Мысли вслух во сне и наяву. Книга первая

Теперь он говорил со скрытым раздражением.

– Что было? – Таня растерянно повторила его вопрос и отвернулась от Юлии, которая прислушивалась к разговору. – Ничего не было, а если и было, то уже прошло.

– Не понял, – растеряно произнес Кирилл.

– Все потом, – пообещала ему Таня и отключилась.

Вечером, войдя в дом, Таня увидела Кирилла, сидящего на диване с книгой. Это было так не похоже на него. Как правило, если они никуда не отправлялись вечером, первой в доме появлялась Таня, готовила ужин, затем приходил Кирилл, они ужинали, разговаривали, а затем, убираясь в кухне, снова много разговаривали, и если было не очень поздно, она просматривала материал, подготовленный за день, и намечала, чем будет заниматься завтра. А тут вдруг такой сюрприз. Она подошла к Кириллу и положила ладонь на его лоб – лоб был холодный. Кирилл закрыл книгу, заложив пальцем страницу, и поднял на Таню отсутствующий взгляд. Что-то было не так, и Таня тут же почувствовала внутри страх. Чтобы скрыть его, она наклонилась и поцеловала Кирилла в губы и хотела уже отойти, как почувствовала, что его сильные руки крепко ее держат, а губы – жадно ее целуют….

За ужином Таня не выдержала и осторожно спросила:

– У вас что, не было сегодня испытания программы?

Кирилл посмотрел на нее с недоумением и перестал жевать.

– Испытание? Почему ты решила, что оно должно быть сегодня? Я разве тебе об этом говорил?

– Нет. Ты мне не говорил. Это мне сказала Юлия. Она тебе сегодня звонила?

– Юлька? Нет, не звонила. А должна была?

– Я не знаю. Так она мне сказала. – Таня решила особо не углубляться и замолчала. Ее больше занимал вопрос, зачем Юлия врала ей? По-видимому, надеялась, что она отправится на премьеру, не поставив в известность Кирилла, и тем самым у них могла возникнуть ссора?

– Ты ей все рассказываешь о нас? – Таня в упор посмотрела на Кирилла. Он с удивлением смотрел на нее и молчал. – Зачем?

Кирилл наклонил голову и заглянул в ее глаза.

– Что-то не так? Почему у тебя возник такой вопрос?

– Потому, что она знает, что мне снятся цветные сны, а об этом знали только мы с тобой. Я даже с сестрой это не обсуждаю.

Кирилл молчал. Молчала и Таня, а потом со слезами в голосе спросила.

– Ты рассказал ей о моем малыше? Зачем?

Кирилл не ответил, но это сделал за него густой румянец, заливший его лицо, и, не поднимая головы, он тихо сказал:

– Прости. Это получилось случайно, просто к слову. Разговор зашел о снах или что-то в этом роде. Я уже плохо помню…. – Он поднял голову и перевел на Таню взгляд, в котором читалась такая грусть и мольба, что ей вдруг стало больно дышать. – Ты прости меня, что все так получилось. Но о нем я ей не рассказывал.

– Спасибо, – тихо поблагодарила его Таня.

Он вдруг понял, как сильно обидел ее. Вместо того чтобы охранять ее и защищать, он самым элементарным образом подставил ее. Неужели Юлия воспользовалась этим? Ему трудно было поверить в это. «Она не могла так поступить, – уговаривал он себя. – По-видимому, это произошло случайно, а Таня придала этому слишком большое значение». Он решил не обострять этот случай и как можно быстрее о нем забыть, а самому впредь быть более внимательным в разговорах с Юлией. И тот ужин у Юлии не давал ему покоя. Таня обиделась, пусть и не сказала ему об этом, но он по ее глазам и застывшему лицу понял, что обиделась очень. Он не хотел себе признаться, что отношения Тани с Юлией стали его напрягать. Но мысль о том, что ему, возможно, придется выбирать между ними, приводила его в ужас.

Тане было плохо и хотелось плакать, а день так хорошо начитался. Как только она вступила в издательство, ей целый день пришлось прилежно играть роль самодостаточной и привлекательной, а, возможно, даже очень привлекательной, молодой женщины, но теперь ее силы иссякли, и ей не хватало воздуха дышать. Забиться бы в угол и закрыть глаза. А Кирилл? В чем виноват Кирилл?

– Таня, ты меня слышишь? – вдруг проявился голос Кирилла.

– Да-да. Конечно, слышу, – спохватилась она. – Но на самом деле она его не слышала.

