Нет покоя голове в венце

Ягайла вздохнул и грузно сел. Стул жалобно скрипнул. Что-что, а ждать посол умел: Василия, бывало, по несколько часов приходилось дожидаться. Такой уж в Гардарики этикет: по мнению гардаров, аудиенция без утомительного ожидания не производит должного впечатления. Возможно, был и иной расчет: одуревший от усталости парламентер собьется и на радостях, что дождался, себе во вред брякнет какую-нибудь глупость.

Ягайла поерзал на стуле, усаживаясь поудобнее, сложил руки на груди и закрыл глаза. Бессонная ночь давала о себе знать. Посол собрался вздремнуть часок: проклятые гардары все равно его раньше не пустят. В животе заурчало, и Ягайла с тоской представил, как его никчемный телохранитель Шигизмунд уплетает сейчас за обе щеки разнообразные вкусности. Второй бы глаз ему подбить!.. Перед внутренним взором посла понеслись недурственные яства, которыми его потчевали гардары в прошлом: свекольный суп, жареные кусочки свинины с сочными помидорами, речная рыба под вареньем…

Вдруг из-за двери раздался истошный крик. Ягайла вздрогнул, больно ударился затылком о стену и с грохотом вскочил со стула. За дверью боролись: глухие звуки ударов, неясные выкрики, возня. Что за чертовщина там происходит? Ягайла нервно обернулся и всмотрелся в темноту на том конце коридора. Что делать-то? Бежать? Несолидно…

Дверь вдруг распахнулась настежь, и из нее вывалился человек. Над ним нависли два здоровяка, за спинами которых маячил распорядитель Владимир. Здоровяки сделали шаг за порог, и Владимир тотчас же изнутри запер за ними дверь. Ягайла оказался наедине с тремя незнакомцами. Посол прокручивал в голове дорогу обратно к тронному залу (пока шли, он по привычке тщательно запоминал путь) и одновременно с этим взвешивал, насколько поспешное бегство подорвет международный авторитет Полыни. Вывод напрашивался довольно неутешительный: чем скорее и, следовательно, чем незаметнее он скроется с глаз, тем меньше шансов для возникновения неприятностей, в том числе международных.

Бежать не пришлось. Здоровяки, не обращая на посла никакого внимания, подхватили упавшего под руки и потащили мимо. Удивленный, но благодарный Ягайла встретился взглядом с несчастным: разбитое лицо, кровь на подбородке, раскосые глаза. Избитый человек плакал и что-то бормотал, но из беззубого рта летело только мычание.

«А вот это была демонстрация силы», – сползая по стеночке обратно на стул, подумал Ягайла.

Остаток времени посол просидел как на сковородке. Прислушивался: что же там делается за этой дверью? Воображение рисовало мрачные застенки, пыточную, место, где давал разгуляться своей темной натуре проклятый Василий Волк. Ягайла вспомнил: Борис ведь начинал как один из волчат! Он от кого-то об этом слышал, но успел позабыть. Всех пугал один только страшный Волк, а волчат считали чем-то вроде его когтей и зубов. Когти и зубы ранят, но воля в том всего волка. Отделенные от него, они не страшны.

А Воробьева жена? Это же сестра Младена Шкиры, самого жестокого Васильева палача. Ягайла мысленно хлопнул себя по лбу. Дурья башка, мужлан, мало ты думаешь о женщинах! Ведь все для женщин и все ради женщин, все нитки у них в руках, и они за них дергают. Надо же, проворонил такие существенные детали, за ними целый портрет рисуется. Бывший волчонок, зять палача, царский шурин. Ай да Казимир! Ну и задачку подсунул, не обломать бы зубы.

Ягайла принялся утешать себя тем, что даже жестокий Василий послов не убивал. Самое суровое: не кормил, наряжал в шутовской колпак, брил налысо. Посол судорожно провел по редеющим волосам. Ничего: налысо – это даже импозантно будет. Наденут колпак – что ж, побренчим бубенцами. Не покормят – похудеем, ходить станет полегче. Не страшно, в общем.

