Портрет с отрезанной головой

В парке кипела ночная жизнь. Проходя мимо фонаря, я подняла голову, да так и застыла в немом восторге. Замедленно, как в кино, кружась и планируя, словно крохотные геликоптеры, опускались с неба изумительной красоты снежинки, идеальные в своей кристаллической законченности; ложась на мягкие снежные перины, они переливались в свете фонарей драгоценными самоцветами. Ко мне подошел Юрик, тоже посмотрел вверх и замер, зачарованный. Остальные, не столь впечатленные изысканной красотой падающего снега, фееричностью этого события не прониклись и с шутками и прибаутками направились к ледяной горке. Сугробы в парке намело порядочные, так что вкусить удовольствие от толкания девиц в сугробы, их визга и возмущенных воплей нашим парням довелось в полной мере. Насладившись созерцанием ледяного совершенства снежинок – похоже, Снежная Королева приберегла их на новогоднюю ночь специально – я потянула Юрика за рукав. Он очнулся от транса, и мы поспешили вслед удалявшейся компанией.

Катание с ледяных гор – стародавняя излюбленная забава сибиряков. Вокруг каждой горки настоящее столпотворение. Все катаются взапуски, словно в детстве, пихаясь и веселясь от души. В Новый год взрослые ненадолго становятся детьми, позволяя рождественскому волшебству разбудить в себе ребенка, способного искренне восхищаться мигающими огоньками гирлянд, спрятанных в еловых ветках, вкусом снятых с ёлки конфет и мандаринок; иными словами, в полной мере ощутить радость бытия – качество, которое с возрастом люди постепенно утрачивают. Наши парни подобрали поблизости несколько заледеневших картонок, на которых днем катались ребятишки, и мы в порядке очереди (все взрослые и дети стремились прокатиться), гуськом поднимались наверх, и с криками и смехом скатывались вниз по одному, по двое, всем гуртом, выбирались из кучи малой и снова лезли наверх. Горка была довольно высокой, ледяная дорожка длинной и хорошо залитой, так что скользить по ней сверху, набирая скорость, было отчаянно приятно. Главное, не потерять шапку, потом в этой толчее концов не сыщешь – запросто сопрут.

Вдоволь накатавшись и слегка охрипнув от собственных восторженных криков, мы, наконец, собрались под старой елью, ветви которой прогибались под тяжестью снега, и открыли шампанское. Не принимавшая участие в наших снежных забавах Таша все это время терпеливо носила за нами сумку с бутылкой и пластиковыми стаканчиками, так как не сообразила одеться должным образом. Пить шипучее вино на десятиградусном морозе под елкой – это что-то. Разумеется, кто-то из парней не удержался, дернул за ветку – и на нас обрушился целый сугроб снега. Девушки возмущенно заверещали, парни бесконечно радовались своей дурацкой выходке. Отряхнувшись от снега и высказав все, что мы про них думаем, отправились к аттракционам. Удивительно – посреди ночи аттракционы работали. Конечно, не все, только карусели и чертово колесо. Волшебство Новогодней ночи!.. Возле каруселей играла музыка, на них мигали цветные огни, люди толпились, чтобы только купить билет и оказаться в этой веселой круговерти. Возникла дилемма: карусель или чертово колесо? Большинством голосов выбрали колесо.

Я оказалась в одной кабинке с Юриком, Натали с Колей, Таша с Сержиком, Мишу подсадили к какому-то парню. Высота меня не нисколько не страшит, скорее, тонизирует, так что я в полной мере наслаждалась подъемом и ощущением полета. Кабинку колеса обозрения с помощью руля можно было вращать вокруг собственной оси, и я тихонько крутила его, озирая окрестности. Как хорошо-то!.. Медленно вознося тебя вверх, колесо с высоты птичьего полета позволяло увидеть сверкающий праздничными огнями город. Только Юрику, кажется, было не до красот. Я не сразу обратила внимание, что он сильно побледнел и сидит, вцепившись в поручни и не двигаясь. Боишься высоты? Спросила я. Нет, ответил он, – немного. Бедняга, подумала я, боится ужасно, но мужественно преодолевает страх. Это вызывало уважение. Почему-то меня высота никогда не пугала, гордиться тут нечем – врожденное качество.

