Самой не верится
Мама моя была акушеркой, но я долго думала, что она медсестра. Мечтала, что вырасту, мне тоже выдадут белый халат, шапочку, и я буду похожа на маму. Папа усмехался:
– Будет кому меня лечить в старости.
Однажды – нам тогда лет по десять было – когда мы упаковали чемоданы и понесли бабе Нюре ключи от домика, та рассмеялась:
– Ну вот, только Муська окотилась пять минут назад, акушерка нам уже не нужна.
Я запищала от восторга:
– Ой, покажите котиков!
Мы ждали прибавления кошачьего семейства весь отпуск и думали, что не дождёмся. Но баба Нюра строго сказала, что нечего таращиться на котят, они только родились.
Сидя на заднем сидении автомобиля, который папа заблаговременно заказал, плотно прижавшись к маме, так как рядом с Валерой стояла корзина с фруктами, я тихонечко спросила её:
– Какая акушерка не нужна бабе Нюре?
И вот тут я узнала, что мама по профессии не медсестра, а акушерка. Мне это слово отчего-то не понравилось, и я продолжала считать, что мама работает медсестрой. Бабушка моя, мамина мама, тоже работала в медицине. Правда, бухгалтером. Помню, как она подарила мне большие счёты, и мы с Валерой возили на них кота по двору.
Но это всё отступления. Вернусь в то лето, когда мы окончили школу, я поступила в медицинское училище, а Валера – в авиационный институт. Освоив первый курс, мы отправились с родителями на море. Баба Нюра, как обычно, приготовила нам «халупку», и мы с удовольствием в ней разместились. Нам казалось, что хозяйка сдаваемого нам жилья совсем не меняется. У неё даже сарафаны были похожи один на другой – штапельные, цветастые, разлетайкой. От этого думалось, что она из года в год ходит в одном и том же одеянии.
В первый же день Валера с улицы завалился в домик с выпученными глазами:
– Однако чего только на свете не бывает!
Мама, нарезая салат, оторвалась от дела:
– И что же такое бывает, что ты так вытаращил глаза? До сих пор только Аня у нас этим грешила.
Валера развёл руками, а потом правой рукой махнул куда-то в неопределённом направлении:
– Там Апаш.
Я вскочила с продавленного дивана:
– Апаш? Тут? Он тоже приехал?
Валера снова развёл руками:
– Они тут живут.
И мы побежали туда, где Валера встретил Апаша. Увидев высокого загорелого и уж очень красивого парня, я остолбенела от неожиданности. А потом бросилась ему на шею:
– Апаш! Ура! Мы тебя нашли!
Тот рассмеялся, показав свои ровные, красивые, ставшие ещё белее на фоне коричневой кожи, зубы:
– Разве от вас скроешься? Даже на Высоком мысе нашли меня.
Я удивилась:
– На каком ещё мысе?
Апаш пояснил, что «Ана-па» переводится как «Высокий мыс». И всё сразу стало понятно.
Мы потащили Апаша в наш сад, сели под акацией на облезлую скамейку и принялись расспрашивать его обо всём, что на ум пришло.
Оказалось, что отец у него не застрелился, а друг отца случайно убил его на охоте. Целился в лося, а попал в отца. Откуда взялась та история с наградным пистолетом, неизвестно. И Апаш даже был не в курсе, что ходили такие слухи. У его сестры жених был родом из Анапы, и они приняли решение на семейном совете, что нужно теперь держаться вместе. Из мужчин в семье остался только Апаш, который был ещё школьником, поэтому жених Светланы предложил ей руку и сердце, а также поддержку всем Чайковским. Да, у Апаша была такая вот красивая фамилия. Он рассказывал, что его сначала хотели назвать Петром, но дед поставил на этом жирную точку, обрубив: «Одного Петра достаточно для истории. Пусть свою историю пишет». Посему мальчика назвали Павлом, как раз в честь того самого деда.
