Портрет в черепаховой раме. Книга 2. Подарок дамы
Роджерсон улыбнулся.
– A rolling stone gathers no moss – катящийся камень мхом не обрастает! Так у нас на Британских островах говорят.
– Что ты хочешь этим сказать, Роджерсон?
– Я знаю вас сорок с лишним лет, княгиня. И надеюсь, что наше знакомство продлится ещё столько же!
– Не стоит обольщаться, Роджерсон! Господь не допустит этого. Не зря вон хворобы докучать начали. Пожил, сколь отмерено, вот и жизнь похерена. Так на Руси говорят.
– А в Британии на хворобы смотрят иначе, и говорят так: What cannot be cured, must be endured – чего нельзя вылечить, нужно терпеть!
– Терпела бы, кабы ни скрип во всём теле.
– И на этот счёт у британцев ответ есть: A creaking door hangs long on its hinges – скрипучая дверь до-о-олго висит на своих петлях!
– Так то дверь, а я Голицына! – напомнила княгиня. – От Гедимина семнадцатое колено!
– Вот видите! – вновь улыбнулся Роджерсон. – Вы сами не дадите себе спокойно покинуть этот мир, пока не устроите его по своему усмотрению.
– Ох, хотелось бы! – с надеждой в голосе вздохнула Наталья Петровна.
– И ещё не позволят прежде времени отойти в мир иной гораздо более грозные супротивники.
– Кто такие? – насторожилась княгиня.
– Интриги придворные. Как их по-русски ещё называют? Дрязги?
– Да! – согласилась Голицына. – Придворные дрязги.
Она подышала на стекло, написала пальцем две большие буквы «П» и «Д» и повторила:
– Придворные дрязги… И ещё эти фавориты несносные!
– Что «фавориты»? – не понял Роджерсон.
– Жизнь укорачивают.
– Кому?
– Тому, у кого они в фаворе.
– Глупости!
– А государыня императрица?
– Какая именно? – вновь не понял доктор.
– Екатерина Алексеевна. Сколько их было у неё – фаворитов этих! Многие и поныне здравствуют, живут себе припеваючи! А государыня…, – Голицына перекрестилась. – Царство ей небесное!
– Кто знает, – усмехнулся Роджерсон, – не будь их у неё, не отправилась бы она в лучший из миров намного ранее шестого ноября!.. Наши жизни удлиняет или укорачивает только один Господь Бог. Вот у кого надо стремится оказаться в фаворе!
– Спасибо, Роджерсон! У тебя талант успокаивать душу. За то и ценю тебя превыше всех прочих.
– Честь имею, сударыня! – откланялся лекарь. – И спасибо на добром слове!
Дождавшись, когда шаги лейб-медика стихнут, Голицына позвонила.
Вошёл Панкратий Быков и остановился в дверях, ожидая распоряжений.
– Вот что! – княгиня задумалась. – Служит в Коллегии иностранных дел некто Гончаров. Звать его… Николай сын Александров. Хорошо бы о нём… И побыстрее!
– Всю подноготную?
– Всю!
– Слушаюсь!
И Панкратий удалился.
* * *Апартаменты императора в Зимнем дворце покидала Мария Антоновна Нарышкина, красивая двадцатишестилетняя женщина. За нею следовал император Александр Павлович.
– Vous allez me manquer, Marie! – любезно произнёс Александр.
– По-русски, мой милый, по-русски! – укоризненно поправила Нарышкина.
– Что, что? – не понял император и повернулся к Марии правым ухом.
– По-русски надо говорить, мой милый! – громко повторила Нарышкина.
– Да, да, это чудовище Бонапарт! Вы будете скучать по мне, а я по вас, мой ангел!
– Сию скуку легко развеять!
– Как?
– Окружив заботой будущую мать наследника или наследницы престола!
– Это мой долг святой! – вздохнув, ответил Александр.
– К тому же у тебя теперь есть с кем коротать время.
– Ты о ком, мой ангел?
– О птичке!
– О ком, о ком? – не расслышал император.
