Рождение династии. Книга 1. Смута

Развернулось небывалое строительство городов, крепостных сооружений. В страну потянулись иностранные строители и архитекторы.

Возводились новые храмы, началось строительство крепостей в Диком поле – степной окраине Руси. В 1585 году была построена крепость Воронеж, в 1586 – Ливны. Для обеспечения безопасности водного пути от Казани до Астрахани строились города на Волге: Самара (1586), Царицын (1589), Саратов (1590).

В 1592 году был восстановлен город Елец. На Донце в 1596 году был построен город Белгород, заложено строительство самого грандиозного сооружения на Руси – Смоленской крепостной стены (крепости для защиты западных рубежей Русского государства от Польши), началось заселение и освоение пустующих земель к югу от Рязани.

Принимались меры и по укреплению безопасности столицы: под руководством зодчего Федора Савельева по прозвищу Конь, были возведены стены Белого города протяженностью 9 километров. Стены и 29 башен Белого города были сложены из известняка, обложены кирпичом и оштукатурены. Была построена еще одна деревянно-земляная линия укреплений.

Все это делалось руками самых ближайших советников царя: его шурина Бориса Годунова и царицы Ирины, которые старались не досаждать государю своими мыслями и планами. Сам царь не утруждал себя государственными делами. Очевидцы описывали его как человека небольшого роста, приземистого и одутловатого, с нетвердой походкой. По характеру он был медлителен и недеятелен. С лица его никогда не сходила блаженная улыбка, и вообще, хотя он и отличался крайней простотой и слабоумием, но был очень ласков, тих, милостив и набожен. Большую часть дня он проводил в церкви, а в качестве развлечения любил смотреть кулачные бои, забавы шутов и потехи с медведями.

Главной заботой царя было каждую неделю ездить по монастырям и отбивать поклоны в молитвах о ниспослании ему наследника. Но Господь был глух к просьбам государя.

Если кто 6ил царю челом, он отсылал его к Годунову. Словом, Федор Иоаннович не правил, а царствовал.

Но спокойствие страны было только кажущимся. Никуда не делись враги ни внешние, ни внутренние.

Летом 1591 года крымский хан Казы-Гирей со ста пятидесятитысячным войском подошёл к Москве.

Однако, оказавшись у стен новой мощной крепости и под прицелом многочисленных пушек, штурмовать её не решился.

Сам хан с главными силами расположился в селе Котлы, откуда послал свои передовые отряды в бой. В мелких стычках с русскими отряды хана постоянно терпели поражения; это вынудило его отступить, бросив обоз. По дороге на юг, в крымские степи, войско хана понесло большие потери от преследовавших его русских полков. Русские конные отряды бросились преследовать отступающего противника, настигли его у Серпухова на Оке и гнали до Тулы, истребляя и взяв в плен сотни крымцев. За победу над Казы-Гиреем Борис Годунов получил наибольшее вознаграждение из всех участников этой кампании (хотя главным воеводой был не он, а князь Фёдор Мстиславский): три города в Важской земле и звание слуги, которое считалось почётнее боярского.

Но царь пошел еще дальше: по настоянию царицы Ирины он собрал Боярскую Думу. По совершении всех приличествующих обрядов, Федор встал со своего места и, сняв с себя золотую цепь-символ царской власти, украсил ею Годунова, сказав ему: «Вместе с сию цепью снимаю я, царь и самодержец всея Руси, бремя с моей выи и возлагаю его не тебя, Борис Федорович! Решай в моем государстве все дела, кроме важнейших, которые докладывай мне, не приводя их в исполнение без моей царской воли: я буду по-прежнему царем-государем».

После такой победы над соперниками, желающих обвинять Бориса или устранять его от управления страной, больше не осталось. Годунов прочно занял высшую должность при царе – он стал официально называться «правителем».

Иноземные послы знали точно, что по всем государственным делам следует обращаться не к царю, а к его шурину. Иными словами, фактически при Федоре страной управлял Борис, хотя он и не назывался царем.

Однако, хоть Борис и победил, Шуйские не сдавались. Они решили уговорить Федора развестись с сестрой Годунова, от которой у того так все и не было ребенка. Шуйские уговорили и митрополита Дионисия действовать вместе с богатейшими московскими купцами и высшим духовенством, явиться во дворец и передать царю «моление народа».

