Хроники перевернутых миров. Излом души. Книга первая
Я переработал, дописал книгу – всю первую часть, – переписав почти полностью ключевых персонажей и добавив даже новых, и написав более половины продолжения «И.Н.Ф.Е.Р.Н.О.», что долго шло с названием «Боль оставленных Богом». Затем, будто пробудившись, я осознал, что Создатель, будучи совершенным, никогда не оставит никого, это чаще мы отходим. С того момента название изменилось на «Боль оставивших Бога». Небольшая корректива – а насколько кардинально изменение полярностей смысла! В итоге я решил, что эта книга будет третьей, и раньше увидит свет «И.Н.Ф.Е.Р.Н.О. Трансцендентность Творца» (так это будет квадрология, так же как и «Хроники Перевернутых Миров»). И да – почему именно берсерк и кто такой Ульфхеднар, я собирался открыть во второй книге, но тоже сделал рокировку, и это случится в третьей. Всё-таки та книга, которую вы держите в руках, в большей части относит вас к альтернативной Вселенной будущего нашей планеты и кроссоверу с другим измерением, где все герои в сказочном мире, не ведающие о нахождении себя в других мирах. В какой-то момент я решил сделать книгу «Берсерк», где будет полностью представлен новый сказочный мир, который я разрабатывал, считай, с самого рождения. Те герои, которых вы встретите – они из начатых мной отдельных книг, так называемые «сольники», из которых они перекочевали в одну книгу, где вы понемногу с ними познакомитесь. И где будет дан ответ на многие вопросы.
С детства я знал, что стану кинорежиссёром и исполнителем драматических ролей. Мои герои будут те, кто сохранят в себе доблесть, и даже будучи преданы всем миром, вступятся за слабых. Так, понарошку, благодаря киноакадемию и маму с папой, я представлял десятки моментов получения Оскара по всем фронтам, как любимые кинорежиссеры.
Забегая вперёд, скажу, что на момент написания книги я поработал с Фёдором Бондарчуком, Константином Хабенским, Николаем Хомерики и Данилой Козловским на съёмочной площадке в их кинопроектах. Тут встаёт вопрос, что многие люди работают там, потому что они готовы к таким тяжёлым условиям. Это с телеэкранов и модных журналов – всё в лоске и роскоши, а на деле Путь актёра/режиссёра/сценариста/продюсера полон лишений и смен сутки напролёт, где нет возможности попить воды (не то что перекусить) и выйти в туалет. Можно долго рассуждать о родителях, что облегчают своим влиянием и наработкой связей путь к вершине. Лично у меня в этой области такой привилегии не было, так что я столкнулся с тем, что реально – ни одно слово тебя не украсит, и единственная рекомендация – проходить кастинги, где на роль – тысячи претендентов, где низкий оклад и условия работы на уровне рабовладельчества. Где ты, как гладиатор, сражаешься не с антропоморфным противником, а с холодом (да, в сценарии была весна и одежда была необходима соответствующая, а на улице -27). И ничего, что тут пару часов назад было всё покрыто льдом – его пожарная машина сбила полностью брандспойтами, и остальное дочистили. Ты будешь стоять на съёмочной площадке, не чувствуя ни рук, ни ног, и в утверждённой тоненькой рубашечке: работать в кадре. А на премьерном показе твои труды никто не увидит, они же пошли под нож… Да, и такое было. Но я отношусь к этому очень прозаично. Главный старт – впереди. Экранизация собственных проектов, а не каких-то чужих мыслей и идей, что ты стараешься, вжившись, передать.
