Авантюристы. Книга 5

Глава 1

Вена после грозы похорошела и даже извозчики, рассекая лужи, довольно улыбались и конфликтных ситуаций умудрялись не допускать, будто дождь промыл не только стены и булыжники, но и души людей. Ощущение праздника дополнялось количеством горожан высыпавших на улицы. Тротуары были полны. Народ валил, конечно же, по своим, прерванным дождем делам, а их накопилось за пару часов очевидно столько, что вся Вена, похоже, торопилась наверстать упущенное время.

Толчея на перекрестках и в узких местах несколько задержала парней и они прибыли к дому Франкенберга час спустя, после того как выехали.

Переулок Эшенбахгассе был также оживлен и Михаил с Сергеем прошли к угловому дому, ведя лошадей в поводу. Нужный им подъезд оказался распахнут и в него постоянно входили и выходили какие-то люди с поклажей и без. Похоже, что кто-то здесь переезжал. Несколько грузчиков спускали по широкой лестнице рояль с третьего этажа, зачехленный и перетянутый ремнями. Четверо работяг суетились, стараясь не задевать перил и стен. Впереди скакал по ступенькам господин во фраке, очевидно владелец рояля и жалобным голосом причитал:

– Ради всего святого осторожнее. Господа, – это «Зайлер», господа, у него фусклец деликатный. Левее примите, ох футор свернете. Ну, куда же куда? На меня. Аграф, о-о-о, он латунный, господа, вы его согнете,– рабочие кряхтели под тяжестью инструмента и косились на координатора движения, скалясь впрочем, вполне благодушно. Для них было все равно, что тащить хоть Зайлера, хоть сундук с дровами. У входа на лестницу, в ожидании, когда освободится проход, замерло несколько работяг, тихо переговаривающихся между собой.

– Кто переезжает?– полюбопытствовал Сергей, дернув за рукав одного из них и подмигнув панибратски. Рабочему, однако, эта фамильярность не понравилась, и он довольно недоброжелательно ответил, отодвигаясь от Сергея:

– Кому надо, тот и переезжает, нечего тут,– лицо при этом у парня сделалось кислым и недовольным. Потрогав себя за щеку, он добавил, отворачиваясь.– Без распросчиков тут тошно.

– Серега, отстань от мужика, у него зуб прихватило, застудил вчера ночью, когда с пятого этажа по трубе водосточной полз от подруги, а сверху в него муж подружки сковородки метал. Это у него на нервной почве. Муж, кстати, грозился пристрелить в следующий раз парня, так что настроение у него действительно паскудное, дальше некуда. Еще и с именем парню не подфартило. Авелем родители назвали. А ты помнишь, что с первым приключилось? Мочканул его братец Каин. Подкараулил в чистом поле и… – вмешался Михаил.

– Читал,– Сергей хлопнул по плечу горе-любовника.– Извини, брат. Я смотрю, в Вене самый короткий анекдот.– «Еврей – грузчик», обычное дело и не анекдот вовсе,– А Авель из века 19-го, забыв про зубную боль, уставился печально и чуточку ошеломленно на Михаила, пытаясь вспомнить знакомо ли ему его лицо. Вспомнить не смог, поэтому спросил без обиняков, совсем не по-еврейски.

– Откуда знаете про мои ночные похождения, герр офицер?

– Так вся Вена с самого утра только про это и судачит,– не моргнув глазом, выдал Михаил первую попавшуюся версию.

– Ну да?– работяга-еврей, принялся скрести небритую щеку, потом подергал себя за вислый нос, проверяя очевидно его наличие и в заключение всех этих проявлений умственных усилий организма, сплюнул:

– Вранье полное. Я никому не рассказывал.

– Может муж раззвонил?– предположил Сергей.– Мстит за рога.

– Этот? Нет, он не станет. Зачем ему? Он будет караулить теперь,– вздохнул Авель и так это тоскливо, что, пожалуй и Шекспировский Ромео позавидовал бы.