В нем говорилось, как обеспокоен народ, что у царя нет потомства и грозит пресечься на престоле великая династия Рюрикова. Оттого и молят люди Федора сослать неплодную супругу в монастырь, как поступил дед его Василий с бесчадной Соломонидой, а в жены взять молодую боярышню – внучку погибавшего в ссылке Ивана Мстиславского.

Митрополит, к которому обратились за поддержкой, согласился, надеясь таким образом уменьшить влияние Бориса при царе.

Но Годунов вовремя узнал о планах противников и принял меры, чтобы челобитья народ царю не подал.

Годунов сообщил царю, как его задумали разлучить с любимой женой. Вечно улыбающийся Федор в первый раз в жизни пришел в гнев – он обожал Ирину.

Уже на другой день Москва сидела по домам, а слуги конюшего схватили шестерых купцов-зачинщиков и среди них гостя Москвы Федора Нагого – дядю юного царевича Дмитрия.

Купцы не дрогнули, пытки выдержали, им было чего ждать. За день до мятежа, вместе с боярами, совершили они крестное целование и приложили руки к челобитной царю Федору Ивановичу.

Годунов сам приехал к владыке Дионисию, уговорил его не мучить царя, не оскорблять царицу.

– Государь с государыней – люди молодые, дети у них будут, – убеждал Годунов. – А не будет, так к лучшему.

Блаженный может родить блаженного. Мне известно, что царевич Дмитрий пригож, умом быстр. О наследнике печалиться нечего.

Дионисий, видя, как кроток стал конюший, не посмел дать волю жестокосердию над государем. Статочно ли принуждать самодержца расстаться с возлюбленной супругой. Владыка потребовал от правителя слово – оставить дело о челобитии без последствий. Борис Годунов слово дал, но прибавил:

– Заводчики мятежа, напавшие на мой двор и на дворы моих родственников, будут казнены.

Шесть купеческих голов скатились на Красной площади. Дионисий понял, что проиграл и поспешил во дворец – покаяться перед царем. Царь Дионисия простил, но Борис обманул: не простил ни его, ни других. Он обманул всех. Борис решил твердо, что с Шуйскими нужно разобраться.

Средство к этому было известное – донос. Людей Шуйского научили, что нужно сказать, чтобы их господа оказались в темнице, те так и поступили.

Уже в сентябре Борис приказал доставить на суд князей Андрея, Дмитрия, Александра да Ивана Шуйских. Оказались в тюрьме князья Татевы, Бекасовы, Урусовы, Колычевы.

Истязаний, допросов с пристрастием Годунов не допустил. Умел без битья пытать. Против Шуйских свидетельствовал их слуга.

Взяли под стражу знаменитого воеводу – победителя Батория князя Ивана Петровича Шуйского. Поставили перед судьями и князя Василия Ивановича. Слушал он, как уличает его в измене его же слуга, от стыда щеки горели.

Сказал судьям со слезами на глазах:

– Мыслимо ли этак клеветать? Слуга на господина? Ну, скажите, мог ли я участвовать в мятеже, занимаясь мирными делами в Смоленске?

Тут Шуйский повернулся к слуге:

– Много ли тебе платят за лжесвидетельство?

– Много! Больше, чем за верную службу твоему батюшке и тебе, скряга!

На том разбирательство дела Шуйских закончилось.

По окончании следствия князя Ивана Петровича Шуйского сослали в отчину его, село Лопатничи, с приставом из Лопатнич отправили на Белоозеро и там удавили; князя Андрея Ивановича Шуйского сослали в село Воскресенское, оттуда – в Каргополь и там также придали смерти. Василия Ивановича с братом Александром отправили в Бий-городок. Дмитрия с Иваном сослали в Шую. Князь Иван Татев отправился с приставом в Астрахань, Крюк-Колычев – в Нижний Новгород, Бекасовы – в Вологду.

Расправа с Шуйскими была кровавой, слова об измене добывались под пытками.

Царь Федор, который доверял Борису, даже и не подозревал, что делается его именем в его стране. Борису удалось представить ему дела так, что виновником распри получался митрополит Дионисий. Расправы над купцами, над боярами, подвигли митрополита Дионисия и крутицкого архиепископа Варлаама требовать суд над конюшим.