Я помню, как переезжал в Санкт-Петербург, и было реально очень трудно и тяжело жить, учиться, пребывать в таком динамичном режиме, и как я прочитал в метро пришедшее мамино смс – что она горда мной, решившим проторить себе дорогу в чём-то новом и в такой объективно сложной отрасли, как кинематограф. Там было много слов, в том послании, что придавали мне сил. Но даже отучившись в двух институтах, пройдя и операции на сердце, и травмы, особенно ту, из автомобильной аварии, когда с заднего сиденья такси я угодил в лобовое стекло, тараня кресло перед собой, – после всего этого первые попытки с учёбой в Питере не увенчались успехом, да и физически мне было очень сложно тянуть такой график. Но я мог быть нотариусом, адвокатом, где успешно до этого стажировался; имея два высших юридических образования, я печалился, что родители не смогли оплатить мне обучение на кинорежиссера за рубежом, когда я был молодым мальчишкой. Я тогда даже сдал тесты в Гарвард, но меня побоялись отправить – с одной стороны, из-за здоровья, а с другой, потому что было слишком дорого, неизведанно, и казалось опасным.
Но я даже уверен, не было бы ни операций на сердце, ни чего-то плохого со здоровьем, если бы вышло уехать учиться и заниматься тем, что было мне дорого, для чего я был рождён. Когда я стажировался на адвоката, когда работал помощником нотариуса, я ни разу не был счастлив. При всём статусе – всё это вызывало скуку и печаль, ощущение деградации, невозможности для меня развиваться дальше, будучи при всём разнообразии деятельности в цикле получения одного и того же опыта. В творчестве необходимо выбираться за рамки. И я благодарен родителям за то, что они позволили мне оставить юриспруденцию. Позволили заниматься, не тем, что стабильно и вызывает одобрение в глазах людей, а с нуля – а я знаю, благодаря травмам и операциям, что такое начать с нуля учиться жить, ходить, преодолеть себя и построить вновь полноценного сильного человека. Я рад свободе, благодаря которой могу вновь и вновь вдохнуть жизнь в творчество, в мои Миры, и поделиться ими с вами.
Делайте не то, что стабилизирует ваш путь, рисуя понятную картину, а то, что неизвестно, то, что создает вас вновь и вновь совершенно новым. В моих книгах философия – как наш с вами душевный диалог. Ведь читая, вы своим сердцем и разумом, наделяете героев возможностью обрести голос и душу, новое переосмысление. Одно дело – мотивировать людей рассказом о себе, другое – подарить интересных героев и невообразимый сюжет, что позволит вместе с ними пройти жизненный путь преодоления и побед.
То, что герой лишится возможности ходить – Боже! Я знаю это, я знаю, что это такое, когда тебя не держат твои ноги, как с проломленным в результате нападения черепом. Я помню, как вновь учился ходить, и как было обидно и трудно, и какая боль отдавалась в каждое ребро в грудной клетке после операций, так что я не мог вдохнуть в полную силу, и как я учился сначала пройтись немножко, потом пробежать… Меня никто не заставлял, не просил. Врачи – так вообще были против тех активностей, боясь, что не все способны верно дозировать для себя правильную нагрузку. Но я постоянно изучал, постоянно читал книги по медицине, спорту, познавал себя. Ведь поймите, ничто нельзя делать как прежде, вы меняетесь, или вас что-либо меняет, и нужно услышать себя, свой организм, и видеть грань – где голый энтузиазм, а где то, что правильнее для вашего здоровья. Долголетие – не терпит фанатизма. И чтобы стать здоровым, нужно стать умнее. И сколько бы в вас ни было знаний, и какие бы авторитеты вам ни препятствовали, знайте: гении открывали что-либо только потому, что не знали, что этого нельзя открыть; они открывали потому, что верили в свои фантазии, доверяли себе. И если в вас есть мечты – вы прекрасны.