Но все равно было страшно. Воображение рисовало жуткие картины. Борис казался Ягайле уже не человеком, а черной тенью, в которой пропал зубастый Волк – и он, Ягайла, тоже пропадет. И это дурацкое имя – Воробьев. Разволновавшемуся полынянину грезилась серая птица, скачущая на могиле.

– Прости, брат!

Видимо, Ягайла и вправду заснул. Он встревоженно заозирался. Перед ним стоял Владимир. Распорядитель сделал приглашающий жест:

– Пойдем, Борис зовет. Негоже так долго ждать. Мы сейчас быстро закончим, и он с тобой поговорит. Пока Константин, писарь, болеет, я за него пером скриплю.

Ягайла встал и робко двинулся следом за распорядителем. Комнатка, около которой посол прождал столько времени, оказалась скромным рабочим кабинетом. В центре стоял стол, заваленный бумагами и письменными принадлежностями, рядом с ним – два стула, по стенам – высокие, до потолка, шкафы. В противоположной стене – еще одна дверь. «То есть, – смекнул Ягайла, – если гардары хотели бы тихо разобраться с косым, а не совать мне под нос кулаки, они бы преспокойно вывели его вон в ту дверь».

Главной интересностью здесь был, конечно же, Борис.

Ягайла видел его впервые: на встречу с послами Василий этого человека раньше не брал.

Борис отличался завидным ростом: его макушка почти касалась потолка. Одет он был в нарядную красно-синюю рубаху и темные штаны. На ногах – тяжелые сапоги, зачем-то подбитые железом. Каштановые волосы острижены, но уже успели отрасти и падали на щеки. Опрятная кучерявая борода скрывала рот. Большой прямой нос добавлял лицу благообразия. Казалось, для этого лица природа отошла от своих обычных правил и сложила его из прямых линий: за бородой угадывалась квадратная челюсть, росчерк носа и скулы – будто кто-то ударил топором по камню. На этом каменном лице жили внимательные голубые глаза, очень цепкие и веселые. Все в нем говорило о большой воле. Выражение лица – усталое, чуть циничное, но, в целом, добродушное. Так выглядит человек, который предупредил уже сотого прохожего, что за поворотом его поджидает волк, а тот ему не поверил и пошел дальше.

Борис бросил на Ягайлу свой цепкий взгляд, коротко кивнул, улыбнулся одними глазами и продолжил скороговоркой диктовать успевшему усесться за стол Владимиру. Владимир бойко заскрипел пером. Диктуя, Борис расхаживал по комнате широкими шагами. Голос у него был на удивление мелодичный: от такого великана ждешь баса. Борис говорил мягко и негромко. Наверное, хорошо поет. Наблюдая за шурином царя, Ягайла вдруг подумал, что Воробьев – это не фамилия, а прозвище. Борис очень торопился, когда говорил, как человек, у которого много мыслей, и он боится упустить самое важное; при этом он быстро двигал головой, точь-в-точь воробей.

Ягайла слышал, что Борис не обучен грамоте; теперь он получил непрямое тому подтверждение. В надиктовываемом говорилось интересное: о какой-то новой крепости на восточной окраине Гардарики. От кого им защищаться там, в такой-то глуши? Адресовывалось какому-то Ивашке Струганову. Ягайла жадно ловил каждое слово, чтобы потом все, пока свежо в памяти, записать и доложить Казимиру по приезде. Может, нет там никакой крепости, да и Ивашки Струганова нет, и все это одно большое-пребольшое представление лично для него, но такова уж посольская доля: быть чужими глазами, в которые накидывают песок.

Несколько минут – и готово. Борис отослал Владимира с письмом:

– Возвращайся минут через десять, – сказал Борис.

Ягайла внутренне взвыл: «Невысоко же ты ценишь мое время!»

Борис повернулся к Ягайле. Большой человек вмиг преобразился. Лик тайного властителя Гардарики был грозен: брови сведены, губы поджаты, глаза недобро блестят. Борис выставил вперед здоровенные кулаки и потряс ими перед лицом посла.