– Иоанн Златоуст наставляет нас, грешных, – сказал Дионисий, глядя царю в глаза. – «Душа благоразумная видит, что должно делать, не имея нужды во многих пособиях, а неразумная и бесчувственная, хотя бы имела множество руководителей, предавшись страстям, остается слепою». – Твой конюший, государь, алчет, как ненасытный волк, почестей и богатств. Он то, может, и умен, но душа у него слепая.

Честные бояре Шуйские погибают в темнице ради Борисовой алчности… За твою честь, царь, страдают. Ты греешь на своей груди, добрый наш господин, гада холодного, ядовитого. Упаси меня Боже напророчить, но как бы и тебе не пришлось изведать пагубной силы его яда.

Царь закрыл лицо руками и заплакал.

– Прости его, владыка! Прости Бориса! Он и впрямь алчен… Ты не мне, ты ему скажи, он опамятуется. Борис, ты слушай, слушай!

– Я слушаю, государь, – отвечал Борис. – Клевета она и есть клевета. Чем светлее уста, клевету произносящие, тем горше слушать.

– Он – совершенный бесстыдник, твой ближний боярин! – воскликнул Дионисий. – Все его свидетельства против Шуйских и других бояр – купленная на деньги ложь. Ты, государь, Богу молишься усердно, да Борис пожирает твои молитвы. От него, лжеца и тирана, произойдут в России великие бедствия.

– Тебя, владыка-краснослов, ожидает Хутынский монастырь, – сказал конюший. – Иди туда, откуда пришел. Будь достоин своего прозвища – Грамматик. Побереги слова для хвалы Господу, не трать на хулу.

Тогда встал перед царем архиепископ Варлаам и воскликнул:

– Царь! Ты безвольно и постыдно дал ослепить себя через женщину. Твой слуга творит беззакония твоим именем, а потому все казни, все темные убийства, совершенные слугой, падут на твою голову.

– Варлаам, поостынь! – сказал Годунов. – Для тебя приготовлена келейка в Антониевом Новгородском монастыре.

– Не боюсь тебя, Борис! Не боюсь принять смерть от тебя! Но запомни: все слезы, до единой капельки, отольются на тебе и твоем племени. Коли за себя не страшно, побойся за детей своих.

– Прости, государь, неразумных пастырей, – сказал Годунов Федору Ивановичу. – Я сыскал вместо них кроткого и мудрого. Имя ему Иов.

– Иов! – застонал Дионисий.

– Государь, это поп опричников! – вскричал Варлаам, но на него надвинулась стража, и тогда пошел он прочь от царя, отплевываясь, как от сатаны.

Царь с легкостью согласился заточить Дионисия в новгородский монастырь, а митрополитом был назначен Иов, верный союзник Бориса.

Через год, по настоянию Годунова и при активной поддержке царя, прибывший в Москву Вселенский Патриарх Иеремия II, нуждавшийся в материальной помощи, вынужден был согласиться на отделение русской церкви от Константинополя и создание Московского патриархата.

Но переговоры были очень тяжелыми. Когда патриарх Иеремия удостоился аудиенции в Кремле, царь щедро одарил его и всех его спутников, но в обмен за благодеяния предложил учредить в Москве отдельный патриархат, независимый от Царьграда.

Крайне религиозный царь Федор Иванович мечтал о независимости Московской церкви. Крепко засели в его голове слова монаха Елеазарова монастыря Филофея: «Москва – третий Рим и четвертому не бывать…»

Однако, Иеремия склонен был к единоличным решениям. Греки из его свиты были недовольны этим и жаловались на его трудный характер:

«такой патриарх имел нрав, что никогда не слушал ни от кого совета, даже от преданных ему людей, почему и сам терпел много, и церковь в его дни».

Появление патриарха в Москве поставило правительство перед выбором.

Оно могло отпустить патриарха без субсидий и тем самым утратить все возможности, связанные с первым посещением Руси главой вселенской церкви. Можно было одарить патриарха богатой милостыней, но история показала, что полагаться на словесные обещания византийцев нельзя. Московиты избрали третий путь: они решили задержать Иеремию и заставить его уступить.