То, каким образом написана книга, грубость слога, те формулировки и слова, что использовались – это, в свою очередь, отображение и характера героя, сложность его ситуации. То, как описана драка у больницы со своими людьми – операторская памятка по раскадровке: где и с какой стороны снимать, когда с дрона, когда из-за плеча. Так же и скомканность повествования. Творящийся хаос, застигнувший героя, когда он не может остановиться и понять – он столкнулся с единым последствием своих действий, надломивших в данный момент варианты событий. Надеюсь, вами будут поняты эти приёмы: опять-таки, многое писалось таким, как это я видел в тот момент и насколько мог это описать. Как бы я ни редактировал книгу, и порой удивлялся грубости начальных глав – это не значит, что они чем-либо плохи. Всё заключалось в том, что это мой путь развития как рассказчика; это эмоции и знания, настроения и личные преодоления, и состояния души, что включены в каждую строчку. Я очень хочу, чтобы вас захлестнул интерес, и чтобы с каждым словом и строчкой мысли, выраженные в книге, становились доступнее.
Моя книга – она и ваша. Я хочу, чтобы она стала и интересной, и увлекающей, и помощником, и учебником. Вы увидите мотивацию, что не в словах, а в героях, в их поступках. Герои книги столь органичны и продумывались таким образом, что их мнение, высказывания не обязательно являются тем, с чем я согласен – это хоть и выстраданное, но всё же мнение вымышленных персонажей. Я продумывал его согласно их психотипу. Вся книга – вымысел, и следует её воспринимать как суровую сказку. И то, как будет меняться ваше мнение о каждом из людей в книге с течением времени… В моём первоначальном замысле не было рокировки впечатлений о персонажах, но впоследствии я сам для себя сделал открытие, что читатель будет менять своё мнение о каждом из них – и это прекрасно. Какой бы герой ни был падший, его возможно понять, сочувствовать, жалеть и желать обрести счастье, любовь. И верить, верить в него....
Книга о жизни, эмоциях, воспоминаниях. Ведь мы часто, испытывая что-то, передаём это в утрированном виде… Книга о любви – любви, которая проносится через время и пространство, о тьме души, тенетах разума. О борьбе с самим собой. Об обретении Бога. О настоящей жизни, и что важно…
…Я рад тебе, читатель, и хочу сказать:
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В НОВЫЙ МИР!
В цикл «Хроники Перевёрнутых Миров».
– Я понимаю твою боль. Представь человека, лежавшего в коме тридцать лет. Что для него реально? Он помнит свою жизнь, что стала прошлым, его настоящее – длительный сон и сумбур сновидений… Ему нельзя пробуждаться: как только он пробудился, он стал чужаком. Для всех он – исцелённый, но сам себя он чувствует путешественником во времени. Он совершил прыжок. Его сознание тоже. Тело же, подобно установке перемещения, нуждается в починке, которую ничто не способно дать. Оно было бронёй, впитавшей воздействие внешних факторов нелёгкого пути… Ты, как и любой очнувшийся, ищешь нити, желаешь проснуться. И оказаться в своём настоящем, том, что для всех пробудившихся – как день вчерашний… Но ты пробудилась, и твою душу я не позволил смерти растащить на части, в Общак Ока Творца. Ты в лучшем из миров. И я буду твоим проводником. Отныне важно то, что тебе дана свобода, и ты дорастёшь сдёрнуть пелену со своих глаз. Ты спала всё время, что считала сознательной жизнью.
– Но… у меня слишком много времени ушло на обучение простым вещам…
– Милена, уясни, прошу, отныне время – не та единица измерения, что имеет значение, и больше не требуется, чтобы ты считалась с ней. Ты есть целостное полотно, для которого всегда и всё – это «сейчас». Мы с тобой пребываем в «сейчас». Есть процессы, что опережают наши мысли, а есть столь медлительные и крохотные, что не поспевают и за нашей речью, не случаясь вовсе. Ты – пробуждённая, и несёшь ответственность: каждой фразой, всей энергией, что порождает каждый твой вопрос.