– О попугайчике, мой милый, о попугайчике! – гораздо громче произнесла Нарышкина.
Она подошла к столу, но котором стояла клетка с попугаем.
– Как дела, мой хохлатик? У тебя теперь новый хозяин! Скучать не будешь? Я буду тебя навещать, моя птичка! Всё, до свиданья! – и Мария Антоновна повернулась к императору. – Adieu! A bientot! Au revoir!
– По-русски, мой ангел, по-русски! – с насмешливой укоризной оживился император.
– Ах, да! Этот Бонапарт!.. Желаю приятно провести время, мой милый!
– До встречи, мой ангел!
– До встречи!
Они обменялись воздушными поцелуями. Александр вернулся в свои апартаменты, а Мария Антоновна стремительно пошла по пустому дворцовому коридору.
* * *Одетая во всё чёрное княгиня Голицына села в экипаж и велела кучеру ехать в Зимний дворец. Уютно расположившись на сиденье, она рассеянно взирала на прохожих, которых обгоняла её коляска. Вдруг впереди показалась мужская фигура, весёлым колобком катившаяся по тротуару.
– Стой! – крикнула княгиня. – Остановись!
Кучер от неожиданности вздрогнул и натянул вожжи:
– Тпр-р-ру!
Экипаж остановился. Голицына, приоткрыв дверцу, позвала:
– Мсье Марат! Мсье Марат!
Шедший вприпрыжку мужчина-колобок обернулся на крик:
– Вы меня?
– Oui! – ответила княгиня и жестом поманила его к себе. – Asseyez-vous a moi!
Мужчина поднялся в экипаж и сел напротив княгини.
– Трогай! – крикнула она кучеру и улыбнулась. – Bonjour, monsieur Marat! Je suis content de vous voir!
– Здравствуйте, княгиня! – ответил Марат. – Я не верю своим ушам! Куда я попал?
– Je ne vous comprends pas, monsieur Marat!
– Что же здесь непонятного, мадам? Во-первых, с некоторых пор в России полагается говорить по-русски, так? Или сей обычай уже отменён?
– Нет, нет! – засмеялась Голицына. – Всё время забываю! Этот ваш самозваный император, будь он неладен!.. Добрый день, господин Марат! Рада вас видеть!
– Я рад вдвойне! Но теперь, во-вторых! – с напускной строгостью сказал француз. – Вы упорно называете меня Маратом. Разве я похож на якобинца?
– Похож! Ещё как похож! – снова засмеялась княгиня. – Вылитый бунтовщик!
– Тогда и зовите меня на русский манер!
– Как это?
– Емелькой Пугачёвым.
– Пугачёвым? Вы собираетесь кого-то пугать?
– Пугать? – картинно ужаснулся француз. – Да я за последние тридцать лет пальцем никого не тронул! Мухи не обидел! И вы, мадам, об этом прекрасно знаете.
– Oui, знаю!
– А когда по высочайшему дозволению государыни Екатерины моя опасная для русского уха фамилия Марат была заменена тихой и мирной Будри, я и вовсе отстранился от своего брата-якобинца Жана-Поля! И стал тише травы, ниже воды!
– Тише воды, ниже травы! – поправила Голицына.
– Да, да! Всё время путаю. Тише воды!
– Так уж и тише? Все французы бунтовщики и смутьяны!
– Ну, так и зовите меня на французский манер!
– Как это?
– Будриапарт!
– Будри-апарт? – со смехом повторила княгиня. – Забавно! Весьма забавно!
– Вот и выбирайте, кто вам милей! Коронованный самозванец? – Будри взмахом руки набросил на лоб прядь волос и, заложив руку за обшлаг сюртука, застыл в позе Наполеона. – Или якобинец, взбудораживший Францию и Европу 13 лет назад? – француз взлохматил волосы и изобразил якобинца-оратора.
– Браво, браво! – зааплодировала Голицына. – С вашим талантом, господин Будри, хоть сейчас на сцену!