– Ты думаешь, он целый день в засаде сидеть будет?– удивился Сергей.

– Нет, днем этот рогоносец в своей лавке сидит. Клопяра,– буркнул Авель.

– А жена его рядом с ним?

– Жена его дома сидит, как и положено. Чего ей в лавке делать?

– Так и чего ты тогда нос повесил? Переходи на дневной график.

– А жить на что? Днем вон…– Авель кивнул в сторону лестничных ступенек, по которым черепашьими темпами продолжалось перемещение рояля.

– Устройся на ночную работу, сторожем например,– посоветовал Сергей.

– Кто меня еврея возьмет сторожем?– удивленно приподнял брови Авель.– Это только для немцев.

– Дискриминация значит по профессиям?– посочувствовал Михаил. Авель уныло кивнул:

– Швабы везде сидят. Нам ходу нет.

– Что же евреев совсем зажиточных в Вене нет, кому сторожа нужны?

– Есть, как не быть? Вон хоть семейка Ротшильдов. Хорошо пристроилась. Отхватила подряд трамвайный, весь город перерыла.

– Вот и наймись к Ротшильдам.

– Сейчас. Ждут они меня там. Приду и на шею бросятся всей семьей. Они швабов предпочитают нанимать. Они белая кость, а я кто?

– А ты – Авель. Что само по себе обязывает. Парень, ты что? С таким именем библейским и такая низкая самооценка,– попытался подбодрить грузчика Сергей.

– Что имя? Звук пустой,– вдруг выдал Авель почти по Шекспиру, опять дергая себя за нос.

– Ну, не скажи. Имя – это, брат, очень важно. Просто ты зациклился на том, что оно у тебя олицетворение неудачника и жертвы, а на самом деле это совсем не так. Авель-то был счастливчиком по жизни. Его Бог отметил, а Каин из зависти на него восстал. Так что умер-то он плохо, а жил-то хорошо.

– Ну да?– заинтересовался Авель.

– Точно. А иначе чего бы Каину на него прыгать-то было? Ясно, что из зависти угрохал. «Жаба» его душила козла. Так что, живи и радуйся. Зуб болеть перестал?

– Перестал,– вспомнил Авель о зубе переставшем ныть.

– Вот, уже есть причина для радости. И таких причин у тебя сотни. Глаза видят, уши слышат, ноги ходят, женщины любят, аппетит отменный и вон из носа не течет, значит, здоровьем Бог не обидел, раз грузчиком тут пашешь. Радуйся, тому что есть, а не страдай, от того чего нет.

Авель, впервые взглянувший на себя со стороны, даже улыбнулся слегка, приподняв уголки губ, привычно опущенные вниз.

– Ну, вот уже оптимизм во взгляде появился,– продолжал поднимать его самооценку Сергей.– Посмотри по сторонам, Авель. Лето, солнышко на небе, радуга вон какая и ты молодой, сильный. Вся жизнь впереди. Смотри веселей и жизнь изменится. Встретишь красивую и порядочную девушку, женишься и заведешь с ней детишек. Заживешь счастливой, семейной жизнью, Авель, улыбнись.

– Красивую и порядочную?– Авель с сомнением покачал головой, очевидно два этих качества одновременно, в одной девушке встречать ему пока не доводилось, и он сомневался, что доведется.

– Сомневаешься? Зря. Оглянись по сторонам, таких девушек очень много и твоя может быть сейчас идет где-то по городу и ищет тебя, а ты тут торчишь. Так и счастье проворонишь. Пройдет мимо, будешь потом локти кусать, если лавочник не пристрелит прямо на трубе водосточной,– заливался «соловьем» Сергей. И слова его упали на измученную одиночеством душу Авеля, как капли дождя на растрескавшуюся иссохшую почву. Он оглянулся в сторону выхода на улицу и даже к окну, засиженному мухами, подошел, чтобы убедиться, что там, в переулке есть прохожие и половина из них женщины.

