Казачья доля. Первый чеченский след. Часть 2

– Почему он может помереть, капитан? – нервно кричал полковник.

– Солнечный удар, – со скорбью в лице сказал доктор.

Со стороны ворот послышался громкий крик:

– Едут! Едут, вашбродь!

Полковник оглядел всех, кто остался в строю. Из ста осталось восемьдесят.

– Но ничего, пройдут те, кто остались. Пойдем встречать, майор, – сказал полковник и поспешил встречать высокое начальство.

– Так, казаки, – сказал майор, – слушай меня внимательно. Я сделаю так, чтобы вас проверяли по стрельбе. Но смотрите, стреляйте так, как будто вы вообще никогда не стреляли. Пусть командующий вставит этому мудаку. Будет знать, как над казаками издеваться.

Сусликов встречал командующего, как в Петербурге встречают царя. Но в столице нет войны, там есть специально обученные строевому шагу солдаты, которые кроме плаца не знают ничего. А нашим здесь приходится под пулями каждый день ходить, а полковник еще по плацу заставляет маршировать. Вот за это и хотел Семкин проучить Сусликова. Майор встал в стороне от всех офицеров, но так, чтобы его хорошо было видно. И как только в ворота въехали Барятинский и Евдокимов, его сразу увидели. Князь поехал прямо, а генерал свернул к майору. Семкин по-военному хотел сделать доклад, но генерал его остановил.

– Тихо, майор, не ори, устал я, давай по существу. Как тут Сусликов?

– Да как вам сказать, – начал майор, – нормально, молодых научили стрелять с большим трудом, так как полковнику больше хотелось гонять солдат на плацу, чтобы вас порадовать. Ругаемся мы с ним, он не может понять, что мы здесь не в Петербурге, нам строевая ни к чему, нам надо учить стрелять. Но он всех нас с офицерами выставлял на плац. Вот сегодня в сорокаградусную жару казаков загонял на плацу, пока двадцать человек чувств не лишились. А им стрелять надо учиться, ведь скоро в бой. Мы и так с молодыми в бой ходили, они еще присягу не приняли.

– Сергей Александрович, я, когда вас здесь с ним оставлял, то не давал ему особых полномочий командовать вами.

– Да, я помню, хотел ему это напомнить, но оказался в подвале арестованным.

– Что?– удивился Евдокимов.

– Да, ваша светлость, оказался в подвале, под арестом. Он себе пригласил личную охрану из крымских.

– Так, ладно, пошли, майор. Посмотрим, что там приготовил Суслик.

Генерал Евдокимов в сопровождении майора Семкина подошли к штабу, там Сусликов уже начал представление. Он что-то рассказывал командующему. Наверное, про свои достижения по издевательству над военнослужащими. Весь полк был построен. Те, кто должен был пройти по плацу, уже стояли наготове. В дальнем углу гарнизона было приготовлено место для стрельбища, там тоже уже стояли казаки, которые были отобраны для стрельбы. Все мероприятия для показухи были приготовлены. Сусликов весь сиял от удовольствия. Он махнул рукой тем, кто должен маршировать. Казаки сделали несколько очень четких шагов, но на дорогу вышел, преградив им путь, Евдокимов. Передние остановились, те, кто шел сзади, стали натыкаться на впереди стоявших, ругая друг друга.

–Тихо, казаки, тихо, сейчас также красиво пойдете на стрельбище, покажете, как вы умеете стрелять.

– Равняйсь! Смирно! На стрельбище – бегом марш! – скомандовал Кузьмин. Казаки бегом побежали в дальний угол. Полковник с расстроенным видом поплелся за командующим.

Казаки сделали по два выстрела по мишеням. Евдокимов пошел проверять. Ни одна мишень не была повреждена.

– Командир гарнизона, объясните мне, почему казаки так плохо стреляют? – спросил Барятинский.