– Ну что, полушки, воевать будем? – рявкнул царский шурин.

Ягайла отпрянул. Он не ждал такого выпада; судорожно закопался в мыслях, но ответ никак не подворачивался. Как воевать? Зачем воевать? Он ждал чего угодно, но не открытого вызова.

Борис от души расхохотался и похлопал посла по плечу.

– Ух, видел бы ты себя! – утирая слезы, сказал Борис. – Уморил. Я особа не царская, мне всякие вольности позволительны. Иногда и шутку учинить не грех.

Ягайла придерживался иного мнения, но спорить с Борисом не стал.

– Садись, чего стоишь? В таком-то месте можно про этикет забыть. Тебя же Ягайлой зовут? Так вот, Ягайла, – продолжал Борис, – я человек прямой. Мне скрывать нечего. Я прожил большую жизнь и, Царица даст, проживу еще. На жизненном пути у меня не все получалось. Вот, например, грамоте так и не выучился. Наверное, уже никогда и не соберусь, время надобно, а его всегда маловато, – Борис со вздохом похлопал рукой по бумаге. – Зато я научился самому главному: умею по лицу понять, что у человека на уме. Ты человек разумный, это сразу видно, поэтому я с тобой по-простому. Я весь твой приём устроил, чтобы ты понял, как у нас сейчас все складывается, и чтобы показать, какое у нас с тобой во всем этом место. На троне – младенец, пусть и во взрослом теле. Страна разбита и разграблена Волком и его волчатами. Мы только-только начинаем кое-как восстанавливаться, но народ, и без того бедный, обобран до нитки и готов на всякие зверства.

– Это я уже на своей шкуре испытал, – обиженно вставил Ягайла. – Вчера на рынке жене шубку купил, сбил цену до шестидесяти кун, обрадовался, а потом на улице остановили лихие люди, забрали и шубку, и все деньги, что остались.

Борис покачал головой, не сводя цепких глаз с посла.

– В столице, посреди белого дня! Я скажу своим, чтобы дозор вели лучше. А что за шубка-то? Какого меху?

– Лисьего.

– Лисьего! – Борис отчего-то хлопнул кулаком по столу. – Лисьего, значит. Погоди-ка, погоди, сейчас вернусь. Посмотрю только…

И вышел стремительно и размашисто – в ту маленькую дверку, которую Ягайла заприметил еще со входа. Мысленно подготавливаясь к новым чудачествам, посол терпеливо ждал. Борис вернулся довольно скоро, так же стремительно, как ушел. В руках у него была нарядная лисья шуба – точь-в-точь вчерашняя.

– Мои молодцы поймали одного дурака вчера, он с этой шубкой шел. Спросили, откуда у такого несолидного лица такая шубка. Он ответить не смог, полез драться. Вот и без шубки остался.

– Он рыжий был?

– Не знаю, – Борис пожал плечами. – Мои не сказали.

Ягайла хотел спросить, не нашлось ли на лиходее денег, но, получив шубку из рук Бориса, забыл обо всем на свете. Все-таки удастся жену порадовать! Черт с ней, с переплатой! Шубка все-таки чудо как хороша! Жена будет в восторге, а для Ягайлы ее милость была чуть ли не важнее Казимировой.

Ягайла сердечно поблагодарил Бориса, тот только отмахнулся: пустяки, мол. Меняется, меняется Гардарики! Поворачивается лицом к цивилизации. При Василии такая доброта была немыслима.

