Рождение династии. Книга 1. Смута

Предисловие

Шарль отложил в сторону перо, потер пальцами уставшие глаза и посмотрел на стол, в беспорядке заваленный исписанными листами бумаги.

Все. Сейчас он соберет все листы и люди получат новую волшебную сказку.

Шарль Перро сам не сочинял сказок, за исключением одной – «Рике-хохолок», которую он создал ко Дню рождения своей доченьки, своей Франсуазы, своего Ангелочка.

Он просто собирал и записывал услышанные от различных людей таинственные истории, легенды, предания. Потом литературно обрабатывал все, что попало в его руки, предавая ему завершенный и современный вид, превращая в захватывающие воображение волшебные сказки.

Большинство из этих историй были услышаны Шарлем Перро от кормилицы его сына Пьера. Нет, Шарль никогда не собирался становиться сказочником. С юности он мечтал стать юристом. Но когда, наконец, получив диплом и, некоторое время, проработав в юридической конторе, он понял, что не может больше ежедневно сталкиваться с человеческими проблемами, человеческой болью и подлостью человеческих отношений, он бросил юридическую практику и ушел в Ведомство по сбору налогов.

Очень скоро молодой и хорошо образованный юрист привлек внимание всесильного министра финансов короля Людовика XIV Жан Бати́ста Кольбера.

Именно благодаря Кольберу он был вскоре назначен секретарем вновь образованной Академии надписей и изящной словесности. Кольбер представил его ко двору «короля-солнце».

Заниматься литературой входило в круг обязанностей Шарля Перро.

Потом, когда он немного окреп материально, его самостоятельные литературные опыты стали данью моде.

В светском обществе, наряду с балами и охотой, чтение таинственных историй, любовных интриг и сказок стало популярным увлечением.

И Шарль, будучи уже достаточно известным литератором, тайно отдался очарованию сказок.

Благодаря покровительству Кольбера и благожелательному отношению короля, удовлетворенного прославляющими его литературными произведениями, Шарль Перро стал достаточно богат и известен в высшем обществе.

Вскоре он купил замок Арманкур. В 44 года он, наконец, женился на очаровательном юном создании Мари Гюшон, которая родила ему трех сыновей и дочь Франсуазу, свою маленькую копию. Шарль был счастлив: росло его богатство, его литературная слава… Он стал первым академиком открывшейся французской Академии наук.

И никто, в том числе и сам Шарль Перро, не знал, что несчастья уже дышат ему в спину.

Сначала умер его покровитель Кольбер, и это сразу отразилось на его благополучии. Он был лишен пенсии как литератор, король потерял к нему всякий интерес.

Пытаясь вернуть расположение монарха, Шарль Перро написал и издал целый ряд блестящих произведений, прославлявших короля: поэмы «Святой Павел», «Век Людовика Великого», «Ода на взятие Филсбурга». Но Людовик проигнорировал обращение.

Потом наступила всеобщая беда – оспа. Она гуляла эпидемиями по городам и деревням Франции, косила целые населенные пункты, тысячами человеческих жизней собирала свою страшную жатву. Не обошло это несчастие и семью Шарля Перро: в несколько дней, как свечка, сгорела его любимая жена Мари, оставив на руках Шарля свое лучшее произведение— трехлетнюю дочку Франсуазу.

Смерть жены буквально опустошила его. Лишила мир всех красок, сделала его черно-белым. Пытаясь как-то упорядочить свое существование, Шарль Перро приобрел старинный замок Розье возле города Труа на берегу Сены, где и поселился со своим сыном и дочерью.

Но постепенно интерес к жизни стал возвращаться.

Шарль Перро даже разработал план, как ввести своего 19-летнего сына в высший свет, сделав его секретарем юной племянницы Людовика XIV принцессы Орлеанской.

Он стал создавать сборник сказок, который Пьер должен был преподнести с посвящением принцессе.

Пьер, одобряя стремление отца, всячески старался помогать ему, собирая и записывая различные таинственные истории и предания.

Новые сказки публиковались под псевдонимом «Пьер д’Арманкур». К имени сына Шарль просто прибавил название купленного замка Арманкур.