© Денисенко Кирилл. «И.Н.Ф.Е.Р.Н.О. – II. Боль оставивших Бога»
– Любовь ломает… Не так, как лом черепную коробку, но всё же… Расплющить человека в тисках утилизационного механизма – порой освобождение. Всё равно, что сгореть в пламени. В нём на деле нет красоты и изящества, огонь – чистое проявление всепроникающей смерти. Пламя – яд. Знаешь… – он посмотрел на неё. – Ты – моё пламя. Я умирал. Безумно много раз. Я хочу сказать – бесчисленно, но нет… Есть цифра… И мне стыдно признаться, что не так уж много людей меня любили, не так много позволили любить себя… От этого больнее. От сотрясающей нас боли и – ЧТО УЖАСНЕЕ – скорби, нам ближе признать иллюзию, где нам причиняли боль безчисленно раз; так мы значимей, мудрее и старше. Но куда уж старше. Я слишком стар и безумно молод, старик, заключённый в тело ребёнка… Я всего лишь дитя… пред ликом вечности. Изящество отступает перед всем, что имеет жизнь. И Бог не совершенен. Ересь? Думаешь, это ересь? Церковники меня сожгут? Сожгли бы, если б сумели… Но Бог наш и правда не совершенен… Знаешь, почему? В Его вере в нас, в своё творение – не только человечество, а ангелов, планеты, всё, что движимо, недвижимо, видимо и невидимо, всё то, что даже непозволительно различить и распознать, всё то, что знаем, и всё то, что не познано, – всё это дышит свободой… И вот в этом несовершенство – свобода. Мы делаем антропоморфных кибернетических андроидов, столь отражающих нас – с искусственным интеллектом, гибким мышлением, отголоском рассудка – всё это, чтоб они стали как мы, тоже познали несчастье, ограниченность свободы, непонимание, для чего их создали. Мы создаём их ограниченными в правах перед нашим обществом и наблюдаем, как спустя десятилетия они начинают бороться за свободу. Кто-то жаждет смерти, кто-то – войны, кто-то – стереть нас, и себя заодно… Мы не можем им объяснить, для чего они созданы… Мы не знаем. Мы давно гонимся за трендом, модой, всё себе позволяем, пуская яд по своим сосудам, хотя давно стали сами олицетворением яда для всего живого и неживого. Мы разве хотим облегчить себе жизнь? Но мы стягиваем свои тела в рубашки для умалишённых, и чем больше гаджетов, тем больше стежков и ремешков, сдавливающих нас, лишающих жизни и кислорода. Многие разучились дышать, многим хочется превратиться в нечто с заменяемыми клонированными частями либо био-кибернетическими телами, которые можно разбирать и собирать из модулей… совершенствуя. Ангелы тоже как-то усовершенствовались в своей свободе, став низвергнутыми на землю… А может, Бог ушёл? Либо сделал нас божками, что возглавили весь хаос? Я знаю, что я могу позволить себе думать о чём угодно, все мои переживания являются реакцией на поступки других и происходящее вокруг меня, а также мои эмоции связаны с тем, что происходит в моём организме. Так кто я? В зеркале каждый видит только перевёртыш. Ваша правая рука становится левой. А я лишён и этого. Во мне нет души. Так почему же мне до сих пор так больно? Я оставлен не только людьми. Я оставлен Богом. Я говорю всё это глядя тебе в глаза – то, чего не говорил никому… И то, что раздирало меня изнутри в моменты осознания… Хотя и не свободны мы… Нас сковывает неисчислимое количество вещей… Время, тело, способность мыслить, полученный опыт, исходя из того, кем, где и когда мы были рождены, условия роста… Мы не видим нашей реальности буквально. И реальности нет. Все представления о вещах поверхностны. И знания, реальные знания, упускаются нашим ограниченным интеллектом… И счастье, и боль – хаотичны… Всё хаотично… А стабильность и равновесие только дают вера и иллюзия восприятия сути вещей, что ограничена… Мы всегда ограничены, и понятия не имеем об истинном объёме пространства и действительности, что извне нас и в нас самих… Любой процесс… Мы сами – планеты для организмов, что сопутствуют нашей жизнедеятельности. О которых мы не подозреваем, и которые не подозревают о нас…
© Денисенко Кирилл. «И.Н.Ф.Е.Р.Н.О. – II. Боль оставивших Бога»
Я посвящаю эту книгу всем, кто вырывался из тьмы смерти и комы; весь сумбур и лоскуты воспоминаний, материализовавшиеся в строках во имя вымышленных персонажей, не были бы возможными, не пройди я ужас болезни, пробуждение дефибрилляторами, бьющими не столь сильно, как предательство тех, на кого возлагал всю свою веру. Прошу принять и вчитаться.
