Жизнь ни за что. Книга первая

– Снегоборьбой занимался, с вечера задуло, целую косу намело, – потом повернулся к матери. – Налей и мне чайку, погреюсь.

Мать принесла чашку с чаем. Отец отхлебнул пару глотков, чашку поставил

– Ну, что там про Сталина передают?

– Ничего не говорят, – ответил Лёнька. – Молчат. Не умер бы только. В школе у нас все притихли, даже мелюзга по коридорам не носится и учителя почти шёпотом уроки ведут.

– Ну, там врачи, профессора, поднимут, – сказал отец. – Ты не больно задумывайся. Твоё дело учиться и вслед за сёстрами и братом в институт поступить надо.

– Ладно, пошёл, – сказал Лёнька. – Спасибо, мама, наелся.

Потом он вышел из-за стола, неторопливо накинул пальтишко, взял школьную сумку и выскользнул за дверь. В доме было слышно, как хлопнула калитка.

– Спаси, сохрани, господи, – сказала мать и перекрестилась. Отец повернулся и отрывного сорвал с настенного календаря листок вчерашнего дня. Новый день нарисовался круглой пятёркой.

Школа была в километре от Лёнькиного дома, но на прямом пути к ней находилась многопутевая отстойно – сортировочная станция. Лёнька не любил ходить по путям, где составы трогались неожиданно, и всегда надо было оглядываться по всем сторонам. И потому шёл на переходной мост, хотя это и удлинняло дорогу в два раза. Школа его была лучшим зданием городка. В нём всего – то было три средних школы. Но эту строила железная дорога перед войной и вложила в неё всё лучшее, что могла дать Советская власть детям. Она была белокаменной в три высоких этажа и широкими окнами в классных комнатах, выходящими на южную сторону, в какой бы части здания эти классы не находились. Были в школе и актовый и спортивный залы, и специальные кабинеты физики и химии. И оборудована была на все сто! Был даже радиоузел, через который ежедневно транслировалась школьная радиогазета. На территории школы была спортивная площадка, где и в футбол можно было поиграть и тенистый сквер в гектар, где на скамейках посиживали парами и целовались старшеклассники. И сад – огород для ботаников и биологов.

Многочисленные кружки и спортивные секции обогащали школьников знаниями и умением по интересам. Лёнька строил авиамодели и играл в шахматы, неоднократно защищая честь школы. В этой школе учились все дети Ивана Макаровича, который до войны работал на железной дороге. И самый старший, который был призван из десятого класса на фронт, и Лёнькины сёстры, и другой старший, ленинградец, который неоднократно говаривал, что такую школу и в самом Питере поищешь, прежде чем найдёшь. И когда преподаватель физики, фронтовик Николай Максимович, говорил, что партия большевиков и Советское правительство делает всё возможное и невозможное, чтобы народы Советского Союза были образованные и цивилизованные, чтобы дети рабочих и крестьян заняли все высоты в труде и науке, Лёнька и все остальные школяры верили ему безоговорочно. Вокруг было дело, а не слова. Лёнькины родители, которые окончили только церковно-приходские школы, и не могли помочь детям в учёбе, имели прекрасные души и наставляли детей, говоря, что раз новая власть дала вам возможность учиться, то мы всей жизнью своей поможем своим детям получить образование, только вы сами старайтесь. И дети старались. Сёстры уже получили высшее образование, брат заканчивал. И оставался только Лёнька. И он знал, всё зависит от него. И четвёрки в его дневнике были редкими палочками среди округлых пятёрок. И другие дети рабочих и крестьян старались. И старания вознаграждались. Половина выпускников школы ежегодно поступала кто в гражданские, кто в военные вузы в самых различных городах, не пропуская и учебные заведения обеих столиц.