Выяснилось, что Апаш не пошёл по стопам отца, а учится на инженера-химика. Приехал сейчас к маме и сестре на каникулы из Свердловска.
Я радостно закричала:
– Как здорово, что мы тебя встретили в первый день. Будем весь отпуск вместе!
Потом замелькали дни: Валера, как всегда, торчал на рыбалке со своими анапскими друзьями, которых у него за годы отпусков завелось великое множество. Мы же с Апашем ходили на пляж, к нему в гости, вечером гуляли по набережной. Сестра его с мужем купили дом, в котором обосновались, а Апаш жил в квартире мамы, в многоэтажке. Квартира хоть и была большая, богато обставленная, но в ней не ощущался курортный дух. Для меня отдых на море – это простор, сады, запахи и звуки. Конечно же, солнце и небо.
С погодой повезло, шторма не было ни разу, и я уже расслабилась. Я ведь говорила, что непогоду на морском побережье чувствую особенно остро.
Родители однажды купили экскурсию на виноградники, Валера поехал с ними, а я отказалась. К экскурсии прилагалась встреча рассвета, а я поспать люблю. Проснулась я в тот день от того, что кто-то постучал в окно. Спросонья не могла понять, в чём дело, но потом, когда деревянная створка распахнулась, и в неё просунулась рука, сжимающая букет южных цветов, я подскочила на койке:
– Апаш, какая красота!
Выпрыгнув из постели, я оказалась в объятиях Апаша, который уже успел залезть в окно. Это был первый поцелуй в мои восемнадцать лет. И был он таким сладким, что невозможно было оторваться. Цветы рассыпались по полу, как и мои волосы по плечам. Это было самое счастливое утро в моей жизни.
Нацеловавшись досыта, мы побежали на море. Вода была ещё немного прохладной, и Апаш крепко обнял меня на берегу, а потом набросил мне на плечи свою полосатую рубаху. Застегнувшись на все пуговицы, под этой рубахой, которая была мне велика, наверное, на десять размеров, я сняла верх от купальника и повесила его на «грибок». К мокрому телу ткань прилипла и обрисовала мою грудь. Я ощутила, как рука Апаша гладит её. У меня закружилась от счастья голова. Мы целовались и целовались. Потом побежали под перевёрнутую лодку, потому что внезапно начался дождик. Под лодкой было неудобно. Но зато можно было прижаться друг к другу теснее. Пляж мгновенно опустел. Я вспомнила про верх от купальника и выскочила под дождь. Тут же нахлынули воспоминания, как меня, шестилетку, привели на берег моря впервые. Та самая непогода сделала своё дело. Улетучилась моя эйфория, и я вернулась под лодку с мокрым лифом в руке, грустная.
Апаш растерялся:
– Ань, ты чего? Замёрзла, что ли?
Я разрыдалась и уткнулась ему в плечо.
…Как-то Виктор, мой муж, решил покуражиться и заказал, будучи в отпуске, нам по коктейлю «Секс на пляже». Так вот, скажу я вам, ничегошеньки тот специалист, придумавший это самое название, не понимал в том самом действии, которым назвал свой напиток…
Да, это случилось. Был дождь, песок, любовь, страсть. Потом купание в море, по волнам которого всё ещё стучали небесные капли. Постепенно на пляж стали возвращаться курортники, и мы пошли домой. С того дня мы почти не разлучались с Апашем. Но время пролетело достаточно быстро, пришла пора расставания. Апаш попросил мой адрес, пообещав, что будет писать.
Он и вправду сначала писал часто. Коротко. Но пылко.
У меня осталась только пара фотографий с ним. В то время стояли фотоавтоматы в курортных городах, где можно было сделать четыре фотографии подряд. Мы как-то залезли в эту будочку и, дурачась, высовывая языки и кося глаза, сфотографировались за чисто символическую сумму. Апаш разорвал ленту фоток на две половины и отдал мне одну. Оказалось, что отдал он мне частичку себя не только на снимке.
