Жизнь ни за что. Книга вторая
В этот раз они приехали на завод сопровождать внедрение прибора в серийное производство и осуществлять авторский надзор. Только что прошёл партийный съезд, и Москва освобождалась от рекламных транспарантов. Генеральным секретарём был подтверждён Леонид Ильич Брежнев. Первый секретарь горьковского обкома КПСС К. Ф. Катушев был избран секретарём ЦК. Москвичи ревностно следили за вождями, приходящими из провинции. Политизированный народ активно обсуждал решения и надеялся. Сугробин мало на что надеялся. После тихой встречи нового года он взял отгулы и двенадцатидневную путёвку за семь рублей и двадцать копеек в дом отдыха в Зелёный город12. Десять дней ежедневных четырёхчасовых лыжных прогулок вернули ему работоспособное настроение и поправили утраченное здоровье. Но осталось всё остальное: жены нет, жилья нет, лауреатство пролетело. Турчинская на женские праздники не приехала, как договаривались. И обещалась в утешение быть с ним летом, если Леонид возьмёт отпуск, поехать с ним на Азовское море к своим родственникам, где они будут одни, затерянные от всего мира. Что-то у неё в отношении Сугробина не ладилось. В Москву на завод он привёз с собой письмо от руководства, в котором назначался официальным представителем с правом подписи за главного конструктора всех технических документов. И надеялся не только провести в Москве длительное время, а привести в Москве в какое-нибудь новое направление свои мысли и чувства.
– И чего шумишь. Такая рань ещё, а он уже Москве гимны распевает, – открыл глаза Макс.
– Он доволен. Вчера видел, какое внимание ему девушка из лаборатории оказывала, – сказал, приподнимаясь, Васильевич. – Я же говорил Емельянычу, что холостяков в Москву надолго посылать нельзя. Охмурят их москвички и оставят в Москве навсегда. Так нет, стоит на своём. Он разработчик конструкции, только ему поручаю.
– Какой я разработчик! – разозлился Сугробин, вставая с кровати. – Всю неделю ты здесь жужжишь всем об этом. Если бы я был им, то был бы в списке лауреатов. А вы мне с Емельянычем только и сделали десять процентов прибавки к квартальной премии. И послали ответственным на завод. А сами завтра в Керчь на полигон. Вино пить крымское. Я б тоже мог на полигоне пооколачиваться, и за вредность прибавки получать. Удалова включили на лауреатство, но он точно по годам не пройдёт. Зачем так! И на Макса подружка в ЦК ВЛКСМ писать бы не стала. Жопы вы с Емельянычем, если по правде говорить.
– Оставь ты его, – вяло сказал Макс. – Мне уже всё равно. Ничего у меня с этой девушкой не было и ребёнок не мой.
– Ну, уж сволочью – то совсем не будь, – оборвал его Васильевич. – Сумел напроказить, умей и ответ держать, как мужик. О чём вы говорили друг с другом, когда трахались. Тогда бы и надо было договариваться. А сейчас ты как побитый щенок выступаешь. Она же сказала, что в суд подаст, как только родит.
– Это её дело.
– А тебе, Лёня, Емельянович обещал группу дать.
– Он мне отпуск на июль обещал. А про группу ничего не говорил.
– Испытания пройдут, и сделает, а не только скажет. И ладно! Завтра мы с Максом уезжаем. Ты за всех останешься. Эсвэчистыв понедельник подъедут, и ты им спуску не давай. А что сегодня будем делать?
– Мне та девушка из лаборатории билет подарила в Большой театр. И я вечером в театре, – сказал Сугробин
– Ох, повторюсь, что нельзя холостяков отправлять в Москву надолго. Осенью будем констатировать, что с задания Сугробин не вернулся, – с деланной весёлостью проговорил Суматохин.
Коллеги молчали.
– Вот оно, гнездо советского милитаризма, – показывал Сугробину снимок своего завода из космоса в зарубежном журнале Сергей Лагутин, руководитель конструкторской группы серийно – конструкторского бюро. – Смотри подпись. Так без перевода латиницей и написано – «гнездо советского милитаризма». – Уважают нас.
– Действительно уважают, – полистал журнал Леонид.– И снимок хороший. Тебя бы ещё крупным планом изобразили, когда ты голову вверх задираешь. Вот бы похвастался перед ребятами.
Ребята в группе были в возрасте за сорок. Невысокий армянин Эдуард Осепян, и высокий русский Виктор Данилин.
