Шестьдесят дорог к счастью. Сборник рассказов
Такому, с позволения сказать, украшению я был обязан, как выяснилось, своему далекому предку по отцовской линии – выходцу с горного Кавказа. И почему эта участь постигла только меня? Задумываться над этим вопросом я начал еще в начальных классах, но именно после получения обидного прозвища всерьез озаботился этой проблемой. По большому счету мне было наплевать, как меня обзывают недалекие люди, стремящиеся за мой счет самоутвердиться, все дело было только в одном человеке, мнение которого, мне было совсем не безразлично!
Оля! Вот кто будоражил мое воображение, вот чей образ не давал мне покоя уже три с лишним года! Но моя одноклассница, к которой я воспылал сильнейшими, как мне тогда казалось чувствами, была также не досягаема для меня, как Луна или звезды на небе. Она либо попросту меня не замечала, либо чуть кривила в усмешке свои прекрасные губы, когда я неуклюже пытался отбить очередной наскок беспечных одноклассников на свое израненное самолюбие.
– Послушай, ма, – как-то вечером не выдержал я, сидя на кухне, – может, мне все же сделать ринопластику? Через год я окончу школу, но кошмар этот продолжится и после нее, в институте, например. Или хуже того – в армии, если не поступлю в ВУЗ!
– Может ты и прав, сын, – ответила мама задумчиво. – Если ты себя ощущаешь некомфортно, давай попробуем что-то изменить. Я тебя вполне понимаю. Мужчина тоже не должен чувствовать себя ущербным. А что касается денег, как-нибудь наскребем! А в институт ты уж, пожалуйста, поступи!
Так начался новый период в моей жизни.
Доктор Сметанин, один из ведущих хирургов-ринопластов, оказался маленьким лысым человечком со сморщенным низким лобиком и большими, словно локаторы, оттопыренными ушами. Этакий гном с добрыми печальными глазами.
«Вот уж точно ходячая антиреклама своему ремеслу!» – пронеслось в моей голове, как только я увидел его, придя на первый прием.
– Ну-с, молодой человек, – дружелюбно повернулся он ко мне, – ба, какой превосходный материал! – воскликнул он тотчас и радостно потер руки, словно скульптор, которому принесли кусок сырой глины.
– Вы находите, доктор? – уныло осведомился я. – Окружающим так не кажется.
– Дело не в окружающих, а в вас! Вы думаете, с моей внешностью мне было просто в вашем возрасте? Правда, я не был тогда совершенно лысым, но мои уши! Вы знаете, как меня дразнили в классе? Локатором! И это было не самым обидным прозвищем! Я жутко обижался. О, если бы тогда можно было сделать операцию по коррекции ушей, я бы, наверное, душу отдал дьяволу за это! Но, к моему счастью, таких операций у нас не делали, тем более, таким молодым, как я!
– Почему к счастью? – я смотрел на развеселившегося эскулапа с недоумением.
– Да потому что я бы никогда не стал тем, кем являюсь сейчас! У меня никогда не было бы такой жены и моих двух крошек. – Он достал с полки карточку в золоченой рамке и передал мне.
Я взглянул и не поверил собственным глазам: со снимка на меня смотрела совершенная красавица с двумя грудными детьми на руках. Даже явно казенный халатик и отсутствие макияжа не портили природной красоты этой потрясающей женщины. Я не мог скрыть своего восхищения.
– Какова, а?! Это – моя самая любимая фотография! Моим близняшкам уже по восемь лет и, кстати, у них премилые ушки – добавил доктор уже будничным тоном, давая понять, что экскурс в его личную жизнь завершен. – А добился я всего этого потому, что захотел доказать самому себе, что и с такими физическими данными можно быть счастливым человеком!
Я был озадачен. Чего он добивается? Чтобы я отказался от задуманного, но это же глупо! Он живет за счет таких уродцев, как я! Тогда зачем?
– Понимаю и ваши чувства, и ваше недоумение. – Сметанин посмотрел мне прямо в глаза. – Поверьте, мне с лихвой хватает и моих пациенток, которым эти операции действительно необходимы. Мужчины составляют ничтожно малый процент, и когда ко мне они приходят, я всякий раз невольно ставлю себя на их место. Короче, молодой человек, у меня есть правило: прежде чем я показываю другие носы, фото до и после моего вмешательства, я даю своим потенциальным клиентам три дня на размышление. Надумаете – приходите. Вот тогда я буду не говорить, а делать свою работу. Желаю вам не совершить ошибку!