Московские власти первым делом постарались надежно изолировать греков от внешнего мира. Приставы и стража никого не пускали к Иеремии, и самому ему запретили покидать двор. Даже на базар патриаршие люди ходили со стражниками. Изоляция патриарха не была мерой исключительно полицейской. Речь шла о религиозных разногласиях и чистоте вероучения.

Византийцев держали как пленников, но при этом обращались с ними самым почтительным образом и предоставили им всевозможные блага. Патриарху отвели просторные хоромы, убранные по-царски и пригодные для постоянных богослужений. Из дворца ему доставляли изысканную еду и обильное питье: три кружки хмельного меда – боярского, вишневого и малинового, ведро паточного меда и полведра квасу.

Между тем властители Кремля более не вызывали к себе византийцев и словно окончательно забыли про них.

Сколь бы тяжелым ни казалось московское гостеприимство, Иеремия по-своему ценил его. Испытав превратности судьбы, столкнувшись с предательством епископов, произволом иноверцев— завоевателей, изгнанный из собственной резиденции и ограбленный, престарелый патриарх, кажется, не прочь был сменить Константинополь на Москву.

Однажды Иеремия, беседуя с ближайшими советниками, заявил, что не хочет учреждать в Москве патриаршество, «а если бы и хотел, то сам остался здесь патриархом».

В окружении Иеремии были «люди недобрые и нечестные», и все, что слышали, они передавали толмачам, а те доносили самому царю.

Как только властям стало известно о пожелании патриарха, они прибегли к хитрой уловке. Патриарху постарались внушить, что его ждет в Москве блестящее будущее. «Владыко, если бы ты захотел и остался здесь, мы бы имели тебя своим патриархом».

Подобное заявление исходило не от царя и бояр, а лишь от приставов, стороживших патриарха. Иеремия попал в расставленную ловушку и, не ожидая официального приглашения, сказал приставам:

– Остаюсь!

Тайная дипломатия Годунова дала свои плоды, и вопрос немедленно был перенесен в боярскую Думу. Объявив о согласии Иеремии, царь Федор выдвинул ряд условий: «Будет, похочет быти в нашем государстве цареградский патриарх Иеремия, – читал дьяк царскую речь, – и ему быти патриархом в начальном месте во Володимире, а на Москву быть митрополиту по-прежнему; а не похочет… быти в Володимире, и на Москве учинити патриарха из московского собору».

Условия выдвинул, разумеется, не Федор, а правитель, прибегнувший к помощи сестры Ирины. Царица выступала фактически в роли соправительницы мужа, что трудно было согласовать с вековыми традициями Московии. Как значилось в документах, государь, «помысля с своею благоверною и христолюбивою царицею и великою княгинею Ириною, говорил с бояры» о патриаршестве.

Смысл приговора сводился к следующему. Иеремии дозволялось основать свою резиденцию в захолустном Владимире с тем, чтобы фактически главой Московской церкви остался митрополит Иов. Такое решение было обусловлено не только политическими соображениями.

Конечно, Борис не хотел жертвовать своим ставленником. Но на лицо были и более важные причины.

Став Московским патриархом, Иеремия получил бы возможность изменять московские обряды, следуя греческим обрядам. А это чревато было расколом. По этой причине Владимир был избран в качестве резиденции, а точнее, места ссылки для патриарха. Дьяки попытались купить согласие патриарха щедрыми посулами. Они обещали ему дорогие подарки, богатое содержание, города и области в управлении. В то же время Иеремии дали понять, что его не отпустят из Москвы, пока он не уступит.

Под конец с греками заговорили языком диктата. В результате патриарх уступил по всем пунктам, выставив единственное условие: чтобы его самого «государь благочестивый царь пожаловал, отпустил». Греки капитулировали, чтобы вырваться из московского плена. Иеремия представил властям подробное описание церемонии постановления патриарха. В соответствии с обычаем царю и Священному Собору предстояло выбрать «в тон» трех кандидатов в патриархи. После этого царь должен был утвердить на высокий пост одного из них.

Иеремия выполнил все предписания Годунова относительно «тайных» выборов и 26-го января 1589 года возвел Иова на московский патриарший престол.