– Ваше сиятельство, я … – хотел как-то оправдаться Сусликов, но не находил слов.

– Я спросил командира гарнизона. А вы, полковник, собирайтесь в Петербург, здесь вам делать нечего.

– Сергей Александрович, вы можете объяснить, как вы с такими вояками пойдете воевать? – спросил Евдокимов.

–Ваше благородие, казаки трое суток по плацу ходили без отдыха, руки, ноги тряслись, вот и промахнулись. Но теперь они отдохнули, и я думаю, смогут попасть.

– Ну, давай, майор, командуй, посмотрим, как они отдохнули.

– Первая шеренга, к стрельбе лежа – марш! Целься! Пли!

Залп двадцати винтовок прогремел, как один. Мишени разлетелись в разные стороны.

– Вторая шеренга, к стрельбе лежа – марш! – скомандовал Семкин.

– Отставить, полковник, – сказал Барятинский, – вижу, что казаки стрелять умеют, да и боевые заслуги про это говорят. Готовь, полковник, молодых к присяге, а ветеранов – к наградам.

– Есть готовить, но …

– Казаки, ваш командир достоин стать полковником? – спросил Евдокимов.

– Ура! – закричали казаки, подняли на руки Семкина и начали качать, поздравляя его.

Потом, немного опомнившись, что перед ними генерал и командующий, аккуратно поставили Семкина на землю.

– Смотрю, любят вас солдаты, – сказал Барятинский.

– Не знаю, – опустил голову Семкин, – им судить.

– Что скажете, казаки, люб он вам?

Из строя вышел Кузьмич, он уже успел надеть четыре георгиевских креста. Боязливо оглядел высокое благородие.

– Ваше высокоблагородие, что его любить, чай, не девка, а уважение к нему великое, потому как в бою за наши спины не прятался, и нас на верную смерть не посылал. Не издевался, как вон этот, – Кузьмич кивнул в сторону Сусликова, – а что нам, казакам, еще надо? Служба.

– Молодцы, казаки, – сказал Барятинский и пошел к штабу.

Семкин всегда был не любителем прогибаться и выслуживаться перед начальством. И в этот раз он остался с казаками, а не пошел за генералами. Но прошлый раз, после смерти Степанова, его неуслужливый характер позволил Сусликову стать командиром полка. Семкин стоял в нерешительности: идти за ними или нет. Он понимал, что надо, но характер держал его на месте. В этот момент к Семкину подошел Кузьмич и с силой толкнул его.

– Ты что, полковник, стоишь, хочешь еще одного Суслика нам на голову? И так по твоей вине натерпелись. Иди давай!

Кузьмич сказал очень грубо и толкнул, но полковник не обиделся. Он опустил голову и пошел за командующим. Но не прошло и часа, как Семкин вновь вернулся во вторую сотню.

– Кузьмин, пойди сюда! – позвал его Семкин.

Богдан приводил себя в порядок перед наградой. Он отдал свой крест, который брал ездить в отпуск. И теперь генерал уже официально должен его вручить. Он не успел почистить один сапог. На зов Семкина все бросил и подбежал.

– Слушаю, господин полковник! – крикнул Кузьмин.

– Не ори, Богдан, я с тобой поговорить хотел насчет Дюжева. Как ты думаешь, он первой сотней сможет командовать?

– Сможет, конечно, в бою себя проявил геройски, первым в бой пошел. Казаки, я думаю, за ним пойдут. Да и хорунжий в первой сотне хороший, подсобит, если что. Но… вот пойдет ли он сам? Вот в чем вопрос. Он с характером.

– Ну, что мы, гложем? Пойдем в лазарет и у него спросим.

– Зачем в лазарет? – удивился Богдан, – он там и не был. Здесь он, в палатке. Панко! Дюжева ко мне!

Через минуту из палатки вышел граф. Он был в парадной казачьей форме. Бинты на голове были закрыты шапкой. Граф не делал резких движений, было видно, что рана еще причиняет ему боль. Но он держался очень бодро и не показывал своей слабости.

