Шестьдесят дорог к счастью. Сборник рассказов
– Эх, вот бы его достать! – я опасливо сделал шаг по направлению к проруби.
– Это с двенадцати метров-то? Могу себе представить, сколько весит эта хреновина! И ни одной души, кроме нас!.. Постой, а что это там чернеет? – подслеповато щурясь, он ткнул заскорузлым пальцем в две черные точки в метре от того места, где мы стояли.
Я подошел ближе и увидел два маленьких черных камешка, вплавленных в ледяные осколки. Они очень четко выделялись на бело-голубом фоне льда. Осторожно, словно на археологических раскопках, я отколупнул их перочинным ножом и взвесил их на руке. Граммов по пятьдесят каждый, не больше сантиметра, шероховатыми на ощупь и еще теплые.
– Пляши, Михалыч, я оказался прав – вот они небесные камешки! Нам с тобой они принесут счастье!
– Счастье, Мишаня, что мы живы остались! Давай-ка собирать манатки и дуть отсель, пока не набежали разные ученые да журналюги. Ведь затаскают по интервью всяким: мы же теперь вроде как очевидцы!
– Но это же круто, Михалыч! – воскликнул я, живо представив себе, как раздаю интервью иностранным журналистам. – Может, и премию какую дадут!
– Ага, догонят и еще раз дадут! Кому говорю, собирайся, не до рыбалки нынче!
Я не помню, как мы добрались до берега. Все мои мысли были заняты этим грандиозным событием поистине мирового значения! И только мы – единственные свидетели свершившегося чуда, которое последний раз имело место более века назад! И сейчас в моем кармане лежали два малюсеньких доказательства этого факта.
Уже в машине я достал из кармана наши драгоценные находки, чтобы рассмотреть их как следует. Камни имели черные, будто оплавленные, поверхности с серыми разводами. На первый взгляд ничего особенного. Я даже осторожно их понюхал – они ничем не пахли.
– Ты их еще лизни! – съязвил Михалыч, искоса наблюдая за мной.
– Знаешь, а давай по-братски разделим их! – предложил я, не обращая внимания на его сарказм. – Пусть они хранятся у каждого, как напоминание об событии!
– Я не возражаю! – пожал плечами Михалыч, забирая у меня один из камней. – Только ты, слышь, Мишка, об этом молчок! Уговор?
– Уговор!
Матери я ничего говорить не стал, да и не до того было: по всем телевизионным каналам только и твердили, что о падении громадного метеорита, натворившего немало бед в нашем областном городе. И я сделал однозначный вывод: старик был прав – нам не стоит даже высовываться!..
Спать я лег в легком волнении: мне почему-то казалось, что с той минуты, как мне в руки попал небесный камень, моя жизнь круто изменится. На чем была основана такая моя уверенность, сказать трудно. Просто интуитивно я чувствовал, что это так!
Проснулся поздно. Какое счастье, что впереди два выходных и не надо идти в школу! Как мне придется выкручиваться в понедельник, чтобы оправдать мой вчерашний прогул, я даже думать не хотел. Что-нибудь придумаю – не впервой!
Я сладко потянулся и вдруг почувствовал непривычную тяжесть и ломоту во всем теле. Простудился, что ли? Еще бы, столько проваляться носом в снегу! Поднявшись и сунув ноги в тапки, почему-то показавшиеся мне несколько великоватыми, я поплелся в ванную. Ничего не понимаю, что происходит? Пока шел, у меня было полное ощущение, что попутно я тащил на себе и свою пудовую гирю! Точно, я заболел!
– У нас есть что-нибудь от простуды? – крикнул я маме, гремевшей кастрюлями на кухне, и вздрогнул от звучания собственного голоса: это был хрип с какими-то старческими визгливыми интонациями!
– Что ты сказал, сынок? – отозвалась мама, но я ничего не ответил, потому что увидел такое, отчего у меня разом отнялся не только язык, но и все тело: из зеркала на меня смотрело НЕ МОЕ ЛИЦО!!!
Вернее, оно было мое, но сильно состарившееся, испещренное глубокими морщинами, с темными кругами под глазами и нездоровым старческим румянцем на впалых щеках. Но самое страшное, моя голова была абсолютно лысой! Даже Михалыч с его буйной седой шевелюрой в свои шестьдесят три выглядел куда моложе! За одну ночь я превратился в дряхлого старца!
