– Хватит уже, наверное, Буйвол водить меня за нос, – грубо бросил предводитель жестких преступников, – а рассказывай уже, как именно было дело.
Огромный мужчина виновато потупил опечаленный взор, уставил его в начищенное до блеска половое покрытие и слегка охрипшим голосом выдал страшную тайну, примерно им хранимую и пронесённую через долгие годы:
– Извини, Босс, но ты ведь меня знаешь: врага – пусть то будет хоть мужчина, хоть женщина – я для тебя разорву голыми руками, без никакого оружия; не получится – грызть буду оставшимися зубами. Но маленькую, ни в чем неповинную девочку?.. Её я просто не смог. Прости, но это единственное, в чем ты смог бы меня упрекнуть. Я еще в тот вечер хотел тебе представить справедливые возражения и заявить, что не смогу поступить против совести; но я предположил, что в любом случае ты убьёшь её сам или поручишь кому-то другому. Не знаю почему, но я ужасно пожалел ту девчушку и попросту не смог допустить, чтобы с ней случилось хоть что-то плохое. Эх! – он печально вздохнул. – Вот поэтому-то я и увел несмышлёную малютку от вас подальше, спрятал в придорожной канаве и велел сидеть тихо. Я в тот раз почему-то подумал, что невинная дочка не должна отвечать за проделки мерзопакостного, гнилого папаши: мала она слишком была в то суровое, свирепое время.
– Зато теперь «вертлявая сучка» выросла, – резко оборвал его преступный авторитет, – а что, если ей вдруг захочется отомстить? Видишь: она даже специально с американцем связалась; а от заморских, напыщенных «не?русей» всегда можно ждать только единственного – больших неприятностей. Однако… – Вацек понизил голос до полушепота и придал лицу заговорщицкий вид, – с другой стороны, может не так уж и плохо, что девка осталась живой, а?
– Не понял? – теперь пришла очередь удивляться униженному громиле. – Ты же меня только что презренным предателем чуть ли не объявил?
– Да, ладно, ты… успокойся, – промолвил Валерий более дружественно, но продолжая сохранять мимику полной таинственности, – помнишь, когда мы убивали прежнего босса, я тогда ему, поганому выродку, предъявил, что он «закрысил» себе некие таинственные сокровища, строгий секрет которых ему по случаю удалось раздобыть – это когда мы разграбляли затерянную в лесах славянскую деревушку. Я тогда еще подумал, что он просто не хочет ни с кем делиться, и – если ты не позабыл? – подверг его жестким, попросту нечеловеческим, пыткам, силой пытаясь вырвать у него ревностно хранимую тайну, нет! Я не думаю, что после стольких перенесенных страданий, он смог бы и дальше стойко держать при себе любые, даже самые сокровенные, мысли. Но, знаешь ли, Буйвол, что он в тот раз мне все-таки рассказал?
– Нет, – откровенно признался Копылин, выражая звероподобным лицом крайнее, едва ли не полное удивление, – мне это неизвестно. Ты сам тогда с ним всё время о чем-то шептался; я же только помог его захватить и за весь период продолжения пытки преспокойненько находился на улице, – здесь необъятный детина на секунду остановился, а затем, как будто что-то неожиданно вспомнив, воскликнул: – Точно! Ты же сам к нему никого не пускал – сказал, типа, только ты сможешь обойтись с ним, согласно и наших традиций, и его высокого положения.
– Правильно, – согласился босс ивановской мафии, хитро прищуриваясь, – я вполне справедливо предположил, что при большом собрании отпетый мерзавец не посчитает нужным со мной откровенничать, – и более печально, – как же я ошибался, ведь, оказалось, Елисеева Димку мы «убирали» как раз таки за ту непростительную провинность, что он каким-то непостижимым образом сумел уничтожить документ, указывавший на истинное расположение, где спрятаны несметные древнерусские ценности. И вот теперь я думаю, что с его преждевременным убийством мы тогда немного погорячились – а знаешь почему?
– И тут я не в силах разумно ответить, – не менее честно признался огромный бандит, продолжая стоять перед пытливым товарищем с низко опущенной головой и застенчивым видом.
