Комедия ангелов

Глава 14

(1125 г.)

1 Как много звёзд потоком светлым льётся,

И все на удивление равны.

«Не всем блеснуть при жизни удаётся, —

Нарушил Пушкин ноту тишины, —

Здесь стражник и крестьянин, и мошенник…

Но все одной судьбой наделены.

Хотя, постой! Тут есть один отшельник,

Что умудрился заслужить покой».

«Так он – изгой, непризнанный священник?»

«Ты прав наполовину. Он – изгой

По имени Тибетский Миларепа,

Что и при жизни здесь бывал порой.

13 Грехи он замолил, отдавшись слепо

Под власть гуру́, что богом почитал,

Хотя тот кончил странно и нелепо,

Но Миларепа суперменом стал.

К нему-то и заглянем по дороге,

Елико можно. Выправим кристалл

Его зеницы на сквозном пороге

Бесчисленных мерцающих седин,

Потерю сыщем и в златой пироге,

Как муж просил, тому и отдадим!»

Созвездие, застывшим самоцветом

Дремало, как забытый габардин

25 Проскальзывает отблесками света,

Когда предстанет взору невзначай

В смятенье переезда, чтобы где-то

От яркого рассветного луча

Проснуться. Так и наше приближенье,

Развеяв сон со скоростью меча,

Отшельнику дарило пробужденье.

Буддийские раскосые глаза

Нас встретили на вздохе торможенья.

Вздымалась виноградная лоза,

У стен дворца, столь сладостными млея

Плодами, и непуганый фазан

37 Разлёгся под ногами чародея,

И красный волк настороже стоял,

Готовый тут же разорвать злодея.

Но лик у чудотворца воссиял,

Когда узнал он смуглую улыбку,

И отползла сконфуженно змея,

И ветку закачала, словно зыбку.

«Мир дому твоему! – сказал поэт

И засмеялся над златою рыбкой,

Что выпрыгнула тем словам вослед. —

Прошу принять гостей в оазис вешний».

«Входящим – мир всегда! – сказал в ответ

49 Хозяин наш, – я в радости поспешной

Спешу исполнить свой заветный долг

И отдых предложить гостям нездешним». —

Он глянул на меня. Как красный волк

Смущённо я топтался на ступенях

И думал: что же Пушкин мой умолк?

Иль новым занят он стихотвореньем…

Но мне-то как представиться, скажи,

Ведь этот – не чета иным твореньям,

Не колосок на поле спелой ржи,

А сам колосс, возросший из тумана

И раздвигавший горные кряжи:

61 «Быть может, я пошёл путём обмана,

Но если в сердце правды свет горит —

Он подчинит и колдовство дурмана,

И мудрость огнедышащей зари.

Но даже нам, ушедшим в мир безлунный,

Приход твой об отваге говорит». —

Он посмотрел, как смотрит лев чугунный,

Перемещаясь взором на века,

Где возникает голос многоструйный

Под лёгким дуновеньем ветерка,

И сердце подхлестнул обрывком нерва

Невысказанной горечи пока.

73 «Я и не мыслил объясняться первым, —

Вступил в беседу верный Проводник. —

Раз вы друг друга поняли наверно.

Я прав, мой спутник? Что же ты поник

Главой своей с вихром непобедимым?»

А мне хотелось бросить тот пикник

Не потому, что хлебом не единым…

А насладиться зрелищем побед,

Неведомых солдатам нелюдимым,

Но чётко исполняющим обет,

Который мы недавно приносили

Страдальцам, истомившимся от бед.

85 «Да ты, никак, не веришь в наши силы

И думаешь, что в праздности пустой

Красивые слова произносили,

Расхаживая в зале золотой», —

Ко мне колдун Тибетский обратился,

И был в его словах упрёк простой,

Как будто бы нахмурилось светило.

И тут же Пушкин поддержал его:

«Хорош я был бы, коли отступился

От клятвенного слова своего.