– Сынок, – снова раздался мамин голос, – с тобой все в порядке?
– Да-да! – я включил воду, запер дверь ванной на щеколду и без сил опустился на холодный кафельный пол. Меня трясло как в ознобе. Это же бред! Этого просто не может быть!..
С брезгливым отвращением я разглядывал свои худые, как палки, руки и ноги, обтянутые сухой желтоватой кожей, впалую грудь, и от ужаса мне хотелось выть.
Так, надо взять себя в руки. Спокойно, будем рассуждать логически: если меня внезапно настигла какая-то ужасная болезнь, то такое превращение все равно не могло произойти за несколько ночных часов! Значит, это… мне только снится! Сейчас снова взгляну на себя в зеркало, и эта мерзкая старая рожа испарится, как мираж!
Я поднялся с пола и, зажмурившись, подошел к зеркалу. Сейчас все прояснится… С шумом выдохнув, я открыл глаза и… в ужасе отпрянул! На меня по-прежнему жалобно смотрел отвратительный изможденный старик с воспаленными слезящимися глазами. Почему, почему именно со мной это произошло? И тут меня осенило: КАМЕНЬ! Ну, конечно же, это его проклятое космическое воздействие! Ведь я позавидовал как-то Михалычу, что он пенсионер! Вот и получил желаемое!
Надо срочно позвонить старику и предупредить его о проклятом камне, ведь он тоже постоянно бурчал что-то по поводу своего возраста!..
Сгоряча я открыл, было, дверь, но вовремя спохватился, что в таком непотребном виде мне никак нельзя показываться на глаза маме. Словно услышав мои мысли, она тут же подала голос:
– Миша, меня срочно вызвали на дежурство, буду вечером, еда на сковородке. Пока!
Когда за ней захлопнулась дверь, я вышел и набрал номер Михалыча.
– Алло! Вас слушают! – бодро прозвучал из трубки чей-то молодой мужской голос.
– Пригласите, пожалуйста, Алексея Михайловича.
– У аппарата! – ответила трубка. – С кем имею честь?
– Михалыч, это – я, Миша! – мой голос сорвался. Похоже, я опоздал со своим предупреждением: камушек уже сыграл с ним свою злую шутку!
– Мишаня? – удивился бывший старик. – Что у тебя с голосом? Ты не заболел?
– Еще как заболел! А ты себя в зеркале видел?
– Пока нет, а что случилось? – в его голосе послышались тревожные нотки.
– Иди глянь, только трубку не клади… Слышишь, Мих… – я оборвал себя на полуслове, поскольку услышал его сдавленный крик, затем глухой стук и короткие гудки.
Встретились мы с ним в парке примерно через час – ровно столько потребовалось моему товарищу по несчастью придти в себя. Он позвонил мне сам и позвал в это уединенное место. Если бы кто-нибудь увидел нас с Михалычем в этот момент, несказанно бы удивился – настолько не соответствовали возрасту наши прикиды! Ситуацию, в которую мы с ним попали, можно было бы назвать нелепой и даже смешной, но мне было не до смеха!
Мой бывший наставник совсем не выглядел огорченным.
– А что, Мишаня, – воскликнул он, когда мы немного оправились от первого изумления при виде друг друга, – не знаю, как тебе, но мне это определенно нравится! – он похлопал себя по широкой груди. – Ты себе не представляешь, насколько приятно вернуться в свою молодость!
– Давай-ка лучше подумаем, что нам делать, как снова стать прежними!
– А зачем? – игриво осведомился мой приятель и подмигнул мне. – О таком превращении можно только мечтать! Я снова полон сил, энергии и здоровья. Если это – результат воздействия моего камушка, я благословляю небеса, пославшие такой подарок! Ведь теперь я могу прожить еще одну жизнь! Меня все устраивает, Мишаня!
– Зато меня не устраивает! – Я смотрел на его чистое лицо с легким пушком на щеках, ясные мальчишеские глаза, густые каштановые волосы и испытывал двойственные чувства. Да, сытый голодного не разумеет!..
– Но ты же сам этого хотел! – удивился Михалыч. – Вспомни, кто твердил мне постоянно, что до смерти надоела школа? Кто мечтал о пенсии, чтобы делать, что вздумается? Вот, старичок, твои желания и сбылись! – он озабоченно глянул на часы: – Ладно, Мишаня, ты извини, пойду, куплю себе шмотки помоднее, да прошвырнусь по городу, может, закадрю чувиху помоложе!