– О! – воскликнул Данилин, когда Сугробин с Суматохиным появились в конструкторском зале. – «Горько в чане» приехали. Как жизнь в Горьком?
– Какая может быть жизнь, если сам назвал место, откуда мы прибыли, горьким. Так и живём. Ни магазинов «Берёзка», ни дешёвых столичных рынков. По отъезде из столицы отводим полдня на её разграбление. Тем и живём недели две. А затем опять в командировку в столицу.
– Н—да. Через таких мешочников, как вы, в центре не протолкнуться. Хорошо, что мы с краю живём, не замечаем.
– В центр вы с Осепяном выпивать ездите, чтобы при доме незаметно было, – подначил Лагутин.
– Ну, скажешь тоже, – возмутился Данилин.
– А про кого стихи сложили, – не унимался Лагутин. – Слушай, Лёня. «По улице Неглинной идёт Данилин длинный. А следом Осепян, в руке несёт стакан».
– Было один раз, было, – признался Осепян. – Но один только раз.
– Вот что, Сергей, – сказал Сугробин на следующий день, когда все церемонии знакомств с заводом были закончены. – Я здесь осяду до выпуска заводом установочной партии. Есть просьба по пятницам или субботам обеспечивать меня билетами в Большой театр и в театр на Таганке. В остальные места я сам пробьюсь.
– Я тебя познакомлю с культорганизатором СКБ, а надо будет, в профком сходим. Наш милитаристский завод уважают. Думаю, что всё тебе сделают. Встречу Сугробина с культорганизатором и засёк остроглазый Суматохин.
Сугробин прожил в Москве до дня сталинской конституции в декабре месяце. Он не раз читал эту тоненькую книжечку и считал её лучшим документом из подобных. Надо было совсем немного: довести социализм до уровня её статей и перевести на законодательную базу. Но вверху почему-то считали, что социализм построен.
Леонид выписывал командировки на двадцать дней. По окончанию срока возвращался, оформлял новую командировку и, побыв в Горьком два – три дня, возвращался в Москву. Соквартирник Слава едва успевал перекинуться с ним несколькими словами. Завод для удобства в работе поселил его в полукилометре от завода в гостевой комнате при ЖКХ, и он стал почти москвичом. Всё СКБ его знало, знали технологи в механическом и выпускном цехах, офицеры военной приёмки вежливо раскланивались. Для ускорения освоения, из Горького поставили десять комплектов деталей. Детали подвергались входному контролю. Не соответсствий с документацией хватало. Руководство завода, придавленное сроками, давало сообщения в Главк. Оттуда бумага шла в Нижний, а из Нижнего к Сугробину. Сугробин требовал направить к нему солидного представителя от производства для решения вопросов на уровне. В итоге приехал зам. главного инженера по производству Виталий Фомич. Крупный седой мужик, добродушный и улыбчивый. Был призван в армию в сорок четвёртом семнадцати лет и успел повоевать танкистом. У него подрагивала правая рука от боевой контузии, и он долго ставил перо на бумагу, прежде чем мог поставить подпись.
– Что у тебя, Леонид Иванович? Заколебал тебя завод.
– Мы сами себя заколебали, Фомич. На сопроводиловках везде штампы ОТК стоят, а у здешних контролёров десятки несоответствий. Сплошной неудобняк. Я всё пропущу, но пусть приезжают наши контролёры, ведут совместную проверку и оправдываются.
Виталий Фомич звонит начальнику механического цеха.-
– Слушай, Федя, пришли мне какую-нибудь б… из ОТК сегодня же.
– Фомич, а тебе какую прислать, белую или чёрную.
– Если хочешь, обеих присылай, но чтобы завтра утром были на заводе.
Наутро прибыли две женщины и неделю под водительством Фомича перепроверяли детали. Фомич не видел препятствий в таких делах. Рассказывали люди. В Ленинграде проснулся он после вечерней выпивки и на Невский. А все заведения спиртным торгуют с одиннадцати. Заходит в кофейню.
– У вас коньяк есть?
В стране постоянно-действующий этап борьбы с пьянством.
– Коньяк только с одиннадцати.
– А кофе с коньяком?
– Кофе с коньяком есть.
– И сколько коньяка на одну чашечку отливаете?
– Пятнадцать граммов.
– Мне, пожалуйста, десять чашек кофе с коньяком. Только кофе отдельно, и коньяк отдельно.