Опустившись на землю, еще немного погуляли в парке и вернулись домой. Снова сели за стол, выпили, пытаясь поднять тонус, но, ни есть, ни пить, ни танцевать уже не хотелось – усталость давала о себе знать. Часов в пять стали расходиться. Сержик с Ташей проводили меня до дома и отправились дальше. Юрик маршевым шагом устремился к вокзалу, оттуда можно было первой электричкой уехать на другой берег Оби. Коля и Миша тоже распрощались и двинулись в сторону центра. Наступило первое января нового года.

Новогодние праздники всегда пролетали на удивление быстро; в восьмидесятые годы им отводилось только первое января, второго уже выходили на работу. Официально праздник заканчивался, неофициально – только начинался. Потому что 7 января по новому стилю мы отмечали православное Рождество, далее следовали святки, Старый Новый год 13 января и, наконец, Крещение.

Святки это совершенно особая страница женской жизни. Почти все молодые незамужние женщины в эти дни непременно гадали, да и теперь точно также гадают на женихов, используя карты, расплавленный воск, сооружая возле кровати колодец из веточек и произнося заговор, чтобы, значит, суженый пришел во сне к колодцу испить водицы. Не забыто и старинное гадание на зеркалах, которые ставятся друг против друга, а по обеим сторонам зажигаются восковые церковные свечи. В зеркале возникает бесконечный освещенный коридор, в который надо всматриваться не мигая, и если вдалеке появится нечто и начнет приближаться (это может быть суженый, какая-нибудь страшная рожа, или даже гроб), постараться рассмотреть видение и быстро опрокинуть зеркало, чтобы оно не вылезло в наш мир. А то ведь и придушить может. Гадать необходимо в полночь и в полном одиночестве. Я однажды попробовала, но едва в светящемся зеркальном коридоре наметилось какое-то движение – до смерти перепугалась и тотчас опустила зеркало. Страшно стало просто до жути. С тех пор я предпочитаю более щадящие нервы гадания. Можно, например, в один из святочных дней (разумеется, в полночь) зажечь церковную свечу и лить расплавленный воск в чашу с водой. Воск застывает, образуя в воде причудливые формы, ты вынимаешь затвердевшие восковые куски из воды и стараешься прочесть свое будущее, рассматривая застывшие восковые картинки и пытаясь их интерпретировать.

Рождественские святки упирались в Старый Новый год, который отмечался непременно с оттенком чертовщинки, все-таки 13-ое число. Затем начинались крещенские святки, и снова можно было ворожить вплоть до самого праздника Крещения 19 января. Водосвятие производилось только в церквях, купание в проруби на Крещение в восьмидесятые годы прошлого века еще смотрелась настоящей экзотикой. Общенародное окунание в прорубь стало входить в моду в 90-е годы, когда население в своем большинстве ощутило, что наступает полный кирдык. Впрочем, отдельных шустрых особей это не касалось: они быстро богатели и жили припеваючи, хотя, как правило, не очень долго.

После праздников – увы – наступили серые будни, и градус настроения заметно упал. Да и с чего бы ему ползти вверх, когда «три девицы» – Натали, Таша и я – без энтузиазма вышли на работу, Сержик отправился в свой институт, ему предстояло еще сдавать сессию в качестве новоиспеченного студента-вечерника, ну а Юрик вплотную приступил к написанию дипломной работы. Днем он трудился лаборантом в родном институте, вечерами корпел над дипломом, так что по пятницам теперь появлялся в нашей компании лишь изредка. Хотя, возможно, все проще: Натали к нему несколько охладела, и он интуитивно это почувствовал. Лично мне казалось, что в качестве возлюбленного он уже получил негласную отставку, но сам себе в этом не признавался. Или же пока просто не догадывался.

Возможно, их романтические отношения могли продлиться дольше, если бы в конце февраля в город не нагрянул Вова-пионер. Он позвонил Натали и… Дальнейшее покрыто мраком, ибо на какое-то время она полностью исчезла из моего поля зрения. Верно говорится: старая любовь не ржавеет. В одну из пятниц – обычный день наших еженедельных посиделок – я вечером зашла к Натали. Вова-пионер был уже там. Оба выглядели влюбленными (это просто бросалось в глаза), тем не менее, в воздухе витало напряжение. Вова ощутимо был на взводе, Натали тоже дергалась по мелочам. Чуть позже на огонек заглянула Таша. Скоро мы с ней почувствовали себя лишними и быстренько ретировались. Направляясь к остановке троллейбуса, увлеченно обсуждали сложившуюся ситуацию.

