Происки любви

Глава седьмая

Мутотень

Монтажёр Люся, спокойная, полная женщина, работавшая с Гординым ещё со времён «Любви второгодника» и понимавшая его с полуслова, нажала на кнопку, и миловидное, обрамлённое тёмными вьющимися волосами лицо Марины – актрисы Кати Лобовой – застыло на экране, глядя на них с затаённой иронией.

– По-моему, сцена собралась? – вопросительно заметила Люся, оглядываясь на сидящих у неё за спиной Гордина и Юру Федорина.

Гордин промолчал, из чего опытная Люся тут же заключила, что сцена, с его точки зрения, ещё далеко не совершенна. Юра же не преминул высказаться.

– Катя очень хороша! – безапелляционно заявил он. – А Кирсанов ваш, по-моему, пережимает.

– Есть пара мест, – миролюбиво согласился Гордин, тоже почувствовавший несколько фальшивых нот в сцене.

Несмотря на это замечание, Алёша Кирсанов ему очень нравился. Мало того, у него был тайный замысел по его поводу.

Он предпринимал немало усилий, чтобы тот, уже достаточно громко заявивший о себе артист, всячески заинтересовался никому не знакомой дебютанткой Катей Лобовой, что было совсем нелегко, поскольку Кирсанов жил не один, а со своей бывшей однокурсницей, ныне известной эстрадной певицей. Но Гордин, тем не менее, при каждом удобном случае осторожно нахваливал ему Катю. Он знал по опыту, что общий градус картины может необычайно повыситься, если актёрское исполнение будет к тому же подкреплено личными взаимоотношениями артистов.

Похоже было, что в конце концов лёд тронулся. В последние дни, до того как картина встала, он всё чаще замечал, что в студийном буфете Алёша вроде бы случайно оказывался сидящим рядом с Катей. Поскольку раньше тот обычно предпочитал сидеть за столом вместе с каскадёрами, то это было вполне обещающим знаком. Правда, как отразится теперь на этих, находящихся в самом зачатке отношениях столь затянувшийся вынужденный перерыв, было совсем непонятно.

– Чуть перенервничал парень, – пояснил Гордин. – Но это небольшая беда. Мы его, во-первых, поправим на озвучании, а во-вторых, прикроем, у нас Кати полно, правда, Люся?

Люся не успела ничего ответить, так как в монтажной неожиданно объявился Речевский. Усы у директора студии висели сегодня как-то особенно уныло, и Виктору это сразу не понравилось. Эти усы издавна служили ему верным определителем директорского настроения. Не ошибся он и на этот раз.

– Плохи дела, ребята! – скорбно вздохнув, объявил директор. – У меня сведения практически из первых рук. Короче, инвестору не понравился материал, не хочет он финансировать. Так что съёмок пока не предвидится.

Соавторы переглянулись, переваривая услышанное. Новость была отвратительной. И сутью своей, и неожиданностью, и лишним напоминанием о полной зависимости от ненавистных нуворишей типа Аптекарева, малейшее изменение настроения которых моментально сводило на нет все отчаянные усилия по созданию замечательного по их обоюдному убеждению фильма.

– Как же так? – растерянно заговорил Гордин. – Он же вроде такой энтузиазм проявил! Что там произошло? Кто ему чего сказал?

Речевский развёл руками:

– Сего мне знать не дано. Пути господни, как известно, неисповедимы.

– А что именно ему не нравится? – прокашлявшись, спросил Федорин.

– Понятия не имею, – пожал плечами Речевский. – Этого мне тоже не сказали. Знаю только, что он считает эту затею пустой тратой денег. У меня, правда, есть одна мыслишка, как можно попробовать спасти ситуацию…

Директор замолчал, явно ожидая соответствующих проявлений интереса.

Однако ничего подобного не последовало. Гордину давно уже надоело в чём-либо подыгрывать какому бы то ни было начальству.

– В общем дело такое, – так и не дождавшись вопроса, несколько раздосадованно продолжил Речевский. – Аптекарев с большим пиететом относится к Нонне Поглазовой, помните, он интересовался, не снимается ли она у нас? Где-то они на какой-то тусовке встретились, как-то она ему запудрила мозги, короче, он не только финансирует её телепередачу, но даже, насколько я знаю, поддерживает это её движение – «Женское равноправие». В общем, если бы ты, Витя, поговорил с ней, дал бы ей что-то сыграть в картине, то я уверен, это бы в корне всё изменило.