– Петр Петрович, – обратился к нему Семкин, – как вы знаете, в последнем бою у нас погиб поручик Чистяков. У меня к вам есть предложение: возглавить первую сотню.

Граф пожал плечами, задумался.

– Петр Петрович, вы должны хорошо подумать, сможете ли вы. Ведь, приняв мое предложение, вы не будете просто наблюдателем, каковым являетесь сейчас. И готовы ли вы стать военным?

– Боюсь, господа, я уже не смогу без армии. Я для себя уже давно решил, что я рожден для ратных дел. Но что скажут казаки? А против их воли я не пойду.

– Ну, тогда пошли в первую сотню, – спокойно сказал Семкин.

Первая сотня также, как весь полк, готовились к наградам. Увидев Семкина еще издали, построились и поприветствовали полковника. Приготовились слушать.

– Казаки, я пришел к вам с предложением. На место покойного Чистякова предлагаю на ваш совет поручика Дюжева. Вот, как решите, так и будет.

– Много хорошего слышали мы про графа, и в бою себя хорошо вел. Так что, мы не против, – сказал хорунжий Шустров, – голосуйте, казаки, а там посмотрим.

Казаки дружно проголосовали. Так выбирать себе сотников придумали казаки, во многих гарнизонах, если есть возможность ставить на голосование, эту традицию поддерживали и командиры. Но часто бывало, что на место убиенных сразу присылали других офицеров. Но в нашем случае казаки проголосовали за Дюжева. Граф внимательно выслушал всех, посмотрел, кто не поднимал руку.

– Казаки, спасибо, – начал свое выступление Дюжев, – что доверили мне свои жизни. Я сделаю все, чтобы оправдать ваше доверие. Но я мало видел войны, и мне нужна будет ваша помощь. Я сочту ее дружеской. Еще, казаки, я вам скажу, мне очень не нравится, когда меня называют графом. И я прошу не называть меня так впредь. Ну, а в основном, я думаю, сработаемся.

– Ладно, все решили, давай, пошли строиться, – заторопил Семкин.

Граф задержал Шустрова.

– Хорунжий, я очень надеюсь на твою помощь. Ты – ветеран, много повидал.

– Нет, поручик, не помогу я тебе. По случаю кончины срока службы. Но не переживай, у нас много хороших казаков. Я смотрю, ты нормальный, сработаешься.

К вечеру, когда жара стала спадать, всех вывели на плац. Молодые присягнули на верность царю батюшке. Дошло дело до наград. Награжденные построились в одну шеренгу. И лично сам Барятинский раздавал кресты. К кому подходил генерал, тот представлялся, получал крест и громко благодарил. Так дошло дело до поручика Дюжева.

– Сотник первой сотни поручик Дюжев!

– Не понял, – растерянно сказал Барятинский, – какая еще первая сотня, ты что? Полковник Семкин, объяснитесь. Кто ему мог доверить сотню?

– Я, ваше благородие, доверил. Он хорошо проявил себя не в одном бою, и казаки ему доверяют.

– В каком бою? – спросил Барятинский.

– Дюжев участвовал в боях простым солдатом, и только по возвращению был назначен сотником. И считаю – заслуженно. В последнем бою он шел первым в бой, был ранен.

– Ранен? – генерал стал осматривать его, – куда ранен?

– В голову, – сказал Дюжев.

– Ладно, мы потом поговорим, племянничек.

– Ваше высокоблагородие, поручик Дюжев в числе награжденных, – сказал полковник Семкин.

Барятинский вернулся к Дюжеву, осмотрел опять с ног до головы.

– Поручик, не знаешь, как за несколько месяцев зарабатывают кресты? Казаки по пятнадцать лет служат, и бывает, без крестов. А ты, значит, успел за несколько месяцев героем стать.