– Эй, Натан, у меня тут дело срочное образовалось,– крикнул он, очевидно, старшему грузчику и, не дожидаясь ответа, выскочил на поиски «красивой и порядочной».

– Чего взбаламутили парня?– проворчал Натан недовольно.– Пришли, наплели Бог знает что, а этот олух ухи развесил,– мужчина он был уже поживший и видать «воробей стреляный», про таких в народе говорят,– «на мякине не проведешь».

– Натан, дорогой, ты не прав. Посмотри вокруг,– Сергей принялся за «бугра» с нерастраченным энтузиазмом.

– Чего глядеть-то? Свинство кругом одно и грязь. Грязь и скотство. Скотство и подлость. Подлость и беззаконие. Беззаконие и свинство,– описал Натан полный круг, начав и закончив «свинством».

– Свинство, грязь, скотство, подлость, беззаконие?– повторил Сергей жизненную позицию Натана. Тот даже кивать не стал в ответ и отвернулся, давая понять насколько ему вообще не интересен собеседник, «повисший без спросу на ушах». Если бы не офицерский мундир, то Натан добавил бы кой-чего еще, более резкое, но благоразумно удержал язык от более скабрезных эпитетов.

– Мне жаль тебя, Натан. Ты несчастный человек. А ведь еще вполне себе ничего местами. Представительный, лоб высокий, глаза умные, а несешь полную бредятину, которую в пору озвучивать какому нибудь каторжанину в начале пожизненного срока. Или в тебя тоже ночью сковородками швырялись?

Натан, парень крупногабаритный, с лицом в бороде, низким лбом и огромными ушами, услыхав про себя впервые такое мнение постороннего человека, так удивился, что даже повернулся непроизвольно, чтобы убедиться верно ли он услышал или этот офицерик, смеется над ним. Повернулся и уставился близко-посаженными глазками в лицо Сергею, пытаясь понять по нему, шутит парень или говорит искренне.

– Что смотришь? У любого спроси и тебе скажут, что ты представительный, красивый мужчина. Мачо, как испанцы говорят. Вот хоть его,– Сергей дернул за рукав еще одного грузчика-еврея, тоже средних лет, но комплекцией пожиже Натана и со лбом повыше, но тоже с бородой и уже местами подбитой сединой.– Скажи, не кривя душой, как ты считаешь – Натан представительный мужчина?– Сергей даже приобнял грузчика за плечи и потряс дружески. Грузчик, лязгнув от неожиданности пару раз зубами, начал было вырываться, но поняв, что это ему вряд ли удастся, обреченно согласился.

– Я буду спорить?

– Слышал, Натан? Людям со стороны видней. Так, что за пессимизм? Ты же наверняка уже семейный человек и ребятишки наверняка есть?

– Ну,– насторожился Натан, в ожидании подвоха.

– Так есть или нет?

– Ну, есть четверо и что?

– Только не говори, что ты их воспитываешь свиньями, скотами и подлецами,– Сергей заманивал Натана в ловушку, а тот пер в нее носорогом.

– Нет, я их воспитываю нормальными чтобы были,– открестился он от изуверства над детскими душами.

– Значит, любишь их. А ты говоришь одно свинство кругом. Натан, ты придешь сегодня с работы и принесешь детишкам гостинцы, а они будут прыгать вокруг и радоваться. Улыбнись, Натан.

И Натан не удержавшись, расплылся в счастливой улыбке. Лицо грузчика, зарабатывающего на жизнь тяжелым трудом и знающего по чем каждый грош, забывшего в борьбе за существование, как это улыбаться, изменилось совершенно. Перед Сергеем стоял совсем другой человек. Разгладились морщинки недоверия и уныния, и появились новые, непривычные для этого лица – радости и счастья.

