Самой не верится

Ложь

По причине того, что в дневниках Зинаиды начисто отсутствовало описание того, каким образом ей удалось выдать труп одного младенца за двойню, утаив жизнеспособность второго ребенка, Егору Андреевичу пришлось применить право на авторский вымысел. Не хотелось думать, что женщина подкупила должностное лицо, поэтому Егор Андреевич решил в книге дать версию халатности. Поразмышляв, он внезапно изменил название главы про Зинаиду. Зачеркнул слово «страх», написал «ложь». Пояснил, что страх – это жизнь Зины, а нашей семьи касается именно ложь. Книга ведь про меня, про мою семью. Я согласилась. Хотя, согласия моего никто и не спрашивал. Просто проинформировал меня автор, вот и всё.

Зина, как ей думалось, родилась только для того, чтобы её обзывали, обижали и смеялись над ней. Почти никогда не слышала она своего красивого русского имени, покорно отзываясь на «Зинку». Когда ей исполнилось тринадцать, она начала вести дневник. Сначала писала немного, шифруясь на тот случай, если кто найдёт. Потом присмотрела в сарае удобное местечко под самой крышей и стала хранить дневники там. Мать, покалечившая ногу, так высоко забраться не могла, а отец утонул на рыбалке, когда Зинке было лет пять. Наверное, только отец её и любил. Нет, не любил, жалел. Ругался на мать, когда та бранила дочь. Он сажал на колено Зинку и говорил:

– Ничё, не дрейфь, Зинок, вырастешь, в Москву поедешь, там всякие делают операции и тебя вылечат.

Зина стала записывать в дневники и воспоминания, а не только текущие события. В воспоминаниях был папка, его мощное колено, его толстые губы, которые хоть и редко, но целовали её в макушку. Ещё в воспоминаниях была бабушка Варя, живущая неподалёку. Бабушка сильно жалела Зинку. Наверное, даже больше, чем отец. Зинка родилась очень красивая, а бабушка Варя, работавшая фельдшером и принимавшая роды, даже перекрестилась, вспомнив поговорку: не родись красивой.

На своём веку Варвара Ивановна повидала немало новорождённых, и большинство из них были краснолицыми орущими головастиками. Обычными, в общем. И вот однажды по весне довелось принять ей ангелочка. Будь её воля, она бы назвала девочку Ангелиной, но была мать той новорождённой крикливой, озлобленной, ехидной. Не водилась с ней фельдшер Варвара. Женщина, разродившись, уснула, а Варвара, завязывая бирочки на запястье и на лодыжке ребёнка, удивлялась красоте. Перед ней лежала фарфоровая куколка: всё-то в ней было гармонично и слаженно. И даже белокурый локон, спадавший с макушки, словно был уложен специально. Будто сейчас откроется дверь, войдёт художник, чтобы писать картину с этого чуда.

Никто, конечно же, Зину не рисовал, не фотографировал, никто ей не любовался. Вскоре стало отчётливо заметно, что глаза у неё косые. Так и стала она зваться – Зинка косая.

Бабушка Варя порой рассказывала Зинке про то, какая та родилась красивая. Честно говоря, может, она и оставалась красивой, но всё портили глаза. Косоглазие настолько уродовало её, что на остальное и смотреть не хотелось.

Бабушка Варя жила не очень долго, и именно её смерть подтолкнула Зинку к ведению дневника. Первый так и начинался: «Сегодня умерла бабушка Варя. У меня теперь никого нет, с кем посекретничать. Как мне жить?»

Зинка решила, что станет, как баба Варя, фельдшером, будет в пункте сидеть, людей принимать, от болезней лечить. Но до того момента, пока она вернулась домой с документом об окончании медицинского училища, утекло много воды.

Зина привыкла в детстве играть одна, потому что обязательно находился тот, кто кричал ей: «Пошла отсюда, косая дурочка!» И она покорно уходила. Присаживалась в сторонке, лепила куличики или просто напевала песенку про синенький скромный платочек. Эту песню часто пела бабушка Варя, и Зина запомнила слова.

