Жизнь ни за что. Книга вторая
Сугробин поднялся.
– Сегодня у нас особый день, – начал он. – И что говорить о себе. Вы и так всё знаете. Как ещё в школе биографии рассказывали. «Родился, учился, сейчас не учусь». Так и я. Учился, женился, сейчас не женат. Я себя сегодня оцениваю по-другому, чем оценивал несколько лет назад. Тогда я был чистый романтик. Сегодня я циник – романтик сорок девятого размера.
– Какого ещё сорок девятого размера? Не бывает, – засмеялся Сургутин.
– Не бывает, но сорок восьмой я перерос, а до пятидесятого не дотянул. Шил костюм у портного, – пришлось пояснять Сугробину. – И нам всем по тридцать лет. Самые правильные из нас Зверев и Сургутин. Они родили детей и построили дома. Им осталось по завету ещё деревья посадить и вырастить. И их обязанности на земле будут завершены. Останется одно наслаждение. Ширяев ребёнка родил, а об остальном в его семейной жизни сплошная темнота. А я ничем не порадовал ни родителей, ни страну. Семья распалась, работать начал с нуля. И мне известна древняя притча, в которой чётко сказано, что «в тридцать лет жены нет, и не будет».6
– Не думай о жене и не прибедняйся с работой, – встрял Зверев. – Я слышал, когда был у главного, как докладывал Георгий Емельянович, начальник отдела, о приборе, сделанном Леонидом. При положительных испытаниях его на премию Ленинского комсомола7 представлять будут.
– Любо, Лёня, любо, – прогудел Ширяев.
– Стар я для этой премии, Володя. Если и будет премия, то без меня.
– Авторитет заработаешь, – сказал Валентинов. – И не мешайте ему продолжать.
– Живу в чужом доме. Накопил за это время полтора десятка предложений по улучшению системы под названием социализм, но сейчас вы едва ли будете под ними подписываться. Повзрослели, остепенились, имуществом обзавелись. Но почитайте. – Сугробин вынул из портфеля отпечатанный на машинке список предложений для ЦК и положил на тумбочку рядом со столом. – А лучше давайте выпьем за здравие и успех.
– Хорошо сказал, – поднял стопку Зверев. – Я действительно не буду подписываться. А выпить могу. За то выпить, что надо работать и работать хорошо, не обращая внимания на тех, кто откровенный противник социализма и нашего государства. И чем больше мы сделаем сейчас, тем легче будет всё выправить потом. Я за это. А письмами там наверху камины растапливают, если они доходят. А то, что они не доходят, я просто уверен.
– Твой батя тебя не одобрит, – сказал Леонид.
– Он и не одобряет. Но он на пенсии и ему детей больше не воспитывать.
– Давайте выпьем, – подитожил Ширяев. – Писать нет смысла. И разговаривать, ничего не делая, тоже нет смысла.
– И это значит, что лучше пить вино, – вмешался Валентинов. – Я и предлагал всем выступить и за каждого выпить. Чем плоха жизнь! Хлеб есть, водка есть. Картошку сами вырастим.
– Не грусти, – обнял за плечи Леонида Володя Зверев, когда они курили на кухне. – Пять лет назад мы были очень молоды и не всё понимали.
– А сейчас всё понимаем?
– Намного больше, как я сам осознал, – ответил Зверев.
– Так, – сказал Сугробин. – «Так прощаемся мы с серебристой, голубой заветною мечтой. Флибустьеры и авантюристы, братья по крови горячей и густой».8 Не флибустьеры мы и не авантюристы уже. И даже «не кочегары и не плотники».
– «Пьём за яростных, за непокорных, за презревших грошевой уют… – запел Володя, не обращая внимания на сказанное Леонидом.
– Я ведь отправил эти записки сразу после возвращения из армии. Зла не хватало смотреть и ничего не делать, – остановил песню Сугробин.
– И что ответили?
– Рано ещё. Года не прошло. А впрочем, как ты сказал, камин растопили сухими бумажками.