А тем временем рояль медленно сползавший с площадки третьего этажа и зависший над последней ступенькой, под чутким руководством господина во фраке, уже готов был выскользнуть из тисков стены и перил и, выйдя на оперативный простор, успокоить его своей целостностью, до следующего спуска. Грузчики очень старались, пот лил с них в три ручья и они, стиснув зубы, волокли музыкального монстра последние эти сантиметры, мечтая о передышке на площадке второго. Беда, как ей и положено, пришла внезапно и откуда ее никто не ждет, т.е. сзади. Выглядела «беда» вполне ординарно, в шляпе-цилиндре, натянутом по самый нос, в длинном сюртуке, застегнутом впопыхах с перекосом на одну пуговицу и с огромным саквояжем в руках. Если бы она не орала,– «посторонись, дай пройти»,– то никакая в общем-то и не «беда», так себе – легкое недоразумение максимально, на что ЭТО могло потянуть. Но она не только орала, но и ждать не желала, поэтому – «беда». «Беда», ткнулась в перекрывший проход рояль и прыгнула на его зачехленный верх, решив преодолеть препятствие лихим броском, приводя в ужас господина во фраке. Тот всплеснул руками и закрыл ладонями глаза. А «беда» с саквояжем, как и положено «беде», не рассчитав своих сил, зацепилась за край музыкального монстра и, упав на него животом, размазала по стенам и перилам перепуганных грузчиков, бросивших ремни. Монстр взвизгнул «футорами, аграфами и фусклецами», пересек в одну секунду площадку второго этажа и, прыгнув на ступеньки, понесся по последнему маршу, отшвырнув с дороги господина во фраке. Лязгая и гремя, рояль пролетел вполне благополучно до середины, но потом его перекосило и он, ломая опорные ножки, сгибая аграф и коверкая футор, вышвырнул, как норовистый конь неопытного наездника – «беду» со своей спины. Человек с саквояжем, пролетев метров пять, удачно приземлился у выхода на улицу и выскочил, захлопнув за собой дверь.

– О-о-о, мой Б-о-о-о-г!!!– выл, сидящий на площадке, сбитый «бедой» и «Зайлером», господин во фраке, остальные ошеломленно молчали. Все случилось в течении 3-х, 5-ти секунд и хлопнувшая дверь входная, отсекшая подъезд от уличного шума, еще продолжала гудеть.

Первым опомнился «бугор» Натан и не потому, что он тут руководил всеми, а потому что был самым любопытным. Именно он кинулся к входным дверям и обнаружил, что их снаружи основательно чем-то подперли. «Беда», очевидно, не слыхала русскую народную поговорку.– «Пришла беда – отворяй ворота», поступив, как раз наоборот.

– Ну, не свинство?– Натан пинал заблокированную, массивную дверь.– Ну, не скотство?– вопросы были, конечно же, риторическими и никто на них отвечать не стал. Только рояль жалобно потренькивал своими внутренностями и подвывал ему в унисон, господин во фраке.