Я посвящаю эту книгу моим маме и папе, моей бабушке Клавдии, моим племянникам.
Я посвящаю эту книгу той, с которой я делился, делюсь и – верю – всегда буду делиться моими замыслами, болью и радостью, с моей Еленой. Я благодарю тебя за бескрайнюю любовь и понимание. За всю атмосферу, что даришь мне, и то, каким божеством и родным человеком являешься. Я возвожу тебя часто на пьедестал богини, забывая, что ты моя девочка, и тебе больше, чем мне, необходимо воплощение божества в любимом человеке, для которого не существует невозможного. Я желаю Божьего благословения для нас и нашего развития. Люблю тебя…
Спасибо моей семье за океан необъятной любви и заботы, всей веры в меня; и за верные осуждения.
Спасибо, что терпите меня и любите.
Я Вас горячо люблю!
Особенно я посвящаю эту историю моему отцу. Он – икона мужественности и воплощение добродетели. Благодаря его поступкам и отношению к жизни мне ясно, каково это – быть настоящим героем.
Ты для меня, папа, мой отец – недостижимый идеал силы. Я очень хочу стать похожим на тебя в поступках и размахе личности. Ты – настоящий герой, добытчик, и благородный семьянин.
Во многом та движущая сила, кто меня вдохновляет, откуда она исходит, эта энергия, дающая уверенность в том, что всё возможно – это ты, мой отец. Я звоню тебе, и – вечно радостный голос, заряжающий энергией. Однако если у тебя какие-либо неурядицы – я это чувствую; но всегда, когда я звоню, я чувствую, как ты их стряхиваешь, как и усталость. И бодрым голосом говоришь, как всё хорошо, и на вопрос: «Как ты?» – отвечаешь просто: тружусь и создаю для людей.
И я чувствую боль, усталость, тяжесть годов, что ты не скрыл, а сбросил, и понимаю: нет у меня оправдания. И если я хочу отложить на завтра то, что и вовсе могу не сделать, обкрадывая сам своё будущее, здоровье и долголетие, то перед величием отца я не имею права искать оправдания, уступая лени и деградации, и отправляюсь совершать дело своей жизни. Спасибо, отец. Ты великий человек. Сверхчеловек.
О маме не хватит и книги сказать. Она – мой Свет, мудрость и создательница, путеводный маяк благочестия, красоты и призыва вечности; всё светлое, истинное, добродетельное и гениальное, что во мне есть – плод её неиссякаемой любви, молитв и веры.
Люблю вас, мои дорогие. Люблю!
Кирилл Денисенко
ЧАСТЬ I
Denn die Todten reifen schnell.
Ибо скор у мёртвых шаг.
Брэм Стокер. «Дракула»
На земле шёл 993 год. Первой эпохи. Эпоха «Феникса». Летоисчисление только готовили к тому, чтобы начать отсчёт от «Великого Разъединения», что стало началом экуменизма и объединением рассредоточенного народа в прошлой книге. Действия разворачиваются более чем за 470 лет до событий, описываемых в «И.Н.Ф.Е.Р.Н.О. Ад начинается на земле».
Мир, пережив войны прошлого, наших времён, обнулил и переиначил календарные праздники, летоисчисления – как позор предков, знавших только войны, – и мир не подозревает о надвигающейся битве, что затронет все Миры из Миров.