Михалыч сделал мне ручкой и ушел, весело насвистывая, а я остался сидеть на скамейке. И хотя на улице было не слишком холодно, меня до костей пробрал мороз. А вместе с холодом пришел и животный страх. Как мне жить теперь и, самое главное, где и на что? Теперь у меня одна дорога – в бомжи! Какой же я был идиот!
– Дедушка, вам плохо? – участливо поинтересовался кто-то рядом со мной. – Вы меня слышите, дедушка?
Я поднял глаза и увидел миловидную девушку, которая обращалась именно ко мне!
– Нет-нет, спасибо! – пробормотал я, ежась от налетевшего порыва промозглого ветра, и встал со скамейки. Но идти мне было некуда…
– Да-а-а! – крикнул я вслед удаляющейся девушке, и мой голос прозвучал для меня предсмертным хрипом. – Мне очень плохо! Помогите мне-е-е! Пожалуйста-а-а!
В мои легкие ворвался холодный воздух, и я закашлялся, не в силах противостоять злой стихии. От слабости я покачнулся – теперь меня мог сбить с ног даже слабый ветерок… От этого мне стало так горько на душе, что слезы сами собой полились из глаз, и меня затрясло от беззвучных рыданий. Голова закружилась, дрожащие колени предательски подогнулись, и я повалился прямо в сугроб рядом со скамейкой. Больше всего мне сейчас хотелось умереть, и я закрыл глаза…
Ко мне подбежала та самая девушка:
– Вставай, Миша! – нежно проворковала она. – Хватит валяться!
«Откуда она меня знает?» – удивился я и открыл глаза.
На меня смотрела… мама и улыбалась:
– Тебе приснилось что-то страшное, сынок? Ты так кричал во сне! Скажи, что это у тебя? – она держала на ладони мой черный камешек, прилетевший из Космоса. – Неужели кусочек метеорита? Говорят, за него неплохие деньги дают! Нам бы они сейчас очень пригодились!..
Выходит, весь этот кошмар мне, все-таки, приснился?! Не веря своему счастью, я ощупал себя с ног до головы. Ура, я – снова прежний шестнадцатилетний парень! Все, хватит с меня глупых мечтаний и прочей детской чепухи!!! Каждый человек проживает только свою жизнь, и как она сложится, зависит от него самого! Я с содроганием вспомнил свою кошмарную физиономию в зеркале ванной комнаты, и мне в голову пришла мысль: лицо каждого человека в старосте отражает всю его прожитую жизнь. И мне, пусть даже во сне, представилась уникальная возможность увидеть, так сказать, маску своей «заслуженной старости». И это было предостережением от небесного посланника, лежащего сейчас на маминой ладони!
Я улыбнулся ей в ответ:
– Ну что ты, мама! Откуда? Это – самая обыкновенная черная галька! Мне ее Михалыч подарил… на счастье! Он ее прошлым летом на берегу Кисегача нашел. Мы вчера с ним, кстати, там и рыбачили. А нам с тобой и без метеорита будет хорошо! Я это тебе обещаю!
…А человек играет на трубе!
Кто не помнит знаменитую фразу о судьбе, играющей человеком, вложенную в уста великого комбинатора? Но как часто мы задумываемся, а по тому ли пути идем, свою ли жизнь проживаем, не заставил ли нас роковой случай круто изменить себе?
Я рос болезненным ребенком. Моя мама буквально сбивалась с ног, таская меня по врачам. За три года в детском саду я пробыл от силы пару-тройку месяцев. И только за год до школы очередной педиатр посоветовал моей бедной маме отвести меня в кружок, где обучают игре на духовых инструментах. Это якобы поможет увеличить жизненную силу моих слабых легких и придаст им необходимый тонус.
Сказано – сделано! Я думаю, если бы эскулап посоветовал ей тогда отдать меня в кочегары или, скажем, стеклодувы, пообещав при этом мое полное выздоровление, моя отчаявшаяся мама отвела бы меня и туда, нисколько не задумываясь!
Так начались мои музыкальные мучения. В городском Доме пионеров на мою беду действительно существовала секция медных музыкальных инструментов, и моей родительнице стоило огромных трудов пристроить туда единственного дошкольника. Уж не знаю, что такого рассказала она директору этого заведения обо мне и моих мифических музыкальных способностях, но я до сих пор помню наше первое появление в секции и круглые от удивления глаза ее руководителя Семена Витальевича, а также мое несказанное восхищение всем увиденным.