Михаил уже было собрался щелкнуть пальцами, чтобы разблокировать припертую «бедой» дверь, но тут на площадке третьего этаж появились новые действующие лица, в количестве трех человек. Они тоже спешили и тоже выглядели вполне обыкновенно. Все в одинаковых полицейских мундирах. Даже не взглянув на сидящего и воющего господина во фраке, они деловито перелезли через рояль, гремя по нему каблуками и эфесами шпаг, окончательно сгибая в дугу аграф. Один из них при этом орал истошно: – Держи жида!– и размахивал над головой, обнаженной шпагой. Бежал он, как и положено командиру последним, поэтому последним и полез на «Зайлера», который не выдержав доставшихся на его долю унижений, решил отомстить нечестивцам, посмевшим осквернить подошвами его благородные, полированный поверхности. «Зайлер», крякнул, гуднул басом и присел, подгибая под себя все что возможно. Полицейские, не ожидавшие такого коварства от монументального на вид инструмента, полетели по ступеням, пересчитывая их ребрами и затылками. Шпага из руки их начальника вылетела при падении и, свистнув в воздухе, вонзилась во входную дверь, рядом с головой, замершего там изумленно Натана. Шпага раскачивалась и «бугор» смотрел на нее, как кролик на удава, с дрожью понимая, что он только что чудом избежал нелепой смерти. А троица служивых, вскочив на ноги, совершенно целые и невредимые, будто ребра и затылки у них гуттаперчевые, помчались дальше и все трое, тараном врезались во входную дверь, снося с ног Натана и полотно с петель. Так все вчетвером и вылетели, сплетясь в одно целое, на булыжники переулка Эшенбахгассе, приведя в восторг местных мальчишек, сбежавшихся со всех сторон. Полицейские злобно озирались, а их начальник пытался выдернуть глубоко увязшее лезвие шпаги, вцепившись в рукоять обеими руками. Наконец это ему удалось и даже очень, потому что руки по инерции сделали мах, и лезвие шпаги свистнуло над головами подчиненных, приводя их в почтительный трепет.

– Что расселись, как на именинах?– заорал на них старший, видимо инспектор.– Где Жид? Ты… туда, а ты… туда,– и его подчиненные захромали в разные стороны, демонстрируя активность и то, что все же не гуттаперчевые у них задницы, а скелеты не резиновые. Инспектор, оставшийся на месте, цыкнул на мальчишек и те разочарованно разбежались, поняв, что ничего больше интересного не будет, а зря, потому что все только начиналось и этот день надолго остался в памяти счастливцев, оказавшихся в переулке Эйшенбахгассе в это время.

С третьего этажа народ повалил, как из театра после окончания спектакля. Целая толпа, возбужденных до крайности мужчин и женщин, торопливо отсчитывала ступеньки, учтиво приподнимая цилиндры, пробегая мимо сидящего на площадке господина во фраке. Тот уже почти смирился с постигшим его несчастьем и выть прекратил, тихо сморкаясь в кружевной платок невероятных размеров. Рядом с ним топтались работяги, которые продолжали наивно надеяться, что им все же заплатят хоть что-то.

– Добрый день, герр Лист,– поприветствовал его пробегающий мимо первый господин с лохматыми бровями и усами «аля Франц-Иосиф».– Как дела, Ференц? Как ваши рапсодии? Это ваш рояль? Какого черта вы законопатили им проход? – усатый ткнул коленом в откляченный «форбаум» и рояль послушно сполз до самого низа, уткнувшись изломанными «фусклецами» в последнюю ступеньку.

– Уйду в монастырь!– заорал Лист Ференц.– Будь проклято все! Нет правды на Земле и нет ее нигде!

– Герр Лист, что с вами? Вы такой сегодня бледный. Что сочиняете?– кинулся к композитору еще один мимо проходящий и даже присел на корточки рядом.– Какая оригинальная манера, сочинять музыку. Я бы тоже присел рядом с вами и что нибудь сочинил, но совершенно не имею времени. Желаю успеха. О-о-о-о!!! Это ваш рояль, маэстро. Каков! «Зайлер»! О-о-о-о!

– Был «Зайлер»!– взвыл Лист.– Теперь это ящик для хранения нот.

– Что вы говорите? Оригинально! Какая выдумка! Ящик для нот! Вы оригинал, герр Лист,– очередной «прохожий», прогрохотал башмаками по крышке рояля, как по крышке гроба.

Михаил, услышав фамилию композитора и виртуоза 19-го века, с сочувствием взглянул на его сгорбившуюся фигуру и указал Сергею на исковерканный инструмент:

– Поможем?

– Давай,– вдвоем они оттащили рояль с прохода и, перекантовав с грохотом на бок, прикрепили выломанные ножки.