– Да-а, невооруженным взглядом видно, как сильно она на него запала, – сказала Таша и, вздохнув, продолжила, – только вряд ли последует за ним в тот городишко под Иркутском – не помню названия. Ну а Вову, кажется, провинциальная жизнь вполне устраивает. Что весьма разумно. С хорошим образованием он сделает там прекрасную карьеру. А какая в таежных местах охота и рыбалка – роскошь!.. Мечта любого настоящего мужика.

– Охота и рыбалка, понятное дело, вещи для мужчин чрезвычайно завлекательные. Только Натали за ним в глушь вряд ли потащится, чай, не жена декабриста, – вслух размышляла я. – К тому же, жить придется в частном доме, заниматься домашним хозяйством: огород сажать и все такое прочее, там овощей в магазине не купишь, все свое должно быть. Натали к такому не приспособлена. Она даже молнию на юбку поставить не умеет, не говоря о стряпне, – обедами матушка ее снабжает.

– Ну, это дело наживное. Научиться можно всему, если по-настоящему любишь, – резонно заметила Таша.

– Вернее, если захочешь научиться, – усмехнулась я. – Ты же знаешь Натали! Она эгоистка до мозга костей, что не мешает ей быть хорошим другом. Но вот домработницей она никогда не согласится стать из принципиальных соображений. Потому что ощущает себя истинной дамой, а не рабочей лошадью.

– Твоя правда, – с долей разочарования произнесла Таша, – но любовь, любовь…

– Хочешь сказать «любовь творит чудеса»?

– Именно.

– С тобой – возможно. Но Натали устроена по-другому. Даже не могу себе представить, чтобы она влюбилась до потери сознания. Когда ради сумасшедшей страсти женщина готова на все, полностью лишается разума и пускается во все тяжкие. Другое дело: флиртовать с поклонниками, совершенно задурить им голову и потом манипулировать, как марионетками – на это она мастер. Допускаю, может сильно увлечься кем-то, даже влюбиться, но никогда не поступится своими интересами и собственным комфортом.

На остановке стояли долго. Троллейбусы как сквозь землю провалились. Таше надоело ждать, и она решила пойти пешком. Погода была безветренная и на удивление теплая, всего-то минус семь. Домой мне не хотелось, и я увязалась ее провожать. Почему бы не прогуляться, ведь не тридцать же градусов мороза! Шагали бок о бок в молчании и слушали тишину, редко-редко прошуршит по заснеженному асфальту одинокая машина. Слов не требовалось. Между нами давным-давно установилась энергетическая (душевная? телепатическая?) связь. Под ногами дружески поскрипывал свежий непорочно-белый снежок, зажглись фонари – красота.

Остановились у подъезда ее дома. Расставаться не хотелось, и я поднялась к ней. С Ташей мы дружили со школы, с первого класса, прежде я тоже жила в этом доме и в этом подъезде. С самого детства я интуитивно чувствовала, что ее родители меня недолюбливают. Повзрослев, поняла, что именно их во мне раздражало. По-видимому, досаждала им не столько моя персона, сколько разница в укладах наших семей и отношении к воспитанию ребенка. Если бедная Таша постоянно находилась под жестким контролем – мне предоставлялась практически неограниченная свобода. Уверена, со стороны моих родителей было чрезвычайно разумным не давить на меня, не цепляться по мелочам, а доверять, в надежде, что глупостей я не натворю. И потому с младых ногтей я научилась пользоваться свободой осторожно и вполне осознанно, а Таше пришлось осваивать навыки свободной жизни с первого курса института. После окончания школы родители отправили ее в Москву. Поступить девочке из Сибири в Московский институт экономики им. Плеханова, который всегда считался чрезвычайно престижным вузом, было достаточно проблематично, поэтому в помощь Таше была задействована родная тетка по матери, служившая парторгом Госплана СССР, большая шишка по тем временам. Блат и связи ведь никто не отменял – и Таша из провинциальной абитуриентки плавно перекочевала на первый курс «Плешки».

А так как девушка она неглупая, то училась вполне сносно и окончила институт в положенное время. Направление на работу получила в Сочи и отправилась туда в полном раздрае чувств. Бурный и, как можно догадаться, несчастливый роман с сокурсником, за которого она собиралась замуж, все еще продолжался и портил нервы обоим, однако ни у него, ни у нее не находилось решимости поставить жирную точку. Как и в истории с Сержиком, от Лёнечки она тогда была без ума в прямом смысле этого слова. Страдания по поводу оставшегося в Москве любимого мужчины и полная неопределенность их отношений, которые окончатся то ли свадьбой, то ли полным разрывом, привели к тому, что Таша впала в депрессию, от которой пыталась излечиться, ведя излишне разгульную жизнь с постоянными возлияниями. Однако родители не дремали и со скандалом – она еще не отработала трех положенных лет после института – забрали ее из развеселого города Сочи в родной Новосибирск.