После опубликования и шумного успеха сборника «Сказки матушки Гусыни», Пьер заручился особым расположением принцессы. Успех был очевиден. Но опять случилось несчастье. Несдержанный по натуре Пьер в вульгарной уличной драке заколол шпагой своего погодка Гийома Колля, сына некой Мари Фурье, вдовы столяра. Убийство простолюдина дворянской шпагой было абсолютно аморальным поступком.

Ни о какой близости с королевским двором теперь и речи быть не могло. Пьер оказался в тюрьме.

Призвав на помощь все свои связи и деньги, отец еле-еле вызволил сына из тюрьмы и срочно купил ему чин лейтенанта в королевском полку. Пьер отправился на фронт и в очередной французской баталии погиб.

Оглушенный несчастиями, отодвинутый от общественных дел, престарелый академик стремился все чаще и чаще уходить в волшебный мир сказок, где люди всегда добры друг к другу, где добро неизменно побеждает зло и каждый человек получает долю своего счастья.

Тихо, тихо приоткрылась дверь. Это его дочурка.

Она всегда перед сном приходила к нему пожелать доброй ночи. Он никогда не называл ее по имени, а только «Мой Ангелочек». Глядя на дочку, он неизменно вспоминал так рано ушедшую от него жену: такие же светлые, как спелая пшеница локоны волос, такие же большие и глубокие голубые глаза, такие же ямочки на щеках, когда она улыбалась.

Последний его «осколочек счастья».

Малышка подбежала к отцу, ловко вскарабкалась ему на колени, обняла ручонками за шею и положила головку на плечо.

– Батюшка, расскажи мне свою последнюю сказку.

– Про Золушку?

– Да. Почему ее называли Золушка?

– Видишь ли, мой Ангелочек, она была несчастной девочкой: ее мама умерла, а отец не обращал на нее внимания.

Пользуясь этим, мачеха и ее дочки постоянно издевались над ней, заставляли ее ходить в лохмотьях и делать самую черную работу.

Ее постоянно пинали и ругали.

А жила она в чулане, где всегда было очень холодно, и бегали мыши.

Поэтому она ночью пробиралась на кухню, залезала в остывающий от дневной топки камин, ложилась прямо на теплую золу и засыпала.

Вот и назвали ее Золушкой.

– Но это же неправда, – возмутилась Франсуаза: – не может какая-то замарашка стать принцессой. Принцессы всегда красивые и богатые.

– Она и была очень красивой, только лицо и руки у нее были постоянно испачканы золой, и люди не замечали ее красоты.

А вообще-то, «Золушка» не совсем сказка. Такая девочка действительно была. Только стала она не принцессой, а царицей.

– Она жила во Франции?

– Нет, она жила в далекой северной стране. Эта страна называется Россия.

Трагедия бояр Романовых

Небольшой обоз из восьми возов медленно двигался по тракту, преодолевая сплошную круговерть снежной вьюги. Непогода началась с утра и ни на минуту не прекращалась, а к вечеру стала еще сильнее. В наступающем сумраке уже почти не видно было вешек на обочине, и идти приходилось наобум.

Промерзшие насквозь люди тащили за уздечки измученных лошадей, чтобы только они не остановились. Впереди обоза устало шагал кряжистый, широкоплечий старик в добротном овчинном тулупе, тяжело опираясь на посох.

– Иван Осипович, до жилья далеко ли, – спросил шагавший рядом молодой мужик в заячьей шубе, – как бы не замерзнуть в ночи?

– Кузьма! Сафрон! – крикнул старик, пытаясь перекричать вой ветра, – запалите-ка фонари, да идите вперед, не то собьемся с дороги.

Наконец, за поворотом сквозь снежную пелену стали едва различаться огоньки и потянуло дымком – стало быть жилье уже рядом. Обоз медленно вполз в село. Старик громко застучал кнутовищем в ворота постоялого двора. Калитка открылась, вышел хозяин, вглядываясь в смутные силуэты стоящих у ворот людей.

– Кто такие? Отколь будете?

– Домнинские мы… Ивашка Сусанин. Не узнал, что ли, Степаныч? Чай, какой год хожу уже. А это зять мой Богдан, первый раз со мной.

