Записки причетника

– Не поминай, Тимош, не поминай! – твердил отец.

– А про отца можно поминать? Где его…

– Шт! Шт! – завопили они в вящем смятении.

И пономарь затопал на меня ногами, а отец замахал руками:

– Не поминать и про…

– Ни-ни-ни-ни! – затопал пономарь.

– Ни-ни-ни-ни! – замахал отец.

– Коли ты хочешь жив быть, – прошептал пономарь, – так ты сейчас навеки забудь про все про это! Ах, какой пострел, прости господи! Где ты это такого духу набрался, чтобы обо всем расспрашивать, а? Дети не должны никогда ни о чем расспрашивать, это грех! За это тебя в ад, в горячую смолу! Что глядишь-то? Ты лучше заруби это себе на носу! Коли ты еще осмелишься спрашивать, так тебя так прохворостят, что небу станет жарко!

– Он уже не будет! – лепетал отец, – он уж никогда не будет!

Непочтительное обращение пономаря сильно меня оскорбило. Пока шло о посулках небесных кар, я еще терпел, по когда он употребил глагол «прохворостить», что явно относилось к земной исправительной системе, я не выдержал и возразил ему с некоторою горячностью:

– Я не знал, что нельзя об этом спрашивать, я не виноват, а коли меня… меня…

От негодования я запнулся.

– Ах ты, грубиян! – воскликнул пономарь. – Ну, отец дьякон! наживете вы с ним беды! Чего вы его не учите? Ну, подведет он вас!

– Еще младенец, еще невинный, – лепетал отец.

– Так что ж что невинный? Тут-то и сечь, а потом уж поздно будет, как с версту вырастет!

– Да он уж не будет, он уж не будет никогда, – лепетал отец.

Его слабая, нерешительная защита только в вящее меня приводила раздражение.

– Коли меня тронет кто, – сказал я, – так я повешусь, как бобриковская Одарка!

(Недели за две до освобождения крестьян крестьянка из села Бобрикова, Одарка, уже упоенная надеждами на свободу, была наказана розгами; впав в отчаяние, она сказала мужу: «Ничего, видно, не будет! Вы все, коли охота, живите, а я больше не хочу!» и в ту же ночь повесилась в саду, перед господским балконом, на перекладине, устроенной для гимнастических упражнений юного господского поколения.)

Сноски