– Это бы было самым хорошим для тебя. Помнишь, в 68-м, «вражьи» голоса передавали, как тех пятерых или шестерых, которые вышли на Красную площадь протестовать против ввода танков в Прагу, осудили и сроки дали. Мы с тобой тогда тоже за выпивкой протестовали. И ведь какой случай Брежневу предоставлялся. Мог показать империализму «человеческое» лицо социализма и снова привлечь миллиарды униженных и забитых капитализмом людей на всех континентах. И вошёл бы в историю, как могучий политический деятель. А так останется в памяти одного поколения, как «мелкий политический деятель в эпоху Аллы Пугачёвой».9 Но нам сейчас пузыри пускать бессмысленно. Все пятнадцать миллионов партийцев повторяют за вождём каждое его слово и вместе с прессой кричат, что «экономика должна быть экономной». И рвут от безхозяйственной экономики всё, что можно безнаказанно урвать. И плюнь пока на борьбу за настоящий социализм. Время не подошло. И пойдём к ребятам. Они обнялись и пошли в комнату, распевая во всё горло песню —
«Капитан, обветреный как скалы,Вышел в море не дождавшись дня.На прощанье поднимай бокалы,Золотого терпкого вина…»– А я теперь также как и Лёнька, молодой, одинокий, – докладывал хмельной Александр Ширяев. – Только он стопроцентный жених, а я семидесяти пяти процентный. В аспирантуру не поступил, и моя жена посчитала меня не перспективным. Дала отлуп и закрыла пацана от меня.
– Ну, раз вы двое с Сугробиным разведённые, то вам скучно не будет, – хихикнул Сургутин.
– Не скучно, конечно, но семидесятипроцентному без казённого жилья туго придётся, – посочувствовал практичный Валентинов. – Ему срочно одинокую с дитём и квартирой искать надо.
– Бросьте вы меня жалеть. «Будут ещё девушки весною, будут ещё танцы карусели», – запел Ширяев Вовкину любимую. Тот уже перебирал струны гитары и включился в песню. «Это ничего, что мы с тобою, вот уже немного постарели».
– А ещё лучше поступить, как тот деловой, – не унимался Валентинов. – Он родил, развёлся и женился на даме, у которой было трое детей и все от разных. И он платит двадцать пять процентов, а его жене платят семьдесят пять.
«Люди меняются и становятся теми, кем могут стать», – сформулировал Сугробин чужую мысль, засовывая никем не прочитанные предложения обратно в портфель. Он ничего не сказал друзьям о Турчинской. Ему казалось, что любое слово может разрушить хрупкую надежду на эту нечаянную его любовь.
II
С начальником отдела схемотехников Сугробин познакомился ещё когда работал в цехе; когда участвовал в выездах на природу вместе со Зверевым и Валентиновым. И появление Сугробина в рядах конструкторов Георгий Емельянович Рустайлин встретил с удовлетворением, пожелав успеха. Они поговорили наедине за жизнь и Емельяныч (так его называли друзья и близкие сотрудники, чтобы не мучить сложное имя и отчество) также как и Василий Васильевич, пожелал, чтобы он сделал хорошую конструкцию и путь будет свободен. «Strase frei, как говорят немцы», – улыбнулся Емельяныч.
Образцы прибора были изготовлены и прошли заводские испытания. По откорректированой документации срочно изготавливались образцы для межведомственных натурных испытаний. Одновременно документацию отправили на серийный завод в Москву. Сугробина произвели в старшие инженеры.
– Это моя новая должность. Я никогда не был старшим инженером. Был замом в цехе, начальником КБ, а старшим инженером, никогда, – сказал Леонид Владиславу Андреевичу, когда тот сообщил ему о его повышении. – Но как на Руси принято, с меня причитается. Только Чирикова ты сам пригласи.
– Как видишь, – сказал Чириков, закусывая коньяк долькой лимона, – я тебе дорогу не перекрываю. Вижу, что твои друзья давали тебе рекомендации не зря. Номинальный оклад в двести рублей уже неплохо. Поедешь в Москву внедрять своё изобретение в серию. У нас это первый раз с листа и в серию. А пока Владислав даст тебе новые задания на рассмотрение. Комплекс большой. Группе Владислава на разработку будет отдан борт.10
– Тогда поднимем за знакомство, – разлил по стаканам Леонид. – Как говорится – у матросов нет вопросов, а у старшего матроса всегда два иль три вопроса.
Они сидели и обмывали повышение Сугробина на кромке высокого берега над Окой в парке под народным названием «Нижегородская Швейцария», скрытые от прогулочной дорожки густыми зарослями кустарников. За рекой до самого горизонта раскинулась заречная промышленная часть города. Корпуса автозавода были совсем рядом. Остальное перемежалось с жилыми кварталами и скрывалось в дымке до самой Стрелки, отделённой от них тремя мостами. Солнце с запада светило прямо в лицо и коньяк в стаканах переливался янтарным блеском. «За старшего матроса!» – сказал Сугробин. Зарплата старшего инженера в СКБ с премией равнялась его зарплате и тоже с премией как начальника КБ на заводе, и он был предварительно удовлетворён.