– Это, конечно, на помойку теперь только или на дрова годится, но попробуем восстановить,– Михаил погладил стоящий уже на ножках инструмент и тот, от легкого прикосновения заколыхался, как нализавшийся вдрызг матрос в увольнении. Михаил похлопал ободряюще инструмент посильнее и тот, застыв, звякнул в ответ струнами, явно благодарно.

– Герр, Лист,– обратился Михаил к композитору, безучастно наблюдавшему за их манипуляциями с останками рояля.– Мне, кажется, вам повезло и инструмент совершенно не пострадал. Чехол крепкий и эти… «футоры с фусклецами», тоже крепкие. Ножки подправили и стоит, вон как устойчиво. Взгляните,– Михаил постучал по крышке и рояль отозвался опять радостным стоном.

Лист поднялся, скривившись, и не спеша спустился к ним. Подойдя к роялю, он ткнул его легонько рукой и удивился, когда инструмент не шелохнулся. Михаил услужливо расчехлил инструмент и предложил:

– Попробуйте, как звучит?– Лист откинул крышку и ткнул пальцем, не глядя, в клавиши. Звук раздался в пустой парадной громко и чисто.

– Ля,– определил Сергей.

– Ля-я-я-я,– запел Лист и прошелся по клавишам так энергично, что звуки буквально взорвали тишину и, выплеснувшись в переулок, чуть не сшибли с ног инспектора полиции, прохаживающегося с заложенными за спину руками, в ожидании своих подчиненных, отправленных в погоню за сбежавшим господином с саквояжем. Замерли все, оглушенные и ошеломленные. А Лист играл свою увертюру, которая рождалась под его пальцами прямо здесь и сейчас, вгоняя в дрожь слушателей. Даже грузчики замерли, округлив глаза, поняв, что за вещь ворочали они целый час по лестнице и почему так причитал этот человек во время переноса и после…

Глава 2

Импровизированный концерт закончился и, в ответ на раздавшиеся аплодисменты, Ференц Лист галантно раскланялся. По лицу его при этом текли слезы и он, вытирая их все тем же кружевным платком, повторял:

– Я назову эту вещицу «Восторг», господа! Какое счастье!! Это самый счастливый день в моей жизни!!!

Бережно прикрыв клавиши инструмента, он принялся лично зачехлять рояль, поглаживая его полированные поверхности и мурлыча что-то под нос. Лицо композитора светилось от счастья.

Грузчики, получившие веское доказательство, того, что труд их был не напрасен, без каких либо команд и понуканий, принялись готовить рояль к дальнейшему перемещению и на раз-два выволокли инструмент из парадного подъезда. Натан с оставшимся грузчиком, присоединился к ним, помогая поднять, чудом уцелевший инструмент на широченную телегу и четверка кляч, медленно поволокла ее по указанному Листом адресу. А спустившиеся с третьего этажа господа и дамы, окружив инспектора полиции, требовали от него немедленно принять меры к поимке преступника, по сравнению с которым /по их утверждению/ знаменитый Джек-Потрошитель был сопливым мальчонкой, писающим в штанишки.

– Это Враг Империи № 1-н, герр Инспектор. Что же вы стоите столбом? Поднимайте на ноги всю полицию Вены. Пусть перекроют все входы и выходы из столицы. Чтобы мышь не прошмыгнула незамеченной. Вдруг это он,– нервничал высокий господин с усами.

– Все, что от меня зависит, я делаю, господа,– заверил «пострадавших от преступника» Инспектор.– Поймаем вашего должника и посадим. От нас еще никто не убегал. Рано или поздно попадется. Не сегодня, так завтра, не завтра, так через месяц или год, но от нас не уйти, непременно настигнем.

– Что значит через год? Инспектор, мы будем вынуждены жаловаться на вас вашему начальству,– попробовал зайти с другого бока кто-то из потерпевших.

– Что-о-о-о?– инспектор скривился, у него ужасно болело вывихнутое от удара о дверь плечо, а еще колени, ободранные о ступеньки и ребра через одно, тоже напомнили о том, что они у него есть.