– Исключено, – отрезал Гордин. – Нонну Поглазову я снимать не буду, так что говорить мне с ней не о чем. У меня, между прочим, и роли-то для неё нет, не говоря уж о том, что весь кастинг давно закончен и больше полкартины отснято. А выдумывать сейчас ради неё какого-то нового персонажа – это просто безумие. Кроме того, я вот чего не понимаю. Аптекарев большей части материала так и не видел. Просмотр у нас назначен через два дня, в четверг. По его личному пожеланию, правильно? Поэтому мы, собственно, здесь и торчим, готовимся, чтобы всё успеть собрать, звук подложить, показать в лучшем виде. Просмотра же, кажется, никто ещё не отменял?

– Пока нет, – угрюмо согласился Речевский, – но, я думаю, он отменит.

– Вот когда отменит, тогда и будем головы ломать. А может, он придёт, и всё хорошо пройдёт, разве так не бывает? Может, ему в этот раз всё очень понравится. Он ведь человек настроения, я так понимаю.

– Неправильно понимаешь, – покачал головой директор. – Он человек бизнеса прежде всего. И в Нонну Поглазову он вкладывается, поскольку считает её курицей, приносящей золотые яйца. Поэтому я тебе предлагаю…

– Давай, Володя, об этом больше не будем, – твёрдо сказал Гордин, одним взмахом руки уничтожая при этом становящийся всё более полнокровным призрак Нонны Поглазовой.

Призрак тут же с тихим всхлипом и улетучился.

– Этот вариант для меня закрыт, – удовлетворённо кивнул головой Виктор.

– Ну, как знаешь, – раздражённо пожал плечами Речевский. – Мне тебя всё равно не переупрямить. Потеряешь картину, вот и всё. Я могу ещё максимум месяц всё держать в замороженном состоянии. А потом придётся декорации ломать. Павильон простаивать не может. И где ты, спрашивается, за месяц деньги найдёшь? Знаешь, сколько я сил потратил, пока договорился с Аптекаревым?!

– Будет день – будет пища, Володя, – спокойно улыбнулся Гордин.

– Ну, как знаешь, – устало сказал директор и, не прощаясь, вышел из монтажной.

В комнате повисла нехорошая пауза.

– Что будем делать? – наконец как ни в чём не бывало осведомилась Люся. – Ещё раз посмотрим?

– Да нет, на сегодня хватит, – хмуро сказал Гордин, спокойствие которого испарилось в ту же секунду, как закрылась дверь за директором. – Продолжим завтра, с утра. Утро вечера мудренее. Ты, если можно, сбрось мне эту сцену на кассету, я ещё дома покручу, подумаю.

– Одномоментно! – кивнула Люся.

Они стояли с Юрой в вестибюле студии, не спеша расходиться, но и не произнося при этом ни слова. Они слишком давно знали друг друга, поэтому озвучивать текущие в одинаковом направлении мысли им не было нужды. Каждый из них прекрасно понимал, что гординское решение не идти на компромисс и не унижаться перед бывшей возлюбленной делало всю ситуацию с картиной ещё более драматической, но обсуждать это вовсе не собирались.

Юра, во-первых, по опыту знал, насколько это бесполезно, а во-вторых, на самом деле вполне разделял позицию друга. Появление на картине Нонны Поглазовой в самом разгаре производства могло иметь совершенно неожиданные последствия во всех отношениях.

– Мутотень какая-то! – в конце концов высказался Федорин, одним словом подытоживая всё происходящее.

– Чистая мутотень, – согласился Виктор.

Он не выносил подобные ситуации. Может быть, при каких-то других обстоятельствах он бы и подумал о роли для Нонны Поглазовой, которая, вполне возможно, даже украсила бы картину, но в данном случае он смутно чувствовал, что его в очередной раз пытаются втянуть в какие-то унизительные, неподобающие ему игры и инстинктивно отказывался в них участвовать.

В то же время было чертовски жалко картину. Не столько потраченных сил, энергии, времени, сколько того, что это столь тщательно продуманное, давно выстраданное, медленно, с остановками растущее громоздкое строительство вдруг окончательно прервётся, застынет, зарастёт бурьяном и превратится в собственные развалины, так никогда и не став тем стройным зданием, предназначением которого было всколыхнуть бурю эмоций в душах миллионов людей.

– Я поеду, Вить, – вопросительно пробурчал Федорин, потоптавшись на месте ещё какое-то время. – Я Алле обещал сегодня пораньше.

– Угу, – кивнул Виктор. – Езжай. Моя дочь не любит, когда её заставляют долго ждать.