Рустайлин и Суматохин рассматривали список сотрудников на включение в состав кандидатов на звание лауреата премии имени Ленинского комсомола.
– Я написал всех, – сказал Василий Васильевич. – К сожалению, там два кандидата, которым по тридцать два. Это я и Владислав Андреевич. И тридцать будет весной Сугробину. Но если мы подадим заявку до весны, то Сугробин проходит.
– Ты тоже проходишь, как руководитель творческого коллектива. А Владислав не проходит. И от конструкторов достаточно одного человека.
– Тогда остаётся Леонид Иванович. Его можно записать замом руководителя творческого коллектива.
– Наши верхи могут не понять. Только пришёл и сразу в лауреаты.
– Но это он сделал конструкцию прибора. Макет никаких испытаний не выдержал. А образец, сделанный Сугробиным, всю механику и климатику прошёл без задоринки. Низы не поймут. Ко мне из КО начальник группы подходил и сказал, что если Владислава включат, а Сугробина нет, пойдёт в партком. Все в отделе видели, что всё сделал Сугробин. Да и мы с тобой это знаем.
– Ну, низы в нашей системе поговорят и ничего не сдвинут. Сошлёмся на критический возраст, пообещаем дать ему группу и перспективу на потом. Мужик он умный, шуметь не будет.
– Так-то так, – вздохнул Василий Васильевич, но тридцать лет ему больше не будет.
– Такова жизнь. Кисмет! – закончил беседу Емельяныч. – У каждого своя судьба. Звёзды не светят сегодня в его сторону. Перепечатай набело и убери этого молодого сексуального разбойника, – ткнул пальцем Емельяныч в фамилию Макса Воскобойникова в списке. – Жена здесь работает, так он ещё здесь же подружке её ребёнка заделал. А та сразу связь обнародовала. Может весь хороший коллектив зарубить. И список у Чирикова подпиши.
Сугробин не видел и не слышал закулисных разговоров о нём. Он был в Москве в роли художника. Управление к совещанию готовило выставку достижений и Чириков направил его «размешивать краски».
– Ты склонен порисовать. У нас художники заняты, и руководство попросило меня направить конструктора. Познакомишься с московским НИИ, с министерской гостиницей и с министерством. С тобой поедет референт главного со всеми бумагами. А ты поможешь, как можешь.
– Неудобно будет перед художниками, – возразил было Сугробин. Но Чириков сказал, что пусть начальству будет неудобно, а мы извозчики – куда скажут, туда и повернём.
– Ладно, – сказал Леонид. – Раз партия за всё в ответе, то нам всё нипочём.
– Ты аккуратнее с партией. Не ровён час – замажут.
– Так я газетный лозунг повторил.
– Лозунг можно по-разному рассмотреть, – буркнул Чириков.
Референт и Сугробин отметились в управлении на Большой Ордынке и отправились в гостиницу, располагавшуюся напротив сталинского высотника на Москве реке. Гостиница была явно не по министерству. В холле перед администратором собралась толпа приезжих человек в пятьдесят, и ждала до десяти вечера, не шумя и не раздражаясь. Они с референтом съели первый ужин в буфете, погуляли по окрестностям, купили пузырь на вечер.
– В командировке выпить по приезду как бы традиция, – пояснил референт Николай Васильевич, мужчина не первой молодости с значком «Заслуженный радист СССР» на лацкане пиджака.
– Почему не заселяют? – спросил Сугробин. – Время десятый час вечера. Расчётный час с двенадцати дня. Какого беса они нас мордуют. И никто не пикнет.
– Мы просто рано подошли.
– Так это предложение, чтобы народ знакомился с Москвой. Так декабрь на дворе. Холодно, сыро, неуютно. Бардак это, Николай Васильевич, – сказал Сугробин. – А я то думал, что в этом министерстве всё образцово. И гостиницу можно было бы получше построить при наличии таких денег.
– Ты Чехова читал?
– Было время.
– Есть рассказ у него про книгу предложений в станционном буфете. Так там на жалобу о плохой котлете была приписка: «Лопай, что дают!» Так и нам приходится брать то, что и как дают. А в прочем, как я думаю, – оговорился Николай Васильевич, – всем ведь ведал Берия. До пятьдесят третьего он не успел бытом заняться, а после него Хрущёв начал туалеты с ванной совмещать…
Мало знакомым говорить ни о чём не просто. Они сидели и молчали. Наконец, в половине одиннадцатого народ зашевелился.