Я вышел от него в полнейшем смятении. Еще двадцать минут назад я был решительно настроен исправить генную шутку игривой матушки-природы, а сейчас сомнения вновь овладели мной. Что же мне делать? И мне припомнился совсем недавний эпизод с участием Оли, который существенно накренил чашу весов в решении моей проблемы в сторону операции.
Дело происходило в школьном актовом зале, куда мы всем классом пришли, чтобы запечатлеть себя для вечности – сфотографироваться на выпускной альбом. Изначально нас щелкали по отдельности, затем на общую фотографию. Молодой фотограф попытался расставить нас таким образом, чтобы каждого парня обязательно окружали более многочисленные девчата. Я всеми силами стремился попасть рядом с любимой девушкой, но Оля проявила себя не с лучшей стороны: она демонстративно отказалась встать рядом со мной. Возможно, она почувствовала, что именно ее я выделил из всех наших девчонок, и тем самым продемонстрировала мне свое отношение к этому факту. Для меня это было самым тяжелым испытанием. И хотя я не подал виду, планка моего самоощущения опустилась ниже скамейки, на которой я в тот момент стоял.
Я задумался: не будь того эпизода с Олей, так жестоко меня осадившей, принял бы я столь серьезное решение? Я прислушался к своему «я», пытаясь выудить из подсознания искомый ответ, но оно предательски молчало. Логика же подсказывала, что не будь этой Оли, была бы какая-нибудь другая девушка. Более того, если уж моя одноклассница, знающая меня целых десять лет и догадывающаяся, что она мне не безразлична, смогла так поступить со мной, что уж говорить о незнакомках, которые будут встречать, кстати, именно по одежке! А в моем случае меня по одежке и проводят! Все, решено, иду сдаваться на милость доктора Сметанина, и мне не нужны его три дня!
В светлой приемной было немного посетителей, а рядом с кабинетом ринопластики за небольшим столом сидела миловидная медсестра во всем белом и что-то писала, старательно высунув кончик языка. Мне это показалось настолько забавным и одновременно милым, что я невольно рассмеялся – прямо как первоклашка, все равно!
Девушка нахмурилась и подняла на меня строгие серые глаза в ободке из темных пушистых ресниц:
– Вы к нам? – на ее лице не дрогнул ни один мускул.
Мне, как человеку, привыкшему к однозначной реакции на свое лицо, показалось это весьма удивительным. Вот что значит профессиональная выучка! Хотя, будь у нее другая реакция, ее давным-давно бы уже выперли!
– Конечно, к вам, разве по мне не видно? – я уже не скрывал горечи.
– Нет, а что я должна видеть? – искренне удивилась она и взяла мое направление. – Ринопластика, вот вы про что! – хмыкнула она и стала заносить мои данные в журнал. – Вообще-то вы рановато, Михаил! Вы могли придти и послезавтра. Не пойму, к чему такая спешка? – она внимательно и серьезно на меня взглянула. – Нос, как нос! Весьма экстравагантный! Зачем вам это нужно? Вы в артисты решили податься? – она усмехнулась.
– Ага, в самую точку! На роль Квазимодо! Кстати, в школе меня почти так и прозвали: Квазиморда!
– Вот ведь идиоты! А мне всегда нравились мужчины, не такие, как все. Взять хотя бы нашего Сметанина. Знаете, какой это человек?! Эх, да что говорить! Сейчас все словно с цепи сорвались – хотят быть «дикаприями» и «денирами»!
– То есть вы хотите сказать, что вам нравится мой кошмарный нос?
– Вы меня не поняли: я хочу сказать, что каждый человек интересен уже тем, что родился уникальным, понимаете? С уникальными отпечатками пальцев, ростом, цветом глаз и волос, формой носа, наконец. Меняя свою внешность, человек перестает быть таким, каким его задумала природа, теряет собственное я, перестает быть самим собой. Даже перемена имени уже влияет на судьбу, а тут практически изменение внешности! А вы уверены, что, получив аккуратный носик, вы будете более счастливы, чем вам это было предначертано судьбой?
Я растерянно молчал, потому что никак не ожидал такого разговора в приемной хирурга.
– То-то же! – Девушка раскраснелась и стала даже красивой. – И вообще, будь моя воля, я бы вам сказала так: Михаил, не теряйте своей индивидуальности, оставайтесь таким как есть. Вы и так вполне можете понравиться любой женщине!