В школе Зина училась прилежно, но в активистах не была. Первыми в классе были красивые мальчики и девочки. А Зинка была косая, поэтому ей было не положено, так считала сама Зинка. В первый класс она пошла одна, так как мама как раз лежала с покалеченной ногой, а бабушка Варя работала. Но бабушка Варя нарвала ей красивый пышный букет, и Зина могла им закрывать лицо, пока шла линейка. Почти всех будущих одноклассников она знала, потому что жили они рядом, ходили в один детсад, но Зине всё равно хотелось начать новую жизнь. Она верила, что в школе её не будут так сильно обзывать и прогонять, как в садике. Но чуда не случилось. Всё повторилось.

После уроков Зина каждый раз шла в фельдшерский пункт, учила уроки с бабушкой Варей, а потом плелась домой, где её ждали тычки и затрещины.

У бабушки Вари был муж, взрослый сын и двое внуков, поэтому встречалась с ней девочка только в фельдшерском пункте. Зине очень нравился запах лекарств, белые шкафчики, колпак и халат. Бабушка Варя даже показывала ей, как правильно делать уколы. Только она говорила не «делать», а «ставить». И Зина стала так же говорить.

В фельдшерском пункте после бабушки Вари стала работать женщина, с которой Зина, как ни пыталась, подружиться не смогла. Женщина её попросту игнорировала. В конце концов, заявила:

– Не ходи сюда, коли здоровая. Сюда больные ходят.

Увидев обиженное лицо девочки, добавила:

– Ты с Варварой Ивановной дружила, а со мной не будет дружбы. Вырастешь, выучишься, вот приходи и работай тут, мне через пять лет на пенсию идти.

Зина окончила девять классов, выучилась на фельдшера, вернулась к матери. И тут приехал работать к ним новый агроном. Одноглазый. Не совсем одноглазый, глаза было два, но на левом бельмо.

Агроному сразу народная молва донесла, что есть тут косая одна, под стать ему. Агроном, естественно, захотел себе в жены красавицу или хотя бы девушку без уродства, но таковые разбегались при виде него. Мужское начало брало своё, и он пришёл к Зинаидиной матери свататься. Та и Зинку не спросила, сразу налила борща новоявленному жениху, стакан самогону, сама присела, с ним выпила. Так что когда Зинка пришла с работы, вопрос уже был решён. Зинка засмущалась. А мать выключила свет и сказала:

– Ничего, в темноте не видно.

Агроном, которого звали Брониславом, оказался ласковым, как телок. Это несоответствие внешности и характера поначалу поражало Зинку. Бывало, выпучит он свой белый глаз, она голову в плечи втянет, а он ей:

– Медовая моя, пчёлка моя, иди сюда.

Выпивал редко, но если напьётся, то не засыпал, пока не умается. Чтобы умаяться, ему нужно было погонять Зинку. Да не просто погонять, а побить и пообзывать. И откуда что бралось? «Медовая» в одночасье превращалась в «косую тварь» и была вынуждена ночевать на поленнице дров. Поначалу пробовала отсидеться в фельдшерском пункте, но Бронислав повыбивал окна и выломал дверь. Зина после того случая не стала укрываться на работе.

Когда его не стало, она даже вздохнула. Он тогда не вернулся с рыбалки. Точно как отец однажды. Омутов было много на реке, все знали, но рыбачили, надеясь на авось. Немало мужиков сгинуло в водах. Кого-то так и не нашли. Поначалу Зина вздрагивала от шагов – вдруг вернулся? Но когда через неделю тело выловили, поняла окончательно, что с этого дня можно жить спокойно.

Не получилось у них с ребёночком, а теперь уж Зина и вовсе ни на что не надеялась. Приезжал иногда молдаванин один, у него «магазин на колёсах» был, на постой его Зина пускала. Но никак не хотел он с ней никаких отношений. Она даже попросила его, мол, ради ребёночка, давай переспим. И денег пообещала дать. Но тот отказался.

А денег у Зины скопилось немало. Куда ей деньги- то? Весной – осенью в одном и том же плащике, в синем платочке, который напоминал бабушку Варю, да в сапогах резиновых. Зимой в драповом пальто с цигейковым воротником и в штапельных платьях летом. Вот и все наряды.

Сама-то Зина видела в зеркале, что фигура у неё красивая, как у старшеклассницы, грудь высокая, ноги длинные, щиколотки тонкие. Но кто-то это замечает разве? Бабы в бане только и смотрели, да им всё равно, ведь конкурентка из Зинки косой никакая.