– Пойдём поближе, а то определят ещё на десятый этаж, а это филиал в двух километрах отсюда, – сделал предложение Николай Васильевич.
Они придвинулись к стойке. Администратор начала называть фамилии руководителей предприятий, командированные из которых устраивались в первую очередь. Фамилии нашего директора названо не было.
– Как от …….ва? – спросил Николай Васильевич.
– Среди первых, – ответила администратор.
Коллеги протянули документы.
Художник рисовал эскиз со слов Николая Васильевича, который Сугробин должен был перенести на планшет. Художник был недоволен таким помощником, но рабочие руки есть руки.
– Ты представляешь, как крылатая ракета летит на цель, – спрашивал художника Николай Васильевич. – Вот слушай. Сначала она стартует в направлении объекта, который должна поразить. Корабль, например, который находится в трёхстах километрах от пусковой установки. И летит боевая сигара по прямой на небольшой высоте, копируя складки поверхности. Подлетая к цели и не обнаружив её по направлению полёта, она поворачивается налево до прямого угла. Не обнаружив цель, поворачивает направо. Цель в пределах ста восьмидесяти градусов обязательно находится. Ракета, невидимая локаторам, летит на цель. На критическом расстоянии поднимается вверх и пикирует на цель. Среагировать ни люди, ни техника не успевают. И всё это обеспечивает вот этот кубик (Николай Васильевич показывает фотографию).
– Понятно, – говорит художник. И Сугробину, – бери планшет и прочее. Перенесёшь эскиз в масштабе и раскрасишь.
– Как художник, я зарабатываю деньги уже второй раз, – подмигнул Сугробин Николаю Васильевич, вспомнив, как рисовал плакат в Забайкалье.
Через день прибыли два художника из Челябинска. Главный художник выставки повеселел и уже не смотрел хмуро на Леонида, подшучивал, давая ему очередное поручение. Челябинцы поселились в соседнем номере и в выходной день пошли в Третьяковку. Сугробин провёл весь день с ними. И это было его второе посещение знаменитого художественного музея. С художниками было просто, без напряга.
Новый год Сугробин и Ширяев, два холостяка, созданных вновь стечением обстоятельств, отправились встретить на малую родину. С Турчинской они решили, что этот новый год они проведут каждый по-своему. «Мне надо отдохнуть, – каким-то извиняющимся тоном сказала она. – Много всего набралось и накопилось». Нину он сумел навестить в праздник Октябрьской революции, прихватив отгулы от напряжённой работы. Она не обрадовалась, как всегда его звонку, а на сообщение о приезде помолчала, прежде чем ответить, что рада. «Может, тебе мой приезд неудобен сейчас? – спросил Леонид. «Нет, нет, я жду, – быстро исправилась Нина и рассмеялась. – Не задумывайся. Ты моя любовь». Нина жила в университетском общежитии вдвоём с подругой. Сугробин был согласен погостить и в общаге с аспирантами, но Нина категорически сказала, что « её лейтенант» не может унизиться до студента, и даже не познакомила с местом своего обитания. Гостиницы перед праздниками опустели, и с жильём проблем не было. В Ростове было тепло. Они прокатились на катере до Азова. Сугробин ещё со времён службы хотел посмотреть места, где Пётр 1 воевал для России Чёрное море. В Ростове обошли злачные места, где Сугробин не забывал напеть блатной мотив «как открывалася ростовская пивная, где собиралася компания блатная…». Леонид делал предложение о знакомстве с родителями Нины, но не нашёл поддержки. «Рано ещё, – сказала она. – Они и так о тебе всё знают. Но не одобряют наших быстрых решений. Ты только что развёлся, я тоже недавно освободилась от штампа. Побудем независимыми. Может к новому году наша стабильность закрепится. Ведь я только второго года аспирантка, а ты начинающий инженер».
У состарившихся ворот родительского дома Сугробина встретил недружелюбным лаем пёс серого окраса, покрытый блестящей густой шкурой.
– Свои, Цезарь, – крикнул стоявший с метлой у молодого клёна, Иван Макарович. И подозвал собаку к себе. – Здорово, сынок. Как хорошо, что подъехал. Они обнялись. Собака радостно прыгала на обеих. – Татьяна завела летом. Говорит, с собачкой жизнь совсем другая. А я и так всегда думал, что у баб жизнь другая. Мужик у них должен быть, а собака так. Да что поделаешь. А жизнь идёт. Вон клён-то какой, а давно ли ты веточку в землю воткнул. Леонид подошёл к дереву, вытянувшемуся вверх вровень с коньком крыши. Ствол дерева на высоте груди он едва обхватил пальцами обеих рук.