– А вам? – невольно вырвалось у меня. При этом сердце мое заколотилось и заметалось.
– Вы все-таки пришли раньше времени, молодой человек? – вдруг раздался веселый голос доктора Сметанина. – Не вынесла душа поэта? – насмешливо продекламировал он. – Ну, что ж, раз уж вы для себя все решили, Людочка проведет вас на обследование, и по результатам анализов я назначу вам день операции.
Когда за ним закрылась дверь, я посмотрел на Людочку вопросительно:
– Вы все же мне так и не ответили, Люда. Знайте, от вашего ответа зависит, пойду ли я сейчас сдавать эти чертовы анализы или нет!
– Решайте сами, Михаил. Вы – мужчина, и ваши поступки не должны зависеть от слов постороннего человека. Скажу только одно: изменив внешность, лично мне вы уже не будете интересны!
– Как бы я хотел, чтобы такая девушка, как вы, для меня никогда бы не была посторонним человеком! – выдал я и торжественно порвал направление. – А можно вам позвонить? – спросил я, забирая с ее стола визитку кабинета ринопластики.
– Теперь можно! – ответила Людочка и искренне улыбнулась.
Мой друг велосипед
Мои самые яркие впечатления детства связаны с моим железным другом. «Подумаешь, велосипед! – скажете вы. – Эка невидаль!»
И, конечно, будете правы, ведь в последнее время на велосипеде не ездит разве что ленивый. Но то сейчас, а в те далекие годы все было иначе…
Мальчишкой я страстно завидовал всем, кто умел ездить на велике. В шестидесятые годы совсем не каждый пацан в нашем дворе мог похвастать своим умением лихо промчаться по лужам, обрызгав с головы до ног проходящих мимо визжащих девчонок, или не спеша, с достоинством проехаться мимо старушек на скамейке, услышав за спиной одобрительные вздохи о том, что «мальчонка стал совсем большим!»
И когда, наконец, я получил в подарок от родителей великолепный трехколесный велосипед – предел моих мечтаний, я был на седьмом небе от счастья! В тот же день я вывел своего железного коня во двор и под завистливые взгляды менее счастливых сверстников сделал первый круг по нашему большому двору.
– Глядите-ка, у Саньки новый велик! – заорал мой лучший друг и одноклассник Мишка, обращаясь сразу ко всем во дворе, хотя мое появление отнюдь не осталось не замеченным. – Дашь покататься? – Мишка восхищенно провожал взглядом блестящее ярко-синее совершенство, на котором я гордо рассекал по двору.
– Потом, Мишка, потом! – орал я, опьяненный ветром, солнцем и беспредельным счастьем.
Я уже сделал несколько кругов под молчаливые и завистливые взгляды «безлошадных» пацанов, как вдруг один из них – Колька по прозвищу Зуб, задира и мой злейший враг, – произнес презрительно:
– На трех колесах каждый дурак сможет ездить! А ты попробуй на двухколесном прокатиться! Слабо, небось, удержать равновесие?!
Никогда не реагировавший на «слабо», звучавшее из уст недруга, я гордо проигнорировал его выпад, но его слова запали мне в душу. С той самой минуты моей целью было только одно – в совершенстве постичь велосипедное искусство!
Еще несколько дней мы с Мишкой, забросив после школы учебники, вдохновенно гоняли по двору, вытворяя чудеса велосипедной эквилибристики и пугая соседских девчонок залихватскими криками, но мысль о кардинальном изменении моей синей ласточки уже накрепко засела в голове и не давала покоя. Я знал, что переделкой велосипедов из трехколесного в двухколесный занимался только один человек в нашем дворе – дядя Яша, мастер на все руки и выпивоха. Работал он не бесплатно, а валютой служила пресловутая чекушка, которой с ним неизменно расплачивались все наши соседи, приносившие ему разную рухлядь в починку.
Когда я поделился этой мыслью с Мишкой, он призадумался:
– А где мы возьмем чекушку? – задал он сакраментальный вопрос. – Ведь твой батя не станет дяде Яше подносить водку!
Мишка был прав: мой отец, преподававший в школе рабочей молодежи, был парторгом и слыл активным борцом с пьянством, из-за которого порой его взрослые ученики – в основном рабочие местного завода – пропускали вечерние занятия в школе. Отец не был ханжой, как и все, он мог выпить по праздникам, но Яшу он недолюбливал, и ни при каких обстоятельствах не стал бы с ним связываться.