По случаю учреждения патриаршества в Москве устроили грандиозный праздник. Во время Крестного хода новопоставленный патриарх выехал верхом на «осляте» из Фроловских ворот и объехал Кремль. Осла вел Борис Годунов. Процессию сопровождала многочисленная толпа. Первым патриархом стал митрополит Иов. Борис Федорович Годунов получил кроме поддержки царя и царицы Ирины еще одну мощную поддержку Русской православной церкви.

В конце 1597 года царь Феодор Иоаннович впал в тяжелую болезнь. 6 января близость смерти стала очевидной для всех. Ближайшее окружение государя собралось у его одра в ожидании последнего самодержавного волеизъявления – завещания о судьбе сиротеющей страны.

Патриарх Иов от лица всея земли обратился с этим вопросом к умирающему: «Государь! Кому царство, нас, сирот, и свою царицу приказываешь?»

Просветленный близостью кончины, Федор тихо ответил: «Во всем царстве и в вас волен Бог: как Ему угодно – так и будет; и в царице мой Бог волен, как ей жить».

Слова были пророческими. Богу угодно было, чтобы судьбы Руси, окунувшейся вскоре в огненное искушение Смуты, текли вопреки всякому человеческому разумению.

Народ, услышав весть о смерти государя, толпами шел в Кремль. Все выражали свою глубокую скорбь. Многие горько рыдали. Феодор Иоаннович не оставил потомства. Он был последним царем из дома Рюрика, который 700 лет правил на Руси.

Потомки Рюрика – это князья Владимир Красное Солнышко, Ярослав Мудрый, Владимир Мономах, Андрей Боголюбский, Александр Невский, Дмитрий Донской, Иван Калита верно служили осуществлению Божия замысла о России. Замыкали эту плеяду царь Иоанн Грозный и его сын царь Феодор Иоаннович.

Теперь Россия осталась без царя.

Вместе с великой печалью, поселились в головах людей и великие сомнения. «Как же жить теперь без царя?» – сокрушался простой московский люд. «Какие выгоды можно получить для себя, своей семьи и своего рода? – думали именитые бояре. Назревала большая склока, которая могла закончиться бунтом. Наиболее дальновидные бояре стали стягивать в свои московские владения боевых холопов из дальних вотчин.

Тяжелая проблема нависла над Годуновым. Он не хотел терять власть, которая была в его руках целых 14 лет. Если Земский Собор изберет другого царя, Годунов сразу же потеряет свое влияние при дворе. И тогда ни одна боярская группировка, пришедшая к власти, не только не захочет иметь его в качестве правителя, но ему вспомнят все беды, им учиненные, все гонения и обиды, а это уже изгнание и смерть.

Выход был один – если царица Ирина возложит на себя функции государыни.

Борис Федорович попробовал поговорить об этом с Ириной, но царица, еще не отошедшая от обрушившегося на нее горя, неожиданно резко ответила:

– Нет, Бориска, я не буду выдвигать своего права на престол. Всю жизнь прожила я под крылом Федора Иоанновича. Нет у меня государственных способностей, да и обещала ему на смертном одре уйти в монастырь. Так я и поступлю. Остаток дней своих я посвящу Богу и буду молитвами своими сопровождать бессмертную душу мужа моего!

– А как же я? – в отчаянии спросил Борис.

– Ты взрослый человек и опытный царедворец. Сам решай свою судьбу.

– Но ты ведь поддержишь меня, сестра?

– Я всегда буду рядом с тобой!

Федор Никитич Романов понял, что наступил его час. На русском небе взошла его звезда. Он остался единственным претендентом на царский трон. Все наиболее влиятельные боярские группировки разгромлены Годуновым и не могут заявлять о своих правах, остался только один не тронутый опалой самый мощный противник правителя – древнейший, богатейший и многочисленный род Романовых.

Еще при жизни Никиты Романовича Юрьева был заключен между ним и Годуновым договор «не чинить зла и неприязни Романовым». Этот договор до сих пор правителем выполнялся. Теперь наступил решительный момент борьбы. В народе распространился слух, что перед смертью царь Федор Иванович завещал «…передать скипетр старшему из рода Романовых Федору…».