– У тебя был отсутствующий вид. Это она тебе сказала?

Таня кивнула, но сама не знала чему.

– Ничего не понимаю, – на миг задумался Кирилл. – Димка сегодня весь из себя, прямо с иголочки, а вечером помчался к Юльке. Сказал, что они приглашены на премьеру во МХАТ.

Таня вспомнила разговор с Юлией и промолчала, решив, что Кирилла вмешивать в это не будет, а вот о Юлии она подумает потом. Что-то было в поступке Юлии странным, если не сказать по-иному. Весь вечер Кирилл был какой-то тихий, когда Таня подходила к нему, он виновато смотрел на нее или опускал глаза. После ужина, поцеловав ее в голову, он сказал, что немного поработает, отправился в спальню и, положив подушку под спину, открыл ноутбук. Таня прочитала текст написанный днем в издательстве, заглянула в комнату к Кириллу и, убедившись, что он работает, стала набрасывать статью о выставке современного искусства. Была уже ночь, когда она решилась пойти к Кириллу. Он лежал, заложив руки за голову, с закрытыми глазами. Ноутбук лежал у него на животе. Она решила, что он заснул, и уже развернулась, чтобы тихо уйти, когда услышала:

– Пожалуйста, иди ко мне, – он постучал рукой по кровати рядом с собой, глядя на нее с мольбой.

Таких его печальных глаз Таня еще не видела и вдруг ей на ум пришли слова: «И в горе и в радости». В радости она его видела и хорошо могла это представить, но в горе! Ей стало тревожно, и она вдруг про себя взмолилась: «Господи, пожалуйста, избавь нас от смуты в душах. Не нужно мне успехов, злата мне не нужно, не лишай меня счастья любить и быть любимой Кириллом до самой последней секунды моей Господи. Я тебя, Господи, боюсь. Мне страшно и никакой ты не добрый, возможно справедливый, но я не чувствую твою справедливость. Может быть, нам и не следует всего знать, но это печально и совсем не утешает, а только обрушивает нестерпимую боль». Она решила, что Кирилл не должен видеть, что на нее накатила хандра. Он был слишком проницателен и наблюдателен, и она знала, что он легко может проникнуть в ее мысли. Она обязательно справится с ней, а сейчас она должна думать только о нем.

Таня подошла к кровати и легла рядом с Кириллом. Он отложил ноутбук, повернулся к ней, и она почувствовала приятную тяжесть его тела.

Когда Таня проснулась утром, Кирилла уже не было в постели. Ей показалось это странным, как странным было и его настроение в последние дни. Его объятия стали нежными и осторожными, словно он боялся быть ей не приятным. Он словно отступил на шаг назад и наблюдает за ней со стороны, а она…, она чувствует его отчужденность и затаенную…. Долго не могла подобрать подходящее слово, и вот их нашлось сразу два: «обида», «настороженность». Да, именно обиду. Она чем-то обидела его, и он стал отдаляться от нее. Но чем? Она не могла сделать ему больно. Почему не могла? Что бы ты ни делал, даже если не хочешь никого обидеть, обязательно причинишь кому-то боль – вот что ужасно. Не зря в библии написано – «вольно или невольно». Именно невольно! Нет. Дело в нем самом. У него прошла влюбленность, ушла страсть. Так бывает и бывает чаще, чем нам этого хотелось бы. Ушел же Егор, и она его отпустила. Зачем отпустила? Не нужно было. Таня от этой мысли заплакала. Теперь он встретит ту, которую полюбит. Он мог бы полюбить и меня. Я была бы ему хорошей женой, я смогла бы сделать его счастливым. Она это чувствовала всем своим естеством. Она его очень любит. Или любила? Нет. Любит. А Кирилла? Так, где же Кирилл? Таня обошла квартиру, но Кирилла нигде не было. Она встала под прохладный душ, затем струю воды сделала холоднее и закрыла глаза. Нужно взять себя в руки и разобраться в происходящем. Кирилла она больше не интересует или начинает не интересовать. Все так элементарно: «ничего не вечно под луной». Она его теряет. Это тоже было очевидно. Обо всем этом она думала равнодушно. Все идет своим чередом – философски про себя заметила она, выходя из ванной и встряхивая мокрыми волосами. Она даст ему полную свободу выбора, и не будет бороться за него, но не потому, что он ей не нужен, а потому, что желает ему счастья. Чувствовала в себе удивительную отстраненность от всего, что так волновало ее раньше. Что это с ней? Что в тот момент в ней говорило: промысел свыше или усталость? Спроси ее об этом тогда, она бы не смогла ответить.