Это уж потом я научился различать трубы и тубы, валторны и тромбоны не только по одному их виду, но и по звучанию. Но тогда все это великолепие просто ослепило меня начищенной медью, а какофония юных музыкантов слилась в моих ушах в чудесную незабываемую музыку!
Как самому мелкому, мне достался и самый маленький из медных духовых инструментов – малая труба с красивым названием «пикколо», (что в переводе с итальянского означает «маленький»), хотя для шестилетнего мальчугана этот инструмент был не таким уж и малым.
Но мне все было нипочем! Меня даже не волновало, что старшие пацаны откровенно смеялись над моими тщетными усилиями выдуть из этой красотищи что-нибудь, хотя бы отдаленно напоминающее звучание инструмента, призванного выводить самый высокий звук в оркестре. Был не важен даже и окончательный вердикт Семена Витальевича, поставленный мне через год: «трубач из тебя никакой!» И хоть сказано это было с видимым сожалением, я совсем не расстроился. Поскольку вполне был согласен с ним в том, что для «приличного музыканта превосходные легкие – совсем не главное, важно, кроме отменного слуха, иметь и кураж!»
Судя по всему, у меня не было ни того, ни другого, хотя о значении последнего слова я имел самое смутное представление! Но на тот период мечтал только об одном: чтобы меня не выгнали с треском, ведь даже моя мама, наконец, успокоилась – я действительно перестал болеть. Хотя теперь-то, конечно, понимаю: основной задачей таких детских учреждений было не отсеять, а занять детей, отвлечь их от улицы с ее «тлетворным влиянием», а заодно и развить таланты, если они были, конечно.
Восторг от пребывания в музыкальной студии продолжался вплоть до третьего класса, пока меня к моему удивлению, сменившемуся ужасом, не привлекли к показательному выступлению на городской площади перед толпой народа во время зимних каникул.
Чтобы металлические мундштуки не примерзали к губам, Семен Витальевич посоветовал нам принести с собой немного гусиного жира и периодически смазывать губы. Другой, более профессиональный способ – протирка мундштуков спиртом – нам явно не подходил!
Не хочу вспоминать, во что мне обошлись наши бесконечные репетиции перед ответственным выступлением, выматывающие меня до умопомрачения. Скажу только, что когда вечером я приходил домой и заваливался в изнеможении на кровать, мои губы, походившие на диванные подушки, гудели от напряжения, подобно испорченному камертону, а в голове долго не прекращался сплошной гул.
В общем, мой музыкальный дебют с треском провалился! От страха я забыл всю партитуру и играл почти наугад. Правда, кроме Семена Витальевича и ближайших собратьев по музыке, никто ничего не заметил, но для меня этот факт стал концом моей музыкальной карьеры.
Единственное, что осталось в памяти от того моего публичного фиаско, это отвратительный вкус прогорклого гусиного сала во рту да слепящее зимнее солнце. И даже громкие восторженные крики и овации после концерта не смогли меня взбодрить.
С тех пор я возненавидел сразу три вещи: публичные выступления, музыку и гусей со всей их требухой! Но судьба-злодейка, словно в насмешку, все подбрасывала и подбрасывала мне свои подначки и сюрпризы.
В пионерлагере, куда я стал ездить с четвертого класса, меня сразу же назначили горнистом. Скорее всего, здесь не обошлось без моей мамочки, которая, видимо, неосторожно похвасталась «способностями» единственного сыночка. Впрочем, это позволило мне хоть как-то выделиться из толпы. К тому же, давало мне исключительную возможность не спать в обязательный «тихий час». А это уже было кое-что!
Я стал лагерным горнистом, и порой из озорства, вместо обычного сигнала «вставай, вставай, постели заправляй!» играл военную побудку или что-нибудь из своего обширного музыкального арсенала. А поскольку ездил в лагерь вплоть до восьмого класса, прозвище «Трубач», удачно сочетающееся с моей фамилией Трубников, прилипло ко мне накрепко. И, конечно же, я был вынужден отрабатывать это «звание» направо и налево на именной трубе, привезенной из города специально для меня старшей пионервожатой Леной.