– Жизнь – это могучая штука, – сказал он, заходя на крылечко.
– Опять холостой, – неодобрительным тоном сказал Иван Макарович, когда Леонид обнялся с мамой Тиной, и они присели на диван.
– Не трогай ты его, – заступилась мама Тина. – Чего тебе больно надо. Внук и внучка есть. Дочка на постоянную жизнь домой приехала. Живи и радуйся. Шёл бы баню топить, чем ворчать.
– Ладно, пойду топить. Только четвертинки у меня нет. Сходить в магазин надо.
– Не надо ходить. Я привёз с собой, – сказал Леонид, доставая бутылку «Столичной».
– Тогда совсем всё хорошо, и тратиться не надо, – сказал Иван Макарович, надел полушубок и вышел.
Из школы пришла меньшая сестра Татьяна, уже перешагнувшая бальзаковский возраст, но выглядевшая моложаво и с морозца румяная на обе щёки.
– Ой, малыш приехал! – радостно сказала она. И подошла целоваться не раздеваясь.
– Разденься сначала. Застудишь парня-то, – остановила её мама Тина.
– Он молодой, крепкий, – засмеялась Татьяна. – Вот у нас и компания на новый год. Никого приглашать не надо.
Зазвонил телефон, который Леонид не заметил по приезде. Сестра подняла трубку, переговорила.
– Поставили без очереди, как учителю, – сказала она, вешая трубку.
– Очень хорошо. Валентину тоже поставили. Письма можно не писать. Цивилизация – это удобства. Вам бы ещё водопровод
– Не вижу пока проблем. Колодец с прекрасной водой рядом. Одного ведра в день на всё хватает. Для бани десяток вёдер достаточно. Говорят, что насос можно поставить при большой надобности.
– Нет проблем, нет и забот, – ответил Леонид.– Пойду, помогу отцу в бане.
Внуков Ивану Макаровичу не хватало, и он грустил. И отец у него, и дед, и прадед и пра, пра, которых он знал по рассказам отца, всегда имели много внуков. А у него даже те, которые есть, далеко от него.
– Непорядок в нынешнем государстве, – ворчал он сам с собой. – Какое это государство, если семьи разбегаются. И сыновья с отцами в одном доме не живут. И дочерей по родительской воле замуж не отдашь. А бабы своевольные и вот одна дочь ничего не насвоевольничала. А семьи и детей нет, какое у бабы счастье. Эх, жизнь моя некудышная. Хорошо в баньку ещё смогаю ходить.
Иван Макарович подкинул пару поленьев в огненную печь. Заскрипела дверь и в баню, нагнувшись, пролез Леонид. За ним протиснулась собака.
– Кыш! Куда! – замахнулся на Цезаря Иван Макарович.
– Да пусть побудет. Мне Джульба сразу вспомнилась. Та всегда от меня не отходила, когда я приезжал. Как топится? – спросил он, присаживаясь. – Покурю здесь. До помывки выветрится.
– Кури. Чем сейчас занимаешься? Уж на которой должности за восемь-то лет работаешь. Да учился ещё. Из начальников ушёл. Думаешь в рядовых лучше. Так и будешь без жены, без детей, без дома. Татьяна вон поболталась почти двадцать лет, и вернулась к отцу. Ничего не наработала.
– Так ты же сам хотел, чтобы с тобой дети были.
– Я хотел, чтобы сразу, молодые оставались. И здесь гнездо вили, свою жизнь строили. А коль пошли счастья искать, то я хотел, чтобы нашли его, а не вертались, как «блудные» дети. Я ведь всем добра желаю.
– И мы себе добра желаем. Не всегда получается. Сейчас я начал работать на том направлении, куда меня вело предчувствие. Ты ведь сам не раз говорил, что без божьего веления волос с головы не упадёт. Так!
– Да так. Но в то же время я не переставал говорить, что «на бога надейся, а сам не плошай». Бог бездеятельных не одобряет. И скажи, сейчас бомбы что ли делать будешь?
– Бомбы, отец, уже сделаны. Проблемы сейчас в доставке этих бомб по назначению и очень точно. Чтоб в «Белый дом» и никуда больше. Над этим и думают лучшие умы. И я, возможно, буду у них одним из многих помощников.