Когда Зине сорок пять исполнилось, она собралась впервые на море поехать. Никогда моря не видевшая, решилась. Чемодан купила, и даже купальник. Ждала конца мая. Тут случилось то, что перевернуло жизнь Зинаиды с ног на голову.

Прибежал к ней как-то аккурат в день рождения Ленина шофёр Арсений. Зина открыла ему дверь, а на том лица нет. Объяснил, что к чему, махая руками. Схватила Зина чемоданчик и сумку-рюкзак, да и поспешила вслед за Арсением.

Зина не сильно волновалась, хотя подняли её с постели, к тому же пришлось хлюпать по квакающей жиже. Она привычна была к такой работе. Оренбургский платок, оставшийся от матери – уже рыхлый, кое-где с проплешинами – согревал её плечи. Этот платок, который всегда лежал на «тревожном чемоданчике», она накинула поверх плаща. Когда вдалеке показалась машина, Арсений припустил почти бегом, Зина за ним еле поспевала. Ходу от её дома было минут десять в хорошую погоду, но по раскисшей дороге ушло почти полчаса. Приближаясь к машине, Зина вздрогнула, услышав писк. Её чуткое ухо мгновенно распознало, что это не полевая зверушка, а человек.

Арсений включил фонарь, чтобы осветить Зине салон уазика. Зинаида, определив прикосновением к шее женщины, что та мертва, открыла свой чемоданчик, откинула тряпицы, лежавшие сверху, плеснула спирт на руки, подхватила дитя, завернула младенца в ветошь, затем в шаль и бросилась назад, к дому. Арсению крикнула на ходу: «Мамка скончалась. Беги, вызывай трактор, тяни к моему дому, там я встречу, поедем, оформим, вызовем, кого надо».

Арсений Акимыч был мужиком послушным. Старый уже, маленько подслеповатый. Очень боялся, что при очередном медосмотре снимут его с машины. А кроме как шоферить, ничего не умел. Он совсем растерялся, потому что получалось, что бабу эту беременную взялся везти на свою беду. Ещё и выпивал накануне.

Шофёр побежал к трактористу Макарычу. Тот валялся пьяный в сенях, жена со свежей ссадиной на скуле развела руками:

– Напился, сволочь. Фашист проклятый.

Арсений взвыл:

– Баба у меня в машине, надо к Зинке косой срочно.

Жена Макарыча в сердцах крикнула:

– Так бери трактор да сам вытаскивай своего «крокодила»!

И пошла в дом, шепча что-то типа «алкаши проклятые и гады».

Ключ торчал в замке зажигания. Арсений, матерясь, вскарабкался в кабину и поехал в поле.

Пока он в одиночку ковырялся с машиной, прикрепляя трос, осторожно вытягивая авто без водителя из грязи, в которой оно увязло, Зинаиду охватила подлая мысль – украсть этого ребёнка. Девочка была маленькая, до двух килограммов с виду не дотягивала, но гармонично сформированная, с виду здоровенькая. Приготовила Зина смесь, которую ей приходилось неоднократно готовить по работе и для соседских ребятишек, покормила дитё и стала ждать Акимыча. Малышка уснула, спеленатая в чистое и укрытая всё тем же оренбургским платком, в котором была принесена в дом. Под полом заскреблась мышь. Зина хотела топнуть ногой, чтобы спугнуть, но не стала. Уж больно сладко спала крошка. Полоска света упала на личико, и Зина почувствовала, как зависть, словно чёрный туман, обволакивает её. Зависть, что у кого-то будет этот ребёнок, а не у неё. Да, не у матери. Но у отца, бабки, тётки. Почему не у неё? За что ей это?

Зинаида увидела свет фар, накинула плащ и вышла навстречу Арсению. Тот, вытащив машину, бросил трактор на краю поля и ехал на своём уазике с мёртвой женщиной внутри салона. Зинаида запрыгнула на сиденье рядом с водителем:

– В пункт давай.

По пути в фельдшерско-акушерский пункт Арсений последними словами крыл Макарыча, пьющего беспробудно. Между матами он вкратце поведал Зине сегодняшние подробности про пьяного тракториста, поясняя причину долгого своего отсутствия.

Звеня связкой ключей, она открыла дверь и деловито прошла, почти пробежала внутрь. Выкатила каталку:

– Сюда её клади и поедем к Фёдорычу, привезём его, чтоб оформил.