В сборочном цеху пожилые радиомонтажники с любопытством и интересом рассматривали микросхемы и печатные платы, на которые им предстояло их распаять. Микросхемы как четырнадцати лапые паучки, перевёрнутые вверх лапками, лежали на чистом полотне. Технологии на работу ещё не было. В чертежах было обозначено требование – распайку микросхем выполнять строго по ТУ на микросхему. ТУ тоже не было. Лагутин и Сугробин проводили техучёбу.
– Сначала надо приклеить микросхему через прокладку к плате, ориентируя её по ключу на плате и микросхеме. И так, чтобы все лапки легли на контактные площадки платы. Паять паяльником мощностью н более 30 ватт с заострённым жалом. Паяльник с припоем кладётся на лапку и держится одну секунду. И так все четырнадцать лапок, – спокойно и неторопливо рассказывал Сугробин, как на занятиях в профучилище.
– Тебе бы, Леонид Иванович, преподавать надо, – сказал начальник цехового техбюро.
– Я и преподавал в нужное время, – ответил Сугробин. И к монтажникам, – Я у вас на заводе прописан до сдачи прибора. По всем вопросам через ваших технологов обращайтесь и я буду с вами.
В СКБ в конструкторском отделе и в лабораториях спецы строчили извещения об изменениях конструкторской документации, исправляя недочёты разработки и подгоняя КД под особенности производства. Вносили свою лепту и разработчики, подбрасывая уточнения электрических схем и требования технических условий. Все изменения согласовывались представителем заказчика. Военные инженеры расписываться не любят в бумагах на изменения. И в начале работы по прибору отношения с ними были сложными. Они ждали результатов натурных испытаний и заключения МВК.
Сугробин в первые же дни появления на заводе познакомился с начальником военной приёмки и ведущими спецами.
– Я буду утверждать все изменения, как главный конструктор, – предъявил он письмо начальнику приёмки о данных ему полномочиях. – И предварительно я просматриваю все подготовленные извещения, прежде, чем они появятся перед вами..
– Вот и хорошо, – согласились с ним военные. – Прибор срочный и такая постановка работы с вашей стороны будет положительна.
IV
В жаркий июньский полдень Рустайлин, Суматохин, Воскобойников и капитан второго ранга из военной приёмки их предприятия сидели на лавочке на горе Митридата и курили. Вчера состоялось заключительное заседание МВК, подписавшей заключение о испытаниях прибора с рекомендацией к серийному изготовлению. Хранимая для этого случая пятилитровая канистра спирта была выпита творческим коллективом разработчиков, комиссионеров и испытателей всех сторон. Утром каждый приводил себя в порядок по возможностям. Боевая четвёрка оказалась на горе Митридат.
– Митридат13 был отважный воин с характером. Ему не грозила смерть, если бы он сдался на милость победителей. Но он предпочёл смерть и убил себя сам. И навсегда вошёл в историю, как герой. Не сделай он этого и едва ли бы мы, спустя два тысячелетия, вспоминали о нём. – Симпатичная молодая керчанка звонким голосом рассказывала группе курортников, любителей истории, к которым на центральной площади присоединились горьковчане, не знавшие как выветриться. – А ведь Митридат был молод. Ему было всего тридцать один год.
– Васильевич, а ты ровесник Митридату, – сказал Емельяныч. – И тоже в историю входишь. Без пяти минут лауреат премии Ленинского комсомола. С тебя причитается. Особенно Максу. Правда, Макс.
– Отстали бы вы от меня с этой премией. Лучше бы любовались красивой девушкой. Вся светится под солнцем и голос такой звонкий. Познакомиться бы с ней неплохо.
– Вот сексуальный маньяк, – засмеялся Емельяныч. —Жена есть, любовница уже родила, а он за керчанкой приударить желает. Правильно мы его из списка изъяли.
– А девушка действительно хороша, – вздохнул кап.2. Он зачем-то одел мундир и потел.
– Всё. Пора в пивную, – подвёл итог Суматохин. – Раз разговоры повернули на баб, отвлечь народ можно только пивом с креветками. Народ вниз пошёл, к автобусу. Отставать не следует.
В пивной на набережной они приняли по две кружки и пощёлкали креветками.
– Работы кончились. Завтра автобус с аппаратурой и механиками домой отправим. И нам пора подумать об отъезде, – сказал Емельяныч, раздирая толстый хвост крупной креветки.