– Ваше благородие, не надо мне крестов. Но ваши слова унижают мое личное достоинство, – строго сказал Дюжев.

Барятинский обратился к Семкину:

– Креста не дам, а сотней пусть командует, если казаки сами выбрали.

Генерал со строгим видом прошел дальше.

– Да, поручик, – сказал капитан Левицкий, – в этой армии тебе с крестами не ходить.

– Да что кресты, хорошо, не прогнал совсем. А ведь мог, – сказал Дюжев, выходя из строя.

Кузьмину в тот день дали есаульские погоны и георгиевский крест. С того дня в гарнизоне жизнь пошла своим руслом. Командующий нас в большие битвы не пускал. То ли от того, что племянник его служил, то ли помня тот бой, когда из полка половина уцелело. Но в большие битвы полк не пускали. Лишь на истребление маленьких банд, которые почти не оказывали сопротивления. Казаки стали ленивыми и непослушными, доброе отношение Семкина к солдатам плохо отразилось на дисциплине. Пошли пьянки, драки, некоторых ловили даже на продаже оружия, патронов. Семкину пришлось многих казаков и солдат высечь. Но и это не помогло. Тогда полковник написал письмо командующему с просьбой ввести его полк в состав действующих войск, так как казаки засиделись на месте.

Глава 4

Это лето выдалось ужасно жарким, еще не было ни одного дождя. Толстые стены военной академии уже не спасали от жары. Но учиться надо. Профессор сделал так, что я учился только у него по всем предметам. Учеба давалась мне трудно, и если бы не профессор, меня бы выгнали. Каждый день, идя домой с новыми друзьями, которыми я здесь обзавелся, подолгу купался в реке. Ребята были все хорошие, но близко сдружиться я ни с кем не смог. Они меня считали женатым человеком. С Дашей мы действительно жили, как муж и жена. Но только так казалось посторонним. Спали мы в разных комнатах. Граф и Богдан писали мне письма. Они держали меня в курсе всех событий. Сусликов после того, как его Барятинский выгнал из армии, поселился в Ростове у своего брата. За ними следили лучшие наблюдатели жандармы. И начальник жандармерии Казимир Астахов стал частым гостем у профессора. Он рассказывал о всех передвижениях людоедов. Все вечера мы проводили у профессора. К нему из Петербурга приехала погостить дочь Галина, которая очень сдружилась с Дашей. Наша новая винтовка почти была готова, но я боялся, что ее разорвет при выстреле. Мне хотелось сделать структуру метала твердым, это могло облегчить винтовку, но я не разбирался в металлах. Профессор спорил, что не разорвет, если сделать ствол толще. Мне же хотелось, как можно, облегчить винтовку. Такие споры у нас были каждый день, иногда они доходили до скандалов, но они были творческими и, как только мы заканчивали работать, все становилось как прежде: в мире и согласии. Галя, дочь профессора, была очень веселой и большой любительницей над кем-нибудь пошутить. Как-то она, шутки ради, хотела пошутить над Сусликовым. Но один только взгляд его поверг Галину в ужас. Спустя неделю, Галя пошла в лавку за продуктами и надолго задержалась. Профессор пришел с работы, но Гали еще не было. Мы стали тревожиться, куда она пропала. Вдруг в дверь постучали. Я открыл, на пороге стоял Астахов.

– Началось, – с порога заявил он, – в загородном доме борона Качмасова Марата Гаджиевича, там их собралось уже много. С Петербургского поезда все сразу поехали туда.

– Господи, – прошептал профессор, – у меня Галя пропала.

Я сбегал к себе наверх и через минуту вернулся, держа в руке две сабли, готовый к любым действиям.

– Надо спешить, – сказал я.

– Иван Сергеевич, из Петербурга приехал очень толстый, хорошо одетый мужчина. Вы не знаете, кто это? – спросил Астахов.