– В Комеди Франсез, что на площади Пале-Рояль?
– Довольно площадей, мсье Будри! – строго потребовала Голицына. – А то мы ещё до площади Бастилии доберёмся! Слышать о ней не могу! Хоть столько уже лет прошло…
– Тринадцать, мадам, – вздохнул француз.
– Боже, как будто вчера всё было!.. Париж, Мария-Антуанетта, Людовик! А затем этот кошмарный бунт!
– Его назвали Великой французской революцией, мадам.
– Надеюсь, Россия не доживёт до подобного величия.
– Неисповедимы пути Господни!
– Типун вам на язык, господин Будри!
– Разве в России не любят бунтовать?
– В России любят веселиться. Вот и я хочу устроить музыкальный вечер. И прошу вас, мсье Будри, или на русский лад, Давид Иванович, почтить нас своим присутствием.
– С превеликим удовольствием, мадам!
– И захватите с собой вашего воспитанника. С моими инициалами.
– Гончарова?
– Да. Он, кажется, музыкант?
– В стране, император которой прекрасно играет на скрипке, а императрица чудесно поёт, удивить кого-либо трудно. И, тем не менее, он превосходный музыкант, мадам! Вы что предпочитаете, скрипку, виолончель?
– На ваш выбор, Будри! Я доверяю вашему вкусу! Да, и вот ещё! Нет ли у вас на примете учителя французского?
* * *В просторной комнате Коллегии иностранных дел над столами склонились чиновники. Вошёл Дмитрий Рунич, приятной наружности молодой человек. Энергично размахивая газетой, он вполголоса произнёс:
– Господа! Туманный Альбион о фаворитах!
– О каких фаворитах? – поднял голову от бумаг самый молодой из присутствующих девятнадцатилетний Николай Гончаров.
– О высочайших! – шёпотом разъяснил Рунич. – Безвестный корреспондент из Санкт-Петербурга уведомляет аглицких читателей, что миссис Мэри, как они её называют, Нарышкина продолжает пребывать в фаворе.
Рунич передал лондонскую газету чиновникам.
– И названо всё это «Первая леди Российского двора», – перевёл Гончаров и передал газету дальше.
– Европа о том давно судачит, – отозвался из самого дальнего угла Евгений Путятин. – В Париже на той неделе все газеты писали, что этой связи благоприятствуют особые обстоятельства – то, что императрица в положении, вот-вот родит.
– Самое пикантное в другом! – вновь заговорщицки зашептал Рунич и достал вторую газету. – Другой аглицкий корреспондент сообщает, что отец будущего августейшего младенца вовсе не государь император.
– Как? – в один голос ахнули чиновники.
– А так! – ответил Рунич и начал читать, сходу переводя на русский. – «Некий кавалергард… двадцати шести лет от роду… увлёкся дамой… высшего света, доселе славившейся… своей неприступностью… и пылкой любовью к мужу. Как бы в отместку за… ветреность супруга и его… внезапный адюльтер, она и ответила молодому человеку… взаимностью».
– Пассаж любопытный! – усмехнулся барон Карл Беренштейн. – Высочайшие вершины пали! А Нарышкина…
– Нарышкина? – строгим голосом переспросил столоначальник, заглядывая в комнату.
Все разом замолчали, застыв от неожиданности.
– Что Нарышкина? – ещё строже спросил вошедший.
– Забавная история. Почти анекдот. Из жизни Александра Нарышкина, – нашёлся что ответить Путятин. – Его позвали совершить восхождение на одну из германских гор!
– И что же было дальше? – хмуро поинтересовался столоначальник.
– Наш Александр Львович на горы лезть отказался. Высочайшие вершины, заявил он, пусть штурмуют другие! Я же к горам привык относиться, как к дамам. Предпочитаю пребывать у их ног!
Чиновники дружно рассмеялись. Столоначальник скривил рот в улыбке.
– Каков ответ, господа? – поинтересовался Путятин.
– Нарышкин! – пожал плечами столоначальник. – Великий острослов. А вы, господин Рунич, мне очень нужны. Как освободитесь, жду у себя. Для Гончарова тоже есть дело!