Со своей институтской любовью ей пришлось бесповоротно распрощаться по настоянию родителей. Дело в том, что Лёнечка принадлежал к старинной московской еврейской семье, а родители Таши не то чтобы были антисемиты, но как-то не представляли, что в их благородном семействе, среди предков которого даже присутствовала одна королевская особа, вдруг появится еврейский отпрыск. Хотя в данном случае движение было двусторонним, ибо еврейское семейство ее возлюбленного никогда бы не дало согласие на брак с русской. Наперекор родителям ни он, ни она пойти не решились. Вернувшись домой в Новосибирск, Таша какое-то время жутко страдала, но постепенно успокоилась. И окончательно пришла в себя, узнав, что ее Лёнечка женился на институтской подруге Галке Ватник, тоже чистокровной еврейке. Такова жизнь.

Преследовавшая ее после возвращения апатия не помешала ей устроиться экономистом в небольшую контору, где она потихоньку перепечатывала себе и нам наиболее интересные самиздатовские книги. И лишь спустя какое-то время ее отец, декан строительного факультета, помог дочери перейти на работу в свой институт, на кафедру политэкономии и научного коммунизма. По счастью, несмотря на свою скучноватую профессию и серьезное экономическое образование, она не растеряла природной артистичности, так что ее семинарские занятия студенты старались не пропускать. Она по-прежнему увлекалась литературой и искусством и питала слабость к археологии, которую беззаветно любила, как свою неосуществимую мечту. Книжные полки ее комнаты были заставлены книгами по древним культурам и цивилизациям, изданным на мелированной бумаге, с великолепными иллюстрациями. Порой, глядя на нее, я искренне сожалела, что родители не разглядели в собственной дочери тонкую творческую натуру и буквально задавили своим авторитетом, заставив заниматься нелюбимым делом. Но что тут поделаешь – она бы никогда против них не восстала.

Едва я разделась и повесила на вешалку зимнее пальто, из кухни галопом примчался Анчар, нагло сунул нос мне под юбку и с удовольствием обнюхал. Таша, смеясь, оттащила от меня собаку и легонько шлепнула по заду. Породистый ирландский сеттер, красавец и победитель многих выставок, радостно поскуливал и бесом крутился возле нас, выражая безмерный восторг любви к хозяйке. Из гостиной выглянула мать Таши и поздоровалась со мной. У нее было бесстрастное лицо каменной бабы, хотя черты лица вполне европейские. Я чувствовала, что она до сих пор меня не жалует – и черт с ней! Мы сразу прошли в Ташину комнату и закрыли дверь на задвижку, чтобы Анчар не мешался под ногами. Я вольготно расположилась на диване, в то время как Таша принялась суетливо рыться на книжной полке – ей не терпелось похвастаться недавним приобретением, роскошным альбомом с иллюстрациями по крито-микенской культуре. Альбом был увесистый, и она, сев рядом со мной на диване, пристроила его на коленях и принялась листать. Снимки развалин и старинных вещей, в самом деле, были исключительного качества. Таша сопровождала их увлекательным и подробным рассказом об этой древней средиземноморской культуре, погибшей в результате взрыва вулкана на острове Санторини. Глядя на нее, создавалось впечатление, будто она уже неоднократно побывала на развалинах Кносского дворца, который обнаружили на острове Крит неподалеку от города Ираклиона, где уже много лет ведутся археологические раскопки. Ну да, тот самый мифический дворец, в лабиринте которого обитал чудовищный Минотавр, и влюбленная Ариадна дала Тесею клубок ниток, чтобы он смог оттуда выбраться.

До чего же чудесно сидеть на диване рядом с подругой детства, которая тебе как сестра, слушать краткую лекцию по археологии, наслаждаться теплом дома и духовной близостью. Состояние абсолютного доверия и полного растворения в друзьях свойственно юности и длится ровно до тех пор, пока предательство близкого человека не нанесет твоей душе смертельный удар, навсегда похоронив прекрасную иллюзию единения и вечной дружбы.