Хозяин помялся в нерешительности и пошел открывать ворота. Возы завели во двор, быстро распрягли лошадей, поставили их под навес, бросили каждой по охапке сена, налили в поилку воды…

Наконец, вся работа была сделана, приезжие чинно вошли в жарко натопленную избу, сняли шапки, перекрестились на образа и расселись вокруг большого стола, выскребая из бород и усов ледяные сосульки.

Хозяйка молча поставила на стол миски с горячими щами и квашеной капустой, крынку с квасом, положила полкаравая ржаного хлеба и деревянные ложки. Хозяин, сидя на лавке, молча наблюдал за гостями.

– Ты чего хмурый такой, аль случилось что? Или гостям не рад? – участливо спросил старшой, протирая ложку лежащей на лавке ширинкой[1].

– Детки-то как? Сам здоров ли?

– Гостям я завсегда рад, – ответил хозяин: – мы ж с тобой, Иван Осипович друг дружку не первый год знаем. Только вот… – и в отчаянии махнул рукой.

– Ладно, прохарчитесь с морозу, а потом уж…

Разомлевшие от тепла и еды гости начали готовиться ко сну, подстелив под себя на лавки тулупы, шубы, зипуны – что у кого было. Хозяин поманил Ивана Сусанина в хозяйский угол, принес кувшинчик хлебного вина, миску с солеными огурцами, задернул занавеску.

Иван Осипович, видя нервозность своего старого знакомца, не выдержал:

– Ну, Степаныч, что у тебя стряслось, говори, не терзай душу?

– Да у меня пока ничего. Вот за то, что привечаю вас, может быть беда большая.

– Это почему же?

– Да, из-за бояр ваших, из – за Романовых…

Как тебе сказать, уж, право, и выговорить-то страшно! Наше, вестимо, дело сторона, а слух такой с Москвы идет, что на них опала царская. За приставы все взяты…

Именья все и животы на государя отписаны, а их холопов приказали ни укрывать, ни на службу принимать…

Тут один из ваших намедни у меня был. В бегах он. Так рассказывал:

– За приставами, по тюрьмам все… А Федор-то Никитич, да князь Иван Черкасский в застенке в железах. Боярыня в монастыре, тоже за решёткой посажена, а где детки Мишенька с Танюшкой никто не ведает.

Добро их разграблено: кое в казну, кое и мимо, кое по рукам пошло… А что уж холопам претерпеть пришлось и от приставов, и от стрельцов, и от подьячих – и говорить страшно! Кажется, все батожье, что было на Москве, об их спины обломали, допрашивая, да добиваясь меж них предателей… Да ничего поделать не могли: изветчиков-то не нашли, хоть били, и пытали, и голодом морили… Вот покажи, мол, против бояр своих!..

Ну, невтерпеж пришло – кто мог, ушел. Пустились в беги, а другие в пыточной сгинули.

– С нами крестная сила! – шептал Сусанин, крестясь и слушая невероятные речи харчевника.

– Что такое, откуда на наших бояр туча грозная нагрянула? Господи, да за что же? За что такая напасть? Скажи, за что? – схватил он за руку Степаныча.

– Никто не знает… А так, между слухов людских, можно понять, что обвиняют бояр ваших в злых умышлениях на царя Бориса, на его здоровье, будто умертвить его сговорились. Коренья, будто, какие-то ядовитые в их кладовых объявились: Бартенев-ключник и донес.

– Злые люди, значит, обнесли их, да и коренья лютые им в улики подкинули? – догадался Сусанин.

– Уж не иначе как так, – печально проговорил Степанович, разводя руками. – Мы ли бояр Романовых не знаем.

– Как же быть то теперь? Мы ж боярам нашим припас на Рождество везем!

– Да коли хочешь доброго совета моего послушать, – сказал Степаныч, – так придется тебе теперь же поворотить назад… Если вздумаешь добраться до Москвы, как раз ярыжкам[2] в лапы угодишь. Добро боярское попусту загубишь, да и сам-то тоже уйдешь ли цел от лиходеев? Пожалуй, ничем не побрезгуют, чтобы только напитать свою утробу ненасытную. Ты, Иван Осипович, староста вотчинный, тебе и решать.