Столоначальник удалился.
– Чуть не влипли! – вполголоса произнёс Гончаров.
– Не надо кричать во всё горло, когда речь заходит о пикантных вещах! – недовольно заметил Рунич.
– Pas en colere contre moi, seigneur! – тихо проговорил Беренштейн. – J’ai meme pas exprés.
– По-русски, по-русски, Карл! – насмешливо попросил Путятин.
– Ах, да! – спохватился барон. – Этот узурпатор Бонапарт!.. Не сердитесь на меня, господа! Я же не нарочно!
– Путятину браво! За находчивость! – сказал Рунич.
– Виват! – тихим хором произнесли чиновники.
– И всё же удивительные вещи случаются на этом свете! – мечтательно произнёс Гончаров. – Двадцать шесть лет, какой-то кавалергард, а уже поднялся на такую высокую вершину!
– Мудрые англичане в подобных случаях говорят, – усмехнулся собравшийся уходить Рунич. – Нasty climbers have sudden falls! Честь имею, господа!
Рунич ушёл. Путятин обернулся к Гончарову:
– Что сие означает? Хести клаймез…
– Тот, кто поспешно поднимается вверх, так же стремительно и падает.
* * *По пустынной лестнице Зимнего дворца стремительно поднимался тот самый кавалергардский офицер, что сопровождал Краснова в коляске, а затем командовал на плацу эскадроном. Сжимая в руке что-то аккуратно завёрнутое в холстину, он очень спешил, одним махом преодолевая ступени.
Достигнув лестничной клетки, кавалергард чуть не столкнулся со спускавшейся с верхнего этажа Марией Нарышкиной.
– Oh, pardon, Madame! – сокрушённо произнёс кавалергард. – Je ne pensais pas vous voir ici! J’espere que je ne vous ai pas fait mal?
– По-русски, штабс-ротмистр, по-русски! – с усмешкой потребовала Мария Антоновна.
– Да, да, конечно! Этот жуткий Бонапарт!.. Простите, сударыня! Не ожидал вас здесь встретить! Надеюсь, не ушиб вас?
– Нет, слава Богу!
Из-за колонны выглянул Нестор Сипягин, секретарь Великого Князя Константина, и замер, прислушиваясь.
– Тогда bon matin, Ma… Простите! Доброе утро, Мария Антоновна! – весело произнёс штабс-ротмистр и, развернув холстину, протянул Нарышкиной розу. – Примите от доброго сердца!
– Спасибо, господин Охотников! И доброе утро! К ней спешите!
– К ней, сударыня, к ней! Она направляет каждый мой шаг! Она поглощает меня без остатка!
– Поглощает? – удивилась Нарышкина. – Кто?
– Служба государева.
– И вы, сметая всё на своём пути, летите в её объятия?
– Привык исполнять свой долг исправно!
– Даже более чем… исправно! – рассмеялась Нарышкина. – Кланяйтесь ей от меня!
– Непременно, сударыня!
– Au revoir, Monsieur!
– По-русски, по-русски, Марья Антоновна!
– Ах, да! Никак не привыкну! Из‐за этого узурпатора… Да свиданья, господин Охотников!
– Честь имею, сударыня!
Раскланявшись, Нарышкина и Охотников разошлись в разные стороны.
Из-за колонны вышел Нестор Сипягин. За ним тенью следовал его молодой помощник Яков Шумахин.
– Слыхал? – спросил Сипягин, провожая взглядом удалявшуюся фигуру штабс-ротмистра.
– Слыхал, – тихо ответил Шумахин.
Из-за другой колонны выглянула фрейлина, прислушалась.
– Наши будущие монархи! – ехидно заметил Нестор.
– C’est impossible! – с испугом забормотал Шумахин. – C’est une blague?
– По-русски, Яков, по-русски! – укоризненно напомнил Сипягин.
– Да, да, Нестор Михалыч! Так прилипчив язык монстра этого!.. Вы шутите! Какие ещё монархи?