Время удивительная материя. Невидимая, неощутимая и совершенно реальная. Иногда оно тащиться, как хромая кляча, иногда ни с того ни с сего пускается вскачь. Неумолимый старец Хронос, зажав в правой руке косу, левой придерживает песочные часы, отмеряющие наш земной срок. Захваченные жизненной суетой, мы не думаем о быстротечности времени и неотвратимости смерти. Да и зачем: конец для всех един. Наверное, самые мрачные мысли посещают нас именно зимой. С приближением весны мы оттаиваем и оживаем, как травка под солнцем.

Конец февраля в Сибири не только зимний месяц, но часто и наиболее снежный и холодный. И все же призрак весны уже витает в воздухе. Световой день ощутимо удлинился, под лучами солнца подтаял снег на крышах и стали плакать сосульки, а в наметенных за зиму сугробах образовались темные рыхлые дырки – предвестники весны, – отчего они стали походить на гигантские головки сыра «со слезой». Впрочем, зимушка-зима не собиралась сдавать своих позиций; по ночам столбик термометра стабильно опускался ниже тридцатиградусной отметки.

Наступившие холода всех нас немного «подморозили». Сержик успешно сдал сессию и на радостях куда-то запропастился. Таша страдала и вызванивала его. Юрик погрузился в написание диплома. Я сильно простудилась и сидела дома. Натали неожиданно впала в глухую депрессию, что ей вообще-то несвойственно, и ни с кем не желала общаться. Мне представлялось, что она тоскует по уехавшему в далекий восточносибирский городок Вове-пионеру – это было понятно и простительно. Откуда у породистого, статного, с чувством собственного достоинства парня взялось прозвище «пионер», так и осталось для меня загадкой. Бог ведает, как возникают эти самые прозвища, которые потом намертво прилипают к человеку и остаются с ним на всю жизнь.

Распрощавшись, наконец, с простудой, я решила навестить Натали и, несмотря на ее упорное сопротивление, напросилась в гости. Настроение у нее было воистину гробовое. Только из чистой вежливости она заставила себя сварить кофе. Мы сидели за журнальным столиком в ее комнате, пили кофе и молчали. Не выдержав, я стала донимать ее расспросами. В результате, она сдалась под моим напором и сообщила, что залетела. Срок беременности небольшой, но она просто не знает, что делать. Про отца ребенка я допытываться не стала – она явно не желала делиться своим секретом.

– Черт возьми, – сказала я, – как неудачно. Без презерватива, что ли, развлекались?

– А ты как думаешь? – сердито буркнула она.

– И что собираешься делать? Рожать будешь?

– Я вообще не знаю, что делать. На днях позвонила Сержику и попросила приехать. Рассказала ему о своей проблеме и попросила стать отцом ребенка.

– В каком смысле?

– Номинально, конечно. Родится, я запишу его отцом, а потом никаких претензий с моей стороны.

– И он согласился? – изумилась я.

– Да.

– Настоящий друг. Вот уж от кого не ожидала. Но ты действительно хочешь ребенка?

– Нет, конечно! Вообще не представляю, как в наше время можно заводить детей: работа, дом, пеленки, муж… Я все-таки женщина, а не рабочая лошадь. Но куда деваться?

– Пойди и сделай аборт.

– Ой, оставь меня в покое! Лезешь со своими расспросами, а мне и так тошно.

Распространяться на эту тему она больше не пожелала. Мы немного поговорили на какие-то вполне нейтральные темы, и я ушла. Пару недель мы с Натали не виделись, только изредка перезванивались. Ни под каким видом она не желала вдаваться в подробности своей личной жизни. Я догадывалась, что возможным отцом будущего ребенка мог быть Вова-пионер, однако даже не пыталась заикнуться об этом. И вдруг она сама неожиданно позвонила мне в прекрасном настроении и позвала в гости. Немного удивившись столь разительной перемене ее психологического настроя, я, конечно, воспользовалась приглашением, еще и бутылку Алиготэ прихватила.

Натали встретила меня в отличном расположении духа. Сейчас она выглядела прежней, какой я знала ее всегда: уравновешенной оптимисткой с наклонностью в скептицизм, и уже вполне себе в норме. Тут же в прихожей, увидев мое недоумение, она язвительно поинтересовалась:

– Что уставилась, будто видишь впервые?

– Радуюсь, что у тебя хорошее настроение.

– Еще бы не быть хорошему настроению – вопрос с беременностью решился. Я теперь совершенно свободна.

Мы устроились возле журнального столика, она разлила вино по бокалам, и мы выпили за удачное решение ее проблемы. Выпили и тотчас закурили. Курила она вкусно, с удовольствием и, наконец, заговорила.