– Я гоняюсь за этим вашим мерзавцем Франкенбергом с самого утра. Не ем, не пью, в кровь сбиваю ноги, ломаю ребра, а вы на меня же и жаловаться собрались, господа? Ну, знаете! Бегайте сами за ним и караульте на входах и выходах. Мне он ничего не задолжал и Императору, кстати, тоже. Недоимок перед казной, судебные власти за наследником не обнаружили. Он чист аки агнец, господа. Честь имею,– инспектор козырнул небрежно, развернулся и поколдыбал прочь, придерживая шпагу.

Оставшись без поддержки Закона, господа потерпевшие, растерянно загомонили, разбиваясь на пары и тройки. Кто-то из них был заинтересован более, другие менее в поимке Франкенберга младшего и поэтому плотные их ряды стали таять, оставив у подъезда самых неистовых и несогласных ждать год.

– Он должен мне по векселям только десять тысяч. А по закладным? А по страховым, а по… О-о-о-о! Я требую арестовать имущество и взять под стражу вдову этого негодяя. Она уже все распродает. Господа, через день мы увидим одни голые стены, если она и их не продаст.

– Верно! Нужно воспрепятствовать выносу имущества,– поддержали его самые упертые, в количестве пяти человек. Громче всех «Верно» орала фрау в шляпке с перьями. Перья, натыканные в шляпу, очевидно, с каким-то, одному только шляпному мастеру понятным смыслом, были явно крашеными куриными. Но прокрашены с фантазией незаурядной и фрау в шляпке, очень была похожа на рассерженную клушку. Перья топорщились, придавая ей вид воинственный и непримиримый. Руками «клушка» размахивала так яростно, что уже задела некоторых «собратьев по несчастью» невзначай и они потирали зашибленные затылки и плечи. Страсти накалялись. Во все времена самыми активными членами общества, во всех государствах, были люди, внезапно потерявшие собственность. Это они развязывали гражданские войны и организовывали контрреволюции. Это они уходили в леса и пускали под откос эшелоны. Это они не признавали и не смирялись ни перед какой властью и силой, вспоминая утерянный скот, землю, деньги. Имущество – одним словом. Этих вразумить и смирить не возможно.

– Власть попустительствует!!!– орала «клушка», размахивая руками.– Сами позаботимся о соблюдении Закона. Не выпускать никого из этого дома с барахлом!!! Это наши деньги, господа!!! Я вдова, господа!! Бедная и беззащитная!! Встанем здесь стеной и не выпустим,– страстные призывы «беззащитной вдовы», со стоящими дыбом на голове перьями, не остались незамеченными соратниками временными, а напротив, получили поддержку большинством, тут же организовавшим пикет. Двери, сорванные с петель, общими усилиями были подняты и установлены на место, спешно нанятыми мастеровыми, которые за дополнительную плату еще и мощный засов на них установили – снаружи. Господа, подбадриваемые «вдовой-клушкой», не пожалели последних денег, которые у них остались, после того как их «обчистил» Франкенберг и наняли пару тройку добровольцев для несения караульной службы, предоставив им полномочия чрезвычайные.

– Всех впускать, никого не выпускать, а несогласных бить нещадно, пока не согласятся,– инструктировала вдова, маленький частный отряд, лично раздавая им приобретенные в соседней скобяной лавке черенки для лопат. Черенки были качественные, дубовые и вооруженные ими люди, становились в собственных глазах и глазах обывателей – властью. Пусть и временной, пусть на очень ограниченном пространстве, но очень убедительной. Обещанная плата и выплаченные тут же авансы, делали власть легитимной и давали ПРАВО «хватать и не пущать».

Сделав таким образом все, что в их силах, кредиторы, обиженные скоропостижной кончиной должника и бегством наследника, наконец удалились, превратив дом №6 в переулке Эшенбахгассе самым охраняемым в городе жилым домом, после Императорского дворца.