– Рано ещё. Денька три на пляже покувыркаемся и поедем.
– Я не предлагаю лететь немедленно, – сказал Емельяныч. – Предлагаю сейчас сгонять в аэропорт, узнать расписание, а может и билеты прикупить. А вот и такси остановилось. Емельянович легко снялся с места и через мгновение махал рукой остальным, – всё путём, поехали.
Такси остановилось в стороне от входа в аэровокзал, но перед выпендрёжной кафешкой, откуда лилась тихая музыка, и веяло прохладой. Макс, вышедший первым, нырнул в кафе и торжественно шёл к остальным.
– Там сурожский портвейн стаканами и бутылками. Сколько можно спирт глотать. Вчерашнее дело надо облагородить.
Скольким количеством портвейна они себя облагораживали, никто не помнил. Никакого расписания они не посмотрели и билеты не заказали. В часть их привёз Макс, оказавшийся твёрже остальных. Не забыл прихватить он и «Сурожского». И уже заполночь проснулся и прихлёбывал из бутылки, откинувшись на спинку кровати. Близился рассвет, быстрый на юге, как и вечер. Засопел и зашевелился Емельяныч, открывая глаза и удивлённо оглядывая комнату.
– И давно мы дома? – спросил он.
Макса понесло.
– А как из Иванова (первое, что пришло ему в голову) прилетели, так сразу в часть, домой.
– Какое ещё Иваново?
– А ты что, не помнишь. Сам настоял: «Летим в Иваново и всё». «Зачем в Иваново?» «Надо!». Вот втроём и полетели. Моряк отказался. А ты погулял в аэропорту Иванова, подумал и сказал: «Летим обратно. Ошибся». Хорошо, что рейс обратно сразу шёл. Сели в самолёт и обратно в Керчь.
Георгий Емельянович задумался. Приподнялся Суматохин, молчавший во время разговора. Макс подмигнул ему и приложил к губам палец: «Молчи!»
– Дай-ка бутылку, – попросил Емельянович. Отпил большой глоток и засмеялся.
– А в Иваново-то зачем? Никогда там не был и дела никакого не имел.
– Наверное, потому, что Иваново город невест, а Керчь город моряков. Моряки поднадоели. И потянуло к невестам, – очень серьёзным рассудительным тоном сказал Суматохин.
Емельяныч отпил вина и снова рассмеялся.
– Ну и ладно. Все дома, все целы. Ни перед кем оправдываться не надо. Да и у нас полная победа. Леониду Ивановичу в Москву надо с утра телеграмму дать, порадовать.
Ребята так и не сказали ему, что был импровизированный розыгрыш. И никакие самолёты из Керчи в Иваново не летали. Но Емельянович не раз ещё хмыкал и предупреждал при случае своих сотрудников, чтобы в «Иваново» не летали.
V
В таких командировках, какая была у Сугробина, можно любому человеку было жить по-разному. И жили по-разному. В пиковые моменты на заводе собиралось до восьми человек разработчиков одновременно для решения вопросов своей узкой специализации в комплексе. Было шумно. Три гостевые комнаты при ЖЭКе гудели от перенапряжения. Напряжения на работе хватало. Приходили поздно, жарили московское дешёвое мясо и заедали им «наркомовские» граммы. спирта. По утрам в выходные долго спали и медленно жили. Любители – картёжники расписывали пульку и сидели целыми выходными днями в сигаретном дыму под лёгким кайфом. В соседнем гастрономе продавался шестидесятиградусный пуэрто – риканский ром. Напиток крепкий, очень приятный на вкус и по цене водки. Макс, чтобы не напивались, установил правило, чтобы наливали по ниточке тем, кто объявит «восьмерную» игру и выше. Сугробин вернулся из театра в один из воскресных вечеров и застал громкий хохот игроков и болельщиков. Коля Мартынов, инженер из лаборатории СВК14, держал карты рубашками к себе и заказывал «восьмерную».
Сотрудники. прибывали и убывали. Леонид был практически постоянно. Полушутливые предположения Суматохина о том, что он найдёт москвичку и останется в Москве, были безосновательны. Он не ставил себе такой задачи, потому что внутри его жила ростовчанка. Но «Ростов на Дону. До востребования» и телефон завкафедрой были единственными ниточками, связывающей его с миром любви и страстей. Ниточки были тонкими. Она уже два года училась в аспирантуре в Ростовском университете и работала лаборантом на кафедре.