Вот в эту школу и бежал пятого марта 1953 года семиклассник Лёнька Сугробин. Бежал в школу четырнадцатилетний мальчик обеспокоенный болезнью вождя, вступлением в комсомол и подготовкой к экзаменам, которые в седьмом классе, как в выпускном для неполной средней школы, должны были состояться по одиннадцати предметам. Но экзамены были небольшой тревогой. К ним все привыкли: уже в четвёртом классе было четыре экзамена за начальную школу. А вот Сталин?! Как же он так мог заболеть?! Как без него?

Три урока прошли, как и во все последние дни – негромко, не шумно. В начале четвёртого урока включилось школьное радио и голос директора объявил построение всей смены на общую линейку. Классная руководительница, учительница географии, чей урок и был прерван объявлением, подняла учениов и «Седьмой – А» проследовал в широкий коридор первого этажа, где всегда состоялись общешкольные построения. Несколько минут шеренги стояли молча и ждали. Потом в голове строя появились директор и парторг. Парторг Николай Максимович, учитель физики, боевой офицер, на занятия ходил в гимнастёрке с орденами Красного знамени и Красной звезды. Ученики его любили, потому что физику он иллюстрировал примерами из практической жизни. И многие школьную теорию успешно применяли в обиходе, и оттого физика становилась ещё интереснее. Сейчас он был бледен и, как показалось Лёньке, растерян. Прошла ещё минута. Наконец Николай Максимович западающим голосом произнёс:

– Дорогие ребята! Большая беда случилась. Сегодня умер наш вождь и учитель, наш великий руководитель и вдохновитель всех побед советского народа Иосиф Виссарионович Сталин.

Слова давались Николаю Васильевичу с большим трудом. Он всхлипнул. Две или три девчонки ударились в рёв. Остальные стояли молча, многие шмыгали носами и даже гордые десятиклассники тёрли глаза. Лёнькина классная стояла у окна напротив своего класса и, достав платочек, всхлипывала.

– Дорогие ребята! – взял слово директор. – Сегодня занятий больше не будет. Нет сил никаких, и разум ещё ничего не приемлет. Идите домой. И безнадёжно махнув рукой, директор взял под руку парторга, и они пошли в директорский кабинет, сгорбившись и став ниже ростом.

Ни с кем общаться Лёньке не хотелось, и он сразу вернулся домой. Отец читал газету и дымил толстой самокруткой.

– Умер вождь-то!? – толь спросил, толь сказал он, когда сын появился в комнате.

– Умер, – буркнул Дёнька. – Как вот теперь?

– Не дрейфь! Было бы кем править, а правители найдутся, – сказал отец и выпустил клуб дыма, заполнивший половину комнаты.

Лёнька проглотил слюну и промолчал. Иван Макарович воевал три года за Россию с немцами в первую империалистическую, потом воевал в гражданскую в Красной армии на разных фронтах и уволился только в 1921 году уже из первой конной, сумев уцелеть после её рейда в панскую Польшу. Его направляли на курсы красных командиров, но он устал от войны. И хотя ему не пришлось больше учиться, а только ещё повоевать в Великую отечественную, ум его был ясен, а огромный жизненный опыт, после личного участия во всех великих катаклизмах великого века, формулировал его слова чётко и справедливо. Лёнька редко разговаривал с отцом о прошлом. Зная основные вехи его жизни, его родных и родных матери, он понимал, что все они приняли новую власть как свою. И «последыш» родился самых «красных» кровей. Старший брат отца в суровые двадцатые годы был начальником уездной милиции, два брата матери были председателями колхозов, младший брат отца стал кадровым военным и в оккупированном Берлине был какой-то шишкой при коменданте. Но отец у Лёньки видал, испытал и знал о своей эпохе больше многих. Знал то, о чём не пишут в книгах и тем более в учебниках. Знал и больше молчал, чем говорил. А сейчас сказал, что правители найдутся, и Лёнька не вякнул, хоть сердце его обливалось кровью от печали по великому Сталину. И он не понимал, как это страна будет жить без Сталина. Он вздохнул, бросил сумку с учебниками под стол и достал с полки книжку рассказов любимого им Джека Лондона.