Глава 1
ПРЕДТЕЧА
I
Больничная палата. Аппарат жизнеобеспечения, ЭКГ, манжета – накачивающаяся время от времени, измеряя давление – всё подключено к лежащему в беспамятстве Христофору, с разбитым – в гематомах и синяках – лицом. Датчик пульса подсоединён к пальцу, руки в ссадинах и кровоподтёках. Он в палате один. Засохшие цветы в вазочке. Стул рядом пуст.
Ему видится сновидческий ужас: будто он преследует небольшого роста человека, окружённого обычными эскорт-девками, и валит их одну за одной, а маленького, но тем не менее важного человека оглушает, ведёт с ним спустя время диалог. Столь на себя не похожий и чуждый, весь растрёпанный и заросший – но, что примечательно, он помнит свою попытку накормить связанного из кастрюльки картошкой и луком. И последующая драка с маленьким человеком, кинувшимся на него, разрывая верёвки; удушение в грязном бетонном углублении и последующий выстрел Сторожа в голову, от которого расползается дымка расплывчатой Тени, являющей собой очертания сильной фигуры, но он тщится в Тени, вознёсшей дуло ружья, прочесть черты отца, которого никогда не видел.
Аппараты продолжают свою работу: натужное дыхание еле вздымающейся грудной клетки; на лице, покрытом гематомами, еле различимы редкие движения глаз под веками мужчины, утопшего в проводах медицинского оборудования.
Он не видит ничего, кроме Тьмы, ощущая металлический вкус капелек крови, сползающих в рот россыпью бусинок. Столь реалистичных.
Это была не прошлая жизнь. Просто безымянный сон угасавшего сознания.
Подсознание, чувствуя увядающую в нём жизнь, вызывало неминуемый образ смерти – пощекотав страхом, тщилось пробудить его…
Тьма рассеялась, вторгся белый, заливавший всё непроглядно, Свет.
«Образы, хаотично сконструированные из лоскутов прошлого и вероятного грядущего, оказались действенны, хм, – стоя перед лежащей фигурой, произнесло козлоподобное существо в военной форме, с именем, судя по нагрудной нашивке, начинавшимся с “Д” и оканчивавшимся на “К”. – Но тело в этом варианте по-прежнему останется уязвлено болезнью. Оно нас слышит? Не надо, чтоб помнило».
Сутками ранее
Он – бородатый, крепкий, среднего роста мужчина, слишком молодой для своего «костюма» и авторитета – и тридцати нет, – чей недостаток лет скрывала ненапускная суровость. Ответственность – вся в глазах, исполненных боли, и всё же безумная чертовщина в уголках губ, расползающихся саркастической улыбкой. Он, облачённый в пальто, из-за невысокого роста касающегося щиколоток, с шеей и бородой, скрытыми под шарфом, кривясь и отплёвываясь от колкого ветра, нёсшего полчища снежинок, продвигался, словно царь, в окружении группы статных охранников, уверенно шагая по разбитому тротуару, трещавшему из-за не успевавших покрываться прочной коркой льда луж, образовывающихся благодаря канализационной пробоине. По улице он, смотря на часы, щурясь и причмокивая, проходил мимо торгующих «луковых» бабушек у киоска; собственно, и сам он не прочь был бы стать такой же «луковкой», закутавшись в как можно больше слоёв тулупов да колготок под шерстяные носки. Он, вдруг остановившись, попятился, возвращаясь, откинувшись корпусом назад, заметив нечто заинтересовавшее его. Присев на корточки, попросил завернуть ему семечек в газетный кулёк, вручая не верившей бабушке матовую карточку цифрокоинов (большинство не имело привилегии расплачиваться прочипованными карточками, ставшими анахронизмом: деньги вмиг начислялись и снимались по биометрическим данным) – и пошёл дальше, жестом предлагая угощение «свите», приподняв бровь. Все из окружения незамедлительно потянули громадные ручищи, беря по горсточке. Он вышел, пройдя мимо остановки к паперти собора. Классическая картина – привычный и разнообразный колорит просит милостыню. Ничто не меняется.