– Роста небольшого, а живот свисает до земли? – с волнением в голосе сказал профессор.

– Да, живот у него действительно очень большой.

– Тогда это некий граф. Пожалуй, фамилии я не буду называть, у него очень знатный род. Он и укрывает всех от возмездия, и все людоеды, которые приехали сюда, уверенны в своей безнаказанности.

– Господи, они украли мою Галю. Это их рук дело, они убьют ее. Я поеду с вами, – закричал профессор и хотел идти в домашних тапочках и халате.

– Иван Сергеич, наденьте свой новый костюм, он может нам пригодиться, – сказал я почти приказным тоном. Профессор с удивлением посмотрел на меня, но спорить не стал, быстро оделся и вышел вслед за нами. Даша молча смотрела, как мы собираемся, и плакала. Я поцеловал ее и вышел. У подъезда нас ждала карета. Хорошие кони нас несли по мостовой за город. Вот показался лес. В этом лесу притаились людоеды. Они собрали людей, чтобы издеваться над ними. У меня в голове никак не укладывалось это, до самой последней минуты мне не верилось в существование таких зверей. Но вспомнился наш барин в Ядрино. Чем он лучше этих?

– Вон, я вижу, показался дом, – сказал профессор.

– Казимир Иванович, у вас есть план действий? – спросил я.

Начальник жандармерии небрежно посмотрел на меня. Но, видно вспомнив мои боевые награды, деловито начал рассказывать план.

– Я решил сделать так. Дом окружен пятьюдесятью полицейскими, все они ждут приказа для наступления. Но нам надо сделать это внезапно, чтобы они не успели спрятать улики.

– Извините, Казимир Иванович, но ваш план не годится. Дом очень старый, наверняка, в нем есть потайные двери. Если они там спрячут следы своих преступлений, вам никогда их не найти. Ну, даже если у нас все получится, мы их арестуем. Иван Сергеевич, что с ними будет?

– Да что с ними будет? Отпустят опять и все, – ответил профессор.

– Тогда слушайте меня. Вы, профессор, идете впереди и молчите, я говорю за вас.

Мы вышли из кареты, подошли к воротам. У ворот стояли четыре охранника.

– Граф Кочетов, проводите к барону, – сказал я.

– Слушаюсь, ваше сиятельство, следуйте за мной.

Охранник проводил до дверей дома, постучал. В двери открылось окошко.

– Кто там?

– Медведь, это я, открывай.

Дверь открыл большой лохматый человек с длинной бородой.

–Кого ты привел?

– Граф Кочетов, – громко сказал я, проходя в переднюю.

– Я такого не знаю, прошу ждать здесь, – сказал мохнатый и хотел выйти.

– Граф ждать не любит. Ты нас проводи к барону, – смотря в глаза лохматому, продолжал я.

– Не нравитесь вы мне. Кузьма! – позвал лохматый. В комнату вошли еще двое охранников. Я осмотрел их. У них, кроме кинжалов, не было оружия. Встав на середину комнаты, я обнажил сабли.

– У нас есть сведения, что здесь творятся преступления. И я здесь – карающий меч правосудия.

С двух рук я отрубил руки лохматому, он сильно заорал. Двое охранников с кинжалами ринулись на меня, но тут же напоролись на мои сабли и упали замертво. Лохматый сел в угол. Там, где только что были руки, била фонтаном кровь, заливая комнату.

– Хочешь быстро умереть, скажи, куда нам идти?

– Да пошел ты, сволочь, – корчась от боли, кричал он.

Я медленно стал вводить ему в ногу острие сабли, потом повернул.

– Вниз, в подвал, – изнемогая от боли, заорал лохматый.