Через несколько дней тело умершего вождя положили в мавзолей рядом с телом Ленина. На мавзолее изменили надпись. В момент установления гроба в мавзолей великая страна на пять минут замерла: остановились поезда, корабли, автомобили, остановились пешеходы. Лёнька в этот день в школу не пошёл. Он стоял у дома и слушал, как пять минут над станцией железной дороги гудели на все лады десятки паровозов, гудели остановившиеся автомобили, ревели заводские гудки. Было торжественно и мрачно.

Спустя месяц всех четырнадцатилетних в райкоме принимали в комсомол. Секретарь райкома, уже взрослый сложившийся мужчина, сказал:

– Ребята! Запомните, в какое время вы вступаете. В 1924 году, когда умер Ленин, партия объявила ленинский призыв в партию и приняла сотни тысяч рабочих и крестьян, чем частично и восполнила невосполнимую потерю. Сейчас комсомол объявил сталинский призыв, и вы птенцы сталинского призыва. Успехов вам в строительстве коммунизма.

Ребята искренне верили в Сталина и его дело и были согласны с секретарём. Неизвестным чувством каждый понимал, что ушёл из жизни совсем непростой человек. Они не смотрели через розовые стёкла учебников на свою жизнь и жизнь окружающего мира. Они видели ужасающую бедность деревни, посёлков, своего городка и понимали, что так везде. Сугробин весело смеялся над грустной частушкой:

С неба звёздочка упала прямо мне в калошину!Три колхозницы плясали за одну картошину…

Но понимал, что стране, в которой сельское хозяйство было выжжено войной от Мурманска до Каспия, а две трети мужиков домой не вернулись с войны, было просто негде взять продовольствие в достатке. Спасение было в том, что население на 80% жило на селе или в частных домиках в городах и рабочих посёлка. За счёт приусадебных участков и содержанием при себе скотины и птицы и выжило тогда население страны.

Доходили до Лёньки и антисталинские стихи:

Товарищ Сталин, Вы большой учёный.В языкознанье самый корифей.А я простой советский заключённый,Не коммунист и даже не еврей.То дождь, то снег, то мошкара над намиА мы в тайге, с утра и до утра.Вы здесь из искры раздували пламя!Спасибо Вам! Я греюсь у костра.Сегодня хоронили двух марксистов.Тела их крыли алым кумачом.Один из них был правым уклонистом,Другой, как оказалось, не причём.Когда в Кремле в своей партийной кепкеВы на страну кидаете свой взгляд.Мы рубим лес по-сталински, а щепки?А щепки во все стороны летят.13

– Ну и что, – сказал Юра Коротков, выслушав стихи. – Очень хорошо написано. Но раз поэт попался, то сам и виноват. Совсем не виноватых не бывает.

Подростки гордились своей страной, победительницей свирепого фашизма. Каждый бывший фронтовик был для них героем, достойным подражания. И бедность, и трудности их не пугали. Они были патриотами своей страны и верили, что подрастут и построят всё как надо. И песня из патриотического кинофильма о юных нахимовцах, который в новые времена обложили бы ненавистью с «восемнадцати разных сторон»14 была программной для них.

Простор голубой. Земля за кормой.Реет гордо на мачте флаг отчизны родной.Вперёд мы идём. И с пути не свернём,Потому что мы Сталина имя в сердцах своих несём!

И смерть Сталина была для них самым глубоким человеческим горем.

Две аксиомы школьника Леонида Сугробина:

Поп Гапон не провокатор;

Лаврентий Берия не английский шпион.