Пойми, чудак, когда сойдутся “клячи”

Как я и Мила – против ничего

97 Не устоит, и праздником удачи

К своим солдатам женщина летит.

А зрелища сподобишься. Тем паче,

Что долгий путь нам вместе предстоит».

Кому-кому, а Пушкину примерно

Был благостен мой зверский аппетит,

И сон в саду, и мысли безразмерной

Полёт, и ощущение тепла,

Что эта придорожная “таверна”

Ещё кому-то радость принесла…

А прочее запомнилось едва ли,

Когда улыбка на лице плыла…

109 И вновь влекло в заманчивые дали…»

Глава 15

(Без определения времени)

1 Красив полёт под звёздами родными,

А под чужими – оторопь берёт.

Всё оттого, что курсами иными

Насыщен бесконечный перелёт.

Могучая, тревожная картина,

Чей живописец видел наперёд,

Как звёздная задумана плотина,

Контрфорсами сбегающая вниз,

Как огненная эта паутина

Затягивает сумрачный карниз

Эклиптики центрального гиганта.

И тень, и свет, не различая лиц,

13 Своим происхождением Атланта

Благодарят, но зарядив кальян,

Развешивают сети бриллиантов

Над островом по имени Буян,

Финал рисует светопреставленье,

И подпись ставит: «Здесь бывал Иван».

Мы удалялись от венца правленья

Тибетского владыки, где досель

Никто из смертных не постиг явленья,

Как эта неземная карусель,

Обрушившая темнотой безмолвий

Захватчика небесных душ, в кисель

25 И слякоть под удары молний.

Распалось контрабанды божество,

Оплакивая образ тот крамольный,

Что даже здесь не приняли его.

И было в этом некое блаженство,

Что в души поселяло торжество.

Но полно славословить декадентство —

Оно капризно прихотью бровей.

В масштабах неземного совершенства

Крут кипяток безумия кровей.

И это нам досталось по наследству,

Где прав лишь тот, кто вымысла правей.

37 Я размышлял о том, кто по соседству

Не хвастал, не кичился предо мной,

Доверившись утерянному средству

Теперь под нашей древнею луной,

Не выставлять с трибуны благородство,

Но следовать смиренности одной.

«Mon cher ami! Но разве будет сходство

Меж тем, кто миру дарит подвиг свой

И тем, кто лишь коснулся превосходства.

По-моему, отшельник горд собой,

Назвав мой фатализм отвагой. Верно?»

«Тебя он одарил своей судьбой, —

49 Взволнованно ответил Пушкин. – Скверно,

Что ты ещё не понял до конца,

Какие здесь скрываются каверны». —

На нём и вправду не было лица.

«Сергеич, миленький! Да что ты, право…

Ну, побывал в плену у подлеца —

Ты вытащил меня. Коль не забава,

То это – подвиг твой. Да мне ж теперь

Любая станет пресною приправа.

Хотя и не храбрец я, но, поверь,

Пускай вершу́ поступок безрассудный,

Но не закрою сказочную дверь,

61 Пока ещё не грянул день мой судный».

«Назвался звездочётом, так – считай.

А прочие сомнения подсудны!

Здесь века полтора уж, почитай,

Созвездие своё я собираю.

Друзей – полмира: Индия, Китай,

Австралия, хотя она и с краю,

Но тоже с поэтическим венцом.

А некоторых тянет ближе к раю

Шекспира. Мы с великим тем певцом

На дальнем параллаксе повстречались

И даже пошумели за винцом…

73 Мне не забыть той радостной печали,

Когда разбойник этот, полный сил,

Позвал меня, и звёзды замолчали…

Но наш Владыка мне провозгласил

Свой круг создать, не мешкая нимало,

Хотя Шекспира я превозносил,

Но вынужден был бросить опахало

И в должности прораба начинять

Свой дом пустынный, и когда порхала

Звезда кометой новой для меня,

То размещал прибывшего, как должно.