– Теперь я попросту убежден, – снова нахмурился Вацек, но уже не испытывая гнева по отношению к Буйволу, а предаваясь исключительно мыслям, ведущим в славное прошлое, – что Елисеев в то далекое время не просто уничтожил ту карту, нет! Он сумел разгадать, где скрыто сокровище. Однако наш прежний босс, как известно, не славился аналитическими способностями, – за что он, кстати, и поплатился! – поэтому и не рассмотрел тогда столь значимой перспективы, а велел просто-напросто взять да и Димку убить. Хотя если бы мы на него в те времена как следует надавили, то мы бы давно уже владели несметным богатством и ни в чем не нуждались.
– Но мы вроде и так не особо бедствуем, – само собой вырвалось у Копылина, сразу же зажавшего себе рот огромной ладонью.
– Я как раз сейчас не про это, – усмехнулся Вацек невольному движение могучего человека, не без прикрас будет сказано, просто залоснившийся от того благоговейного трепета, какой внушал даже необъятному, тупому громиле, – я просто размышляю, – он взял короткую паузу, пристально поглядел на преданного соратника и задался справедливым вопросом: – Смогу ли я теперь, после того что мне только что стало известно, полностью доверить тебе затаённые мысли?
– Ну?.. – Иван виновато отвел в сторону взгляд, наполненный смущённой стыдливостью, – ты же меня знаешь давно, словно облупленного… короче, за исключением девчонки, я не подвёл тебя больше ни разу.
– Хорошо, – окончательно вдруг решившись, промолвил Валерий, – все равно у меня нет никого другого, кого бы я взял с собою в подельники, причём на важное, «стрёмное» дело. В общем, слушай, какая меня посетила идея, – он приблизился ближе и дальше говорил заговорщицким полушёпотом: – Тогда наш босс-дурак, являясь человеком недальновидным, не разобрался досконально в сложившейся ситуации и, считая Елисеева гнусным предателем, велел его «замочить»; не спорю – он поступил целиком справедливо. Однако он даже не догадался, что, прежде чем приводить приговор в исполнение, необходимо было гнилого отступника как следует допросить, применив к нему небезосновательное, болезненное пристрастие. Эх! Знай я в те далекие времена истинные обстоятельства запутанного, сложного дела – я бы, безусловно, так бы и поступил; но теперь-то чего причитать: надлежащий момент упущен, и достаточно основательно. Между тем мне почему-то кажется, что не все еще до конца потеряно, потому как, скорее всего, Димка успел раскрыть страшную тайну своей маленькой дочке – я почему-то в этом просто уверен! – и теперь она единственный человек, знающий тайну потерянных, древнерусских сокровищ.
– В положенном случае она давно ими воспользовалась, – неожиданно для себя самого Копылин высказал здравое замечание, не лишенное осмысленной логики.
– Вот зачем ты мне сейчас это сказал? – предводитель ивановского «преступного братства» едва не поперхнулся и одарил неизменного сообщника взглядом свирепым, ежели не зловещим, от какого тому вдруг то?тчас же захотелось провалиться на месте, – хотя… – сразу найдя решение, через секунду продолжил Валерий, – если она их достала, мы попросту возьмем да и вырвем у «маленькой сучки» то, что, между прочим, принадлежит нам по первостепенному, изначальному праву.
Глава V. Допрос с пристрастием и новая жертва
Хотя Денис и считался человеком, подозреваемым в одном из самых жестоких и отвратительных преступлений, но официального обвинения предъявлять ему пока не решались, а доставив предполагаемого маньяка в районный отдел, каждый попросту занялся исполнением основных, повседневных обязанностей. Единственный, кому было надобно больше всех, подполковник Карелин ходил по кабинетам и, страшно нервничая, уговаривал вышестоящее руководство немедленно приступить к более активным действиям и основательно допросить «презренного негодяя». Более разумные высокопоставленные начальники, зная недалекий ум Германа Петровича, только отмахивались, словно бы он являлся какой-нибудь назойливой мухой: они-то прекрасно осознавали, что построить откровенный, признательный разговор на пустом месте в настоящем случае навряд ли получится.
Так Градов и просидел в одном из кабинетов оперативного состава весь истекший день, а впоследствии остался в райотделе и «на? ночь». Начальнику поселкового отделения ничего другого не оставалось, как отправиться домой отдыхать. Предполагаемый допрос опаснейшего преступника было решено отложить до утра: с областного управления ожидался приезд сведущих, наиболее профессиональных, сотрудников, которые, сверх всего прочего, должны были привести с собой полиграф, спокойно развязывающий языки и самым отчаянным молчунам, и прожженным, матёрым преступникам.