Арсений надел клеёнчатый передник, протянутый фельдшерицей, подхватил было тело, но громко заматерившись, закричал:

– Зинаида, мать твою ляти, ещё ребёнок тут.

Зинаида бросилась к нему и увидела на грязном полу внутри машины скрючившееся синее тельце. Много повидала она на веку – и Дашку, что повесилась в пятнадцать от несчастной любви, и первоклассницу Риту, забитую отцом в пьяном угаре, и годовалого Павлика, выпившего случайно уксус. Много, ох, много горя видела Зина. И понимала, что её беда – это ещё не беда, у людей много страшнее бывает. Вот и теперь, приняв от Арсения мёртвого мальчика, не показала того ужаса, который испытала.

Достала из шкафа бутылку водки, сунула Арсению:

– Потом выпей. Стресс у тебя.

Накрывая тела, добавила:

– Трактор в поле кинул?

Тот кивнул.

– Только отгони сначала трактор, потом пей.

Помедлив, Зина достала вторую бутылку:

– Арсений, давай-ка я тебе так скажу: оба дитя умерли.

Водитель непонимающе уставился на неё:

– Ты чё, Зинка?

Зина сухо, отчётливо произнесла, глядя своими косыми глазами так, что иначе как жестоким – не жёстким – взгляд назвать было нельзя.

Зина притронулась к руке мужчины:

– Тебе лучше так. Ты ж самостоятельно их вёз и не обеспечил безопасных мер, застрял. Оформим как умерших внутриутробно, так будет одна мать на твоей совести.

– А чего я-то? – заорал Арсений. – Я те щас врежу, чтоб мозги на место встали.

Зина, не спеша, обошла вокруг него, сунула руки в карманы и голосом, которого Арсений от неё никак не ожидал, произнесла:

– Я тебя, козёл, освидетельствую на алкоголь. Ты пил вчера? Пил! Я же вижу. Ты у меня за баранку больше не сядешь. В канаве сдохнешь. Сопьёшься.

Так как Арсений молчал, она сменила тон:

– Сень, у тебя дом полон детьми, внуками, уже и правнук есть. А тут мать померла, отца, видно, нет, раз она одна поехала в таком положении.

Арсений понял, что Зинка так сделает, как говорит, и решил пойти на таран:

– Пять тыщ хочу.

Зинка рубанула:

– Три. И давай скорее.

Деньги у неё были, шесть тысяч четыреста рублей, но теперь она была не одна.

Милиционер Фёдор Фёдорович, услышав, что покойники уже описаны, уложены, зевая, спросил:

– Время записала?

На её утвердительный кивок вяло выдавил:

– Приду в восемь.

Зина попросила:

– Без пятнадцати приходи, с восьми люди пойдут на приём.

Решив проблему на первоначальном этапе, Зина принялась обдумывать дальнейшие действия. Так случилось, что санитарка накануне отпросилась на три дня хоронить мать, другая работница родила месяц назад, и Зина работала совсем одна. Только по весне ожидала медика на подмогу, когда в училище выпуск состоится. К тому же Павловых Зинаид было в их селе аж четверо, и одна из них родила три недели назад. Зина посчитала это знаком свыше, навыписывала себе справок, а попутно написала заявление на увольнение, наштамповала пустые бланки штампами и печатями, на всякий случай.

Две недели показались ей вечностью. Ребёночек был ещё мал, только попискивал, а кошка, с которой Зинаида жила одной семьёй, умерла в прошлом году. Если б кошка была жива, дело бы усложнилось, потому что никак не смогла бы её Зинка тут оставить. А сейчас выходило, что только ребёночка нужно брать, да чемоданчик. Каждую минуту Зинаиде казалось, что вот сейчас придут за ней и арестуют за кражу ребёнка. Очень долго тянулось время.

К ночному поезду её отвёз Арсений, который хотел забыть, как страшный сон, всё, что случилось.

Фёдорычу Зинаида показала белый контейнер, пояснив, что в нём два не полностью сформированных плода, которых пришлось тащить щипцами.

Фёдорыч поморщился и переспросил:

– Месиво, что ль?

– Оно, – подтвердила Зинаида.

– Диктуй, давай, – кивнул Фёдорыч, которому до пенсии оставалось меньше месяца.