– Быть научным работником для женщины самое то, – сказала она.– Через три – четыре года сделаю кандидатскую и возьму тебя к себе. Не пропадай.
Он не пропал. Но Нина оставалась «девушкой без адреса».
– Как у нас Азовское море? – позвонил Сугробин, оформив отпуск на начало июля. – Я могу поехать к тебе прямо из Москвы.
– Всё хорошо. Я тебе дам телеграмму, когда тебе подъехать, чтобы мы сразу поехали на море.
И подала. « Милый Лёня! Я пропадаю без тебя, но ничего не могу поделать со своими желаниями. Дали на кафедру две туристические путёвки в Югославию. Я так давно хочу побывать за рубежом. Не устояла. Прости. У нас всё впереди».
– Твою мать! – только и сказал Леонид и скомкал в кулаке листок телеграммы.
– Не бери в голову, – сказал ему Сергей Лагутин, которому он пожаловался на судьбу. Сейчас пойдём в профком и дадим тебе путёвку под Москву. Наши профсоюзы созвонятся с вашими профсоюзами, и они договорятся, как компенсировать путёвки. Отдохнёшь, и всё рассосётся.
Сугробин был зол. Здравница была переполнена очаровательными москвичками.
Желание Сугробина быть в Большом театре исполнилось. Он получал билеты на все спектакли, которые хотел увидеть. Ю. П. Любимов в театре на Таганке ставил «Пугачёва» по поэме С. Есенина с Вл. Высоцким. Сугробин отметился и там и увидел «живого» Высоцкого, становившимся неофициальным кумиром всего народа. «Покажите мне этого человека…», -хрипел Высоцкий, вырываясь из удерживающих рук. А императрица игриво касалась пальчиками выпуклостей на мужских рейтузах, проходя мимо строя бравых императорских гвардейцев. «Быть или не быть?», – тем же хриплым голосом допрашивал Высоцкий ошалелую публику, изображая Гамлета таким, каким представлял его Сугробин. Не пропускал Леонид и другие театры и концерты, музеи и стадионы. В кинотеатре «Иллюзион», располагавшимся в сталинской высотке на Москве – реке у впадения Яузы, просмотрел многие иностранные фильмы, не пропущенные в нашу страну. В зале сидел переводчик с микрофоном и переводил синхронно. И даже прокатился с Суматохиным на ««американских» горках, только что появившихся в ЦПКО им. Горького, для чего пришлось отстоять длинную очередь. Центр города в пределах Садового кольца стал хорошо знаком и наглый таксист не мог увезти его в другом направлении от заказанного адреса. С навестившим его Чириковым они выпивали в сквере напротив кинотеатра «Ударник». Ухоженный элитный сквер вдоль рукава Москвы реки, казалось, не допускал вольностей. Но на дорожке у постриженных кустов стоял чисто одетый человек и большим пальцем показывал за скамейку. «Он же нам на стакан показывает» – воскликнул Владимир. На ветке действительно сверкал чистый вымытый стакан. Они разлили и выпили, оставив человеку чуток в бутылке. С Максом Леониду нравилось заезжать в бар при ресторане «Арбат». Там подавали виски «Длинный Джон» и они сидели часок – другой у стойки, повторяя по пятьдесят граммов. С Лагутиным пару раз ездил на дачу с ночёвкой. И познакомился с десятками москвичей, работавшими на заводе, которые все были приветливые, всегда выражавшие желание помочь, искренне вникнуть в заданный вопрос. И огромный город, вызывавший некоторые опасения в провинциале своим величием и «швейцарским»15 презрением, стал понятнее, ближе и теплее.
«Жаркое лето, играя, дней пронесло хоровод. В речке сверкал, погибая, таял полуночный лёд»16. Прошли весна, лето и заканчивалась осень московских дней Сугробина. Он не писал и не звонил в Ростов. Он давно знал предназначенную ему жизненную линию. Но ему хотелось верить, и он верил в короткие отрезки счастливых дней. Иногда встречался с братом Валентином Ивановичем. Он защитил докторскую диссертацию и был приглашён в Москву главным инженером Главка. Всё лето Валентин Иванович жил в гостиницах в ожидании квартиры.
– Ищи москвичку, – не удержался и Валентин Иванович от стандартной фразы. – Я хоть и приглашал тебя в Нижний, но жизнь идёт, и предназначено мне жить в Москве. В Горьком один останешься.