Вот и настал решающий день в судьбе молодого оперуполномоченного, когда от одного его неверного слова могла полностью поломаться вся его дальнейшая жизнь. Не стоит говорить, что он, немного уже знакомый с методами и правилами, какие применялись в органах внутренних дел, чувствовал себе несколько неуютно, неуверенно, да и что там говорить, был подвержен отчаянному, безотчётному страху, и давно уже прощался как с полицейской карьерой, так и со счастливой, драгоценной свободой. На протяжении прошедшей ночи, показавшейся безмерно продолжительно долгой, как он не пытался, ему так и не довелось сомкнуть затуманенных глаз; словом, к наступившему у?тру не выспавшийся юноша, мало того что выглядел отчаянно перетрусившим, так еще и был выжат словно лимон, утративший всяческую возможность достойно сопротивляться. Как распорядился начальник местного отдела внутренних дел, «от греха подальше…», молодого человека в добровольно-принудительном порядке перевели на ночь в одну из одноместных камер, предназначавшихся для буйных административно-задержанных. Как ни негодовала возмущённая душа юного полицейского, но, скрепя сердце, ему всё-таки пришлось подчиниться.
Он думал, что им займутся с самым рассветом (ну, или чуточку позже?); впрочем, неумолимое время потихонечку шло, а к нему так никто и не соизволил спуститься. Страшно хотелось и есть и пить, однако про Градова словно забыли, лишив его даже самых необходимых потребностей, необходимых для нормальной жизнедеятельности молодого, всё еще росшего, организма. По его мнению, пренебрежительное отношение было нисколько не удивительно, ведь другие полицейские считали его теперь не просто «неоперившимся» юнцом, еще не укоренившемся в коллективе, но еще и (по всеобщему убеждению?) он оказался жестоким маньяком-убийцей, обманным путем затесавшимся в их дружное полицейское братство.
Вот таким невеселым мыслям подвергал себя переволновавшийся парень, когда в половине одиннадцатого в камеру вошел начальник уголовного розыска, сопровождаемый оперативником, прибывшим из областного центра, и, разумеется, господином Карелиным.
– Меня зовут Сазонов Михаил Александрович, – представился незнакомый мужчина, казавшийся над остальными главным как по чину, так в точности и по званию, который без особых предисловий сразу взял инициативу в искусные и умелые руки, – я подполковник полиции и курирую преступления, связанные со всеми убийствами и жестокими изнасилованиями. Как ты понимаешь, – офицер, по сути, не церемонился, – в ближайшее время нам предстоит с тобой плотно и тесно общаться, пока мы не сдвинемся с мертвой точки и не придем к устраивающему всех безоговорочному консенсусу. Первым делом спрошу: тебе не в чем перед нами открыться? Если есть, то лучше признайся сейчас; в означенном случае мы еще как-то сможем тебе помочь, потом же, не сомневайся, будет намного труднее. Ну так как, есть ли нечто такое, что сильно тяготит твою смятенную душу?
Опытный офицер, он отлично знал оперативное дело, проведя на службе в органах внутренних дел лучшие годы насыщенной жизни. Достигнув тридцатисемилетнего возраста и выследив не одного закоренелого, отъявленного преступника, считавшего себя чересчур хитроумным, офицер отлично разбирался и в человеческой психике, и в эмпирической психологии, почему и был назначен на столь ответственное направление в оперативных расследованиях. Статными внешними данными он выдавал привлекательного человека, следившего за подтянутой фигурой и уделявшего немалое время активным занятиям спортом: высокий рост гармонично сочетался с натренированным крепким телосложением; ухоженное лицо отдавало бронзовым оттенком смуглого цвета кожи; серые глаза по краям были чуточку карими, а пронзительным взглядом могли поведать, что их обладатель отличается пытливым умом и расчётливым разумом; нос – в целом прямой, лишь к концу виделся несколько вздернутым, передававшим некую капризность своевольной натуры; средние уши, представлялись чуть оттопыренными и ничуть не скрывались за короткой стрижкой густых и черных волос; мясистые губы прикрывались аккуратно-подстриженными усами. Строгое одеяние областного сотрудника представлялось дорогим коричневым костюмом, отлично сочетавшимся с ослепительно белой рубашкой, украшенной изящным, в небольшую крапинку, галстуком. Глядя на опрятного, превосходно сложённого, человека, складывалась всесторонне оправданная оценка, что перед тобой находится не сотрудник, лишь неплохо знающий розыскное дело, а скорее, «сплошной механизм», отлично функционирующий и прекрасно во всём разбирающийся.