– Наши российские. Будущие. Либо наш государь даст отставку своей августейшей Элизе и посадит с собою на трон сию Нарышкину… Либо сей честолюбивый кавалергард последует примеру Григория Орлова и попытается занять место нашего простодушного и чересчур доверчивого императора. У них и заглавные буквы совпадают!
– Какие буквы? – не понял Яков.
– Орлов и Екатерина – «О» и «Е». И у этих то же самое – О-хотников и Е-лизавета. Так и жди – устроят заварушку!
– Боже, пронеси мимо чашу сию! – торопливо проговорил Шумахин и перекрестился.
– Крестным знамением тут не поможешь! – назидательно произнёс Сипягин. – Под лежачий камень вода не потечёт.
– Ещё клубнички подбавить? – тотчас предложил Яков. – Аглицкие газеты ждут-с! Там, как оказалось, до сплетен весьма охочи. Про Париж с Римом я уж не говорю!
– Погоди, будет и для газет клубничка! Дай дождаться приказа! И тогда уж начнём действовать!
И Сипягин быстро засеменил по дворцовому коридору. За ним проворно вышагивал Яков Шумахин.
Из-за колонны вышла фрейлина.
– Боже мой! – прошептала она. – Ужас-то какой!
* * *Вдовствующая императрица Мария Фёдоровна с помощью камеристки и парикмахера укладывала причёску. Вошла княгиня Голицына.
– О, княгиня! Как кстати! Если б не этот коварный корсиканец, я бы вам сказала: bonjour, но, – Мария Фёдоровна вздохнула, – говорю: добрый день!
– Добрый день, Ваше Величество!
– Как ваши дела? Всё в порядке?
Голицына промолчала.
– О, вы мне совсем не нравитесь! Schlecht, schlecht! Что случилось?
– Подверглась гнусным издевательствам!
– Mein Gott! – возмущённо произнесла императрица и с интересом добавила. – Кто же посмел?
– Вертопрах. Ничтожный офицеришка! Даже слова на него тратить жаль!
– О, понимаю, понимаю! Эти несносные фавориты! Им не дано оценить те чувства, которыми мы с такой щедростью одариваем их!
– Нельзя ли, Ваше Величество, хотя бы одного из них – в острастку прочим – удалить из гвардии? Куда-нибудь в глушь!
– Неужели до этого дошло? Пренебрёг такой жемчужиной?
– Увы, Ваше Величество. Вышел бы указ высочайший, карающий фаворитов за неверность! В Сибирь их! В Петропавловскую крепость! В кандалы! И кнутом!
– О-о-о, княгинюшка, чего захотела! Чтобы опустел наш Санкт-Петербург? Как после чумы, холеры или пожара жуткого? Посмотрите вокруг себя – всюду сплошь фавориты и фаворитки! Прислушайтесь – фью, фью, фью! Это свистят стрелы Амура. И никакие крепости от них не укроют! Даже мой августейший супруг, царство ему небесное! – Мария Фёдоровна перекрестилась. – Нелидову, личную мою камеристку, взял в фаворитки. Потом другую завёл – Лопухину! Весь Петербург об этом сплетничал!
– Увы, Ваше Величество, – согласилась Голицына.
– А за Лопухиной из Москвы хвост потащился! Да ладно бы, только родные! Вспомни, кого она с собою привезла? Своего фаворита, кстати, нынешнего шефа твоего, княгиня, кавалергарда!
* * *По пустынному коридору Зимнего дворца быстрым шагом шла фрейлина – та, что оказалась случайной свидетельницей разговора клевретов Великого Князя.
У одной из дверей она остановилась и постучалась.
– Qui est lá? – послышалось из‐за двери. – Кто там?
– Puis-je entrer? – спросила фрейлина, открывая дверь.
– О, Натали! Входи, входи, дорогая! Qu’est-ce qui s’est passé? Что случилось?