Когда я поняла, что внутри меня живёт маленький человечек, я ужасно испугалась. Написала Апашу, а он не ответил. Писала я ему уже в Свердловск, где он учился. Я написала снова. Но он опять не ответил. Благо мне было уже почти девятнадцать, и я смогла самостоятельно решить этот вопрос. Да, я сделала ту самую операцию, название которой произносить не хочу. Не уважаю себя за этот поступок, раскаиваюсь в нём всю жизнь. А Апаш больше не разу не написал. Зато у меня потом было много сложностей в жизни по причине той операции. Долго с Виктором не могли иметь ребёнка. То, что родилась Ленка, было чудом.
Виктора я впервые повстречала в библиотеке. Он помог мне поднять рассыпавшиеся брошюры, разговорились. Потом проводил до дома. Прямо на дне рождения, когда отмечали моё двадцатилетие, сделал мне предложение. Так сложилась наша с ним «ячейка общества». Любил он меня очень. И я его. Апаша порой вспоминала как что-то далёкое и нереальное. Но, повторюсь, Земля круглая. Была ещё одна встреча. Последняя. И как раз она расставила все точки над той самой буквой.
Ночная бабочка
Из динамиков неслась песня: «Ночная бабочка, ну кто же виноват? Путана, путана, путана. Огни отелей так заманчиво горят». Набережная гудела, танцевала, поедала вкусный ужин и запивала южную страсть терпкими винами. Мы с Виктором в кои-то веки выбрались в Анапу, в которой я не была ой как давно, с тех самых восемнадцати моих лет.
Родители довольно долго продолжали летом ездить к бабе Нюре, а после того, как её не стало, прекратили анапские вояжи, поскольку «стали возрастными», как говорил папа. Перестройка, новшества в стране родителей сильно смущали, они ударились в разговоры на тему «Вот раньше жили не так…». Вдвоём им было комфортно, тем более мама стала плохо слышать, и папа подолгу ей что-то рассказывал, а она только кивала. При этом видимо, думала о своём.
Мы предложили им в тот раз взять их с собой, тем более у Виктора появился дополнительный заработок. Это было начало девяностых, а там уж кому как повезло. Нам немножечко «повезло», поэтому деньги на пляжный отдых нашлись. И даже путёвка в санаторий была, а не частный сектор.
Мне уже было тридцать, даже с небольшим «хвостиком». Очень хотелось ребёнка, но природа не давала «добро». Вроде, тогда, в восемнадцать, всё прошло успешно, никаких прогнозов плохих не было. Но шлагбаум боженька закрыл. Не простил, видимо. Я и сама часто себя корила, думала, что, наверное, маме нужно было рассказать. Она же акушерка, поняла бы, помогла. Но прошлого было не вернуть.
Виктор, конечно, тоже хотел малыша, но подбадривал меня, как умел. Бывало, приобнимет:
– Лапуль, вот мы сейчас наотдыхаемся, деньжат скопим, заматереем. Потом уж и дети пойдут. А у нас для них всё готово.
Я только печально улыбалась. Время шло, ничего не получалось. Фигура оставалась стройной, покупались красивые платья, сумки, сапожки, пальто. Я ходила «куколкой», как говорила мама. Никаких перемен на горизонте не намечалось. И вот эта путёвка в санаторий. И тот самый выход вечером на набережную.
В одном из ресторанчиков нашелся свободный столик, мы присели за него.