Бросив его, я побежал к двери, что вела в подвал. Длинный темный коридор вел куда-то вниз. Оттуда были слышны крики. Я зашагал быстрее. В конце коридора показался свет. Крики становились громче. Я побежал на свет и крик, и вскоре оказался в светлой комнате. За столом сидели трое людей в черной одежде, как и все охранники. В дальнем углу была дверь, за ней были слышны ужасные крики. На столе лежали три револьвера. Не дав им опомниться, я запрыгнул на стол и двумя саблями ударил тех, что были по бокам. А третьему воткнул в горло сразу две сабли. Охранник захрипел, даже не успев понять, за что его лишили жизни. В комнату вбежали Астахов и Кочетов. Профессор, видя, как я держу две сабли в горле, посмотрел на меня взглядом, от которого мне стало не по себе.

– Не отставайте, – сказал я своим спутникам и открыл дверь. Ужас охватил меня. От увиденного даже у меня, бывалого в боях человека, потемнело в глазах. У дверей была привязана Галя. Ее раздели и приготовили к пыткам. Увидев меня, она обрадовалась, но тут же застеснялась своей наготы. Освободив ее от веревки, я пошел дальше, вглубь комнаты. Рядом с Галиной был привязан мужчина, его освободил Астахов. Медленно проходя комнату, и освобождая приготовленных для пыток людей, я подходил к живодерам. Их было человек десять – двенадцать, даже было две женщины. Они меня не видели, палачи были чем-то заняты. Галя подошла ко мне и шепнула на ухо: «Они жарят ребенка». Дрожь прошла по моему телу, меня затрясло в лихорадке, злость и ненависть возмездия кипели во мне. Я ударил саблей о пол, звон прошел по большой комнате, я ударил другой саблей, и снова звон. Людоеды, один за другим, стали поворачиваться ко мне. Я шел к ним навстречу и стучал саблями о пол: то одной, то другой, нагоняя ужас теперь на палачей. Все они тоже были полураздеты. Не понимая, кто я и зачем пришел, молча смотрели на меня. Первым опомнился граф, он вышел вперед. На нем были одеты только штаны на подтяжках, огромный живот свисал чуть ли не до пола.

– Кто такой? – грубо спросил он.

– Твоя смерть! – сказал я, продолжая стучать саблями по полу и подходить ближе. Подходя к ним, я чувствовал, что меня сейчас разорвет от злости. Людоеды немного расступились, и я увидел, как на огне жарится маленькое тельце ребенка.

– Кто ты?– уже тихо спросил граф, продолжая отступать назад.

Я махнул саблей по большому животу. На пол посыпались кишки, граф упал на колени и, хватаясь за живот, просил не убивать.

– Ты уже убит.

– Абрамов, это ты? – вдруг меня узнал Сусликов.

– Да, Суслик, это я. А вот ты – уже почти не ты.

У меня на некоторое время проснулась жалость. Я как бы замер на месте. Но стоило мне посмотреть на ребенка, во мне опять проснулся зверь. Ударом одной сабли отрубил голову Сусликову. Тело его упало на пол и продолжало биться в страшных конвульсиях, забрызгивая кровью весь пол. Ударом другой зарубил следующего. Людоеды забились в угол.

– Помогите, – послышалось из темного угла.

Астахов взял факел и подошел к обнаженной девушке, она была привязана за руки к потолку. Одна грудь была отрезана. Во мне опять проснулся зверь, я ударил одного, другого, третьего. Палачи молили о пощаде, вставали на колени. Но я наносил им смертельные удары. Вскоре в живых остались только две женщины. Они встали на колени и молили о пощаде. Моя рука зависла в воздухе. Я не мог убить женщину. Начальник жандармов подошел ближе и выстрелами в голову убил обоих. Я с облегчением вздохнул, оглядел место, где только что приговорил к смертной казни людоедов. В живых оставался только граф, он сидел на полу и старался засунуть кишки обратно в живот. Он посмотрел на меня туманными глазами и зашипел как змея. Подняв у него над головой саблю – подарок Русакова, с силой ударил, разрубив его напополам.