Юра пропустил ехидную реплику мимо ушей, пару раз шмыгнул носом, что-то невнятное буркнул напоследок и незаметно исчез.

Гордин же ещё минут десять послонялся по вестибюлю, довольно бессмысленно переговариваясь со знакомыми, потом наконец решился и в отвратительнейшем настроении выполз на улицу.

Даже нежно любимый бежевый, кофе с молоком, «Форд-Таурус», верно ждущий его у студийных ворот, не смог изменить этого паскудного настроения ни на йоту.

В квартиру он вошёл в тот самый момент, когда вернувшаяся три дня назад из Пушкинского заповедника Настя, в одночасье превратившаяся из длинноногого худенького подростка в чрезвычайно ладную и даже утончённую барышню с такими же зелёными, как у матери, глазами, стояла у зеркала в прихожей, поудобнее пристраивая на плече гигантского размера папку с рисунками.

– Папа, привет! – обрадовалась она. – Я борщ сварила, возьми в холодильнике. Я побежала, у меня вечерние…

Она хотела сказать что-то ещё, но в это время в глубине квартиры настойчиво зазвонил телефон.

Настя отчаянно замотала головой, затем сделала изящный приглашающий жест рукой, тряхнула светлыми волосами, чмокнула Виктора в щёку, для чего ей даже не пришлось вставать на цыпочки, как раньше, и, проделав все эти незамысловатые манипуляции, улетучилась, надолго оставив в воздухе аромат «Ангела», своих любимых духов.

Виктор, так и не успев открыть рта, только вздохнул ей вслед, затем рванулся в комнату и сорвал трубку с назойливого аппарата.

– Ты откуда бежал? – саркастически осведомилась трубка. – Что-нибудь сгорело?

Виктор поморщился. Вальяжный голос в недрах трубки принадлежал Людмиле, его экс-вайф, обладавшей редкостной способностью звонить в самый неподходящий момент.

– Привет. Я только вошёл, – коротко ответил он.

– Гордин, нам надо срочно поговорить! – строго объявил голос, никак не отреагировав на эту реплику.

– О чём? – робко поинтересовался Виктор.

– О чём? – возмущённо переспросила трубка. – Он ещё спрашивает о чём! Или ты уже забыл, что у тебя есть дочь! Родная, между прочим, дочь! У которой ужас что происходит по твоей милости.

– Хорошо, – кротко согласился Виктор.

Главное в этих разговорах с Людмилой было не поддаться на провокацию, не дать втянуть себя в телефонные разборки, бросания трубок, перезвоны и все прочие вытекающие из этого радости.

– Что хорошо? – чуть потеплел голос.

– Завтра утром я заеду за тобой, отвезу тебя на работу, и мы по дороге всё обсудим, годится?

– Я тебя жду в девять часов, – помолчав немного, сказала трубка. – И не вздумай опаздывать, Гордин, сейчас сам знаешь какое движение, я из-за тебя выговоры получать не собираюсь. Пока.

Тут же раздались гудки, и Виктор облегчённо водрузил трубку обратно на место.

Тяжёлого разговора с экс-вайф об Алле с Юрой всё равно было не избежать, рано или поздно он всяко должен был произойти, это он прекрасно понимал, главное, лишь бы не сегодня, когда надо как следует обдумать всю эту катавасию с инвестором и финансированием.

Он переглянулся с Вовой, жизнерадостно раскачивающимся на жёрдочке, но однако с места не двинулся. Было что-то ещё, не дававшее ему покоя, некое постоянно зудящее раздражение, прятавшееся где-то в глубине, позади главных, клубящихся в голове мыслей. Виктор сосредоточился, пытаясь уловить это гнетущее ощущение и вытащить его на поверхность.

Не сразу, но в конце концов ему это удалось. Всё несколько прояснилось. Не дававший ему покоя зуд оказался последней, просмотренной в монтажной сценой. Что-то там было не то, в этой сцене, слишком быстро всё в ней происходило. Больно легко Марина предложила эту идею с африканской принцессой, и больно охотно Саня переключился на новый объект. Слишком всё просто, прямо кинокомедия какая-то. Нет, тут, безусловно, нужен воздух, чего-то в сцене явно не хватает, чтобы она зазвучала всерьёз, как надо.

Виктор достал кассету, на которую Люся переписала материал, вставил её в видеомагнитофон и уселся напротив с твёрдым намерением найти в пресловутой сцене ускользнувшую изюминку, сделать из неё маленький шедевр, который теперь, скорей всего, так никто и не увидит.

