватил на руки очумевшего от всего происходящего Борьку, и все вместе весело зашагали к выходу.
Глава шестая
Фильм «Нескончаемые поиски любви». Подруга детства
Грусть подави и судьбу не гневиГлупой тоской пустяковой;Раны и шрамы от прежней любви —Лучшая почва для новой.И. Губерман– Короче, прокатила она меня, мать, по полной программе! – безутешным голосом сообщил Саня, машинально почёсывая при этом за ухом чёрно-белого кота Фёдора, отчего кот моментально разнежился, заурчал и бесстыдной пушистой кучей развалился у него на коленях. – Комплексует она, – пояснил Саня. – И ничего тут не поделаешь. Я у неё под мышкой прохожу. Она, конечно, конкретно не признаётся, но понятно, что дело в этом. Появляться ей со мной стыдно, я её понимаю. А мне, веришь, всё равно, какого она роста. Я, когда на неё смотрю, всё забываю…
При этих словах Фёдор от непрерывного почёсывания перешёл на особую вибрирующую низкую тональность, выпустил когти и с наслаждением впился ими в Санины колени. Саня взвыл, с возмущением сбросил оскорблённого кота и вскочил на ноги.
Внимательно слушавшая его Марина, верная Санина подруга и поверенная на протяжении всей его сознательной жизни, невольно усмехнулась.
– А откровенно с ней поговорить ты не пробовал? – спросила она.
– Я всё пробовал, – вздохнул несчастный влюблённый. – И так и сяк, всё бесполезняк. Я ей знаешь какие стихи писал! Классика! И ничего! Стихи берёт, а встречаться не хочет. Наотрез. Хочешь прочту?
– Хочу, конечно. – Марина вздохнула и устроилась поудобней. – Читай.
Саня отошёл на два шага и, тряхнув головой, начал читать. Читал он замечательно, вдохновенно, с характерной авторской, именно поэтической, а не актёрской, раскрашивающей слова интонацией:
От себя смешно скрываться,Угораздило влюбиться,Ну, куда теперь деваться,Не могу тобой напиться.Я – как пьяница запойныйС пересохшею гортанью,Весь я отдан, беспокойный,Неизбывному желанью.Эту страсть вовек не выбить,Пусть она мной верховодит.Мне тебя до дна бы выпить!Как от жажды скулы сводит!..Марина слушала его, чуть приоткрыв губы, завороженно ловя каждое слово.
– Очень хорошо. Ты – поэт, Саня, – певуче произнесла она, задумчиво разглядывая его своими тёмными глазами. – И этим всё сказано. Хочешь знать правду?
– Ага, – быстро кивнул Саня.
– Вика твоя при всём её росте до тебя просто недоросла, извини меня за парадокс. Она это чувствует и поэтому тебя боится. И она права. Ничего у вас не выйдет. Нестыковка, понимаешь?! У тебя стихи, а у неё баскетбол. Ты что-нибудь в баскетболе понимаешь?
– Нет, – честно признался Саня. – Я знаю, что надо мячом в корзину попасть.
– Ну вот, так же и она в стихах. Знает, что нужно, чтобы в рифму было.
– И что же делать? – беспомощно спросил Саня, вдруг мгновенно превратившись в того самого новичка-пятиклассника, который однажды раз и навсегда вошёл в её, Маринину, жизнь.