– Нам бы пожить тихонько, – продолжил прерванное рассуждение Борис, – свои затруднения поразрешать, свою кривду распрямить. Воевать нам ни к чему. Казна пустая, люди побитые. Для Полыни – самое отличное время, чтобы напасть и отщипнуть себе лакомый кусочек. Был бы я на месте Казимира, так бы и поступил. Но мы с тобой, Ягайла, люди маленькие, и о таких же маленьких людях помышлять должны. Я потому встречу тебе здесь назначил: богатство – оно где-то там, за стеною, а нам с тобой – пыльные комнаты и тёмные делишки. Мы с тобой между двух огней: взбунтуется народ, нас побьют, а царя не тронут. А коли бунт переживем, с нас, скромных управителей, голову снимут: не уследили, мол. Так и мечешься между рубиновой шпагой и дубиной. А суть ведь одна: что венценосцу радость, то землепашцу смерть. Нам бы, Ягайла, свои дела поделать, да чтоб никто не мешал. И это ведь, брат, прямо от тебя зависит. Что ты своему королю передашь, когда приедешь? Что царь наш дурак и страна обескровлена, что самое время в бочину соседям вцепиться? Или что царь простоват, но держава крепкая и воевать сейчас – увязнуть и только людей положить? Мы, Ягайла, Старгородскую землю не отдадим, но и границу с Полынью тревожить не будем. А если Полынь нападет, Царица даст, отобьемся. У нас с королевой Альбиной крепкий союз, она сразу во всем разобралась, меня братом зовет. Ну что, Ягайла? У меня память хорошая, я и доброе, и злое долго помню. Я к тебе со всем сердцем, – Борис кивнул на шубку, – а ты ко мне как? Что передашь Казимиру?

Ягайла взвешивал и потел – от лисьей теплоты и от тяжести выбора. В такие вот моменты, в таких жалких декорациях, в духоте и поту и пишется история. Борис, конечно, наговорил лишнего, многое – в ущерб себе, но кто его знает, что там у этого пройдохи на уме. Перед мысленным взором посла неслись отвратительные картины войны: он как-то раз из куражу съездил на поле брани, насмотрелся – и с тех пор надеялся, что больше там не окажется. А еще в воображении посла вяло текли награды, которыми скупой Казимир одарил бы главу посольства за правдивые новости: какое-нибудь хвалебное прозвище да несколько золотых. Знак равенства между этими картинами никак не вырисовывался. Была у Ягайлы и другая причина не желать войны: сын его уже вошел в возраст и по всем правилам должен был бы отправиться рисковать жизнью, чего Ягайла по-отцовски хотел бы избежать.

Борис говорит дело, решил Ягайла. Губить народ, чтобы Казимир плотнее покушал, – распоследнее свинство.

Посол решил в полной мере отплатить доброму человеку:

– Спасибо, Борис! Спроси у любого в Полыни, хочет ли он воевать, только если не спьяну, каждый ответит, что за господские интересы умирать неохота. Даже Казимиру война не нужна. Его подбивают на брань магнаты, в особенности воеводы Шкловский и Бурковский. Они хотят разжиться поместьями на Смолянской земле и на Старгородчине. Старгород – это порт, это торговля, выгоды очевидные. И поэтому помимо меня и посольства, так сказать, явного, Казимир отправил к вам посольство тайное: в Глухов, к Алексею. О чем там будут говорить, не знаю, но догадаться несложно.

Выдав государственную тайну, Ягайла вытер лоб: как будто тяжелое дело сделал. Посол отложил шубу на стол, чтоб не так жарко было, и начал быстро повторять и взвешивать в голове каждое сказанное слово. Что же такое сейчас он сделал? Спас тысячи жизней или сгубил одну-единственную? Или никого не сгубил? Или, наоборот, никого не спас? Никакого риска для Полыни он в этом не видел, сейчас разоренная Гардарики опасности не представляет, а коли поможет Царица и гардары сцепятся между собой, то и подавно. Воевать Борису не с руки. Война – это деньги, а денег мало, Василий опустошил казну. Трясти с бедняков налоги – подписать себе смертный приговор. Люди Алексея, если они не совсем скудоумные, взбаламутят народ и скинут дурака-царя и этого плутня-наместника. Нам, то есть мне, война тоже без надобности. Про Альбину он, конечно, брешет, что ей этот медвежий угол? Нам бы из-за ситуации в Нордланде лучше северную границу свою укрепить, а Шкловский и Бурковский без гардарских земель не обеднеют. Вроде бы все к лучшему. Подождем, а там посмотрим.