Время не останавливается. На место Сталина председателем Совмина был назначен Маленков. И малыши на уроках часами учились выговаривать сложное имя Георгия Максимилиановича Маленкова. Место Сталина в партии было так значимо, что одного человека взамен поставить было невозможно и руководство партией было возложено на президиум ЦК и секретарей ЦК. Одним из секретарей избрали Хрущёва. Его имя выговаривать было легко – Никита Сергеевич. Было проведено очередное весеннее снижение цен. И народ успокоился. Власть есть, работа есть, жизнь есть. Ничего не изменилось. Но это было не так

1953 год. В руководстве страны и партии был обнаружен английский шпион Лаврентий Павлович Берия, первый заместитель председателя Совмина заведовавший внутренней и внешней безопасностью государства и член политбюро КПСС. Берию «обнаружили», арестовали и быстренько убили без суда в подвалах штаба Московского военного округа. И Лёнька задумался первый раз: зачем одному из руководителей мощнейшего государства быть чьим-то шпионом… Но промолчал, когда на комсомольском собрании обсуждался этот вопрос. Заговорил с отцом, но Иван Макарович не стал рассуждать и ушёл от разговора на эту тему, сказав только, что в тридцатые годы уже всякое бывало.

1953 год. В августе на полигоне под Семипалатинском был выполнен взрыв первой советской термоядерной бомбы. Руководил подготовкой бомбы как и всеми работами по созданию ядерного оружия, начиная от добычи урана, организации НИИ, КБ и массы прочих объектов Л. Берия.

1953 год. Закончилась трёхлетняя война в Корее между севером и югом. Северу помогал Китай и СССР, югу помогали США и их союзники. Война в Корее была полигоном, где СССР и США мерялись силами в предверии войны глобальной, которая всем обывателям казалась неизбежной. Создание водородной бомбы в СССР охладило американских политиков, и предполагаемая война на уничтожении Советского Союза не состоялась. А в Корее противники согласились на ничью.

1953 год. Арестован, осуждён за растраты и заключён во Владимирский централ генерал-лейтенант авиации Василий Сталин, сын Иосифа. Это была прямая месть Хрущёва умершему кормчему.

1954, март. Вышло постановление ЦК КПСС об освоении целинных и залежных земель.

1955 год. Подготавливая себя к единоличной власти, Хрущёв подковёрными играми принуждает Г.М.Маленкова, самую крупную фигуру того периода, уйти с поста председателя Совета Министров. Г. Маленков назначается на малозначащую должность министра электростанций. С 8 февраля 1955 года премьером назначается Н. А. Булганин, кадровый военный.

И весной 1954 года по велению Никиты Сергеевича, который организовал за это время для себя должность первого секретаря, помчались эшелоны на восток с молодым народом и техникой осваивать под посев пшеницы степные просторы Казахстана и Алтая. А Лёньку и других школьников послали сеять кукурузу квадратно-гнездовым способом в ручную в пригородном совхозе. Что там делали на востоке – было далеко и непонятно. Но, навозившись с кукурузой в весенней грязи, Лёнька не выдержал и на классном собрании заявил, что согласно изучаемым в школе наукам, кукуруза выше воронежских широт по-нормальному не растёт. Его пожурили, но кукуруза и в районе, и в области не только не выросла, но и во многих местах даже не взошла. Но в стране занимал верховные позиции новый вождь – «Наш Никита Сергеевич». А раз вождь велел сеять кукурузу руками школьников, которые отбирали по три – пять кукурузных зёрнышек и укладывали их в ямки, значит так и надо. Вождь не ошибается. Народ обозвал его «кукурузником», но исполнял приказания, так как был приучен подчиняться вождю, хотя ещё не понимал, что место и человек совсем не одно и то же и вождь вождю рознь. И не лез народ «в бутылку», разве что ворчал за выпивкой в кругу семьи или близких знакомых. И Лёнька только к тридцати годам разобрался, что такое целина, когда побывал там два раза. И разобрался так же в том, в какую пропасть кинул Хрущёв сельское хозяйство освоением этой целины.

Жизнь в деревне после разрушительной войны едва теплилась без мужика и вообще без всего. Деревню срочно надо было спасать. Но Хрущёв выдумал освоение новых земель как панацею от всех продовольственных бед. А целинные земли в зоне неуверенного земледелия оказались «чёрной дырой»15, куда посыпались триллионы бюджетных денег и человеческих трудовых ресурсов без какой-либо значимой отдачи. Страна осталась без хлеба, а стационарная традиционная деревня с вековой историей осталась без крестьянина. Деловой мужик покинул брошенную властями землю и ушёл.