Провалившись на экзаменах в политехнический, я загремел в армию, но и там практически сразу же попал под музыкальную раздачу. Чему и не сопротивлялся, поскольку понимал: только перейдя из учебки в музроту, смогу избежать пресловутой дедовщины, которая подтачивала самые искренние намерения служить. Таких музыкантов, как я, оказалось шестеро, троим из которых – самозванцам – было все равно, куда переводиться, лишь бы подальше отсюда!
Так начался третий этап моей музыкальной жизни, подброшенный мне судьбой. Но я не сдавался! Считал, что нужно еще немного потерпеть, и этот кошмар закончится. Полтора года маршировки с трубой в руках – в дождь и стужу, зной и сильный ветер закалили меня не только физически, но и укрепили духовно. Какое счастье, что в свое время я неплохо освоил не самый большой музыкальный инструмент, ведь шагать, например, с геликоном, было гораздо тяжелее! Я мечтал только об одном: чтобы изнурительный музыкальный марафон закончился, и я бы освободился от опостылевшей музыки и ненавистной службы…
Радость «дембеля», сопровождавшегося звучанием ротного духового оркестра, была сильно омрачена, благодаря только этому музыкальному факту. Поэтому на гражданке я, повинуясь какому-то внутреннему позыву, нарочно устроился работать в область, никак не связанную с музыкой. Завод – что может быть прозаичнее?
Но хитрая судьба исподтишка пнула меня еще раз, направляя в нужную ей сторону! Все дело было в том, что я влюбился в нашу нормировщицу Катю. Близко мы с ней познакомились на вылазке, организованной как-то в выходные дни нашим механическим цехом.
Дело было осенью, погода способствовала, и я решил, наконец, заговорить с девушкой, на которую уже давно «положил глаз». Как выяснилось, у нас с ней было много общего, но поразило меня больше всего то, что, рассказывая о своей семье, Катя упомянула отца – большого фаната классической духовой музыки.
– Ты, знаешь, Костя, сколько у нас в доме таких пластинок? – с жаром говорила она. – Эти трубы, гобои, валторны звучат у нас с утра до вечера!
– А разве твой папа не работает? – спросил я уныло, чувствуя, как у меня сжимается сердце. Уж больно не хотелось мне бросать понравившуюся девушку из-за музыкальных пристрастий ее отца.
– Почему не работает? – удивилась она. – Он служит в городской филармонии, преподает в музыкальной школе, а по выходным подрабатывает в Доме пионеров.
– Кем же? – пролепетал я, покрываясь холодным потом.
– Ведет секцию медных музыкальных инструментов. И, кстати, пользуется большим уважением и любовью ребят! – Катя явно гордилась своим отцом. – Мне и самой очень нравится такая музыка. Знаешь, я даже, будучи маленькой, просилась к нему, и, возможно, попала бы. Если бы пикколо тогда была свободной! Очень уж мне этот инструмент нравился. Но труба эта в то время была занята.
Представляешь, директор ему какого-то блатного пацана навязал, правда, тот мальчишка, по словам папы, был, действительно, прирожденным трубачом, хотя и равнодушным к музыке. Поэтому, видимо, он и ушел, недоучившись. Вот папа и пригласил меня сразу же на освободившееся место, но к тому времени у меня уже были другие интересы.
Пока Катя говорила, я, сопоставив ее распространенную фамилию с фамилией своего бывшего преподавателя, нисколько уже не сомневался, что меня сам черт дернул влюбиться в дочку Семена Витальевича. Но даже не это совпадение меня изумило. Оказывается, я подавал серьезные надежды, а мне внушали, что трубач из меня никакой! Куража, видите ли, у меня нет! И почему?! Из-за какой-то паршивой пикколо, которая была у бедного Дома пионеров в одном экземпляре и которую нужно было освободить для любимой доченьки!
– Надо же! – промолвил я. – Выходит, твой отец по сути вытеснил того талантливого мальчугана, чтобы взять тебя?
– Почему вытеснил? – искренне обиделась Катя за родителя. – Я же тебе говорю: пацан сам ушел! Какой-то там концерт провалил что ли, испугался ответственности и удрал!
– Ничего я не испугался! – вдруг выдал неожиданно для себя и тут же прикусил язык. Но было уже поздно – Катя во все глаза уставилась на меня:
– Так это был ты??? То-то, я слышала, как тебя в цеху Трубачом называли, но думала, что это производное от твоей фамилии! – Она смотрела на меня, не скрывая одновременно изумления и восхищения. – Вот здорово! Обязательно расскажу отцу. Или нет, ты придешь к нам в гости! Папа будет очень доволен!