В спину я почувствовал жгучий взгляд. Обернувшись, я увидел, как профессор с большой злостью смотрел на меня. Этот взгляд задел меня за живое. Иван Сергеевич смотрел на меня презренным взглядом, за который мне стало очень обидно.

–Прокуратура из Петербурга! Тайный советник императора, закричал вбежавший жандарм. Но, когда увидел, что было в комнате, замер на месте, ему стало плохо. Он отошел в угол, закрывая глаза.

– Казимир Иванович, тайный советник императора. – Это плохо? – спросил я.

– Смотря, кто приехал.

Через открытую дверь послышались шаги, и в проеме двери показались два человека в строгих модных костюмах. Пройдя по залу, посмотрев и представив, что здесь происходило несколько минут назад, первый, наверное, самый главный, подошел ко мне. Внимательно осмотрев меня с ног до головы, спросил:

– Кто убил?

– Извините, я не понял, вы про ребенка спрашиваете?

– Я спрашиваю, кто убил всех этих людей, – спросил уже строгим голосом человек в модном черном костюме.

– Прошу прощения, но соизволением божьим здесь, в этой комнате, из людей убиенный один этот несчастный ребенок, других людей больше нет, – ответил я, вытирая свои сабли от крови.

Вошли несколько человек, они аккуратно обернули тело ребенка тканью и вынесли. Вошедший врач подошел к девушке, он наложил ей на грудь бинты, аккуратно положил на носилки. Подошли жандармы и, подняв носилки, двинулись к выходу. Проходя мимо человека в черном, девушка взяла его за руку. Человек вздрогнул и опустился ниже к девушке.

– Они его живьем жарили, медленно, – сказала девушка и сильно зарыдала.

Человек в черном еще раз прошелся по жуткой комнате. Подойдя ко мне, сказал:

– Да, людей здесь и вправду нет. Сжечь здесь все, – сказал он и направился к выходу.

Мы поднялись из подвала. Наверху все готовилось к поджогу. Повсюду бегали жандармы, хватая все ценное, что можно унести. У входа стоял маленький, невысокого роста, человек. Его лицо было сильно испугано происходящим. Это был хозяин дома Качмасов. Его черные щеки казались небритыми. Маленькая, худая шея, казалось, вот-вот сломается. В глазах застыл страх за свою жизнь. Он работал в прокуратуре и прославился тем, что мог посадить любого человека по ложному обвинению. Дом подожгли, хозяин заметался по дому, ища спасения, но его закрыли в комнате и оставили гореть. Наша карета стояла рядом с каретой людей из прокуратуры. Двое в черных костюмах, видно, поджидали нас у кареты. Мы поравнялись с ними.

– Князь Трубецкой, – представился тот, что был главным.

– Начальник Ростовской жандармерии Астахов.

– Профессор Петербуржского военного университета Кочетов.

Князь вопросительно взглянул на меня.

– Есаул Абрамов, – сказал я.

– Спасибо тебе, есаул, ты сделал нашу работу. Мы за ними следили с самого Петербурга. У кого служишь?

– В армии генерала Евдокимова.

– Я с ним знаком. Как служба?

– У него два георгиевских креста, – сказал Галя, выглядывая из кареты.

– Да, парень геройский, я срочно отпишу генералу, будет тебе третий крест, – он постучал мне по груди, – спасибо тебе, есаул.

Князь пожал мне руку, сел в карету и поехал. Мы также сели в карету и поехали домой. Я чувствовал на себе недобрый взгляд профессора, но не мог понять, почему он на меня злится. Ведь все прошло хорошо, Галю спасли. Начальник полиции тоже ехал молча, поглядывая в окно. Карета остановилась, я вышел, на меня сразу набросилась Даша. Она всю ночь провела на улице, ожидая нас. Профессор вышел из кареты и быстро вошел в квартиру. Мы с Дашей тоже хотели войти, но он перед нашим носом закрыл дверь.