Хозяин задремал на лавке, а Иван Осипович так и просидел до рассвета, опустив голову на руки. Лишь только начало развидняться, он растолкал спящих мужиков.

– Быстрее, быстрее… – поторапливал староста.

– Подхарчится бы в дорогу, – недовольно буркнул кто-то.

– В дороге подхарчимся.

– Чего варежку разинул? – рыкнул он на зятя, – вишь, седелка на бок съехала и супонь подтяни!

– Назад возвертаем, домой.

– Как же так? До Москвы всего день остался – изумились мужики.

– А вот так! Не надобен боярам припас наш.

Лошади мотали головами, сбрасывая с себя остатки сна. Возы один за другим выезжали из ворот и двинулись в обратную дорогу на Кострому.

Степаныч, стоя у калитки, смотрел вслед удаляющемуся обозу. Вздыхая про себя, он думал: что-то еще принесет эта боярская опала ни в чем не повинным людям, так тяжко зарабатывающим свой хлеб, и придется ли когда снова свидеться со своим знакомцем – домнинским старостой Сусаниным?

Для бояр Романовых это была не просто опала, когда из круга общения царя устраняли ненужных людей, это была великая опала, когда предусматривалось их физическое уничтожение.

Не то, чтобы царь Борис фанатично боялся каких-то покушений, хотя и это было возможно: он знал, что народ его не любит, считает чуть ли не самозванцем, захватившим трон, не смотря на «приговор» Земского Собора, И стоит только бросить клич «Царь-то не настоящий!», как народ с дубьем бросится к царским палатам. А во главе этого недовольства стояли высшие бояре, отодвинутые от власти, считающие себя, по близости своих родословных к Рюриковичам, более достойными царского венца. От них и исходила главная опасность. Открыто высказывались за восстановление своих привилегий самые именитые бояре Голицыны, Мстиславские, Трубецкие, Шереметьевы, Шуйские… Но наиболее авторитетными среди боярской знати были, конечно, Романовы.

Они вели свой род от потомка короля пруссов Видевута князя Гланды Камбилы, который спасаясь от притеснения со стороны Тевтонского Ордена, выехал в Северо-Восточную Русь со своим малолетним сыном в 1347 году и поступил на службу к Великому Владимирскому и Московскому князю Семиону Ивановичу Гордому.

Народ на Руси скор на прозвища, иногда нелицеприятные. Сын князя Камбилы получил прозвище «кобыла». Вот от этого Андрея Ивановича Кобылы и пошли потомки: бояре Кошкины, Захарьины, Юрьевы…

Дочь боярина Романа Юрьевича Анастасия стала царицей, первой и самой любимой женой государя Ивана Васильевича Грозного.

Первым из рода фамилию Романов стал носить Федор Никитич (впоследствии патриарх Филарет), в честь отца своего Никиты Романовича и деда Романа Юрьевича Захарьиных.

Таким образом, благодаря царице Анастасии не только появилась законная связь родословной Романовых с династией Рюриковичей, но и родственная связь с царской фамилией. (Никита Романович, отец Федора был родным братом царицы, а, следовательно, Федор Никитич – двоюродным братом царя Федора Ивановича). Других близких родственников у бездетного царя не было.

Федор Никитич Романов получил блестящее образование, свободно владел латынью и английским языком. Среди боярской знати Федор Романов славился как большой эрудит, лихой наездник и первый московский щеголь. (Если портной, сделавши кому-нибудь, платье и примерив, хотел похвалить, то говорил своему заказчику: теперь ты совершенный Фёдор Никитич).

Молодость Федора протекала на пирах во дворце и дома, на приеме послов и праздниках, на охоте и других забавах. Его карьера при царе Федоре Иоанновиче складывалась удачно – он быстро получил боярство и вошел в царскую свиту. В 1586 году, пожалованный в бояре, он был назначен нижегородским наместником. В 1590 году он принимал участие в сражениях против Швеции в качестве дворцового воеводы. Через три года он становится Псковским наместником, а в 1596 году назначен воеводою правой руки.

