Хозяин принял купюру, низко поклонился и пошел к телефону.
43
Юный Джанго Фериа, придя из школы, обнаружил в материнской гостиной двух незнакомцев. Один высокий, красивый, с накладной бородой, другой еще выше, брюнетистый и весь в черном, в мягких коротких сапожках. Его светлые северные глаза, глядящие с ледяной беспощадностью, поразили Джанго, и он спросил:
– Это кто?
– Помолчи, – сказал отец, надевший, как сразу заметил сын, чистую рубаху с бахромой, приберегаемую обычно для поминок и больших праздников. Джанго смекнул, что незнакомец, должно быть, важная шишка, но вдумываться в это не стал – в сельской школе его учили не думать, если тебя об этом не просят. Тут как раз вошла его старшая сестра Миранда и встала в дверях, как живая картинка, потряхивая своей буйной гривой, – для крестьянки высокая, для аристократки не очень. Сквозь тонкую сорочку просвечивали маленькие острые груди; ноги, скрытые длинной тяжелой юбкой, оставляли куда больше простора воображению.
– Ты что натворил, отец? Кто эти люди? – В ее голосе звучала тревога, но глаза давали понять, что она не станет противиться, если ее отдадут одному из этих мужчин, а то и обоим – только не одновременно, что нет, то нет.
Антонио Фериа, потирая небритый подбородок, налил себе стаканчик узетты. Ярость в нем боролась с апатией.
– Все очень просто, – проворчал он. – Пойдешь вот с ним, – он указал беспалой правой рукой на Гарольда, – на праздник к сеньору Лувейну. Он будет подавать цыпленка терияки вместо Джовио – тот в деревне недавно, сеньор Лувейн не знает его, – а ты, как обычно, лепешки на сале. Понятно?
– Он тоже у нас будет жить, в деревне? – спросила Миранда, с интересом глядя на Гарольда.
– Нет. Он охотник, приехал издалека.
– На кого же он охотится?
Антонио страдальчески отвел взгляд, налил себе еще и сказал:
– На патрона. Лувейна.
– Отец! Ты хочешь предать сеньора Лувейна, который сделал столько добра и нам, и всей деревне?
Антонио пробурчал что-то и пошаркал ногами по земляному полу. Он уже износил несколько пар башмаков типа «свиная ножка», купленных задешево на рынке в Санта-Каталине, шаркая в них по двору.
– Разве у меня есть выбор? – вопросил он. – У него карта предателя, а ты знаешь, что полагается за отказ кого-то предать, когда тебе такую показывают.
– Да, похоже, выбора у нас нет, – согласилась Миранда. – Но как мы через охрану его проведем?
– Он предъявит удостоверение Джовио.
– Так в Джовио росту всего пять футов!
– Значит, он сгорбится. А ты повиляй охранникам бедрами – ты знаешь, как это делается, мне соседи рассказывали. Покажи ему заодно, как шаркать ногами.
– Ладно, пошли, – сказала Миранда Гарольду. – Посмотрим, что можно сделать.
– Ну, я пошел, – сказал Гарольд Альбани.
– Помнишь план виллы? В поезде мы не успели как следует его изучить – там все дрались из-за сэндвичей и дурацкий заклинатель змей притащился.
– Ничего, я помню. Ты правда думаешь, что это сработает?
– Конечно. Он ничего не заподозрит, пока ты не продырявишь его. Помнишь, как активировать костюм хамелеона? Револьвер у тебя заряжен?
– Само собой. Ты где будешь?
– Вернусь в таверну. Попью кофе и погрызу ногти, пока ты не доложишься.
– Или пока кто-то другой не придет с докладом.
– Не говори так, не к добру это. Счастливо тебе. Ни пуха ни пера, как охотники в старину говорили.
Миранда взяла Гарольда за руку.
– Идем уже, – сказала она – на удивление женственно, хоть и резко.
44
– Нет. Согнись пониже и ногами вози что есть мочи.
Репетиция проходила в спальне Миранды, маленькой хижине ровно в двадцати ярдах от ее отчего дома. Такое расстояние предписывалось всем деревенским невестам, кроме особо религиозных. Крестьянскую походку Гарольд за один вечер освоить, конечно, не мог; в цугской школе одним поклонам отводился целый семестр. Слава богу еще, что ему не надо учить тонкости, зависящие от социального статуса: вряд ли им поздним вечером кто-то встретится. Пьяные охранники в двубортных полосатых пиджаках тоже авось ничего не заметят – им бы только сигареты смолить да к девкам цепляться.
– Так лучше? – спросил Гарольд, скрючившись в три погибели.
– Похоже на футбольного вратаря.
– А так?
– Теперь ты вылитый медведь, подпертый рогатиной: убьешь каждого, кто к тебе сунется.
Гарольд выпрямился, потягиваясь.
– Спину посадишь с вашими крестьянскими штучками.
Миранду помимо воли восхищали его мужественные стати. Каприести дель дну, да и только – есть такое старинное выражение. До чего же хорош. Задержав на нем взгляд чуть дольше, она отвернулась, а он – надо же – вдруг подошел совсем близко. Запах мужского пота, смешиваясь с ароматами жасмина и бугенвиллеи во мраке тропической ночи, будоражил кровь.
– Когда нам на банкет-то идти? – спросил он после головокружительной паузы.
Электрические искры в ее глазах посылали ему вызов, не поддающийся разгадке и не требующий ответа, сигнал древний и двусмысленный, как сама жизнь.
– Не к спеху, можно и через час, – четко произнесла она, скрывая свое томление.
– Значит, пока можно и отдохнуть, – сказал Гарольд и прилег на кровать.
Миранда помедлила. С невинностью не каждый день расстаешься, ну его совсем, этого здоровенного увальня. Но страсть, приобщающая ее к истинной природе вещей, победила, и она легла с ним рядом, еще не зная, что в этой слабости вся ее сила.
– Ах ты, мерзавец этакий. – Ее губы скользнули вдоль длинной стрелки его носа к желанному рту.
45
В мире, где нет табу на секс, пьянство, наркотики и убийства, не совсем понятно, что надо делать на вечеринке – ты это и так каждый день делаешь. Нечто новенькое – вечная проблема устроителей вечеринок на Эсмеральде.
Древнеримский патриций со столь же высокими моральными устоями, как современный охотник, мог, например, подать гостям редкостное и неудобоваримое блюдо вроде язычков павлина, начиненных трюфелями, на рубленом рабском жире. Это не выдумка – такой рецепт содержится в папирусе, найденном в Геркулануме.