Открылась входная дверь и Таня услышала голос Кирилла.

– Ты почему так рано встала? – он был в спортивном костюме от него шел пар.

«Он всего лишь бегал», – пронеслось в голове Тани, и она с облегчением вздохнула.

– А ты почему? – вопросом на вопрос ответила она.

– Не спалось, – тихо ответил Кирилл, пряча глаза, а затем закрыл дверь ванной.

За завтраком он молчал, а когда Таня к нему обращалась, только кивал головой. Уходя на работу, Кирилл ткнул носом в ее щеку и отвернулся. Это было так не похоже на него. Таня напряглась, но ничего не сказала. Уже взявшись за ручку двери, Кирилл повернулся к ней, стоявшей за его спиной, и с обидой произнес:

– Ты ведь знаешь, что мне не снятся сны.

Он замолчал, глядя на нее. Таня поняла, что ему трудно подобрать нужные слова и стала терпеливо ждать продолжения.

– Почти никогда, а сегодня приснился и очень реальный, если только он был сном. Наверное, от тебя заразился. Как оказалось – это заразное. Черт! – Он мотнул головой и снова замолчал. Шутка его явно не удалась, ни ему, ни ей смешно не было.

– Ты же умный, – попыталась Таня успокоить его, – и должен понимать, что сны не грипп и ими заразиться нельзя. Это твое подсознание среагировало на какие-то важные события. Вот и все объяснение. Постарайся забыть его, если он тебе не приятен.

Таня говорила тихо и ласково. Она понимала, как подчас трудно отключиться от сна и поэтому не стала спрашивать, о чем тот был.

– Среагировало весьма жестко, – пробубнил Кирилл, опустив голову. – Похоже на месть.

Таня не выдержала.

– И?

– Мне снилось, что ты мне изменяешь…, это было так реально и очень больно…, больно видеть, как ты…, – Кирилл тяжело вздохнул, словно ему что-то мешало дышать, – ты была очень раскована с ним… там, во сне и…. – Кирилл снова вздохнул, набирая воздух в легкие. – Я не думал, что будет так больно.

Говорить ему было трудно, голос был хриплый и он постоянно сглатывал. Теперь он смотрел на нее с упреком. В глазах было удивление, растерянность и боль.

– Нет! Это всего лишь сон. Твое подсознание среагировало на наш с тобой разговор…. просто сон и ничего больше. Понимаешь? – ласково проговорила Таня. – Я была с тобой, рядом…. Нет никакого «его», есть только ты. Ты и Я и больше никого. Да? Ты сам это говорил. Возможно, ты что-то услышал или кто-то тебе что-то рассказывал, в чем-то убеждал или это был спор… во время ужина…, у Юлии. Да? Я ждала тебя, и ужинать без тебя не стала.

– Ты так и не поела в тот вечер?

– Выходит так. Мы ужинаем вместе.

– Значит это такая месть, – криво улыбнулся Кирилл.

– Я насылаю на тебя сексуальные сны? Лихо у меня получается. Влезаю в твое подсознание и показываю порно, в главной роли которого я сама.

– Даже если это и не так, но было очень больно, – упрямо твердил Кирилл.

– На это и рассчитано. Ты не ответил на мой вопрос. Да?

– Да! – с трудом улыбнулся Кирилл.

– Ты говорила, что сны бывают вещие. А вдруг это тот самый сон? Я этого не переживу. Пожалуйста, не делай так.

Таня встала на цыпочки, обняла его и прижалась губами к его шее. Он стоял без движения, опустив руки, как изваяние. Обида не отпускала его, и Таня слышала гулкие удары его сердца. Она уловила момент, когда его дыхание изменилось, и смогла точно определить, когда каждый его выдох сделался чаще предшествующего. Потом он обнял ее и крепко прижал к груди.

– Только попробуй. Я убью тебя. Запомни: ты моя и я никому тебя не отдам.

– Я знаю. Ты – эгоист и собственник. Это я уже давно поняла, но согласна. Не отдавай. Только, пожалуйста, не забудь свои слова. И еще. – Голос Тани изменился и стал обиженным. – Когда собираешься ужинать у Юлии, предупреждай меня, пожалуйста, чтобы я могла планировать свой собственный вечер.

– Согласен. Я больше без тебя не собираюсь ужинать у Юлии. Это произошло случайно

Прости. Но я тебя услышал. Планируй наши с тобой вечера. Они все наши.