Волосы у меня были длинными, и я стянула их в тугой хвост. В школе носила короткие стрижки, но потом, до рождения Лены, были волосы ниже плеч. По природе была блондинкой, таковой и оставалась до появления внука. Затем чёрт дёрнул стать брюнеткой. Внук Владик, когда подрос, называл мои волосы «шоколадными». Только недолго я ходила «шоколадной». Оказалось уж очень муторным постоянно красить быстро отрастающие корни. Любочке, своей подруге, я категорично заявила:
– Блондинкой родилась, блондинкой и помру, – и мы с ней отправились в парикмахерскую, где работала «крутая Лиля». Так назвала мастера Любочка. Лиля и вправду оказалась крутой. В смысле крутобёдрой. Волосы у неё были накручены на бигуди, а фартук был перекручен и небрежно завязан сбоку. Оказалось, что так оно и было задумано – скрывались следы от краски, которой фартук был испачкан.
Крутая Лиля вернула мне мою короткую стрижку, мой светлый оттенок и похвалила меня:
– Вот точно сзади пионерка. Разве не так?
Любочка фыркнула:
– А я нет, что ли? Мы ж одноклассницы.
У Любочки более упругая кожа, морщин у неё всегда было гораздо меньше. Я со своим высоким ростом, стройным телосложением и вправду в темноте смотрелась неплохо. Но моё лицо, особенно щёки, рано стали «пергаментными», и с этим ничего нельзя было поделать. Сама я к себе привыкла, но лет с пятидесяти меня чаще называли «бабушкой», чем «женщиной», несмотря на более-менее молодёжную одежду и яркие украшения.
Это я сделала отступление, так сказать, в будущее. Тяну время. Не хочется снова в тот день. Жуть, как не хочется. Но коль уж начала вспоминать, то продолжу.
К нашему столику подошла молоденькая официантка:
– Что будете заказывать?
Витя даже в меню смотреть не стал:
– Осетринки нам принесите и белое вино. Местное. Только холодное.
Заказ девушка принесла быстро и, извиняясь, спросила:
– Не разрешите ли двум дамам к вам присоединиться?
Виктор недовольно сморщился, а я кивнула. Что мне, жалко, что ли?
Женщины оказались немолодыми, очень весёлыми. Они с удовольствием делились с нами эпизодами своего отпуска, советовали, какие экскурсии посетить. Виктор был в Анапе впервые, задавал много вопросов. Внезапно одна из дам тронула меня за локоть и указала на полную женщину в блестящем платье, остановившуюся возле крайнего столика. Вокруг головы женщины был повязан серебристый шарф, из ушей свисали – по-другому и не скажешь – массивные серьги с бирюзой, запястье украшал широкий золотой браслет.
– Это хозяйка ресторана этого. Такая фифа. Каждый день новые украшения, наряды. Злая, готова всех поубивать. Девчонки-официантки боятся её как огня.
Но зато здесь порядок. Она обязательно в течение дня разок, а то и два придёт, всё проверит. А так у неё тут брат заправляет. Такой бабник, жуть. Настоящий Казанова. Говорят, что женился уже три раза. Хотя ему лет тридцать или чуть больше.
Хозяйка ресторана, словно почувствовав, что говорят про неё, посмотрела в нашу сторону. Что-то царапнуло меня изнутри. Знакомый взгляд. Или показалось? Я продолжила беседу с соседками по столу и не заметила, как хозяйка исчезла из поля зрения.
Тут я впервые на себе ощутила, что означает выражение «сердце ушло в пятки». Передо мной стоял Апаш. Мгновенно в мозгу сложился пазл, и я поняла, что полная женщина – хозяйка заведения – это его сестра. Апаш меня не видел, так как я расположилась таким образом, что верхнюю часть лица закрывала тень навеса. На танцполе светили яркие прожекторы, поэтому хотелось немного «убрать яркость», и мне представилась такая возможность благодаря удачно выбранному столику.
Апаш был в льняном мятом пиджаке, на шее сверкала золотая цепь в палец толщиной. Он кому-то улыбнулся, и я с ужасом увидела на его передних зубах золотые коронки.
Его бритый наголо череп, блестящие фиксы ввергли меня в шок. Тут до моих ушей донеслось, как он говорит посетителю в розовой рубахе с пальмами:
– Дим, я тебе клянусь, это чистый Армани, – он при этом отвернул полу своего мятого пиджака, чтобы оголить лейбл.