В комнате у стола сидела Кавалерственная дама ордена Святой Екатерины Наталья Кирилловна Загряжская и о чём-то рассуждала с Ольгой Протасовой, фрейлиной вдовствующей императрицы. Увидев, что на вошедшей Наталье лица нет, Протасова встала, затараторив:
– Ой! Засиделась я у вас! А у меня ещё столько всего, столько всего! О ревуар, Наталья Кирилловна!
– О ревуар, дорогая!
Протасова поспешно поднялась и удалилась.
– Садись, Натали!
Фрейлина села у стола.
– Чаю хочешь? Или, может, кофею?
– Non! S’il vous plait…
– По-русски, моя девочка! – поправила Загряжская. – Мы во дворце! Хотя, положа руку на сердце, я бы с удовольствием – avec plaisir! – перешла бы на французский. Что случилось?
– Я там… У лестницы… Ждала…
– Своего кавалергарда?
– Да, тётушка! И вдруг появился…!
– Великий Князь?
– Нет, его секретарь. А с ним этот… Другой…
– И что же?
– Они… Тётушка, они…
Фрейлина закрыла лицо руками и расплакалась.
* * *В одной из комнат императрицы Елизаветы Алексеевны её сестра, принцесса Амелия Баденская, о чём-то оживлённо беседовала с фрейлиной Протасовой. Из покоев императрицы вышел лейб-медик Конрад Стофреген с лекарским саквояжем в руке. Амелия тотчас повернулась к нему.
– Что, Конрад?
– Как она? – в свою очередь поинтересовалась Протасова.
– Grossartig! Великолепно! – ответил доктор и продолжил с немецким акцентом. – Хорошо ест, хорошо спит, всё время шутит. Что может быть лучше?
– И когда ждать? – спросила фрейлина.
– Уже скоро. В конце октября. Может быть, немного позже.
– Скорее бы! – сказала Амелия.
– Да, – согласился лекарь. – Ende gut, alles gut!
– Всё хорошо, что хорошо кончается! – согласилась Протасова.
– Не совсем так, фройляйн Протасова, – поправил Стофреген. – Если карош конец, то всё будет карашо! Я покидаю вас. Auf Wiedersehen!
– До свиданья, Конрад! – сказала Амелия.
– Приходите почаще, не забывайте нас! – добавила Ольга.
Стофреген остановился у дверей и произнёс с улыбкой:
– В Германии говорят: Wer will was gelten, der komme selten!
Лекарь ушёл.
– Что он сказал? – спросила фрейлина.
– Немецкая пословица: кто хочет, чтобы его уважали, тот появляется редко.
В дверь постучали.
– Qui est lá? – громко произнесла Амелия.
– Штабс-ротмистр Охотников! – послышалось изза двери. – Est-ce que je peux entrer?
– Entrez! – ответила Амелия.
Вошёл кавалергард Охотников.
– Я снова к вам, извините!
– Вот уж про кого не скажешь, что появляется редко! – с улыбкой заметила Протасова.
– Мне больше нравится другое правило, сударыня: Wer nicht kommt zur rechten Zeit, der becommt was űbrig bleibt!
– Разве вам не велено объясняться по-русски? – спросила Протасова.
– Во-первых, это не французский, а дружественный нам немецкий. А во-вторых, я надеюсь, что вы меня не выдадите?
– Мы-то нет, – улыбнулась Амелия. – Но тут где-то ваш Уваров бродит.
– Его не встречал, а с Конрадом столкнулся. Нос к носу! – Охотников кивнул в сторону двери, ведущей в покои императрицы. – Как?
– Видимо, спит, – ответила Амелия. – Конрад сказал, что сейчас для неё сон – самое главное.
– Вот и отлично! – согласился штабс-ротмистр. – Больше не буду вас тревожить. Вот только…
Охотников достал из холстины розу.
– Как проснётся, передайте от всегда преданной и сверх меры восхищённой гвардии! Пошёл проверять посты. Августейший сон следует оберегать особо! Честь имею!
Щёлкнув каблуками, Охотников удалился.