Именно такое впечатление и утвердилось в сознании молодого оперативника, вследствие чего поникшая душа у него загрустила значительно больше; говоря иначе, у него начинало складываться определенное мнение, что с помощью его непосредственного руководителя и начальника уголовного розыска ивановский оперативник сможет склонить его признаться в чем угодно, и даже в том неочевидном факте, что он каким-то непостижимым образом причастен к разрушению двух башен Всемирного торгового центра, ну, или в крайнем случае к нашумевшему убийству американского Кеннеди. Объятый страхом и колотившей нервозной дрожью, молодой человек отчётливо понимал, что действенной помощи ему дожидаться попросту неоткуда, – машинально он замкнулся в себе и приготовился выдерживать сокрушительный психологический натиск, непередаваемый никакими человеческими словами. Наверное, именно поэтому на заданный подполковником вопрос он ответил и злобно, и неприветливо, сжимаясь словно загнанный в угол дикий зверек (парень опустил книзу глаза и насупил лицо) и выдавая встревоженное состояние дребезжащей интонацией голоса:
– Я ничего не делал и раскаиваться мне не в чем. Вы собрались «повесить» на меня очередное, нераскрывающееся убийство; ну, так что же… дерзайте. На то воля ваша.
– Ты давай здесь не умничай, – грубо оборвал его Герман Петрович, в присутствии областного оперативника не решившийся рыкнуть, по обыкновению, грубо, – следы преступника ведут к твоему поселковому дому, а там обрываются. Сие, «поганый негодник», может означать только единственное – ты и есть тот самый жестокий убийца!
Ивановский подполковник одарил неугомонного, но не отличавшегося большим интеллектом начальника откровенным, «остужающим» взглядом, яснее-ясного говорившим, что тот значительно опережает события, да и попросту суется в чужое дело; другими словами, офицер очень пожалел, что позволил ему участвовать во время допроса. Тем не менее вслух он заносчивому самодуру ничего не сказал, а, отвернувшись к Денису, спокойно промолвил:
– Согласишься ли ты – если к тому возникнет необходимость – пройти полиграф и ответить через него на интересующие нас простые вопросы?
– Конечно, – не задумываясь, выпалил молодой человек, придавая произнесённым словам как можно большей уверенности, – мне скрывать нечего, и я готов на любые, правомерные процедуры, лишь бы доказать свою полную невиновность. Я сам не понимаю, как вдруг стало возможным, что следы маньяка-убийцы привели к моему временному жилищу? Очевидно, меня просто кто-то слишком сильно желает подставить?.. – пожал он, недоумевая, плечами.
– Но зачем? – вмешался в разговор Бесстрашный, выгодно отличавшийся от Карелина более покладистым характером и непременным желанием докопаться именно до истины, а не «загрузить» на преступление первого человека, попавшего под лёгкое подозрение. – А главное, кому – такое! – вообще могло прийти в голову?
– Я не знаю… пока, – понуро опустив взъерошенную голову, продолжил Денис подрагивать нервными нотками, – но непременно хочу это выяснить…
Договорить он не успел, так как Герман Петрович, никак не реагировавший на мимику ивановского сотрудника и считавший себя непревзойденным мастером развязывать несловоохотливым преступникам языки, грубо оборвал недосказанную реплику и, придавая лицу звериное выражение, гробовыми интонациями зло прорычал:
– Хватит нам «ваньку валять»! Мы всё уже хорошо себе представляем, – что именно ему известно, уточнять он не потрудился, полагая, что одного, по его мнению сильного, утверждения будет более чем достаточно, – и все равно тебя, «поганого мерзавца», засадим – доказательств хватает! Давай уже сознавайся и сэкономь нормальным людям их драгоценное время! У нас и без тебя, «паскудный ублюдок», рабочей мороки хватает!