Затем, отметив боковым зрением стайку молоденьких девчонок в джинсовых юбках, устремился в их сторону:
– Девочки, не проходите мимо! Сегодня танцуют все.
Самая толстая фыркнула:
– А коктейль бесплатно будет?
Апаш хлопнул её ладонью по широкому заду и рассмеялся:
– Тебе вредно.
Как ни странно, девчонки остались. И Апаш начал «окучивать» самую симпатичную из них.
Мне стало очень неприятно, я спросила у Виктора:
– Может, пойдём?
Огорчённо вздохнув, муж развёл руками и извинился перед соседками по столику:
– Милые дамы, наша чета вынуждена откланяться. Хорошо вам долететь домой.
Расплатившись, мы пошли к выходу. Путь пролегал мимо столика, за которым Апаш декламировал наивным студенткам какие-то графоманские стишки. Он смеялся:
– Не помню весь текст. Я ведь, девчонки, ночная бабочка. Ну, кто же виноват? А огни отелей так заманчиво горят. Я, девчонки, управляющий тут. Порхаю ночным мотыльком. Место здесь козырное. Видели белый дом с красной крышей по дороге сюда? Это мой. Там я живу, сестра с семьёй и мама наша. Я, девчонки, рождён быть ночной бабочкой. Но любой бабочке нужна подружка.
Под звон бокалов, которыми компания начала чокаться, мы покинули ресторан.
Через пару дней я пришла туда днём. Виктор обгорел на солнце, остался в номере, а я отправилась к «ночной бабочке». И хорошо, что сходила. Как я уже говорила, все точки над «i» были расставлены тогда.
Днём в ресторанчике народ был, но столиков свободных имелось немало. Я присела за стол, который стоял как раз напротив входа. Заказала мороженое. Сидела, наблюдала из-под солнечных очков с тёмными стёклами, как Апаш суетливо поправляет рамочку, висевшую на стене, с выставленным на обозрение меню. Как он похохатывает в ответ на реплики, доносящиеся с кухни. Я, объект уже не слишком молодой, его, по всей видимости, не интересовала, и он не смотрел в мою сторону. Время шло, нужно было решаться. Тогда я сняла очки и посмотрела прямо на него. Он как раз направлялся к столику, за который села компания из трёх молоденьких подружек. Видимо, студенток. Апаш, словно запнувшись, остановился резко, потом продолжил путь. Но тут же развернулся и направился в мою сторону:
– Аня, ты что ли?
Я улыбнулась и кивнула.
Апаш крикнул в сторону официантов:
– Коньячку принеси.
Он плюхнулся на стул рядом, и я почувствовала ядрёный запах перегара. Заметив, что я поморщилась, он развёл руками:
– Пью, как последняя сволочь. Работа тяжёлая. Ты, Ань, не обращай внимания.
Подошёл юноша с графинчиком, в котором плескалась тёмная жидкость:
– Павел Ильич, триста?
Апаш, не глядя на него, махнул рукой. Жест означал «ставь и вали отсюда».
Вдогонку юноше Апаш дополнил свой заказ:
– Лимон и минералку ещё.
Он посмотрел на меня взглядом, полным желания поскорее налить коньяк себе в рюмку, и, словно извиняясь, пожал плечами:
– В-о-о-от, теперь я Пал Ильич Чайковский, а никакой не Апаш.
Я не выдержала:
– Ты сказал, что пьёшь. Что-то случилось?
Апаш, разливая коньяк, даже не посмотрел в мою сторону:
– Ничего не случилось. Грустно.
Я решила не тянуть кота за хвост:
– Апаш, я здесь с мужем…
Он, зажмурившись от блаженства, которое доставил ему коньяк, вылитый в нутро, заметил:
– Ах, с мужем. А я уж хотел за тобой приударить, – и развязно заржал.