– Может, тогда поговоришь со своей матерью, а, Миш? – я с надеждой посмотрел на приятеля. Мишка рос без отца, его мать, работала на заводе посменно, и нередко он был предоставлен самому себе целый день.
– Ты что, меня мать убьет, если я даже заикнусь о спиртном! Надо достать денег, купить чекушку и отдать дяде Яше!
– Легко сказать: достать! Где? Родители мне не дадут больше: сейчас все на брата уходит – сам знаешь, пеленки, распашонки… Велик вон два года ждал, еле выпросил!
– Тогда что? Так и будешь на трех колесах ездить?
– Да есть у меня одна идея… Пойдем к дяде Яше в гараж!
Дядя Яша был одиноким пенсионером. Говорили, что когда-то он работал на нашем заводе слесарем, имел жену и даже ребенка, но жена ушла от него из-за его пагубного пристрастия. И теперь бывший слесарь жил, как хотел, а благодаря своему умению, был всегда навеселе и в хорошем расположении духа. Исключением были лишь часы жесточайшего похмелья, и тогда старик с остервенением брался за любую работу. Из его железного гаража всегда доносилось множество всевозможных звуков: стуки, скрежет, звон и лязг металла. Дверь в его гараж была почти всегда открыта, и любопытные мальчишки часами могли наблюдать за его работой, если, конечно, он в это время не храпел в своем продавленном кресле после очередной дозы соседской благодарности.
– Здравствуйте, дядя Яша! – поприветствовали мы старика, занятого пайкой большущей закопченной кастрюли.
– Здорово, коль не шутите! – усмехнулся он, попыхивая «беломориной», сизая струйка от которой, смешиваясь с дымком из-под паяльника, уходила в многочисленные щели его железной берлоги. – Зачем пожаловали? – осведомился старик. Нам повезло: дядя Яша был в хорошем настроении – об этом красноречиво свидетельствовала початая бутылочка горячительного на верстаке.
– Помочь вот хотим! – осторожно сказал я. – Может, сбегать куда надо? В магазин или еще куда-нибудь… Мы мигом, а, дядь Яш?
Старик отложил паяльник:
– Так, пацанва, выкладывайте, чего надо?
– Нам бы велик вот этот переделать… на двухколесный! – встрял Мишка.
– Плату знаете? – прищурил один глаз старик.
– Знаем! – мы, как по команде, опустили головы.
– Разговор окончен! – отрезал слесарь. Затем немного помолчав, добавил: – И пусть родители попросят. Мало ли чего вам в голову взбредет! А вдруг вы его стырили у кого, а я в соучастники попаду?! Нет, други мои, родители – и точка!
Это был тупик! Мы были убиты! Понурив головы, мы отошли в сторонку, сели на корточки и принялись держать «военный совет».
– Что будем делать, Санек? – уныло спросил Мишка.
– Не знаю! – хмуро ответил я, косясь на вредного старика, который, как ни в чем не бывало, продолжил возиться с кастрюлей.
– Вот гад! – в сердцах воскликнул Мишка! – Пьяница проклятый, а еще фронтовик, герой! Кровосос он, а не герой! – последние слова он почти выкрикнул.
Я шикнул на друга, но было уже поздно. Старик, видимо, нас услышал. Он отложил свою кастрюлю и, кряхтя и отдуваясь, медленно направился в нашу сторону, на ходу вытирая руки грязной ветошью.
– Атас, Миха, дёру! – заорал я.
Мишка вскочил и припустился бежать, а я, как назло, замешкался с великом и… остался на месте – хитрый старикан уже отсек мне все пути отступления.
«Сейчас уши оборвет!» – промелькнуло в мозгу. Еще бы, тема войны в те годы чрезвычайно остро воспринималась не только ветеранами. А Мишка, дурья башка, не подумав, ляпнул невесть что!
– Твой велосипед-то? – неожиданно миролюбиво спросил дядя Яша, подойдя вплотную
– Ага! Отец купил на день рождения… – я посмотрел старику в глаза. – Я правду говорю!
– Верю! А ты случаем не учителев сын будешь?
– Его! – ответил я настороженно. – А что?
– Знаю я твоего отца. Правильный мужик, строгий! Его в нашем районе уважают, хоть меня он и не приветит… – он вздохнул и присел на корточки рядом со мной.
– Вот вы тут давеча что-то такое обо мне говорили. Мол, кровосос я, пьяница, а не герой…
– Дядь Яш, да вы не так поняли!.. – начал я оправдываться, но старик остановил меня жестом.