Областному оперативнику, видимо, сталось в диковинку видеть подобное проведение следственных действий, и он, опешив от удивления, ошарашенный, уставился на – «целого»! – начальника поселкового отделения, явно не понимая – как?! – неотесанный, невоспитанный человек смог дослужиться до столь высокого чина. Вместе с тем, верный служебному долгу, он все-таки посчитал, что просто обязан осадить бесцеремонного, бесстыжего грубияна.
– Товарищ подполковник?! – сведя к переносице брови, придал он мелодичному голосу металлических ноток и, нарушая основные, допустимые инструкции, грозно воскликнул: – Что Вы себе позволяете?! Достоверно еще не установлено, что молодой человек имеет какое-то отношение к совершенному преступлению, и мы пока еще не знаем, является ли он лицом, причастным к раскрываемому убийству. Если вы не поняли, сейчас мы пытаемся разрешить сомнения, возникшие касательно некоторых странных событий. Прошу Вас не вмешиваться, в противном случае, я буду вынужден поставить вопрос, чтобы Вы незамедлительно покинули допросное место. Пока же отойдите в сторону и не мешайте, пожалуйста, устанавливать основные обстоятельства и без того неординарного дела.
Для более грамотного областного оперативника было дико и непривычно вести межличностные трения в непосредственном присутствии лица, подозреваемого в совершении преступления; однако, вопреки всем принятым правилам, он никак не мог допустить, чтобы своенравный, считавший себя мелким царьком, начальник мешал ему соблюдать необходимые процессуальные меры и служебные предписания. Неудивительно, что его стойкое терпение лопнуло сравнительно быстро и что он начал выговаривать «самодурящему» начальнику о неправомерных, неправильных действиях, мешающих общему розыскному делу. Он не сомневался в его способностях выводить на откровенный разговор людей низких социальных прослоек; но здесь перед ними предстал человек совсем другого склада, причем сам являвшийся оперативным сотрудником, а с ним привычные методы, каких обычно придерживался Карелин, были просто недопустимы. Герман Петрович, конечно, ничего из перечисленного никогда бы не осознал, несправедливо предполагая, что ивановский «хлыщ» хочет заграбастать себе его личную славу, непременно последующую после раскрытия необычного, небывалого ранее, преступления; его же – прославленного сотрудника, опытного специалиста, тёртого и заматерелого! – хотят обойти стороной и позабыть в раздаче лавров победителям, непревзойденно сумевшим вывести «на чистую воду» жестокого душегуба, очередного маньяка-убийцу. Основываясь именно на предвзятых предубеждениях, ошибочных и пристрастных, он и остался крайне недоволен пламенным изречением, поступившим от областного «начальниЧка» (так он его про себя называл); однако, несмотря на заносчивый, вздорный характер, ко всеобщему удивлению, возражать Карелин ему не отважился, а придав озлобленному лицу обиженную, крайне недовольную, мину (вероятнее всего, понимая, что власти у его оппонента немного побольше), отошел немного в сторонку и уселся на разложенные нары, предоставив тому воочию продемонстрировать, как именно необходимо поступать в означенных случаях.
Сазонов не заставил себя долго ждать и то?тчас же высказал предложение, в сложившейся ситуации показавшееся ему приемлемым и наиболее здравомыслящим:
– В таком случае, когда все наконец-то наговорились, – он недобрым взглядом окинул поселкового подполковника, – тогда уже можно пройти в комнату для допросов и продолжить нашу беседу в специально предназначенном помещении. В нём установлены видеокамеры, постоянно ведется фиксация, и никому не придет в голову слишком уж своевольничать, – намек относился явно к Карелину, на что тот лишь презрительно фыркнул, а ивановский оперативник продолжал, обращаясь уже лично к Денису: – Мы хотели дать тебе, Градов, шанс облегчить незавидную, печальную участь, поэтому и пытались поговорить вначале именно здесь; но раз ты всесторонне уверен, что за тобой никаких потаённых грехов не тянется, то мы сразу же начнем процессуальную процедуру, как принято по законным, установленным правилам.
– Не возражаю, – утвердительно кивнул головой молодой человек, волею сурового случая попавший под сложное подозрение и готовый выполнять любые условия, только бы оправдаться в запутанной, непредвиденной ситуации, – я сделаю все от меня зависящее, чтобы вы мне в конечном итоге поверили, – я никого не насиловал, а также не убивал.