– Что за немецкое правило ему по душе? – спросила Протасова.
Амелия улыбнулась:
– Он сказал: кто не приходит к назначенному часу, тот получает лишь то, что остаётся.
Дверь, ведущая в покои императрицы, тихо открылась, и появилась Елизавета Алексеевна.
– Луиза? – удивлённо воскликнула Амелия. – Ты не спишь?
– Кто-то приходил. Не ко мне?
– Был тот, кто не довольствуется тем, что осталось.
– Алексей?
– Да, – ответила Амелия и протянула сестре розу. – Просил передать. От гвардии. Преданной и восхищённой.
Императрица взяла цветок и вдохнула аромат лепестков.
– Ох, Алексей!
* * *А в одном из залов Зимнего дворца куражился шеф и командир Кавалергардского полка тридцатисемилетний Фёдор Петрович Уваров. Фигурой он был важной – генерал-адъютант Свиты Его Императорского Величества, кавалер ордена Святой Анны, ордена Святого Георгия, полученного за Аустерлиц, ордена Святого Александра Невского. Но главное, ему благоволил император.
Уваров степенно расхаживал перед строем вытянувшихся в струнку кавалергардов и читал нотации.
– И запомните все хорошенько! За незнание службы я выношу вам выговор! И весьма настоятельно рекомендую впредь оную знать более чётко! Ясно?
– Так точно, ваше превосходительство! – дружно ответили кавалергарды.
Уваров остановился и придирчиво оглядел строй.
– Ну что это такое, мои разлюбезные? Мундирам как надлежит сидеть? В обтяжку! А у вас?
Кавалергарды поспешно одёрнули мундиры.
– Мундир должен сжимать талию! – продолжал разъяснять Уваров. – И как? Сколько возможно! Под колетами и под мундирами отнюдь не должно быть подкладываемо ваты!
– Ваты нет, Фёдор Петрович! – подал голос один из кавалергардов.
– А треуголки? Как их положено носить?
– Поперёк головы! – хором ответили кавалергарды.
– А если гвардеец в шляпе и пешком, как ему следует отдавать честь?
– Левой рукой! – стройно рявкнул строй.
– А в фуражке или каске?
– Правой!
– А усы? – не унимался Уваров. – Усам надлежит расти не как им хочется, а согласно приказам! Усы должны подниматься вверх! Торчком торчать! Ведь ежели вдруг сейчас протрубит сигнал тревоги или, более того, появится сам государь-император…
Из коридора в зал донеслись чёткие шаги.
– Лёгок на помине! – негромко произнёс кто-то из кавалергардов.
– Цыц! – шёпотом скомандовал Уваров. – Смир-но!
Кавалергарды вытянулись во фрунт, поворотив головы в сторону приближавшихся шагов.
В зал стремительно вошёл Алексей Охотников.
– Тьфу, ты! – в сердцах произнёс Уваров.
– Что случилось, Фёдор Петрович? – спросил штабс-ротмистр.
– Думал, что государь.
– Разве похож?
– Дурной пример заразителен!
– Дурной пример? – с удивлением спросил Охотников.
– После самозванного Бонапарта каждый на себя корону втихомолку примеряет. А в строю тем временем непорядок! Упущение на упущении сидит и упущением погоняет!
– Где упущения? – Охотников обвёл взглядом строй кавалергардов.
– Неужели не видишь?
– Нет, не вижу! – чистосердечно признался штабс-ротмистр.
– А ведь я не единожды предписывал всем господам эскадронным командирам, чтобы вели наистрожайшие наблюдения как за собою, так и за унтер-офицерами, каковые все без изъятия обязаны носить усы! И усы оные обязаны подниматься вверх! Как?
– Торчком! – хором ответили кавалергарды.
– А что мы имеем налицо? – строго спросил Уваров и указал на безусых гвардейцев.
– Так не растут! Куда ж деваться-то?
– Смотреть в приказ! – разъяснил Уваров. – А в нём сказано ясно и понятно: у кого природных усов нет, тем надлежит иметь накладные!