Созвездия я начал обновлять

85 Со всем тогда безумием тревожным,

Но замысел свой воплотить сумел,

Хотя не думал, что сие возможно.

И хор светил согласьем зашумел,

И возгласил хвалу такому дому.

При сольном пенье и громаде дел

91 Не так легко создать приют другому…»

Глава 16

(1327 г.)

1 Как много их, столь юных и беспечных,

Заполонило звёздные поля,

А сколько этих жизней бесконечных

Ещё родит бессмертная Земля…

Но год за годом мы века пронзали,

И Пушкин – как и прежде – у руля.

Контрасты мыслей, как в музейной зале.

Из века в век легко перешагнуть,

Когда ограниченьем не связали

Непредсказуемый пытливый путь.

Всего и дело: с трезвой головою

Попасть на цель, а не куда-нибудь.

13 «Смотри, Сергеич, как бы нам с тобою

Не пропустить нежданных перемен». —

Я вдаль смотрел по звёздному прибою,

Где открывался новый феноме́н,

Мерцающий китайскою гирляндой,

Занявшей по периметру домен.

Мы разминулись с красною шаландой:

В ней три почти приличных морячка

«Травили свежесваренной баландой»

Немого бедолагу-новичка.

А тот глядел испуганно-забито,

Из рук не выпуская сундучка.

25 Несчастного покинув неофита,

Мы подплывали к мощным кораблям,

Там горы изумруда и нефрита

Раскладывали люди по долям;

И кто-то, видно, на руку нечистый,

Пытался спрятать камни по щелям

Рассохшихся бортов. Моряк плечистый

Его ударил плёткой по спине,

И звук возник тоскливо-голосистый,

Как волки ночью воют при луне…

Мы поднимались на борт каравеллы,

Что было очень любопытно мне,

37 Морские почитавшему новеллы…

Хозяин судна встретил нас вином

И музыкой задорной тарантеллы,

Хотя, быть может, обо мне одном

В заботе не был друг венецианский,

Но пушкинский здесь властвовал геном!

Услышим же рассказ о бедах адских:

«Мне было лет 17 в те года,

Когда пленил владыка мавританский

Часть наших кораблей. Не без труда

Оставшиеся к дому пробивались

И порешили, чтобы мы сюда

49 Не морем, а по суше путь искали.

Э-эх, господа! Купцы на том храбры,

На чём отвагу ждут иные дали…

Идём в песках, сгорая от жары,

Где тень верблюда назовётся раем;

Несём с собой богатые дары,

И о восточных кушаньях мечтаем;

Достигнем вод индийских между тем,

И караван до срока рассчитаем…

Как в юношеской глупой суете

Собьёшься с ног, всё успевать желая,

Так в старости печалишься над тем,

61 Что безвозвратна юность та былая…

Наш путь лежал на север. По горам,

Что плыли в небе, заревом пылая,

Нам не пройти бы без тибетских лам,

Без их проводников, животных вьючных,

Несущих на себе отнюдь не хлам,

А груз изделий дорогих и штучных:

Зеркал венецианских сундуки,

Кувшины вин, тюки мечей двуручных

И модные в то время башмаки.

Ой-й-й-ёй! Как нас любезно принимали

Все тамошние ханы и царьки!

73 А выгоды имели мы немало:

Скупали шёлк, каменья и фарфор

И, новым связям путников внимая,

Вели неторопливый разговор,

Служили даже по посольской части…

(Меня прозвали Марко-Полотёр).

Но появились новые напасти…

О, небеса! Кручина и тоска —

Мы оказались в полной ханской власти.

И нам вполне могли “намять бока”,

Когда пришло чудесное спасенье

По части неродного языка.