Засим разговор, проходивший в подземной камере, посчитался законченным, и все четверо полицейских направились в специальное помещение, надлежаще оборудованное для подробного фиксирования допросной процедуры дознания, где каждое лишнее слово (либо же действие) могло стать роковыми как для одной стороны, так в той же мере и для иной.
Квадратная комната, в которой четырем полицейским предстояло находиться всё ближайшее время, угадывалась небольшими размерами, была слегка затемнённой, а еще и окрашивалась в серый, невзрачный, пугавший оттенок; в самом центре угрюмо стоял металлический стол, слегка удлинённый и надежно прикрученный к полу, с каждого торца прочно крепились две табуретки; никакой другой мебели в помещении не было, а на единственном небольшом окошке нагнетала невеселые мысли прочная, стальная решетка. Прямо посередине стола, разделённого на две части невысокой перегородкой, красовался портативный аппаратик, в простом обиходе именуемый «полиграфом». Дениса усадили на табурет, оказавшийся ближе к выходу, а областной оперативник специально уселся под единственным оконным проёмом, чтобы поступавший свет падал на лицо подозреваемого, не позволяя ему утаивать игру мимики и чтобы сам он имел выгодное преимущество, оставаясь в полузатенённом пространстве. Остальные участники следственного действия расположились, кто где: Бесстрашный, сложив на груди руки, застыл в центре маленькой комнаты, но немного сбоку от протянутого стола; Карелин, скрестив за спиной ладони, отошел к окну и придал себе отречённый вид, будто внимательно изучает голубое, бескрайнее небо, мизерным клочочком виднеющееся снаружи.
– Давай, Градов, первым делом поговорим без детектора лжи, – постепенно переходил Сазонов к активной части допроса, – попытайся нам все-таки объяснить: как же так получилось, что следы преступника привели к твоему поселковому дому? Сразу поясню, что, кроме служебной собаки, ситуацию вокруг внимательно изучил специальный сотрудник-эксперт и дал однозначное заключение, что следы обуви, найденные в месте совершения преступления и обнаруженные у твоего жилища, – они полностью идентичны. Сверх прочего, он утверждает, что отпечатки подводят к твоему дома, а затем обрываются на территории приусадебного участка. Как ты понимаешь, сделанное наблюдение может означать только одно…
– Что преступник непременно побывал внутри помещений, – договорил за подполковника младший оперуполномоченный.
– Не исключается, – наполовину согласился более опытный офицер, утвердительно кивнув головой, – именно поэтому с тобой и не стали разговаривать сразу, а ожидали официального заключения; но теперь уже имеются полные доказательства, что маниакальный убийца, бесспорно, побывал рядом с твоим служебным жилищем.
– То есть, – ухватился Денис за последнее изречение, словно током прошедшее через молодое, подвижное тело, – Вы сказали, что преступник дошел до приусадебного участка, но у Вас нет полной уверенности, что он заходил вовнутрь ветхой…
– А чему, собственно, ты удивляешься? – вдруг резко повернулся скучавший Карелин, как не покажется странным, высказавший невольную мысль, хотя и отдававшую провинциальной простотой, но в большей или меньшей мере логичную: – Ты «замочил» развратную потаскуху, поглумился над ней – как следует! – затем бросил, покойной, в лесу, а сам отправился домой, но зайти в жилые помещения не успел, так как тебе поступил от меня срочный вызов, требовавший немедленно выходить на работу.
Еще с вечера у Градова забрали на экспертизу личную обувь, и теперь его вновь обуяли страшные подозрения: не окажется ли так, что специалист криминальной службы даст заключение, что она идентична и полностью совпадает? В положительном случае, он действительно будет целиком потерянным для общества человеком: при вновь открывшихся обстоятельствах как-нибудь оправдаться и доказать невинную непричастность – эх, не останется практически никакой возможности. Он снова помрачнел и, печально загрустив, опустил книзу ясные очи, неожиданно наполнившиеся безутешными, скупыми слезами.
– Что говорит эксперт? – едва выдавил из себя молодой человек, еще больше начинавший поддаваться нервозной дрожжи, лихорадочно теребившей сильное тело, и ожидавший, что вот-вот будет поставлена окончательная точка в его печальной судьбе и несостоявшейся полицейской карьере.
– Он дает однозначное заключение, что подошвы не совпадают, – спокойным голосом промолвил оперативник, прибывший в районный отдел прямиком из Иванова.