А ведь даже половины денег, вложенных в целину до 60-го года хватило бы на оснащению деревни машинно-тракторной техникой, на электрификацию деревни, на постройку по- современному оснащённых ферм по всем направлениям, дорог, цехов для ремонта техники, больниц, школ и жилья. И не ушёл бы мужик. А страна получила бы и мясо, и молоко, и масло. Но этого не произошло. И хотя до девяностого года освоенные целинные земли как-то обрабатывались, сельское хозяйство угасало. А с приходом капитализма оказалось, что на заброшенной российской земле выгоднее ничего не делать, и продовольствие ввозить из-за рубежа. И восемьдесят процентов пахотных земель заросло кустарником. Но это произошло потом.

А Лёнька? Лёнька верил, что всё исправиться руками его поколения и выполнял наказ родителей. Он учился.

II

По традиции предучебный сбор проводился в школе 30 августа. День был солнечный, тёплый. Когда Леонид Сугробин, молодой человек шестнадцати с половиной лет, десятиклассник, подошёл к школе, площадка перед парадным входом искрилась разноцветьем ярких летних одеяний, ослепительными улыбками на загорелых лицах, звонким смехом неукротимой и непобедимой молодости. За два с половиной месяца летних каникул все подросли, окрепли, а десятиклассники превратились в настоящих взрослых людей. И из мальчишек и девчонок, стали рослыми, сильными юношами и пленительными девушками с загадочным блеском в глазах. Молодые люди были в тщательно отутюженных брюках и до блеска начищенных ботинках. Девушки в туфельках на каблучках и взрослыми причёсками на головках. Все стояли группками по пять – шесть человек, и вели дипломатические беседы, с интересом и некоторой ревностью оглядывая друг друга. Леонид в это лето ни с кем не встречался и не рыбачил. Ему очень были нужны часы и фотоаппарат. В скромном семейном бюджете деньги на эти цели не планировались. И он упросил отца взять его на работу в строительную бригаду. Отец частенько бригадирил в «диких» бригадах, собиравшихся из таких же, как он трудоспособных инвалидов, которым закон не разрешал работать на предприятиях. Обычно эти бригады работали на частника. Но в этом году по плану вождя область полностью охватили кукурузными посадками, а промышленные предприятия обязали создать к концу лета в колхозах хранилища под так называемую «зелёную кукурузную массу», которой предполагалось вдоволь кормить коров и надоить вдоволь молока. Рабочих для такого дела не хватало и власти в это лето «диких» не преследовали. А плотников набирали потому, что в «средних» верхах, очевидно, понимали временность кукурузной кампании и хранилища запроектировали также временные из дерева. Так Леонид сразу после экзаменов оказался в селе в двадцати пяти километрах по прямой линии от города, и пробыл он там два месяца безвыездно. На побывку домой рассчитывать не приходилось. Ни дорог шоссейных, ни транспорта в то время не было. Да и бригада работала без выходных от зари до зари. И только раз в неделю позволяла себе послеобеденную баньку.

Деньги за просто так не давались. Первые дни Лёнька « света не видел». И часто вечером засыпал за ужином с ложкой в руках. Старики смеялись, но поблажки не давали, даже если хозяйка, где они были на постое, заступалась за него и просила пожалеть.

– Не неженка, – говорил дед Матвей (он был старше всех, и звали его дедом) – отец его не переставая целый день топором стучит. Пусть и он стучит.