85 Хотя в душе царило опасенье —

Нам удалось отплыть в далёкий путь;

Посольское исполнить порученье,

И континент восточный обогнуть;

В Венецию родную возвратиться,

Но вновь напасти горькие хлебнуть:

Война, тюрьма, увечная десница,

В конце концов – заслуженный покой,

Ну, а потом – сюда переселиться

И тихо плыть над вечною рекой.

Как ни крути, а здесь свои приязни…

Вот только б душу не терзать тоской.

97 Ну что за жизнь – сокровища и казни…»

Глава 17

(1526 г.)

1 «Здесь задержаться надобно немного, —

С улыбкою поведал мне поэт, —

Пусть наша драгоценная пирога

Южно-китайский допоёт дуэт

С предвестником великого начала,

Возникшего в седой громаде лет.

Ты помнишь поговорку про мочало?

Здесь, в небесах та истина видней,

Она уже давно нам прокричала

Про гения, что славен только в ней…

Увы, его не ведали земляне

Недостоверностью прошедших дней.

13 Корабль разбило в Тихом океане.

На том борту художник был младой…

Уже не разглядеть в густом тумане,

Как паруса трепещут над водой,

Как воют снасти, как свирепый ветер

Кромсает мачты пенной бородой.

Погибли все, и шторм за то в ответе…

Подводным скалам принимать дары,

Хотя не им писал картины эти

Художник наш, безвестный до поры.

Каким он был, Джованни Ивазони,

Какие в красках создавал миры…

25 Он был почти ровесником Джорджоне,

Сын китаянки, и не знал отца,

Не знал и деда, жившего в Вероне

И чтимого людьми как мудреца.

Родоначальник импрессионизма,

Создавший чудо с дерзостью творца!

Какой мазок, какой поток трагизма,

И что за сила на любом холсте,

Где высится кипящая харизма

Во всей маниакальной простоте.

Да будь он трижды проклятым злодеем —

И то бы я простил злодейства те».

37 И сердце сжалось, как перед рентгеном…

Туманность моря двинулась на нас,

И замер я пропащим Одиссеем,

Услышав вдруг громоподобный глас:

«Кто смеет нарушать сии владенья?

Король, садовник или же примас,

Отринувший мои предупрежденья?

Во скалах гиблых вам прохода нет!

Но в это непростое заблужденье

Проникнуть может только лишь поэт,

Певец природы, равный мне по силам.

Так я сказал и жду от вас ответ.

49 «Ну, полноте стращать нас, друже милый. —

Ответил Пушкин. – В кои-то разы

Мне доведётся свой челнок унылый

Причалить здесь, в обители грозы.

Дозволь же мне и гостю хоть немного,

Но лицезреть желанные призы

За тяготы, что принесла дорога».

«Так это – Сандро! С корабля на бал

И прямиком у моего порога.

А кто с тобой? Прости, не угадал…

Но чувствую – посланец издалёка.

И, вероятно, учинил скандал,

61 Раз прибыл до означенного срока…»

… А между тем картиною другой

Менялся мир художника-пророка.

Чуть видимый край моря встал дугой,

Рассыпав брызги волн многометровых

И, словно лук натянутый, тугой,

Послал шеренгу тёмных туч суровых

Над кипенью беснующихся вод

Разверстой пастью отсветов багровых.

И в столкновенье миллионных сот,

Несущих жизнь воздушному гиганту,

Рождался неизвестный, новый род,

73 Род живописный. К мощному Атланту

Таинственная ересь призвала,

Как всех вернула поколенью Данте,

Чтоб в сатанинской прелести крыла

Последний вздох отдать за то виденье,

Что отразить не смогут зеркала —

Настолько невозвратно наслажденье.

В том промежутке неба и воды

Быть может, зарождалось провиденье

Грядущей неопознанной беды,

Что предвещает новое начало.

И этим бессознательно горды

85 Все те, кому природа поручала

Наследовать торжественность миров

И жизни приз божественный вручала.

Кто ожидает сказочных даров?