– Тебя как зовут?
– Санька!
– Вот я и говорю, Саня, война, будь она проклята, покорежила не только города наши да жизни загубила, она души наши обожгла! Вот ты думаешь, почему я пью? От тоски я пью! Ведь мы как думали, когда в эшелоне домой после победы возвращались? Приедем – заживем лучше прежнего! А души наши, войной обожженные, уже зачерствели, загрубели наши души в окопах-то!.. Даже нашим близким, порой, не под силу отогреть их, и тогда, Саня, такие люди остаются одни и тоскуют, заглушая водкой боль в душе!.. Ладно, ты иди домой и знай, что дядя Яша свою душу не пропил еще… Да, а «лисапедик-то» свой оставь! Завтра за ним приходи… – он, словно пушинку, подхватил его своей огромной ручищей и направился в свой гараж.
Из-за угла осторожно высунулся Мишка и, увидев, что опасность миновала, подошел ко мне в удивлении:
– Неужто уболтал кровопийцу?
– Сам ты кровопийца и еще дурак! Понял?! И вообще, если я еще раз услышу про него какую-нибудь гадость, ты мне не друг! У него, между прочим, вся грудь в орденах – видал, небось, девятого мая?!
– Да я что, я – ничего! Люди говорят…
– Я тебе все сказал. Закрыли эту тему! Завтра зайдем к дяде Яше за моим двухколесным великом!
– Ура-а-а! – заорал Мишка, и мы с ним помчались во двор. Надо ли говорить, что совсем скоро мы с моим другом утерли нос всем во дворе, и Кольке Зубу в том числе…
Свою любовь к двухколесному коню я пронес через всю жизнь. Исколесил не одну сотню километров городских, проселочных и лесных дорог, открыл для себя новые места, обзавелся новыми друзьями. И, садясь на седло, нет-нет, да и вспомню свой первый велик, сработанный натруженными руками моего соседа-героя дяди Яши.
Шумел сурово Брянский лес…
Я не знаю никого, кто не любил бы наш лес с его неповторимым ароматом, вобравшим в себя всю прелесть природы средней полосы России. С его красками, особенно в осеннюю пору, с его дарами, которыми он заманивает в свои дебри, не дает остановиться, опомниться, оглянуться…
В один из сентябрьских выходных дней мы с моим приятелем Генкой сошли спозаранок на неприметной станции, что под Брянском, с корзинками в руках и отличном настроении.
«Ну, и красотища! – Генка, запрокинув голову, стал усиленно дышать всей грудью. – Гляди, Витюха, как здесь клево!»
Я вполне разделял чувства приятеля, ожидая от этой вылазки еще и дивиденды в виде больших крепких боровиков. Про эту станцию с ее лесными нехожеными тропами я знал давно от родного дяди, заядлого грибника и рыболова, выросшего в этих краях. Теперь, наконец, моя мечта осуществилась, и я был уверен в исходе этой маленькой грибной кампании. Еще бы, ведь у меня был компас, а также самодельная карта, когда-то составленная с помощью дяди Миши.
Увидев ее, приятель рассмеялся: «Да ты, брат, не на шутку подготовился! Теперь мы точно не пропадем!»
Если бы мы знали, что даже шутливые слова иногда приобретают способность материализоваться, попридержали языки, а то и вовсе отказались бы от затеи!
Мы довольно долго продирались сквозь густое разнолесье, не отвлекаясь на другие грибы. Ведь наша цель была огромная поляна с королевскими белыми грибами, отмеченная на моей карте тремя восклицательными знаками. По моим расчетам до цели оставалось идти не более часа, когда Генка, плетущийся в арьергарде, подал голос:
– Может, сделаем привал и перекусим?
– Ничего, уже скоро! Впрочем, ты прав: отдохнуть перед последним броском не мешает!
Мы разложили свои нехитрые припасы под большой березой и принялись за еду.
А вокруг сплошной стеной стоял непроходимый брянский лес. Ветерок лениво шелестел листвой где-то в вышине, на все голоса разрывались птицы, радующиеся последним теплым денечкам бабьего лета, и вдруг неподалеку раздался отчетливый треск сухого валежника.
– Волки! – расплылся в улыбке зубоскал Генка, работая челюстями.