Федор Никитич был красив собой, хорошо одевался и считался видным женихом. Но, вопреки обычаям своего времени, женился Федор поздно. Его избранницей стала Ксения Ивановна Шестова, происходившая из рода Салтыковых-Морозовых. Ксения Ивановна не блистала красотой, но была богатой наследницей. Кроме того, она отличалась умом и благонравием. Брак с ней дал Федору шестерых детей, но только двое из них – дочь Татьяна и сын Михаил – выжили.

Родственные узы с царем, а также веселый, доброжелательный характер делали Федора весьма популярным как среди соотечественников, так и среди иностранцев.

К концу царствования Фёдора Иоанновича будущий патриарх имел чин главного дворового воеводы и считался одним из трёх руководителей ближней царской думы.

Ко всему прочему, Федор Никитич был самым богатым землевладельцем Москвы.

В Москве Фёдор Никитич управлял огромной усадьбой в Китай-городе, на Варварской улице. Там, среди огородов, садов и хозяйственных построек, тянувшихся от Варварки к Москве-реке, стояло множество палат, в которых жила большая семья.

Под Москвой Романовым принадлежали прекраснейшие сёла Измайлово и Рубцово, при них 8 деревень, три пустоши и около 1 тыс. десятин пашни.

Ещё сёла Чашниково и Филисово, при них 9 деревень, 24 пустоши, много лесов и 1300 десятин пашни. В Коломенском уезде под Москвой Фёдор Никитич управлял сёлами Ступаново и Лысково-Цепеево с богатыми сенокосами, лесом и 1650 десятин пашни. В его селе Ступанове, кроме земель, было устроено два пруда «с рыбою, а на пруде же мельница немецкая, а в селе церковь Благовещения Пречистой Богородицы, каменная, да 2 предела».

Вотчины Романовых были в Юрьево-Польском, Владимирском и Муромском уездах и в Вязьме. В Великом Новгороде его крепостные занимались промыслами и землями в Шелонской и Водской пятинах.

Одной дворни у него на Варварке было несколько сот мужчин, не считая женщин, которым давала работу его жена, и масса детей, которых хозяин должен был отдавать учиться грамоте и разным ремёслам. Однако Фёдор Никитич, строго следуя традиции, справлялся со всеми делами, опираясь на своих братьев, приказчиков и выборных старост сельских общин. Младшие братья Фёдора Никитича, Михаил, Александр, Иван и Василий во всём слушались его советов. Все они были не женаты и по традиции жили на дворе отца на Варварке.

Непримиримыми противниками Романовых в борьбе за влияние при дворе выступали Годуновы. Род Годуновых не мог претендовать на древность происхождения, но был очень многочисленным. Свое начало он вел от татарского мурзы Чета, принявшего в XIV в. в Орде крещение от митрополита Петра и поселившегося на Руси под именем Захарии. Внук Захарии Иван Годун был прародителем той линии рода мурзы Чета, которая от клички Годун получила название Годуновых. Потомство Годуна значительно разветвилось. Годуновы владели вотчинами, но не играли важной роли в русской истории до тех пор, пока один из правнуков первого Годунова не удостоился чести сделаться шурином царевича Федора Ивановича.

Тогда при дворе царя Ивана явился близким человеком брат Федоровой жены Борис, женатый на дочери царского любимца Малюты Скуратова. Царь Иван полюбил его.

Возвышение лиц и родов через посредство родства с царицами было явлением обычным в московской истории, но такое возвышение было часто непрочно.

Родственники Ивановых супруг погибали наравне с другими жертвами его кровожадности.

Сам Борис по своей близости к царю подвергался опасности; рассказывали, что царь сильно избил его своим жезлом, когда Борис заступился за убитого отцом царевича Ивана. Но царь Иван сам оплакивал своего сына и тогда стал еще более чем прежде, оказывать Борису благосклонность за смелость, стоившую, впрочем, последнему нескольких месяцев болезни. Под конец своей жизни, однако, царь Иван, под влиянием других любимцев, начал на Годунова коситься, и, быть может, Борису пришлось бы плохо, если бы Иван не умер внезапно.

Почти год провел Иван Васильевич в суровом посту и глубокой молитве после гибели старшего сына. Каялся во всех грехах, велел по всем церквам поминать души тех безвинных, что были убиты им самим или по его приказу. Но к весне 1584 года вновь взалкало его грешное тело.