Намерению этому, однако, не суждено было осуществиться. Не успел Саня возникнуть на экране, как тут же неестественно вытянулся по диагонали и противно замелькал, мельтеша перед глазами.

Виктор выругался. Магнитофон портился уже далеко не в первый раз, на самом деле его уже давно следовало сменить, но некая сентиментальная инерция не давала ему это сделать. Слишком уж много было связано с этим старым видиком. Сколько ночей провели они вместе, сколько замечательных, любимых фильмов крутилось в его недрах, доставляя владельцу ни с чем не сравнимое наслаждение!..

Виктор встал с кресла и, ожесточённо крутя диск своего старого аппарата, набрал мобильный номер Гены, телемастера, с которым когда-то жил по соседству. Несмотря на переезд, он по старой привычке по-прежнему пользовался Гениными услугами, тем более что в связи с давностью знакомства их связывали почти приятельские отношения.

– Нет, проблем, Борисыч, – весело объявил Гена, выслушав сетования Гордина. – Завтра-послезавтра всё равно буду в центре, так что заскочу.

Делать было нечего.

Виктор подобрал дистанционное управление и выключил злополучный магнитофон. На телеэкране тут же появилось вполне пристойное чёткое изображение. Шла популярная передача «Что у нас вкусненького?».

Виктор, плотно сжав губы, уставился в телевизор. Белокурая ведущая, грудь которой нагло рвалась из тесной блузки, сладостно улыбалась ему с экрана.

Он очень хорошо знал эту ведущую. Он знал её наизусть – от хрипловатого гортанного голоса до скрытых от широкого телезрителя ямочек и родинок.

Передачу вела изменившая причёску и постаревшая разве что чуть-чуть, тут надо отдать ей должное, Нонна Поглазова.

Мутотень была полнейшая.

Глава восьмая

Встреча

Олеся шла по Тверской своей чуть танцующей походкой, с прямой спиной, по привычке гордо подняв голову и не обращая ни малейшего внимания на оглядывающихся на неё мужчин.

Эти полторы недели, прошедшие с момента её появления в столице, резко изменили все её привычные представления о жизни, ей казалось, что она повзрослела за это короткое время лет на десять, если не больше.

В первый же вечер обнаружилось, что жениться на ней Валерий отнюдь не собирается. Мало того, он с демонстративным спокойствием пояснил при этом, что на материальную его поддержку ей тоже нечего рассчитывать. На вопрос же, какую работу она, Олеся, может найти, не имея ни специального образования, ни московской прописки, он только нагловато усмехнулся, недвусмысленно давая понять, что при её-то внешности подобные проблемы решаются на раз.

Кончилась вся эта бурная долгожданная встреча тем, что Олеся, гордо хлопнув дверью, посреди ночи оказалась на улице и, пару суток проведя на вокзале, в конце концов сняла на окраине скудно обставленную однокомнатную квартирку, заплатив за месяц вперёд и оставшись тем самым почти без средств к существованию. Не без труда устроившись официанткой в небольшом ресторанчике «Тихий уголок», она довольно быстро уяснила, что на заработки эти прожить всё равно невозможно, тем более что половину вырученных чаевых ей приходилось отдавать лысоватому менеджеру Славе, с толстых губ которого никогда не сходила сальная, словно навечно приклеенная к ним улыбка.

Ситуация становилась всё более критической и неожиданно устаканилась всего лишь пару дней назад, после того как один из случайных посетителей, присмотревшись к девушке, предложил ей перейти работать в его клуб, обещая намного более высокую зарплату. Одновременно, благодаря новой подружке Зульфие, поварихе всё в том же «Тихом дворике», Олесе вот-вот должна были выдать справку в милиции о временной, полугодичной регистрации по её, Зульфии, адресу, что, соответственно, придавало ей некий официальный статус, позволяющий, по крайней мере, не прятаться от вездесущих ментов, намётанным глазом вылавливающих в столичной толпе незарегистрированных, а стало быть, подверженных штрафам, высылкам и прочим унижениям приезжих.

Нынче, получив расчёт, Олеся впервые за прошедшее время оказалась наконец-то в центре города. На новую работу ей надо было выходить только через два дня, и сейчас она с удовольствием вышагивала по тротуару, разглядывая роскошные витрины дорогих магазинов и наслаждаясь тёплым, золотистым осенним днём.