– За меня решает провидение, – ответил ему Леонид. – Иногда приходит мысль, что надо было остаться в Бурмундии. Потому что где-то в неведомом подсознании колышется беспокойное чувство, что человек счастлив в жизни только в единении с природой. Забрать туда родителей надо было и быть счастливым. Знаешь, какие они старенькими стали. Хорошо, что Татьяна вернулась. Но она одинокая женщина и ей тяжело.
Брат молчал. Он ведь был старшим братом и главным ответственным за стариков.
Прибор Сугробина прошёл натурные испытания на керченском полигоне. Завод в октябре выпустил установочную партию, а в декабре ЦК ВЛКСМ утвердил премию шестерым разработчикам. Удалов по возрасту не стал лауреатом, и ему была наградой грамота ЦК комсомола. В декабре уходящего года на предприятии для концентрации творческих сил на создания нового поколения специальной измерительной аппаратуры по траекторной отработке специальных летательных аппаратов было создано дополнительное подразделение. Подчинили его заместителю главного конструктора. Дополнительным заместителем был назначен Рустайлин Георгий Емельянович. И в конструкторском отделе была проведена реорганизация. Отдел разделили на два отдела. Сугробин получил нового начальника и должность начальника бригады с номинальным окладом в 240 рублей. И получил в разработку комплект приёмо-передающей аппаратуры для комплекса. Вместе с премиями заработок вышел за триста рублей. Спустя десять лет заработок Сугробина немного приблизился к сумме, которую он зарабатывал, служа преподавателем в диких степях забайкалья.
На заводе освоение прибора в сжатые сроки отметили небольшим банкетом, на котором Сугробина наградили букетом белых крупных хризантем. Прибор выпускался до падения советского строя и Сугробин ещё не один год выезжал на завод для решения возникающих вопросов. И всегда встречал дружеское, приветливое отношение к себе.
VI
Нина Турчинская ждала на новый год Сугробина. Летом им не удалось встретиться из—за загранпоездки Нины. По возвращению она неоднократно назначала себе сроки на поездку в Москву. И всё никак не получалось, а может, не хватало собственного наплыва желаний и былой безрассудности. Той самой, с которой она полетела в казахстанские степи к единственному обозначенному милому Сугробину, который кинул ей телеграмму со словами любви. Также как и те несколько дней в горьковской гостинице, когда ей всё казалось легко и просто, А вернувшись в Ростов вдруг осознала, что они после своих ранее наделанных ошибок оба ещё совсем никто. Она начинающая аспирантка, а Леонид рядовой инженер И никто из них не может полностью отдать себя другому. Даже материально помочь толком не может. Правильнее всего им надо было собраться с духом, объединиться и уехать на чистое место. Туда, где бы они были нужны, где бы у них был свой дом. И начать жизнь сначала. Но как на это оказалось трудно решиться. Она почувствовала перспективу в университете. Он нашёл настоящий интерес в новой работе. Она любит свой южный край, а он свой север. И как всё сложить и не повторять ошибок!? Он приехал на Октябрьские праздники на свидание к ней, любимый и желанный. А она отказалась встретить с ним Новый год и познакомить с родителями. Пригласила в отпуск на море и уехала за границу. Кто выдержит такое!? И Сугробин не писал и не звонил. Она понимала его. И понимала себя. И думала, что время всё поставит на места. И время поставило. В загранку её пригласил молодой доктор наук, начавший оказывать ей знаки внимания с первого дня появления её на кафедре. И он был всё время рядом, а Сугробин далеко. И он был доктор наук и руководитель её кандидатской темы. И был всего на пять лет старше Сугробина. Нина решила не проходить мимо доктора наук. И пригласить Сугробина на новый год. Она знала, что любит Сугробина и уйдёт от него в любви.
Сугробин, не видевший Нину более года, летел с двойным чувством. Он рассчитывал на худшее. Но он любил Нину и надеялся на лучшее.
– Как прелестно! – сказал Леонид. – Так ты всё ещё любишь меня. А я, грешным делом, задумываться начал. А теперь не думаю. Я прилетел на пять дней и никуда из твоего уголка не пойду. Сейчас идём по магазинам, покупаем еду, вино, отключаем звонок и закрываем двери. Идёт! И я уже начальник бригады и наполовину могу содержать тебя. И это отметим.