Сам дед, высокий, жилистый, с густой копной совершенно седых до белизны волос, махал топором, наверное, и дольше и больше других. И Леонид старался держаться поближе к нему, перенимая его экономные движения и точность удара. После нескольких дней изнурительной, через «не могу» работы, он хотел плюнуть и на часы, и на фотоаппарат и уйти. Но сумел перетерпеть изнеможение и вскоре, почерневший и про дубевший от солнца и солёного пота, вваливал вместе со всеми. За обеденным столом съедал всё до крошки утром, днём и вечером. Засыпал, как только закрывал глаза и просыпался мгновенно, когда хозяйка, заходя на сеновал, где у мужиков была спальня, объявляла о готовом завтраке. И когда спустя два месяца силосная траншея, утопленная по крышу в земле, засыпанная сверху глиной и закрытая дополнительно добротным слоем дерна, сдавалась подрядчику и заказчику, Леонид стоял на равных вместе со всеми мужиками, и был горд за свою работу. А по сдаче был банкет, т.е. выпивка без ограничений под добротное жаркое из свинины и прочие крестьянские закуски. Лёньке, как и всем, налили полный стакан водки. Председатель колхоза, крупная женщина средних лет, подняла стакан и сказала без хитростей: «Спасибо, мужики, выручили». И выпила. Дед Матвей поднял свой стакан и повернулся к сидевшему рядом Леониду

– Ну, сын, работал ты крепко Успехов тебе и удач. Мы ведь скоро вымрем и я рад, что ещё один молодой мужик топор в руках держать научился. Вся Россия топором построена. А сейчас и выпить не грех.

Дед Матвей легонько коснулся его стакана и тремя глубокими глотками влил в себя стакан водки. Вокруг мужики выпивали и шумно закусывали. Ленька покрутил головой, поднял стакан и выпил как все, не торопясь и не останавливаясь. Отличное жаркое с молодым картофелем, густой омлет называемый «селянкой», свежие и малосольные огурцы, зелёный лук, жареные грибы не давали мужикам пьянеть достаточно долго. Потом кто-то завёл песню про « удалого «Хаз-булата», его поддержали. Гулянка под молодыми липами пошла к завершению. Леонид вышел из-за стола и прошёл за околицу. Деревня стояла на крутом берегу небольшой речки. За речкой на горизонте скрывалось багровое солнце. Лёгкий ветерок ворошил выгоревшие добела волосы. На душе было спокойно и хорошо. До конца каникул оставалась неделя.

Леонид подошёл к своим одноклассникам. Он был в белой рубашке в вертикальную светло-зелёную полоску, светлых серых брюках, ослепительно сверкающих первозданной белизной полотняных полуботинках, принявших на себя по такому случаю полкоробки зубного порошка. Светлая рубашка с коротким рукавом оттеняла медный загар на руках и на лице. На плече небрежно висел на кожаном узком ремешке фотоаппарат «Зоркий», а на левой руке сверкали золотом красивые часы с центральной секундной стрелкой.

Смотрите-ка, какой фраер к нам пришёл, – громко, почти крикнув, сказал Юрка Коротков, постоянный Лёнькин сосед по парте в течении шести лет. Они пересидели почти на всех партах, но в девятом окончательно закрепились на последней в первом ряду от окна и отдавать завоёванное не собирались. Коротков был старше на два года, но они дружили на равных. Леонид поздоровался за руку со всеми ребятами и приветливо улыбнулся девушкам. А Коротков уже распоряжался:

– Все встаём на ступеньки! Десятый «а», все, все, все! Сугробин делает кадр десятиклассников. Лёнька, чтобы фирменная вывеска вошла и наши знаменитые дубовые двери.

Леонид подождал, когда все встали, прихорошились, как хотелось, и сделал снимок с двумя дублями. Юрка снова закричал:

– Стойте, не расходитесь. Сейчас и фотографа с вами сделаю. Лёнька, давай в середину к девчонкам. И фотик давай. – И, взяв фотоаппарат, подождал, когда Леонид втиснется, и сделал ещё снимок с дублями, приговаривая, что история не повторяется и без дублей ничего делать нельзя.

Прозвенел звонок. Все десятиклассники прошли в школу, не суетясь, степенно. Школьные помещения блистали чистотой и яркими красками свежего ремонта. Десятый «а» разместился в своём фирменном классе, каждый на своём отвоёванном в предыдущие годы месте. Вошла учительница химии. Все встали

– Здравствуйте, ребята! Садитесь, – сказала химичка. – С сегодняшнего дня классным руководителем у вас буду я.