– Спасибо, – Таня с трудом улыбнулась. – Можно пожить на Гоголевском.

«Она хочет уехать подальше от Юлии. Что это? Ревность? Нет. Таня слишком умна, чтобы ревновать к той. Здесь что-то другое, но что?»

– Что так вдруг?

– Тебе оттуда ездить удобнее.

– Я подумаю, – пообещал Кирилл, но знал, что на переезд не согласится. Но и ужинать не будет без нее.

Таня больше ничего не сказала. Обнявшись, они стояли молча несколько секунд.

– Мне пора.

– Люби меня, – снова напомнила ему Таня.

Кирилл молча кивнул и вышел за дверь.

По милости Кирилла, придя в издательство чуть свет, Таня села за компьютер и стала строчить статью о Дюрере. Ей просто необходимо было отключиться от утреннего происшествия со сном Кирилла. Она впервые увидела его таким потерянным и сейчас еще сама не могла отключиться от образа его лица. Тряхнув головой, она быстро стала печатать.

Красавец Альбрехт Дюрер давно волновал ее. Рядом на столе она положила альбом с работами Дюрера и открыла его на странице с автопортретом в одежде, отделанной мехом. Она всматривалась в его изображение и ей все в нем нравилось. Так было всегда. Написанный в 1500 году маслом автопортрет был у Дюрера не первым. Картина была настолько реальна, что хотелось снова и снова смотреть на нее. Густые длинные волосы, выразительный взгляд больших глаз на лице с безупречными чертами, пухлые губы, которые хочется целовать и почти благословляющий жест красивой изящной руки, перебирающей мех на богатой одежде. Если учитывать, что традиционно модели в то время изображались в ракурсе три четверти, а в анфас обычно рисовали святых или царственных особ, изобразив себя полностью лицом к зрителю, он не только выступил новатором, но и сознательно отожествил себя с Иисусом. Надпись на картине гласила «Я, Альбрехт Дюрер из Нюрнберга, создал себя вечными красками в возрасте 28 лет». «Создал себя вечными красками» – это явно тянуло на гордыню.

Таня снова стала любоваться его лицом.

«Альбрехт, родившийся в Нюрнберге в семье венгров, покинувших свою родину, не испытал в своей жизни ни голода, ни голода. – Быстро печатала Таня. – Отец был ювелиром и с детства учил сына своему ремеслу. Талант мальчика, как живописца проявился в раннем возрасте. После окончания латинской школы и получив первые знания от отца, юный Альбрехт стал учиться у гравера и живописца Михаэля Вольгемута.»

Напечатав первый абзац, она стала размышлять, как важно было в то время определиться с профессией, многому научиться, чтобы затем стать непревзойденным.

«После окончания учебы Дюрер отправляется в путешествие по Европе, во время которого получает от отца письмо, в котором тот его извещал о предстоящей женитьбе на дочери из благородного семейства – Агнесс Фрей. Так по настоянию отца Дюрер женился на Агнесс, представительнице старинного рода. Молодые люди не виделись до свадьбы».

«Удивительно, – думала Таня. – Они не виделись до свадьбы и прожили вместе всю жизнь. И ни одного слова о любви. А была ли она? Скорее нет. А все люди испытывают в своей жизни настоящую любовь? И что такое настоящая любовь?» Таня улыбнулась, вспомнив, как у Голсуорси Форсайты считали, «что любовь – это нечто вроде кори, настигающей человека в положенное время, с тем, чтобы он отделался от нее раз и навсегда». Они даже предлагали лечить ее целительной смесью из масла и меда. Отлично! Выпил чай с маслом и медом и никаких тебе бессонных ночей и снедаемой мозг ревности. Но тогда нет и сладкой тягучей тоски, учащенного сердцебиения…. А это уже не отлично.