Я смотрела на него во все глаза и не узнавала.
Тут врубили музыку. «Ночная бабочка. Ну, кто же виноват?»
– Классная песня, да? – спросил меня Апаш.
Я попросила:
– Пусть сделают потише.
Апаш крикнул:
– Ша! Стоп музон.
Он посмотрел на меня и с интонацией заправского алкоголика представился:
– А я, между прочим, ночная бабочка. Все ночами отдыхают, а я вкалываю. Кручусь как белка в колесе. А к утру нажираю-ю-ю-юсь. Сплю мало, с утра – опять на работу. Так вот и живу.
Он закурил, не спрашивая разрешения у меня, закинул ногу на ногу и улыбнулся.
Я поняла, что коньяк, наконец, согрел ночную прожорливую бабочку.
«Не встречайтесь с первою любовью»
Заметив, что мороженое в моей креманке совсем растаяло, Апаш барским жестом подозвал всё того же официанта и ткнул в меня пальцем:
– Даме вот этой – мороженого. Самого вкусного. Усёк?
Я засопротивлялась:
– Не хочу больше, спасибо.
Но паренёк уже ушёл, а Апаш снова разливал коньяк и меня не слушал. Когда он опять выпил, мне принесли мороженое, украшенное черешенкой и орешками, и я вновь завела разговор:
– Апаш, так вот, я тут с мужем, позавчера тебя увидела, и сегодня забежала на минутку узнать, как у тебя дела. Я же тебя с того самого лета и не видела больше. Ты тогда учился…
Апаш перебил меня:
– Учился, да не доучился. Бросил я это дело, Ань. Кому оно надо? Вон я, безо всякого образования имею и где жить, и что поесть, и выпить, причём вкусненько.
Понимая, что он пьянеет всё больше, я не стала ждать очередной его тирады и напрямую спросила:
– Почему ты не писал мне? Вернее, почему не ответил на моё письмо?
– Кто, я? – непонимающе уставился на меня Апаш.
– Да, ты. Я уже готова была трясти его за плечи от злобы и ненависти. – Я ждала ответа, а ты даже не отреагировал.
– Малыш, какое письмо? Я же писал тебе, я помню.
Я сложила руки в замок:
– Я была беременна и написала тебе об этом.
Он, казалось, облегченно вздохнул:
– Ах, это. Так я это… не помню, малыш. Но были какие-то обстоятельства.
Он снова выпил коньяку и хлопнул себя по лбу:
– Так, вспомнил. Ну, там такое дело, в общем, выяснилось, что батя мой и вправду сам того, а не на охоте.
Он много и беспорядочно жестикулировал, как все алкоголики. Теперь Апаш ещё сильнее размахался руками:
– Я тогда, короче, узнал…
Он прервался, так как в поле его зрения попал официант:
– Неси коньяк! – приказал Апаш.
Я поёжилась: столько выпивать до обеда, а потом работать до глубокой ночи, это, конечно, в таком возрасте, возможно, и получается. Но явно долго продолжаться не сможет.
Апаш забубнил:
– В общем, я как узнал, что он – сам себя, то я был в полной нирване. Мир рухнул, малыш. Потом узнал, что там ещё были всякие проблемы у него. Я в жизни так, малыш, разочаровался, ты не представляешь. Кинул я взор на институт, махнул рукой и свалил. Мне твоё письмо пацан потом привёз, да только я уже с горя замутил с одной бабой. Ой, пардон, девушкой. И она мне начала руки выкручивать, типа «хочу ребёнка, хочу ребёнка», и тут твоё письмо. Я, в общем, в жизни разочаровался.
Я за это «в общем», за пьянство, за неприглядный облик окончательно разозлилась на него:
– А не слишком ли много событий для такого небольшого периода?
Апаш, дождавшись очередную порцию коньяка, на этот раз закусил дольками лимона, отправив в рот сразу несколько, прямо пальцами собрав их с блюдца:
– Да, событий много было.