Олеся была так счастливо устроена, что любой пустяшной детальки, чем-то особо выразительным привлёкшей её внимание, как, скажем, переливающейся на солнце капельки, чудом сохранившейся от недавно прошедшего дождя и зависшей в уголке загнутого дубового листика, было порой вполне достаточно, чтобы вызвать в ней восхищённо-восторженное состояние. Причём подобное состояние потом ещё долго, по инерции, владело ею после того, как и листик этот, и эта капелька давно уже исчезали из памяти, и сама она, ежели бы кто спросил, явно затруднилась бы объяснить, отчего пребывает в подобном замечательном настроении.

Сегодня же ей вообще всё нравилось, всё было выпукло, ярко, необычно. Было такое чувство, как будто кто-то внезапно изменил чёрно-белое изображение на цветное, и теперь она распахнутыми глазами впитывала в себя эти новые, заполняющие всё её существо краски, подставляла щёку нежно касавшемуся её ласковому солнцу, умилённо любовалась узорчатой тенью от дерева на неожиданно выбеленной ярким светом стене старинного здания.

– Ваши документы, девушка! – произнёс строгий голос, мгновенно возвращая Олесю к суровой действительности.

Цветное кино разом закончилось, изображение вновь стало даже не чёрно-, а серовато-белым.

Голос принадлежал тщедушному с виду белобрысому пареньку, одетому в милицейскую форму. Рядом с ним стоял второй мент, чуть покрупнее, курносый и веснушчатый, неприязненно разглядывающий её.

Олеся, нервничая, извлекла из сумочки все свои документы, включая школьный аттестат зрелости, удостоверение какого-то казахского учреждения, где она одно время работала секретаршей, читательский билет Таразской городской библиотеки, а также аккуратно сложенную в четырёх местах справку о том, что паспорт её находится на регистрации в отделении милиции Кунцевского района города Москвы, и молча вручила всю эту кипу милиционерам.

Оба с подозрением воззрились на полученные бумаги.

– Это шо такое, это ж не паспорт! – резонно заметил белобрысый, раскрывая удостоверение и тщательно сличая фотографию с оригиналом.

– Регистрация где? – спросил веснушчатый, плохо выговаривая букву «г», отчего вопрос прозвучал почти издевательски: «Рехистрация хде»?

– Понимаете, – волнуясь, начала объяснять Олеся, – я сдала паспорт в милицию на регистрацию, они сказали, в конце недели будет готова. Я завтра должна получить. Вот тут справка есть.

– Справка про то, что нет справки! – съязвил веснушчатый и гоготнул в восторге от собственного остроумия. – Значится, нет рехистрации! – с каким-то затаённым злорадством заключил он, успокоившись.

– А билет где? – спросил белобрысый, разворачивая справку и зачем-то рассматривая её на свет.

– Какой билет? – не поняла Олеся.

– Билет в Москву, когда приехала?

– Вот он! – Олеся судорожно вытащила по счастью сохранившийся авиационный билет.

– Так, – удовлетворённо крякнул веснушчатый, быстро выхватывая билет у неё из рук. – Просрочено!

– Что просрочено? – опять не поняла Олеся, на глаза которой уже стали наворачиваться слёзы.

– Постановление правительства Москвы – положено только три дня без регистрации! – торжествующе объяснил белобрысый.

– А у тебя вон уже две недели будет, – добавил веснушчатый, переходя на «ты». – И паспорта нет. Пройдём!

И, крепко ухватив Олесю под локоть, он потянул её к припаркованным неподалёку милицейским «Жигулям».

– Никуда я не пойду! – звеняще выкрикнула Олеся, беспомощно оглядываясь по сторонам. – За что?! Я же объяснила! Я ничего не сделала. Вон справка, там всё написано!

Однако попытки её привлечь внимание общественности никакого результата не возымели. Народ плавно и равнодушно обтекал всю троицу, никак не задерживаясь и не проявляя ни малейшего интереса к происходящему, что легко объяснялось привычной обыденностью подобной картины для москвичей.

– Лучше делай, шо те ховорят, – угрожающе зашипел веснушчатый, – а то захремишь на всю катушку за супротивление!

– Не переживай, там разберёмся, – осклабился белобрысый, подхватил её с другой стороны, и оба повлекли отчаянно упиравшуюся Олесю к машине.

Неизвестно что бы дальше произошло с бедной Олесей, проклинавшей ту злополучную минуту, когда ей взбрело в голову поехать прогуляться по центру без паспорта и регистрации, если бы вдруг на пути к милицейскому транспортному средству не выросла изящная девушка, решительно преградившая путь представителям власти.

– Вы что делаете! – возмущённо сказала она, тряхнув светлыми, завязанными в хвост волосами. – Я всё слышала! Вы чего к ней придрались?!