Кончилась эта история вполне закономерно. Вопреки моей запоздалой обиде на Семена Витальевича, которая чуть, было, не рассорила нас, мы с Катей начали встречаться. Наши чувства взяли свое и я, наконец, решился придти к ним в дом. Не скажу, что встреча с бывшим наставником меня сильно обрадовала, да и он, похоже, чувствовал себя не в своей тарелке, но Катя настояла на том, чтобы мы обменялись дружеским рукопожатием. А при расставании обнялись с бывшим педагогом уже искренне.
Позже я даже организовал на заводе вокально-инструментальный ансамбль, где играл на своей любимой трубе. Катя же настояла, чтобы я продолжил учебу в отцовском музыкальном училище, ведь учиться никогда не поздно, если твердо знаешь, для чего тебе это нужно.
С высоты прожитых лет понимаешь: то, что заложено в тебе, рано или поздно вырвется наружу. И сопротивляться этому бесполезно и даже вредно. Теперь я и сам уже учу детишек – преподаю в музыкальной школе по классу трубы. Сюда же ходит и мой младший сын, который также как и его отец, обожает этот инструмент.
А известную бендеровскую цитату: «Судьба играет человеком, а человек играет на трубе!» я теперь вспоминаю только полностью. И пусть каждый вкладывает в нее свой смысл. Для меня же она всегда имела только смысл буквальный!
Меня зовут Квазиморда
Началась эта история еще в школе, когда наша литераторша «Ленуся» вдруг решила, что нам во что бы то ни стало нужно увидеть «Собор Парижской Богоматери», поставленный драмкружком городского Дома культуры. Как же, ведь главрежем там был ее сынок-неудачник, проваливший экзамен в театральный.
– Вы себе не представляйте, насколько сложное и в то же время поэтичное это произведение великого Гюго! – закатывала глазки Ленуся. – А его главный герой горбун Квазимодо – фигура далеко не однозначная и до конца не понятая. То, что вы увидите на сцене нашего Дома культуры, на мой взгляд, является новым прочтением…
– А чего там такого непонятного, Елена Михална? – лениво поинтересовалась Маша Губенко – отличница и всезнайка. Машка гордилась своей фамилией, и на постоянный вопрос, не является ли она родственницей известного режиссера, загадочно цедила: «Все может быть!..»
– Тебе, Губенко, вообще должно быть стыдно, имея такую фамилию, задавать глупые вопросы! – не стала развивать свою мысль дальше Ленуся. – В общем, до субботы тому, кто читал, советую освежить в памяти это произведение, а кто не читал, хотя бы просмотрите краткие анонсы. Всем понятно?
Уже в понедельник ко мне прилипла эта ненавистная кличка – Квазиморда, трансформировавшаяся из имени звонаря-уродца. И это было очень обидно, несмотря на то, что Квазимодо, наряду с отвращением, вызывал и чувство восхищения благородством своей души. А всезнайка Машка при всех снисходительно и издевательски похлопала меня по спине: «Не расстраивайся, Мишаня: частица «квази» означает «как бы», понимаешь? То есть ты не просто морда, а как бы морда! Значит, есть, куда стремиться!»
С тех самых пор меня иначе никто и не называл. Дело все в том, что у меня огромный и уродливый нос! Сравнение с Квазимодо было для меня довольно оскорбительным, ведь автор своего героя описал так: «…четырехгранный нос, подковообразный рот, крохотный левый глаз, почти закрытый щетинистой рыжей бровью, в то время как правый совершенно исчезал под громадной бородавкой… Громадная голова… огромный горб между лопаток, и другой, уравновешивающий его, – на груди…»
Тем не менее, именно после посещения спектакля меня стала греть мысль, что не все для меня потеряно в жизни, ведь не только внешняя красота определяет суть человека. Да и само это имя, ставшим уже нарицательным, всего-навсего обозначает первый воскресный день после католической пасхи, ведь по книге маленького уродца нашли именно в этот день. Но, по правде сказать, от этого самоуспокоения мне легче не становилось.
Еще в детстве, когда обнаружилось это уродство – непропорционально большой нос, к тому же, с горбинкой, поначалу не слишком заметной, но с годами вырисовывавшейся все четче, – моя мама начала ходить со мной по врачам. Но все эти ЛОРы только разводили руками, ведь никакой физиологической патологии они не находили.