Пожалуй, только Золушки и дети…

Их не прельстят напыщенность пиров

И ценности другие в целом свете.

Им нужно только чудо из чудес,

Им нужно то, что снится на рассвете!

И в этом заключается прогресс…

«Оспорить можно это утвержденье

Хотя бы тем, что данный мир воскрес

97 И новое несёт в себе сужденье».

Глава 18

(1628 г.)

1 Когда стихи в размер не попадают,

На свете есть другие словеса,

Кто пушкинские строки забывает,

Тому не хватит на ночь полчаса…

К чему клоню? Сокровищницу моря

Явила нам нежданная краса.

Сливались вместе сотни звёзд, не споря

О первенстве в горении своём.

(Горение – от гор, а не от горя.

От высоты, что происходит в нём.)

И в этом горнем пламени металла

Роскошным экваториальным днём

13 Светилась и сквозь толщу вод ласкалась

Вся прелесть жизни сказочных глубин,

Как родственные души отыскала.

Пусть рок земной навеки их сгубил —

Они доступны в гранях многоцветья

Не только повелителям судьбин,

Трактующим свои тысячелетья,

Как вечный миг. Но даже и тому,

Кто сможет на основе словоплетья

Направить перемётную суму

Предерзостным поступком через время.

(Какой пример пытливому уму…)

25 Но мысль одна в моё толкалась темя:

Какой восторг! Вот где бы жить и жить,

И разводить безудержное племя,

Не опасаясь встретить миражи…

«Что, сударь мой? Загадками природы

Тебя легко, я вижу, ублажить.

Шагай смелей в распахнутые воды!

Пока мы здесь, в созвездии Морей, —

Доступны нам все степени свободы

И всё богатство неземных царей».

Вокруг – сады неведомых растений,

Коралловых откосы батарей

37 И чьи-то вдруг причудливые тени…

Одна из них мелькнула возле нас

Столь плавным зачарованным виденьем,

Что вздрогнул я, увидев тёмных глаз

Улыбку на лице чуть смугловатом,

Но терпком, как незрелый ананас.

Седая бородёнка с бедноватым

Количеством волос. Из-под усов —

Рот крепко сжатый. Видно, маловато

Ему счастливых выпало часов.

И лишь в глазах бесхитростных и чистых

Не прятался от времени засов.

49 «Приятно видеть путников речистых.

Садовник я, Фарид, из Кара-Кум.

На вверенных угодьях золотистых

Могу вам предложить рахат-лукум,

Фисташки с мёдом, виноград с хурмою,

Что посадил святейший Аввакум.

Прошу гостей последовать за мною».

Что он имел в виду, когда сказал:

«Гостей речистых?» Таял под луною,

Иль с мудростью восточной разрезал

Пирог событий, сущность обнажая,

Как времени стремительный кинжал…

61 Мы подошли к столу, где урожая

Плоды лежали вдоль и поперёк.

И, ласково ладонь в них погружая,

Фарид с суровой нежностью изрёк:

«Я вырос на барханах, где песками

Колодец от колодца столь далёк,

Что никакими в мире родниками

Не напоить пустынных уголков,

И только человечьими руками

Вспоён оазис редкий средь песков;

Там я поклялся своему Сафару,

Что проведу всем воду без оков.

73 Сафар, отец мой, потерял отару,

И сад зачах, когда вода ушла;

Молил аллаха и зарезал пару

Овец последних, но не помогла

И эта жертва. Что ещё осталось

От нашего последнего тепла…»

Фарид умолк, и мне гадать досталось,

Как вместе умирали сын с отцом,

Глотая неизбежную усталость

Темнеющим от засухи лицом.

Сын пережил отца лишь ненамного,

Пока ссыхалась кожа изразцом.

85 «Но как сюда вас привела дорога?»

«Песок в пустыне и песок на дне.