Я оглянулся на звук и едва сдержал крик от изумления: в нескольких десятках метрах от нас брел… настоящий фриц в каске и длиннополой серой шинели со шмайсером на плече, висевшим дулом вниз, как из фильмов про войну. Я не верил собственным глазам. Генка, взглянув на меня, перевел взгляд на фрица и в ужасе вскочил, ломая под собой сухие ветки.
– Тише, ты – шикнул я на него, но было уже поздно: фашист вздрогнул всем телом и мгновенно направил на нас автомат.
– Хенде хох! – заорал он хриплым голосом.
Не помня себя, мы бросились наутек.
Та-та-та – оглушительно затрещала автоматная очередь, и над моей головой засвистели пули, а сверху дождем посыпались отстрелянные ветки.
– Хальт! – продолжал орать немец. – Русиш партизанен, сдавайтс!
Я бежал, как сумасшедший, не обращая внимания на лапник, хлеставший меня по щекам, а в голове билась одна мысль: бред, бред, бред!
Наконец, крики и выстрелы затихли, и я без сил упал на землю. Что это было? Наваждение? Призрак Второй мировой? Но призраки не стреляют из автоматов! Хорошо еще, что он не попал в нас с Генкой.
Кстати, а что с моим приятелем? Жив ли? Надо вернуться, найти его и прочь из этого проклятого леса, населенного ненормальными фрицами, материализовавшимися из прошлого!
Жаль, что с Генкой невозможно связаться по телефону – мы были вне зоны связи. Я поднялся и потихоньку двинулся к месту привала. Хорошо, что карта и компас остались при мне.
Вот и стоянка, но кроме брошенных впопыхах корзин и пустых пластиковых бутылок из-под воды, ничего и никого не было! А ведь я точно знал, что мы не использовали весь продовольственный запас. Неужели его унес тот сумасшедший немец, не наигравшийся в войну!
Кто он? Потомок тех гитлеровцев, что ловили партизан в этом лесу много лет назад? Но разве такое может быть? Или их здесь целое поселение, и они все еще уверены, что война продолжается? Бред!
Я брел почти наугад в том направлении, куда побежал мой приятель, но кричать опасался, чтобы не привлекать внимания фашистского недобитка. В лесу заметно стемнело, и я впал в полное отчаяние! К тому же, мучила сильная жажда и усталость. Привалившись спиной к сосне, я закрыл глаза, понимая, что искать в одиночку человека в этих дебрях – все равно, что иголку в стоге сена. Надо выбираться из леса и вернуться уже с военными, чтобы заодно накрыть и фашистское логово, если оно существует!
«Прости, друг, что бросаю тебя одного. Поверь, другого выхода нет!» – послал я мысленное извинение приятелю, продираясь через бурелом.
Встречи с фашистом я уже не боялся, темнота играла мне на руку, хоть и сильно затрудняла продвижение. И я шел, пока не понял, что пора устраиваться на ночлег, чтобы с утра продолжить путь к людям.
Я выбрал небольшую ровную площадку, окруженную со всех сторон кустами, выстелил сухим валежником ложе, и, завернувшись с головой в штормовку, закрыл глаза. Удивительно, но мучавшая меня весь день жажда немного отступила, зато я почувствовал, как гудят мои ноги, болят спина и шея.
«Ничего, – думал я, проваливаясь в сон, – утром попробую собрать немного росы».
Проснулся я от сильного толчка в бок. Я открыл глаза и ужаснулся: надо мной стоял давешний фриц и тыкал в меня дулом своего автомата, ухмыляясь.
– Вставай, партизан, кончилось твое путешествие! – произнес он по-русски без всякого акцента. Судя по всему, он был русским.
На нем так же, как и вчера, была немецкая полевая каска времен прошлой войны, надвинутая на лоб. Щеки были гладко выбриты, серые глаза с красными прожилками лихорадочно блестели, а пухлые губы кривились в усмешке. И пахло от него одеколоном!
Я кое-как поднялся и спросил:
– А ты кто?
– Не видишь, что ли? Я – солдат доблестной немецкой армии! – он смотрел на меня вполне серьезно. – И за вас, голубчиков, меня точно наградят! Давай сюда клешни! – он накрепко спереди связал мне руки просмоленной веревкой. – Двигай! – снова ткнул он меня дулом. – И не вздумай бежать – пристрелю, как собаку!
– И не собирался! Куда идти-то? – спросил я, подмечая про себя его фразу «за вас, голубчиков», означающую, что и Генка, возможно, жив и находится в плену у фашиста.