Потом было много отчётов, записей, вопросов. Все испытания Зинаида выдержала, тем более оказалось, что муж умершей женщины лежит в реанимации, у матери той женщины инфаркт. Родственникам сообщили, да они сказали, что как выпишется муж этой умершей женщины из больницы, он тела и заберёт. Зина всё обмозговала, прикинула, что такой расклад ей очень даже на руку, и только после этого уехала «в никуда».

Дом, оставшийся от матери, был уже очень старый, и его Зина быстро продала на дрова. Дёшево, правда, но хоть какая- то копеечка.

С того самого времени жизнь Зинаиды заполнила ложь. И так ей противно было, стыдно и больно, что обделила она родственников этой девочки, но ничего не могла с собой поделать. Лгала.

Майская роза

Неожиданно Зинаида стала замечать, что нравится мужчинам. Всему виной стало ношение очков с переливчатыми стёклами.

Гусейн, возивший главного инженера фабрики, напрямую спросил у неё:

– Может, Зинаида, нам уже пора укрепить, так сказать, наше знакомство?

Знакомство состоялось случайно, но никак не хотело заканчиваться. Заведующая однажды попросила Зину поставить на дому уколы своей подруге. Эта подруга оказалась женой главного инженера фабрики, и за Зиной приезжал его водитель. Зинаида, надев серое драповое пальто с воротником-шалькой из дымчатой норки прямо на белый халат, брала медицинскую укладку, прыгала в чёрную «Волгу» и ехала к пациентке.

Гусейн первые пару дней молчал, а на третий день поднялся с ней в квартиру, пояснив, что должен передать заказ из столовой.

Он занёс дырчатую сетку с палкой копчёной колбасы и другими свёртками. Также там лежала коробка конфет и апельсины, сверкавшие оранжевыми боками. Не обращая внимания на водителя, Зина скинула пальто, полусапожки и прошла в ванную, чтобы вымыть руки. Если бы она обернулась, то наткнулась бы на восхищённый взгляд Гусейна. Даже рот приоткрыл мужчина.

После того случая он с каждым разом проявлял всё более настойчивые знаки внимания.

Зинаиде приятно было, что Гусейн заглядывается на неё. На всякий случай она спросила, женат ли он. И удивилась ответу:

– Маленечко женат. Но пока нет.

– Как это? – опешила женщина.

– Жена в Баку, – пояснил Гусейн, – я тут. Нет никого. Маленька не женат пока.

Зина не знала, плакать ей или смеяться.

Вскоре Гусейн принёс ей пакет сухофруктов: чернослив, курага, изюм. Чернослив был влажным, блестел и завораживающе пахнул. Курага отливала золотом, словно куски янтаря. Изюм двух видов – светлый и тёмный – переливался самоцветами. Зинаида была тронута вниманием. До сих пор подарки дарили ей только по работе.

И Зинаида сказала самой себе: «Эх, была, не была!». Но, припоминая, вернее не забывая причину своего одиночества, решилась снять очки перед Гусейном.

– Гусейн, я имею дефект. Он называется косоглазие. Это тебя, наверное, смутит.

Гусейн удивился:

– Зина, если ты будешь в своём белом халате, меня ничто не остановит.

– И всё же, – настойчиво произнесла женщина и сняла очки. Гусейн посмотрел ей в глаза и рассмеялся по-доброму.

– Ты чего? – обиделась Зина.

Но Гусейн успокоил:

– У нас котик дома был, точно такие глаза. Очень мама его любила. Я тоже любил.

И он поцеловал её мягкими губами. Потом добавил:

– Ты, Зина, халат только надевай белый.

В дневник Зина стеснялась записывать подробности встреч. Если в детстве она боялась, что мать прочтёт, то сейчас дело приняло иной оборот – подрастала дочка. Майя.

Когда однажды Гусейн увидел в универмаге Зину с дочкой, он отметил то, как женщина трепетно относится к девочке. Нет, она не баловала её, не шла у неё на поводу, не потакала прихотям, скупая всё, на что положил ребёнок глаз. Она обращалась с девочкой, как с хрупким сосудом. Девочка была скуластая и с глазами аж до висков. Сущая стрекоза.

Гусейн подошёл к Зинаиде сзади и шепнул на ушко:

– Зина, ты вечером придёшь?