Однажды вечером царь попытался изнасиловать невестку свою Ирину, жену блаженного Федора.

Помешал случайно увидевший слуга, которого тут же зарезали по приказу царя. Но понял он, что знают о его не содеянном еще грехе родной брат Ирины Борис и его свояк, двоюродный брат жены Бориса – Богдан Бельский. Все чаще на них с ненавистью останавливался мутный глаз царя. Что это значит – хорошо понимали оба.

И тогда они решились. Выбрали час, когда во дворце все после обеда спали, остались с государем наедине, благо предложил он сыграть в любимую игру – шахматы. Повалили разом могучего старика навзничь и удушили подушкой. Когда судороги прекратились, Борис поднял подушку и, глядя на посиневшее, искаженное судорогами лицо любимого государя, скомандовал Бельскому:

– Беги, Богдане! Кричи, что царь Иван Васильевич от внезапного удара преставился. Несмотря на то, что что царь Иван был сильно болен, народная молва немедленно связала смерть царя с именами Бориса Годунова и Богдана Бельского. Во всяком случае, именно Годунов и Бельский находились рядом с царем в последние минуты его жизни, они же с крыльца объявили народу о смерти государя.

Незадолго до смерти Иван Грозный, понимая, что его наследник, в силу своего слабоумия, мягкого характера и чрезмерной религиозности не способен управлять страной и нуждается в умном советнике, учредил регентский совет из четырех человек: Богдана Бельского, Никиты Романовича Юрьева (Романова), князей Ивана Федоровича Мстиславского и Ивана Петровича Шуйского.

Борис Федорович Годунов, несмотря на особое расположение к нему царя, в состав регентского совета не вошел по молодости лет и низкой знатности, оставаясь просто членом царской семьи, братом царицы Ирины и шурином царя. В первые два года нового царствования за Федора управлял боярин Никита Романович, но он был уже немолод и болен, все чаще доверял он государственные дела Борису Годунову. Так что после смерти этого боярина его место сразу же занял Борис.

Многие таким положением дел были недовольны.

Неудивительно, что между Годуновым и желающими управлять за Федора, разгорелась нешуточная борьба. Москва разделилась на две партии: одни хотели Годунова, другие – Шуйских. На стороне Шуйских были князь Иван Федорович Мстиславский, Воротынские, Головины, Колычевы и московская чернь.

На стороне Годунова – некоторые князья и бояре, но в основном, его желала видеть во главе государства служивая прослойка. А, главное, на его стороне была царица – сестра Ирина.

Между противниками регента образовался заговор.

Мстиславский собирался дать большой пир, на котором Бориса и должны были убить. Но заговор был разоблачен, так что Мстиславский был схвачен и пострижен в Кириллове монастыре; Воротынских, Головиных и многих других схватили и разослали по городам, некоторых заключили в темницы. Однако упорная борьба боярских группировок продолжалась.

В 1584 году был обвинен в измене и сослан Богдан Бельский, в следующем году скончался Никита Юрьев. Подвергся опале и Иван Шуйский. Регентский совет перестал существовать. Править Россией единолично стал Борис Федорович Годунов.

31 мая 1584 года, в день коронации царя Федора, Борис Годунов был осыпан милостями: он получил чин конюшего, звание ближнего великого боярина и наместника Казанского и Астраханского царств. Но народ был далек от всего этого и не всегда понимал боярские склоки. После ледяной стужи грозного царствования Ивана IV, правление его кроткого и богобоязненного сына стало животворной оттепелью.

По свидетельству, близкого к царской семье английского купца Джерома Горсея, царь крепко заботился о бедных и нищих, расточал им милости, но жестоко преследовал злых людей и такими мерами приобрел огромную популярность, "всем любезен бысть". Были также по всей стране смещены продажные чиновники, судьи, военачальники и наместники. Их места заняли более честные люди, которым по указу, под страхом сурового наказания, запрещалось брать взятки и допускать злоупотребления, как во времена прежнего царя, а отправлять правосудие, невзирая на лица;

Большие подати, налоги и пошлины, собиравшиеся во времена прежнего царя, были уменьшены, а некоторые совсем отменены, и ни одно наказание не налагалось без доказательства вины, даже если преступление было столь серьезным, что требовало смерти…