– Не сладко будет нынешнему солдату. Ещё в шестнадцатом году, когда меня контузило, пушки немецкие так били по траншеям, что страшнее того ада и представить нельзя было. А сейчас…
– Как твои? – спросил Ширяев, усаживаясь по удобнее за столик в общем вагоне скорого поезда. И не дожидаясь ответа, сказал: – Мои в трансе, когда узнали, что к ребёнку меня не допускают. Требуют через суд права добиваться. Я же думаю – разбавил еврейскую кровь славянской, и пусть живут. Правда о происхождении моего сына прорвётся к нему. Ещё Сократ говорил, что «всё тайное рано или поздно становится явным». Так твои-то как? Я всё о себе.
– У кого что болит, тот о том и говорит, – усмехнулся Сугробин. – Я тебя понимаю. Обидно. Не знаю, какая у тебя была любовь. Но я своей, народи она мне хоть полдюжины, отдал бы всю нежность и проявил всю возможную заботу. Но был наказан за настойчивость. И теперь окончательно убедился, что высшие силы сдерживают мои намерения о создании семьи и детей. А родители грустят, но смиряются. «Всё в руках божьих», – говорит отец и идёт к иконам креститься.
– И меня также эти же силы оставляют одного, – вздохнул Александр. – Не верил я ни во что, а приходится задумываться.
– Ничего, Саня. Если нам нечего терять, то и опасаться нечего. Вперёд и вверх!
1970 год Жиндрю Ллойд Вебер написал оперу «Иисус Христос – супер звезда»
1970 год. В развитых странах началось промышленное освоение волоконно – оптической связи.
1970 год. «Луна 16» доставила с Луны грунт. «Луна 17» доставила на Луну самоходку с аппаратурой. Аппарат «Венера 7» совершил мягкую посадку на планету Венера.
1970 год. Проведена перепись населения. В СССР оказалось чукчей – 14000 человек (всего народов Севера, Сибири и Дальнего востока – 131000). Цыган оказалось 170000 человек. А евреев 2151000 человек. По переписи 1887 года евреев в Российской империи насчитывалось 5200000 человек.11 Видимо, остались в Польше остальные.
1971 год. В СССР была запущена и заработала орбитральная станция «Салют» и осуществлён запуск на планету Марс космического аппарата «Марс—3» и его мягкая посадка на планету.
1971 год. В оркестре Олега Лундстрема появилась новая солистка Алла Пугачёва.
1971 год. С 30 марта по 9 апреля прошёл ХХ1У съезд КПСС.
Субботин в год тридцатилетия известил о себе в новогодних поздравлениях всех своих друзей и хороших знакомых без исключения. Даже не забыл Катеринку, которая сравнялась с ним в опытах жизни, вышла замуж, жила в Братске и не напоминала Леониду, что он для неё единственный достойный. Руденко сообщил, что надоели холода, и он уезжает в Киргизию. Фомин Виктор родил второго ребёнка, работал на патронном заводе и начал строить дом. Клещёв прислал толстое письмо с вырезками своих публикаций. Крюков прислал фотографии дочерей и приглашал приезжать к нему, обещая представить ему ладную невесту, которая станет верной женой. Промолчали Чащихин, Петрович и Смирнов, а Симонов пропал совсем. «Каждый становится тем, кем должен стать…», – повторял не раз Леонид.
III
«Дорогая моя столица, золотая моя Москва». Сугробин проснулся в гостиничной постели от ярких лучей апрельского солнца, упавших ему на лицо. Он вспомнил, что сегодня выходной и строчки вечной песни о Москве сами вошли в него, и он их произнёс громко и с чувством. На двух других кроватях, составлявших трёхместный номер, зашевелились коллеги. Один был «сексуальный разбойник» по определению Емельяновича, двадцатипятилетний инженер Максимилиан Воскобойников. Он разработал для прибора усилитель низкой частоты и замещал Василия Васильевича, когда того не было по служебным причинам. Вторым коллегой был в номере Василий Васильевич Суматохин, начальник группы и человек, лишивший звания лауреатов и Сугробина, и Воскобойникова. Ни Сугробин, ни Воскобойников не поднимали вопрос о своих заслугах. Сугробин вместе с Суматохиным представляли прибор на смотр главному инженеру Главного управления в министерстве. Леонид подробно объяснял конструкцию и способы, какими он добился выполнения поставленных требований. А когда тот спросил, почему его нет в составе кандидатов на премию, улыбнулся и сказал, что возрастом не вышел.