– А Тамара Николаевна? – недружно и недоумённо проговорила половина класса.

– Тамара Николаевна вас географии обучила полностью, занятий в десятых классах у неё нет, и ей дали снова младшеньких.

– Так что у неё своих выпускников никогда и не будет? – выкрикнул Коротков.

– Ну, я не знаю. Так педсовет решил, – ответила химичка и спросила, – Какие будут вопросы?

– Картошку убирать отправят? – спросил Санька Ширяев, высокий блондин, сосед Лёньки по жительству, друг и товарищ по увлечениям фотографией.

– Об этом разговора не было, – ответила новая классная.

– Не понимаю, – толкнул Коротков Лёньку, – почему Тамару не оставили. Какая ерунда, что предмета нет. Ей ведь обидно – вырастила оболтусов в приличных людей, а выпустить не дают.

Леонид тоже не понимал, почему у них отняли классную, которая начала с ними работать сразу после окончания института с пятого класса и с которой они сдружились, становясь к десятому классу почти ровесниками и с которой без конфликтов находили общее по всем вопросам. Но он помнил прошлогоднюю выволочку за кукурузный вопрос и буркнул: «Вождям виднее». Тамару, конечно, жалко. Но ведь кукуруза не выросла, а выволочку не сняли. И в эту весну кукурузу снова посадили, а она снова не выросла. Он хранилище под неё строил, и деньги заработал, а кукуруза постановления правительства не выполняла и не росла.

Леонид резко продвинулся в понимании жизни с тех дней, когда его принимали в комсомол. Он старательно учился. Советская средняя школа, построенная по принципам российской дореволюционной гимназии, давала обширные знания по всем областям вплоть до шестидесятых годов, в которых начались первые потуги модернизации. Плохо было только с изучением иностранных языков, но это, возможно, была специальная установка, так как за границу советским людям ездить не планировалось. Леонид много читал: всю классику российскую, советскую и европейскую, приключенческую, историческую. Всё впитывал как губка и был согласен с М. Горьким, что «чтение есть лучшее учение». Чтение сформировало Лёньку как романтика. Он мечтал о путешествиях, о приключениях, о прекрасных женщинах, которые должны были встретиться ему на этих путях. Но знания и мечты не отрывали его от реальности. Его шестнадцатилетний ум начинал анализировать факты и события действительности и ровное полотно непогрешимости системы, непоколебимое при жизни Сталина, начинало иногда морщиться и покрываться пузырями. Сначала затронуло убийство «английского шпиона» Лаврентия Берия, бессменного члена Политбюро, которому не было нужды быть чьим-то шпионом. И беспардонное враньё коробило даже четырнадцатилетних пацанов. Потом бестолковые массовые засевы кукурузы до полярного круга. Потом оказалось, что в стране нет хлеба. И страну без всякой подготовки бросили на освоение целинных земель от Оренбурга до Барнаула. Сотни тысяч добровольцев коммунистов, комсомольцев и прочих, политически не объединённых и очень молодых были брошены уже с февраля 1954 года в ледяные, занесённые снегом просторы. Десятки эшелонов с будущими целинниками проходили через Лёнькин городок. Поезда останавливались на полчаса для смены локомотивов и проверки колёсных букс. И Леонид неоднократно наблюдал, как из вагонов вываливались десятки полу трезвых комсомольцев (а может политически не охваченных) и сломя голову неслись к привокзальным магазинам, которые за несколько минут выполняли недельный план по продаже водки. Из окон, набиравших скорость поездов, летели под откос пустые бутылки. А вражеские голоса через радиостанцию «Освобождение» подзадоривали: «Едем мы друзья, в дальние края. Будем невесёлыми и ты, и я…» Не все коммунисты и комсомольцы ехали добровольно. Менять Москву…