Известно письмо Дюрера к другу, где он отпускает грубые шутки в адрес своей жены и называет ее «старой вороной». Любящий муж никогда не назовет жену вороной, даже если она не молода. Агнесс занималась сбытом гравюр мужа. Она регулярно посещала большие ярмарки и сама лично продавала оттиски гравюр на еженедельном рынке в Нюрнберге, стоя рядом с торговцами фруктами и овощами. Дюрер был известным и высокооплачиваем художников. Что же тогда заставляло его жену стоять на рынке и торговать оттисками, если можно было для этого нанять человека? Жадность? Пожалуй. Она могла бы помогать мужу, растирая краски, но предпочла торговать на рынке. Ни одного портрета жены маслом. Известны два рисунка. Первый бегло нарисован пером. Он был нарисован через год после свадьбы, который молодой красавец Дюрер провел один в Венеции и в Падуе. Рисунок удивлял и потрясал своим не лестным отношением к молодой жене. На рисунке изображена сидящая молодая женщина в домашнем платье и переднике, наспех причесана и лицо ее не кажется красивым. Сложив руки на груди и закрыв глаза, она кистью правой руки прикрывает рот. По-видимому, задремала. Нам не видна ее фигура, одежда простая, домашняя, волосы не убраны в прическу и это при том, что себя Дюрер всегда изображал в богатых одеждах. Под рисунком стоит подпись «1495 Моя Агнесса». Во всех документах, свидетельствующих о жизни художника, ни слова не говорится о добром отношении Дюрера к жене. Исключением стала только эта надпись. Второй рисунок нарисован в Нидерландах на 27 годовщину свадьбы. Не написать портрета своей любимой жены? И это при том, что он написал много своих автопортретов, а его моделями были красивые девушки. Считается, что Агнесса послужила моделью для святой Анны в картине «Мадонна с младенцем и святой Анной».

Таня долго рассматривала изображенное лицо Анны и так и не смогла найти привлекательных черт у этой женщины. «Почему Дюрер не нашел ничего привлекательного в лице своей жены? Эгоист? Или она была такой букой, что отказывалась позировать своему молодому мужу? А ведь, когда он женился, ему было только 24 года. Самое то время, чтобы в жилах кипела кровь, а страсть зашкаливала» – про себя подумала Таня. Она представила молодого высокого красавца, талантливого художника в роскошных одеждах и не смогла представить рядом с ним ни одной женщины. Что это? Почему? Ведь была же Агнесс и словно ее не была. И ни единого слова о других женщинах, к которым он был бы сердечно привязан. Почему? Никого не любил или настолько был скрытен художник, что ни один его современник не упомянул об этом? Перевернув страницу альбома, Таня стала рассматривать автопортрет с чертополохом, написанный Дюрером маслом, когда ему было 22 года. Это был первый самостоятельный автопортрет в европейской истории. Предполагают, что Альбрехт написал картину, чтобы подарить ее своей будущей жене. Он изобразил себя в щегольской одежде. На полотне надпись «Мои дела определяются свыше». Возможно, он хотел подчеркнуть, что следует воле отца. А почему чертополох? Ну да. В немецком переводе – это означает «Мужская верность». На следующей странице, снова автопортрет, на котором ему 26 лет. Он по-прежнему красив и горд. Это уже после женитьбы. Похоже, Дюрер не был поклонником семейной жизни и посвящал целиком себя творчеству. Да и у Агнесс интересы были другие, она не была поклонницей живописи. По-другому трудно объяснить отсутствие ее портретов, написанных мужем. О многом говорит его отъезд сразу после венчания в Италию. В итоге их союз не принес потомства. «А жаль, – подумала Таня с сожалением. – Возможно, мир не получил еще одного гения. Хотя….»

Таня снова углубилась в работу.

«В немецкой живописи Дюрер был первопроходцем в жанре автопортрета. В этом искусстве он явно превзошел современников. На первом автопортрете он изобразил себя тринадцатилетним, а затем последовали другие, как вехи, отмечающие его жизнь».

Желание изображать себя наталкивало Таню на мысль о его тщеславии. По-видимому, он таковым и был. Ему явно нравился свой облик. Нарцисс? Возможно. Психологи так бы и сказали. Но что бесспорно – он интеллектуал, мастер, мыслитель, что подтверждают его гравюры, живописец, постоянно стремящийся к совершенству. Это он пытался показать в своих изображениях и ему это удалось. Таня стала уже в который раз перелистывать страницы альбома. Долго рассматривала диптих «Адам и Ева». Они были так красивы, что проникаешься любовью к людям. Адам удерживал Еву в вечном раю. Одну единственную – его прекрасную Еву. И начитаешь понимать поступок Евы, даже если только вчера считала ее легкомысленной и ветреной. Одобряешь Адама, который не смог остаться равнодушным к прелестям Евы.

Снова перевернута страница, и Таня слышит легкое дыхание за своей спиной.

– Ой, какая она молоденькая, – восторженно восклицает Ольга.

– О, да! Очень красивая, – подтверждает Таня, внимательно посмотрев на Ольгу. – Это картина Дюрера «Мадонна с грушей».

Ольга, нахмурив лоб, стала вглядываться в картину.