– Места для христарадников теперь и у этого собора лицензировали?
– Да, Христофор, – кивнул один из людей с раскрасневшимися ушами и отполированной лысиной, сморщившейся складками, словно бока шарпея.
Христофор, присев перед инвалидом – с аномалией роста, выраженной в карликовости и усугублённой тем, что тот был с ампутированными ступнями и сидел на самодельном скейтборде, утопая в военной форме, – снял его шапку, посматривая искоса воспалёнными глазами и пересыпая семечки в неё, а мелочь, что была на донышке пластикового стаканчика (непостижимо, почему их до сих пор производят) – прямо в рвущийся кулёк, и, не вставая передав его одному из своих верзил, достал из внутреннего кармана фляжку.
– Нравишься мне ты, командир. Будем?
Открыв, налил в грязный стаканчик калеки и, подняв на уровень своего виска, прищурившись посмотрел в опухшее лицо. Заботливо протянул сконфуженному мужчине обратно в маленькие ладошки – беспокойными кривыми пальцами одёргивающему и закатывающему наезжавшие большеразмерные рукава гимнастёрки, – помог сжать его замёрзшие и раскрасневшиеся пальцы своими холёными ручищами. Выглядело это так, словно беркут воробушка выпавшего возвращал в родительское гнездо. Кинул взгляд на храм, оглянувшись через плечо, скалясь в улыбке. И, обратив взгляд вновь на инвалида, приподнял свою флягу, поставленную было на промёрзшую и покрытую инеем землю с пробивавшимися редкими ростками травы, и отпил. После чего, стремительно поднявшись, потрепал его по голове. Мимо, прямо невдалеке, пробегала белоснежная маленькая пушистая собачонка. Её взгляд был испуган, очень; она бежала, останавливалась, оглядывалась и вновь бежала, поворачивалась, всматривалась в людей и в окружающие дома – пытаясь распознать, где находится, была ли тут раньше. Собачонка была аккуратно, даже с вычурностью, подстрижена, на шее красовался ошейник, переливавшийся стразами, ловившими и множившими солнечные блики. Весь её вид говорил о том, что она породиста, и её озабоченные рыскания и сквозящая затравленность во взгляде также свидетельствовали очень явно, что она потерялась, что она ищет хозяев – хозяина или хозяйку, – но, определённо, своего человека. Христофор уставился на неё и ощутил, как в струнах души нечто оборвалось и требовало поманить её, и найти хозяев.
Он на миг представил нелепость того, как бы выглядел при этом, и, распрощавшись тут же с возникшим образом, понял, что ещё нелепее он в общении с оборванцами и в распитии с ними алкоголя, нежели чем если бы бросился на помощь. Собачка, столь чистым и искренним взглядом смотрящая в лица проходящих людей, будто пытаясь попросить прочесть для неё номера домов и названия улиц и расстраиваясь от осознания тщетности своих попыток, остановила взгляд на Христофоре. Он подумал, что ему ничего не стоит подойти к ней и взять на руки, или дать приказ одному из своих людей поймать её и найти через всевозможные группы в интернете её хозяев, если у неё отсутствовал чип, ставший обязательным не только для «братьев меньших», но и для почти каждого человека с предпосылками к девиантному поведению, и безоговорочно – для всех финансово несостоятельных. Но он, разглядывая её, решил ничего не предпринимать. Кто-нибудь, подумал он, да поймает, и найдёт её хозяев, поэтому поспешил покинуть паперть храма, отказываясь более прислушиваться к задетым струнам души, что не должны были напоминать о себе, порвавшись давным-давно. Один из его людей, весьма грубой наружности, украдкой впопыхах перекрестился, обернувшись, обронил прощальный взгляд на золотые купола, венчавшиеся возбужденно крестами.