Там нет воды, а здесь куда как много,

И сад растёт напоенный вполне…»

Мы там дары подводные вкушали,

И даже подремали в глубине…

91 Дремал-то я один. Мне не мешали…

Глава 19

(1663 г.)

1 До нас донёсся тенором духовным

Блуждающий возвышенный мотив,

Пронзая слепоту огней, верховно

Струился звук, вниманье захватив;

Бродячий менестрель в одежде бедной

Пред нами появился во плоти.

Слепой во тьме веков, иссиня-бледный,

Он нёс улыбку, как ребёнка нёс,

Переливался красотою медной

Чертополох запущенных волос.

Шёл так, как будто было всё в порядке,

В сопровожденье воспалённых звёзд.

13 И далеко, и близко ли от тракта —

Он пел балладу про погибель зла,

И никакая в мире катаракта

Его лица испортить не могла.

Наивность слов не растеряв в дороге,

Не растеряв душевного тепла,

Он шёл и пел, покуда держат ноги,

Покуда звёзды продолжают плыть,

На минимальном болевом пороге

Любое горе побеждает быль.

«Куда же так, певец неприхотливый, —

Я наконец осмелился спросить, —

25 Ты путь свой держишь с веткою оливы?»

«Я обхожу печальные места,

Где память детства светит сиротливо

Огнём, воспетым в таинствах креста.

Мой долг поныне и тяжёл, и светел,

И в этом мира суть и простота».

«Но ты же слеп, – растерянно заметил

Я, тут же устыдившись слов своих, —

С такой улыбкой в гости ходят дети…»

«Зато душой мне видно за троих.

В глазах темно, но правит мной надежда,

И этим я свободней остальных».

37 «Постой, не уходи. Скажи нам прежде:

Что жизнь твоя, всё так же хороша?»

«Да, как её не гни и как не режь ты,

В ней всё в избытке, через край ковша:

В отличие от хищника – лукавство,

В отличие от призрака – душа…

Не возжелаю никакого графства

При челяди, что рядится в шелка,

Исподтишка творя самоуправство,

Пока слаба хозяйская рука.

Я весь подвигнут к той блаженной вере,

Что вечно побуждает игрока

49 Столь безучастно отнестись к потере,

Как если бы из золотых монет

Дождь ежедневно шёл по крайней мере».

«Зачем же так, – был Пушкина совет, —

Запутывать гостей у нас столь редких.

Снять голову, не снявши эполет,

Возможно только в эпиграммах едких.

Но гость в дому есть наивысший чин,

И совестно скупиться на монетки

Приязненности. Нам ли без причин

Туманить взор пытливый… Предлагаю

Загладить след предательских морщин

61 Бокалом дружбы, впредь не посягая

На личности законные права».

Тем временем одна, потом другая

Дорожки обозначились едва,

Где небо высветляло контур сада,

Хмельная закружилась голова…

Слова, слова – извечная отрада,

Слова, слова – извечная печаль…

И только неприметная досада

Ещё мешала окунуться вдаль.

«Но как тебя зовут, посланец света,

Чей взгляд пронзит и чёрную вуаль?»

73 «Филипп Прево, – дождался я ответа, —

Да будет путь благословенным ваш».

И лютню он приподнял в знак привета,

И в тот же миг растаял, как мираж…

Ох, нелегко же было в звёздном блеске

Являть собой надежды эпатаж,

В обличье безнадёжной арабески…

Молчал мой спутник, только желваки

Обозначали явно довод веский.

И вдруг улыбка! Прямо как с руки

Слетела птица, но такая птица,

Что зацвели Вселенной уголки.

85 Нет, всё-таки мне повезло родиться,

Когда Жар-птица сядет на порог

И на тебя глядит, не наглядится,

Чтоб ты привлечь её удачу смог.

Но только будешь сам за всё в ответе,

И не пеняй на спутницу тревог —

91 Разлуку, если ярко солнце светит…