– Ребенка вижу, а вот грушу не вижу, – растерянно сказала она.

– Грушу съел младенец, – усмехнулась Таня. – Видишь, в его правой ручке остаток груши.

Ольга засмеялась и села на стул рядом с Таней.

– Тань, а, правда, что Дюрер был красивый?

– Если судить по его автопортретам, так очень.

Таня открыла страницу с портретом Дюрера в одежде с меховой отделкой.

– Ух ты! Он действительно красивый. Какие губы! С таким целоваться хочется.

Таня усмехнулась.

– У меня тоже возникает такая мысль, когда я смотрю на его портреты. Но, увы и ах! Опоздали на 500 лет. Придется искать такие губы здесь и сейчас. Уверяю тебя, таких можно найти много.

– А как он сложен?

– Дюрер? Божественно. Подожди, я сейчас тебе покажу рисунок – откровенный автопортрет в обнаженном виде написанный Дюрером пером и красками.

Таня стала быстро перелистывать страницы альбома и открыла его на рисунке с обнаженным Дюрером.

– Смотри. Он стройный, красиво сложен… никакого жира.

– Ой! – произнесла Ольга и замолчала.

– Не понравился, – Таня улыбнулась.

– На голове у него шапочка?

– Да. Из одежды у него только шапочка, которая скрывает его роскошные кудри. В то время это был удивительный случай. Вплоть до нынешнего столетия никто из художников не решался на такую откровенность. И в наши дни этот рисунок трудно найти в многочисленных изданиях произведений Дюрера. Чтобы увидеть подлинный рисунок я с подругой, будучи студентками, отправились на каникулах в Германию. Маршрут составили таким образом, чтобы можно было посетить город Веймар. Сначала мы побывали в Баварии, а затем отправились в Тюрингию. Эти земли граничат друг с другом. Так мы попали в Веймарский дворец и увидели его. Тебе рисунок не понравился?

– Он старый здесь, – пробурчала Ольга.

– Нет. Он не старый. На рисунке ему 35 лет. Он выписал каждую мышцу на своем стройном теле. Ретушь делает их выпуклыми, как на рисунке по анатомии, а тебе кажется, что это дряхлость. Из рисунка мы можем сказать, что он был высок. Это видно по его длинным, стройным ногам. У него крепкие грудные мышцы, сильные руки, плоский живот. Да и другими частями тела Бог его не обидел.

– Да, большой… большой член, – задумчиво сказала Ольга, не отрываясь от рисунка, а затем замолчала. Таня вдруг поняла, что ее лицо заливает краска. Удивительно, что это случилось именно с ней. Кому-кому, но только не ей следует краснеть при виде обнаженных фигур на картинах художников. Возможно, это потому что Ольга тело Дюрера рассматривала, как фотографию голого мужчины.

– Он ведь немец? – спросила Ольга, подняв глаза от рисунка.

– По национальности он венгр, родился в венгерской семье, которая эмигрировала в Германию, а в итоге стал великим немецким художником.

Ольга заерзала на стуле. Что-то беспокоило ее, но она так и не спросила.

– А немцы и рады присвоить себе гения. Во всем так. Что плохо лежит, то обязательно себе тянут.

Таня засмеялась.

– Ты строга. Он родился в Германии, учился там и умер тоже там.

– Ты пишешь о нем статью для нашего журнала?

– Начала писать. Давно собиралась. Это моя личная идея, а не задание редакции. Еще много работы. Только набрасываю текст. Я ничего еще толком не написала про его знаменитые гравюры. В этом деле он был непревзойденным мастером. И в каждой его гравюре заложен мысленный код, который нужно понять.

– Гравюры – загадки? – засмеялась Ольга.

– Именно.

– Спасибо, – шепнула она, тихо поднялась и отошла к своему столу.

Таня не заметила, как в комнате стало шумно. Это был знак, что все уже собрались в полном составе. Сегодня, после командировки в Прагу, вышел на работу Илья. Это было его первое по-настоящему самостоятельное задание: статья о жизни и творчестве Кафки. Он вчера вечером звонил Тане, и они долго обсуждали эту тему. Илья хорошо чувствовал слово, слог у него был легкий, но порой не хватало умения сконцентрировать мысль на чем-то важном, а начитал разбрасываться и тем делал текс не в меру насыщенным и длинным. Нужно будет сокращать статью, иначе читатель устанет ее читать. Журнал не книга и это нужно всегда помнить. Это придет со временем, уверяла она его.