Я удивлённо уточнила:
– Но ведь ты потом даже никогда не попытался узнать, как моя жизнь и что с ребёнком.
Апаш погрозил пальцем:
– А вот это не надо. Я был в Москве осенью, видел тебя, не было у тебя никакого живота.
Я даже закашлялась от услышанного:
– Как? Почему я не знаю, что ты был в Москве?
Апаш пожал плечами:
– Потому что я просто подъехал с товарищем к твоему дому, сидел в машине и ждал. Потом ты вышла, вся такая на шпильке, в джинсах. Я сразу просёк, что ты пошутила.
– Дурак ты, Апаш, – сказала я.
Поднялась и пошла к выходу. Не заплатив. Пусть сам расплачивается. Не могла оставаться тут даже минуту. По пути мне пришлось обойти его сестру, которая спешила к Апашу:
– Павлик, ты снова нажрался, сволочь! – кричала она. – Я тебя убью. Вали отсюда к такой-то матери!
– Светик, прости, я задумался и не заметил, – канючил железнозубый Апаш и почему-то ржал при этом, периодически икая.
Она буквально схватила его за шиворот и стала толкать к машине. С головы её свалился фиолетовый шарф, и белокурые волосы рассыпались по плечам. Она хоть и была полной, но всё же оставалась роскошной женщиной. Вот и волосы казались шёлком, струящимся под солнцем. Сестра Апаша своими холёными руками пригладила своё золотистое богатство, снова намотала шарф вокруг головы, что-то сказала водителю, наклонившись к окошечку иномарки, и вернулась в ресторан.
Мне тоже пришлось возвратиться, увидев, что Апаш не успел заплатить за моё мороженое. Подойдя к официанту, я рассмотрела удивление в его раскосых глазах и уточнила:
– Что-то не так?
– Вы разве не гостья Павла Ильича? – спросил он.
– Нет, – ответила я, чуть помедлив. – Мы не знакомы с ним.
Парень сделал непроницаемое лицо, кивнул и рассчитал меня строго по чеку.
Сестра Апаша в это время шарила за стойкой. Вернее, не то что шарила, а устроила настоящий шмон. Она открывала все дверцы, вываливала какие-то коробочки, бутылочки, вопила, что везде грязь и бардак. То, что в ресторане в это время кроме меня завтракали ещё несколько посетителей, её нисколько не смущало.
Девчонка-официантка, проходя мимо меня, подняла глаза к небу и прошептала мне, словно извиняясь: «Светлана Ильинична сегодня не в духе». В этот момент эта «барыня» схватила за воротник рубашки паренька из числа обслуживающего персонала и так сильно потянула его, что воротник с треском надорвался. Парень отпрянул, а хозяйка, метнув в стену что-то стеклянное, заорала:
– Откуда битая посуда? Что про нас клиенты подумают? Кто не доглядел, что бокал отколот?
«Да уж», – подумала я, – «не просто барыня, а кровавая. Такая и шкуру живьём сдерёт, дай ей волю».
Наконец я покинула это заведение, оставив семейство Чайковских в прошлом навсегда.
Купив каких-то фруктов у женщины на углу и две сосиски в тесте, я поспешила в санаторий. Витя очень любил сосиски в тесте. Немного отвлекусь и расскажу, как он ждал каждый день эти сосиски. Ежедневно на пляже появлялись три женщины средних лет – две брюнетки и блондинка, которые продавали выпечку. Они кричали: «Сосиска в тесте! Горячая пицца!» Периодически рядом с продавщицами появлялся мужчина с сильным акцентом. Он носил фруктовые колбаски на верёвочке и кричал: «Чурчхэлла! Кто купит чурчхэлла, у того сэгодня будэт очэн хароший лубовный дело». И ржал после этого, как конь. Все, кто слышал его впервые, тоже смеялись и зачастую покупали эти колбаски из орехов и виноградного сока.