Но находившиеся в тот момент у постели умирающего царя царица Ирина Годунова и некоронованный правитель царский шурин Борис Федорович Годунов крест целовали на том, что «ничего похожего не было».

Патриарх Иов, оставшийся «начальным человеком» на Москве в безгосударное время, оказался в очень тяжелом положении: от него и только от него зависело, как развернутся события. Свой выбор он сделал давно. Но важно было не только донести его до бояр, но сделать так, чтобы его услышал народ.

Он собрал высших иерархов Москвы. Говорил прямо и жестко:

– Святая церковь должна сказать свое слово за Бориса Федоровича Годунова. Борис Федорович при светлых царских очах безотступно с несовершеннолетнего возраста, и от премудрого царского разума царственным чинам и достояниям привычен. По смерти царевича Ивана Ивановича великий государь Иван Васильевич говорил: «Божьими судьбами царевича не стало, и я в кручине не чаю долгого живота. Полагаю сына своего, царевича Федора и Богом данную мне дочь царицу Ирину, на Бога, Пречистую Богородицу, великих чудотворцев, и на тебя, Бориса. Ты бы об их здоровии радел и о них промышлял. Какова мне дочь царица Ирина, таков мне и ты, Борис.

В нашей милости ты все равно как сын».

Иов замолчал, давая вдуматься каждому в произнесенные слова. Молчание было долгим. Никто, однако, не шелохнулся.

Глаза Иова из-под легких, прозрачных век смотрели внимательно. Не буравил он глазами лица, сидящих перед ним, и не ласкал, но так взглядывал, будто открылась перед ним в каждом лике премудрая книга, и он ту книгу прочитывал и узнавал из нее даже больше, чем каждый знал о себе.

– На смертном одре, – вновь зазвучал голос патриарха, – царь Иван Васильевич представлял в свидетельство духовника своего, архимандрита Феодосия, говорил Борису Федоровичу: «Тебе приказываю сына Федора и дочь Ирину, соблюди их от всяких зол». Когда царь Федор Иванович принял державу, Борис Федорович, помня приказ царя Ивана Васильевича, государево здоровье хранил как зеницу ока. О царе Федоре и царице Ирине попечение великое имел. Государство их оберегал с великим радением и учинял их царским именам во всем великую честь и похвалу. Государству же многое расширение.

Иов знал, кому он говорит. Каждый из сидящих перед ним, вел за собой многочисленную паству. И было ведомо Иову, что слова его, удесятеренные с амвонов церквей и соборов, дойдут до тысяч и тысяч православных. Зажгутся свечи в церквах, выслушав слово своего пастыря, почешут в затылке:

«Что там, – скажут, – уличные шепоты? Вот что глаголет святой отец. А?» Какой голос возразить поднимется? Кто посмеет сказать противное? А если и скажет, много ли смысла будет в том?

– Борис Федорович, – продолжал Иов, – окрестных прегордых царей послушными сотворил. Победил царя крымского. Под государеву высокую десницу привел города, которые были за шведским королевством.

К нему, царскому шурину, цесарь христианский, султан турецкий, шах персидский и короли многих государств послов присылали со многою честью. Все Российские царства он в тишине устроил, как и православное христианство в покое. Бедных вдов и сирот в крепком заступлении держал. Повинным изливал пощаду и неоскудные реки милосердия.

Голос Иова зазвучал, как говорено, было, аки дивная труба:

– Святая наша вера сияет во вселенной выше всех, как под небом пресветлое солнце, и славно было государево и государынево имя от моря и до моря, от рек и до конца вселенной. Да будет так и впредь.

На следующий день в патриарших палатах собрался малый собор для избрания государя. На этом соборе участвовал совет патриарха («освященный собор»), боярская дума, представители служивых людей и торгово-промышленного населения Москвы.

Обычно спокойный и выдержанный патриарх заметно нервничал: никогда еще не приходилось соборно решать такой важный вопрос. Он хорошо представлял, чем обернется предстоящий разговор.

Патриарх вышел на возвышение и когда затих возбужденный гомон, сказал:

– Высокородные бояре и князья, купечество и прочий люд московский! Веками соблюдались на Руси традиции: на смену одним государям приходили другие, но все они занимали престол по праву своего рождения и по праву наследования.