– Знаешь, подруга, я на тебя сердита. Так друзья не поступают.

– Это еще почему? – я глядела на нее в полном недоумении, не чувствуя за собой никакой вины.

– Ты не помогла мне в трудную минуту. Я не знала, что делать, а ты ушла в сторону. Вот Таша – настоящая подруга. Едва я рассказала ей, в чем дело, она сразу позвонила Ларе, своей старой приятельнице, акушеру-гинекологу, та положила меня к себе, и через день мне сделали аборт.

– Про Лару я как-то не подумала, – сказала я. – Мы с ней давно не виделись.

– Я же вообще не представляла, что мне делать. Ты сказала: «Пойди и сделай аборт». А куда идти? К кому обращаться?

– Так ты что, не знаешь?! – изумилась я. – Надо было обратиться в женскую консультацию и взять направление на аборт. Сейчас это вполне рутинная процедура. Половина женщин делает аборты.

– Откуда мне было знать? Я думала, что аборты запрещены.

– Ты думала – что?! – Своим заявлением она меня просто убила, и я буквально лишилась дара речи. – С ума сойти! – наконец выговорила я. – Мне и в голову прийти не могло, что ты не в курсе. Я бы сама с тобой сходила в консультацию. Бедная… Теперь-то я понимаю, как ты переживала. Но почему не призналась, что не знаешь как быть? К твоему сведению, еще в пятидесятые годы разрешили делать аборты, потому что женщины погибали, пытаясь избавиться от внеплановой беременности. Чего только тогда ни делали: прыгали с высоты, парились в горячих ваннах и пили водку, даже луковицу засовывали во влагалище, чтобы та проросла в плод, а потом вытаскивали из матки – гарантированное заражение крови.

– Ой, не надо мне про все эти ужасы! Да, представь себе, я действительно не имела понятия, что надо просто пойти в консультацию.

Мы помолчали. Я переваривала сказанное, не зная, как отнестись к ее словам. Честно говоря, мысль, что Натали не имеет представления о таких элементарных вещах, казалась мне совершенно невероятной. Хотя… у меня мама врач, может, потому и мне известно. Да нет же, все мои знакомые женщины об этом знают.

– Извини, Натали, – наконец заговорила я, – если бы я почувствовала, поняла, как тебе плохо… Даже не подумала, что ты не в теме. Почему прямо меня не спросила?

– Ташу я ни о чем не спрашивала – она сама предложила свою помощь. Сразу.

– Ну, прости! Как мне перед тобой оправдаться? Честно, я и вообразить не могла, насколько ты дремучая в этом вопросе – тут я не выдержала и хихикнула. – Это же дичь какая-то! Семнадцатый век.

– Может и семнадцатый, – с обидой отозвалась Натали, – ну, такая я есть – дремучая. – Она замолкла, все еще пытаясь на меня сердиться, но потом не выдержала и тоже рассмеялась. – Ладно, мир. В конце концов, если взглянуть на ситуацию твоими глазами, действительно, редкостная глупость.

И больше мы к этой теме не возвращались.

На моем горизонте вновь замаячил Гена, вернувшийся из очередной поездки в Рязань. Позвонил и долго и витиевато изъяснялся, как по мне соскучился. И опять мы стали встречаться у него на квартире. Оказывается, интенсивно занимаясь обменом, его жена уже практически довела дело до логического конца. Ему оставалось только подписать документы, загрузить вещи в контейнер и отправиться на новое место жительства. Решительный момент настал, и вот тут-то я стала замечать у него признаки неуверенности. Здесь он занимал неплохую должность заместителя директора института по художественным промыслам, был всеми уважаем, и входил в местную номенклатуру. А на что он мог надеяться в совершенно незнакомом городе, где у него нет ни друзей, ни связей? Разве что на родственников жены. Но они вообще из другой среды, никак не пересекающейся со сферой искусства. И хотя внешне он выглядел превосходно, был энергичен, подтянут и находился в хорошей физической форме, ему уже стукнуло сорок шесть; возраст, когда кардинально менять свою жизнь сложновато. Интуитивно я чувствовала, что он сравнивает свою жену со мной, и сравнение это не в ее пользу. Однако в качестве мужа Гену я не рассматривала. Мой интерес к нему несколько угас, скучновато с ним стало, хотя секс по-прежнему был выше всяческих похвал. Но разве постель в любви главное? Всего лишь одна из составляющих интимных отношений.