Борис принял весть о тайном посольстве к сопернику с завидной выдержкой. Может быть, уже узнал от каких-нибудь своих дознатчиков? Да и кто-то из полынян мог такие вести с удовольствием продать: такое не раз случалось и непременно случится еще.

Царский шурин улыбнулся, сквозь бороду поскреб подбородок и подмигнул послу.

– Спасибо, брат, – сказал Борис. – Ценю твою откровенность. Век не забуду. Будет плохо в Полыни, приезжай к нам, подыщем тебе место.

«Вот оно как, – подумал Ягайла, кивая с благодарностью. – Пожалуй, даже с долгоиграющей пользой для себя выдал Казимирову тайну».

– По поводу замятни в Нордланде, – сказал он вслух, – я кажется, могу угадать позицию Гардарики по сказанному выше. Вы не будете ввязываться.

– Угу, – сказал Борис. – Пусть разбираются сами.

– Торговые пошлины…

– …сохранятся, как при Василии.

– Полыняне…

– …смогут исповедовать свою веру. Никто им препятствий чинить не будет.

– У меня больше нет вопросов, – развел руками Ягайла.

Борис только усмехнулся, сложив на груди руки.

Тут, как будто по сигналу, раздался уже знакомый Ягайле условный стук. В комнату скользнул Владимир и замер у дверей, выразительно, даже с каким-то сочувствием глядя на Бориса.

Борис обернулся к нему, тяжело вздохнул.

– Пора?

– Да, его величие плачут, зовут вас. Медведя уже покололи.

– Вот черт, – Борис стукнул кулаком по столу, – не до того сейчас. Не тот настрой. Есть и поважнее дела, чем с медведями силой мериться. Ладно, ничего не поделаешь. Если он разревется, еще приступ какой с ним сделается.

Ягайла поперхнулся.

Большой человек усмехнулся в бороду и сказал:

– Бери свою шубку да пойдем. Как я говорю и как мыслю, ты увидел. Теперь посмотришь, как я хватаюсь за жизнь.

«Неужели он это серьезно? – подумал Ягайла. – Человек это или дьявол?»

Вечером, ближе к закату, на рыночную площадь за Красной стеной явился долговязый покупатель с ярко-рыжими волосами. В закатных лучах его шевелюра горела огнем. Пока он шел по рядам, сунув руки в широкие карманы, продавцы кивали ему, и он отвечал тем же. Около торговца мехом он остановился, перекинулся парой слов, а потом случилось неслыханное: покупатель отдал деньги, а товар не взял.

– Он, – подняв глаза вверх, сказал рыжий, – велел передать: шуба та по виду не шестьдесят кун стоит, а вдвое больше. Вот мы тебе из худого полынского кармана за нее вдвое и доплатим. Ты шубу продал, а мы на нее мир купили. Всегда бы так.

Посол Ягайла, вернувшись из Гардарики, написал: «При слабоумном сем царе состоит умный человек Борис. Он имел неосторожность или, наоборот, нарочно сказал про дружбу Гардарики с королевой Альбиной. Воевать Альбина вряд ли соберется, но торговлю может попортить. Возможное присоединение Старгорода и Смолянской земли видится отсюда в нерадужном свете и сулит множество проблем. В первую очередь, гардары, хоть и народ невоинственный, но многочисленный, объединенный своей варварской верой, по неведению своему воспротивятся власти правителя другой веры, и это сплотит соседа нашего лучше любой самой умной реформы, кои, впрочем, тоже при Борисе затеваются (о том я писал вашему величеству отдельно). Сейчас выгоднее всего, по моему скромному мнению, занять выжидательную позицию. Подданные вашего величества жалуются на продолжительные военные действия и выросшие посредством этого налоги, так что от некоторого перемирия может быть ощутимая польза, особенно ввиду намечающегося осложнения в северном направлении. Если отношения с Нордландом потребуют решительных действий, борьба с Гардарики только оттянет на себя столь необходимые ресурсы».