Зина вздрогнула, но не обернулась. Сначала она сказала девочке:

– Теперь мы заслужили мороженое, пойдем, купим и наедимся до отвала.

Потом, словно внезапно увидела Гусейна, охнула и кивнула, посмотрев на дочь:

– Познакомься, дочка, это дядя Гусейн.

Девочка открыто улыбнулась своим большим ртом и сказала:

– Здравствуйте, дядя Гусейн.

Мужчина присел перед ребёнком:

– И как же зовут тебя?

Девочка спряталась за мать и оттуда сказала:

– Майя.

Скорее всего, её напугали тёмный цвет кожи, большущий нос и торчащие усищи кавказца.

А тот рассмеялся:

– Майя? Ты в мае, что ли, родилась?

Зина укоризненно посмотрела на ухажёра:

– Не смущайте, дядя Гусейн, мою Майю.

С того дня Гусейн перестал звать Зину по имени, а называл исключительно Майской розой.

Зине понравилось, и она, в свою очередь, стала звать дочь Майской розочкой. Она называла её не только так, но всегда очень нежно и ласково.

Познав внимание мужчины, став желанной и отдавая страсть взамен, Зинаида после пятидесяти каждой клеточкой ощущала, сколько было ею упущено в жизни. Как оказалось, косоглазие её невозможно было исправить хирургическим путём, и она просто влюбилась в очки. У неё теперь стало очень много оправ с перламутровыми стёклышками. Да, не с линзами, а именно со стёклышками. Природа так поиграла с ней – отняла красивые глаза, но взамен подарила стопроцентное зрение до самой старости.

До глубокой старости Зинаида, к сожалению, не дожила. Как-то почувствовала себя плохо, выпила обезболивающее, думала, что к утру оклемается. Не получилось. Несколько дней чуть ли не ползком передвигалась по квартире. Она была в то время в отпуске, решила больничный лист не брать. Как потом не верить про сапожника без сапог? Когда обратилась в больницу, сразу направили на анализы, потом в другую клинику. Стремительно понеслись часы, дни, недели, и Зина поняла, что нужно торопиться.

У неё не было времени на раздумья. Однажды, после очередной химиотерапии, она посмотрелась в зеркало, пригладила сильно поредевшие волосы и хотела заплакать. Но на слёзы не было сил. Тогда она позвала Майю и попросила достать из кладовки дневники.

Майя очень переживала за мать, но при ней старалась бодриться. Вот и сейчас улыбнулась:

– О! Да ты мемуары писала? Сейчас почитаем.

Она открыла дверь одной из кладовок, какие имеются в «сталинках», принесла стульчик, встав на который потянулась к самой верхней полке. Достала чёрную клеёнчатую сумку, с трудом опустила на пол:

– Вот это тяжесть!

Расстегнула молнию, подняла край махрового полотенца, прикрывающего содержимое, и присвистнула:

– Мам, это ты когда?

Зине внезапно стало трудно дышать, она протянула руку за стаканом с водой, но не достала до него.

Майя бросилась к матери, дала напиться и села рядом:

– Мам, ты чего? Давай, не хандри. Надо верить в чудеса.

Зина почувствовала, что надо торопиться ещё больше и сказала:

– Майечка, всё, что я сейчас скажу тебе, это не бред больного человека. Это сущая правда. Потом возьми дневники, прочитай. Они пронумерованы. Может, конечно, тебе будет неинтересно, но то, что касается тебя, прочти обязательно.

Майя вытянулась, как струна, кивнула. А Зинаида продолжала:

– Там есть адрес твоего отца. Он жив-здоров, и даже не женат. Кажется, у него и детей нет.

Майя не выдержала и перебила:

– Мама, так он жив?

Мать слабо махнула рукой:

– Тише. Говори тише. Не перебивай.

Говорить она смогла недолго, потом ощутила спазмы в горле и замолчала. Так и не произнесла ни слова за те два дня, что ей оставалось жить. Перед самой кончиной только заговорила. Лежала серая, худая, равнодушная. Над её кроватью на стене висел прикреплённый листок ватмана с нарисованной розой, приклеенным отрывным листком календаря «1 мая», означавшим, по всей видимости, что роза эта майская. Вокруг розы были нарисованы Зина, Майя и Гусейн. Не очень похоже, но догадаться можно было. Этот плакат Гусейн сам нарисовал ей перед отъездом в Баку.